❖ Libro di famiglia ❖

У Паудер полный карман конфет в ярких цветных обертках — слишком дорогих до Зауна и его обитателей. Бытие дочерью одного из химбаронов, занимающихся контрабандой, имеет свои преимущества. И, все же Паудер поступает, точно так же, как поступил бы любой другой беспризорник Нижнего Города. Развернув конфету и сунув ее в рот, разжевывая тягучее вкусное нутро, она сверхосторожно и очень аккуратно складывает цветной фантик, чтобы убрать его уже в другой карман — как своё персональное сокровище. Так аккуратно, как Паудер прячет эту шелестящую бумажку, обычный человек прятал бы золотую монету. — Не забудь помыть свои липкие грязные руки, прежде чем хвататься за что-либо. Синджед говорит не зло и даже не раздраженно. Он просто повторяет одно из правил, благодаря которым его временная подопечная может трогать вещи в его же лаборатории и не опасаться конфликта с ним. [как заезженная виниловая пластинка] Паудер громогласно втягивает в нос сопли, а потом бежит в сторону небольшой раковины у лестницы, у самого входа. Специально для нее тут стоит небольшая скамейка, встав на которую, она может без проблем дотянуться и до крана, и до бумажных полотенец, которыми положено вытирать руки после мытья с едко пахнущим мылом. Впрочем, «специально для нее» — довольно громко сказано. Это скамейка уже была в лаборатории, Синджед просто вытащил ее из кладовки, когда Силко оставил ему Паудер в третий или в четвертый раз, пользуясь тем, что девочка научилась вести себя чуть более самостоятельно. Хотя, ему до сих пор не нравилось, что эта самостоятельность стоила Паудер пары очередных коротких ярких порезов. Но, так как промышленник не мог, пока что, предложить ей альтернативы, ему приходилось смиряться, лишь договорившись, что резать она будет не глубоко и не на тех местах, где пролегают ярко-голубые линии вен. Паудер моет руки точно так же, как их моет хирург перед операцией [как ее научил Синджед] — от кистей и до локтя, даже чуть выше, обильно намыливая антибактериальным мылом, начисто снимающим с кожи жир и лишние кусочки кожи, а так же растворяющим мелкие волоски. Скомканная, впитавшая в себя всю воду, бумага, отправляется в мусорное ведро, а девочка спрыгивает на пол и накидывает на себя слишком большой для нее белый халат из нетканого материала. Подворачивает рукава и, шурша тянущимся по полу подолом, проходит в соседнее помещение. Она смотрела на него с интересом с того самого момента, как Силко привел ее сюда — потому что заметила в полумраке лежащее на высоком операционном столе тело, подключенное к приборам. Это тело означало, что у Синджеда есть пациент. Или подопытный. Что первое, что второе, в случае химика, было одним и тем же. На несколько секунд Паудер замерла на пороге, давая глазам привыкнуть к тусклому освещению и оглядываясь с неподдельным интересом. С тем самым интересом, благодаря которому Синджед до сих пор не выставлял ей счет за взрыв в самом начале их знакомства. [впрочем, это не означало, будто Синджед о нем забыл] [или что простил утерю огромного пласта исследований] Опутанный трубками и проводами, на столе лежал мужчина, по комплекции похожий на Силко. То есть около среднего роста, может чуть ниже, невероятно худой и жилистый. Впрочем, он явно был намного моложе — обтянутое кожей лицо не имело и половины мимических морщин, проступивших от возраста на лице «любимого папочки» Паудер. На мужчине не было одежды — только тонкая простынка прикрывала чужие узкие бедра от подвздошных косточек до колен. И, приглядевшись внимательнее, Паудер не могла не понять, что погорячилась — жил на этом задохлике был самый минимум, необходимый чтобы ходить, но не бегать и, уж тем более, не драться. «Пациент» Синджеда дышал взвесью паров какого-то лекарства. Дышал с хрипами, с огромным трудом, больше за счет трубки, вставленной в его легкие через рот и гортань. Но, в отличие от многих, не был прикован к столу широкими кожаными ремнями с мягкой подложкой по внутренней стороне. Паудер осторожно зашла глубже в комнату. Ее взгляд лег на чужую одежду, висящую на стене, на импровизированной вешалке. Форма Академии: черные брюки, белый жилет, красный галстук. Силко предлагал ей отправиться туда, учиться, когда Паудер подрастет. [на что получил отрицательное, истеричное «нет» и больше не предлагал] Пока Паудер рассматривала с интересом дорогую и красивую ткань, мимо нее прошел Синджед, переведя выключатели света в активное положение и осветив всю лабораторию. — Я когда-то преподавал в Академии Пилтовера. Эти слова заставили девочку резко повернуться вокруг своей оси, рассматривая теперь уже самого химика с не скрываемым, почти маньячным интересом. Паудер не интересовали богатенькие студенты Академии и не интересовала учеба, во время которой ей пришлось бы уехать от Силко, а так же вести себя будто она благовоспитанная девочка из приличной семьи. Но это не означает, будто ее не интересовали знания. Синджед не мог усмехаться — для этого у него недоставало губ. Но он мог выдохнуть смешок из своего обожженного горла. — Тебе там не место. Тебе нужны более целые знания и совсем не нужна та ханжеская мораль, которую там прививают. Девочка могла по-прежнему молчать. Синджеду не требовалось слышать ее голос, чтобы знать, о чем она думает. — И этому мальчику их мораль тоже не нужна. Но он этого еще не понял — не понял, что знание не терпит пробелов, а в тех местах, где академики Верхнего Города оставляют пустоту, таятся чудовища, которые однажды пожрут их. Ладони Синджеда, пахнущие его едким мылом, с коротко, — под самое мясо, — остриженными ногтями, ложатся на судорожно вздымающуюся грудь «пациента» — Когда-то он пришел ко мне таким же мальчишкой, — таким же ребенком, — как и ты сейчас. Одиночество зачастую признак одаренного ума — вот что я ему сказал. — Я не одинока. Паудер отвела взгляд, делая вид, что снова заворачивает рукава чистого халата, поднимая их повыше. Но ее взгляд нет-нет, да возвращался к Синджеду и к молодому мужчине на лабораторном столе. К тому, как ладони химика обводят острые выступы чужих плеч, локтей и ребер. К тому, как он скорее гладит чужой лоб, нежели проверяет своего «пациента» на наличие жара. К тому, как Синджед смотрит на этого мужчину — почти точно так же как смотрит на саму Паудер Силко. — Ты одинока. Я одинок. Силко одинок. Виктор… одинок. И то, что мы собираемся вместе, не делает нас менее одинокими. Я бы даже сказал — то, как мы цепляемся друг за друга, показывает всю степень нашего одиночества. Лишь спустя несколько тягуче-долгих минут, Синджед убирает руки с чужого тела и берет с приставного столика, заваленного стерильными инструментами и химическими составами, тампон, а так же бутылочку ярко-оранжевой жидкости. Паудер уже ее видела и знает, что там находится антисептик, наподобие мыла, которым она мыла руки — растворяющий все лишнее на поверхности кожи. Подготавливающий участок этой самой кожи к разрезу. К будущему хирургическому вмешательству. — Хочешь остаться и посмотреть? Предложение Синджеда оказывается встречено быстрыми, частыми кивками и новой вспышкой болезненного интереса со стороны Паудер. — Тогда подготовь лабораторию к операции. Мы с тобой уже отрабатывали это. Недавняя апатия и шок, в котором девочка пребывала почти два месяца, теперь сменяются вот такими вспышками активности. Она начинает двигаться резко и быстро, как от вспышки адреналина. Достать из специального автоклава* чистые легкие ширмы, расставить их вокруг стола с «пациентом» и вокруг окружающих его приборов. Растянуть от угла к углу тонкую чистую пленку «потолка», надеть очки и собрать отросшие после взрыва волосы под шапочку. Распрыскать внутри образовавшейся «стерильной» зоны специальный состав, действительно делающий пространство стерильным. И встать с другой стороны от стола на приступочку, натягивая на ходу перчатки. До недавнего времени Синджед разрешал Паудер только смотреть, но в прошлый раз доверил подавать ему инструменты. Естественно, предварительно удостоверившись, что она запомнила каждый из них. Все виды скальпелей, зажимов, расширителей и прочих металлических «игрушек», позволяющих Синджеду творить его волшебство. [например, вернуть Силко зрение при помощи искусственного глаза] «Пациент» уже готов к операции. Все его тело от подбородка до середины коленей покрыто тем оранжевым составом, обеспечивающим стерильность кожи. И то, что на мужчине больше нет даже простыни, совсем не смущает Паудер. Скорее заставляет бросить туда заинтересованный взгляд, а потом поджать губы и наморщить нос. Это вызывает у Синджеда, тоже одевшего перчатки, еще один короткий смешок. — Что с ним? Широко открыв глаза, Паудер наблюдает за тем, как Синджед делает первый надрез. Она фактически на ощупь нашаривает рычажок, прибавляя свет, чтобы мужчина не щурился так сильно. Красная полоса пролегает меж ребер, раскрывая кожу и мышцы, будто мякоть спелого плода. — Заун. Несмотря на то, что Виктор сейчас живет в Верхнем Городе, Заун остается с ним — в его костях, в его мышцах, в его крови. Он пропитан им. Сточные воды, химические испарения, токсичные отходы, заражение, текущее к нам из могильников — все это остается частью Виктора… и убивает его. По бокам спящего «пациента» течет кровь и Синджед промакивает ее тампонами, подаваемыми Паудер. — Подобное заболевание встречалось раньше довольно часто по всему Зауну, но сейчас, благодаря действиям Силко и тому, как вырос город, это болезнь рабов из шахт… либо совсем опустившихся. К сожалению, Виктор жил в то время, когда многие дети умирали из-за того что их кости рассыпались в пыль, а плоть сгнивала заживо. Либо же они все покрывались опухолями, сжирающими их. Виктор… выжил. Я помог ему выжить. И с тех пор, как бы он не воспринимал мои методы — он всегда возвращается ко мне. Он знает, что я не дам умереть столь выдающемуся таланту. [хруст] Специальный прибор удерживает ткани тела Виктора раскрытыми, когда Синджед добирается, наконец, до его алых, судорожно пульсирующих внутренностей. И до почерневших, сгнивших нижних ребер. Верхние тоже покрыты сеткой этой черноты, но она не еще не проела их насквозь — лишь обозначила будущие разломы. — Его ребра раскрошились и впились во внутренние органы. Повезло, что не проткнули органы желудочно-кишечного тракта, иначе начался бы перитонит. Эти осколки нужно будет достать, вырезая заодно все опухоли и зашивая дырки. Вместо ребер, которые я уберу — поставлю металлические. В прошлую операцию я уже укреплял его позвонки металлическими пластинами, а теперь ребра нужно будет прикрепить к этим самым пластинам. — Это будет… тяжело… — Конечно, это будет тяжело — ребра из металла. Именно поэтому ему придется в дальнейшем ходить в специальном корсете, не дающем ребрам прорвать мышцы. Я укреплю его мышечный каркас специальной сметкой и приживлю искусственную кожу, сращенную с тем самым корсетом. Это даст ему фору. Лет пять-семь при самом благоприятном прогнозе. А затем, или Виктор сам изобретет что-то, что спасет его… либо снова придет ко мне за помощью. Возможно, Паудер послышалось. [возможно] Но, так же возможно, что в голосе Синджеда звучало удовольствие, когда он произносил эти слова. — Дай мне свои руки. Девочка в первый момент не понимает о чем, вдруг, говорит ей химик, а затем ее взгляд вспыхивает. Синджед обхватывает запястья Паудер и осторожно прикладывает ее крохотные ладони к бьющемуся сердцу, спящего под наркозом Виктора. Сквозь тонкий латекс перчаток легко почувствовать все узлы и мелкие опухоли, покрывающие этот орган, этот насос, качающий кровь по всему человеческому организму. Точно такое же у самой Паудер внутри… и у Силко тоже. — Такое хрупкое. Такое мягкое. Но оно горячее и жаждет жить. А я не дам ему остановиться.