❖ Libro di famiglia ❖

Жители Пилтовера с пеной у рта отстаивают свое превосходство над жителями Зауна. Они считают себя более этичными, более высокоморальными. Ханжество. Что в Пилтовере, что в Зауне в ходу одна и та же валюта. Человеческие жизни. Людей покупают и продают… да, люди и сами покупают себя и продают. Просто в Зауне это не прикрывают красивыми словами, там нет никаких подпольных торгов. Все открыто и прозрачно — до тошноты. Люди продают себя в рабство ради выживания — своего собственного или своей семьи. Люди попадают в рабство за долги или за глупость. Есть рабы, стоящие всего лишь несколько серебряных — просто потому что им нужен хозяин, который станет их кормить. А есть рабы, стоящие целые горы золота — например экзотические танцовщицы или редкие виды существ, вывезенные с их разграбленной родины. Есть и рабы не стоящие вовсе ни одной монеты — преступники. Может быть, в Верхнем Городе и имеется возможность содержать кого-то в тюрьме на налоги граждан, а вот в Зауне такой номер не пройдет. Насильники и убийцы, воры, обкрадывающие своих и мародеры — всех их ждет одна судьба. Шахты под городом. Яма. Рудники. Токсичные, опасные, постоянно обваливающиеся и уносящие сотни жизней каждый месяц. Там всегда будет в ходу живой товар. Оттуда вряд ли кто-либо выберется живым. Нет, попавшие в рудники останутся там навсегда. И закон там один — совет химбаронов. — Не задерживайся и не отставай. Будь воля Силко — он бы в жизни не потащил сюда ребенка. Даже бывалые взрослые и сильные мужчины порой тряслись, пачкая штаны, когда видели живущих в рудниках рабов и надсмотрщиков. Последние, впрочем, чаще всего были такими же рабами. Но им дали в руки кнут и они с удовольствием им пользовались, чтобы выслужиться перед своими хозяевами. Силко не хотел бы показывать все это ребенку. Однако он должен был это сделать — научить ее жизни в Зауне. Паудер сосредоточенно кивнула в ответ на слова отца и стиснула свои маленькие кулачки, вместо того, чтобы вцепиться в Силко или в Севику, как делала это раньше. «Нельзя позорить отца» «Нельзя показывать слабость или страх» Девочка, словно мантру повторяла про себя жесткие наставления помощницы Силко, которые та не просто вкладывала, а буквально вколачивала в ее голову. «Слабаки не выживают в Зауне, сопля» Севика затягивалась своей сигариллой и, — в отличие от Силко, — с каким-то особенно извращенным удовольствием выдыхала дым в лицо слушающей ее девчонки. Пау кашляла, чихала, втягивала сопли в нос, но продолжала внимать, грея ладони о кружку с глинтвейном. [в Зауне этот пряный напиток, сваренный на основе дешевого слабого вина, считался откровенно детским] «Детям позволяют быть слабыми, но детство тут кончается рано. А у некоторых и вовсе не начинается. Повезло, что у тебя такой сильный покровитель, но брось Силко тебя на улице и черт знает, что с тобой бы случилось. Может и выжила бы… только это был бы уже совершенно другой человек» … а может Пау уже превратилась бы в корм для крыс или попала в лапы к какому-нибудь извращенцу. В отличие от Вандера, затыкавшего рты гостям бара и трясшегося над своими подопечными, Силко позволял Паудер узнать жизнь такой, какая она есть. Не тыкал носом, но и не скрывал, не прятал, не приукрашивал. Он предпочитал пережить очередную истерику дочери, удерживая ту на коленях или в своих объятиях, чем выдумывать красивые сказки, либо стыдливо замалчивать какие-либо факты. Все это заставляло Пау повзрослеть куда быстрее, чем потеря семьи и явно быстрее, чем нравоучения Вандера. Она просто воспринимала то, что видела как «норму». Чудовищную, но норму. А здесь и сейчас, ей требовалось точно так же отнестись к этим белокожим жутким существам, раньше бывшим людьми и годами не видевшими солнечного света. — Многие здесь болеют из-за добываемого химсырья. Однако проще купить парочку новых рабов, чем тратиться на защитное обмундирование. Севика шла рядом с Пау, за другим плечом Силко. Здесь и сейчас они составляли скорее его свиту, нежели охрану. — … а некоторые просто мутировали. Второе поколение, третье… и мы получаем самых настоящих монстров, способных работать в этом пиздеце. — Они тоже рабы? Потребовалось неимоверное усилие воли, чтобы Пау не потянулась к одной из своих не так давно отросших коротких косичек и не начала теребить кончик. — Единицы. Тут своя… экосистема. Последнее слово прозвучало откровенно насмешливо, после того как Севика смогла его вспомнить и красиво ввернуть в свою грубоватую резкую речь. — Когда-то они были рабами, но когда их накопилось достаточно, они подняли бунт… они послали тогдашних химбаронов на хуй, основав свои поселения в глубине рудников, куда ни одни вменяемый человек не сунется — слишком темно, слишком опасно. Теперь, когда у рабов тут рождается ребенок, его продают этим самым мутикам. Поговаривают, порой, уродцы даже воруют женщин с поверхности, но это, поди, докажи. История из разряда городских легенд — что у нас, что в Верхнем Городе. Севика откровенно нагоняла жути, с явным удовольствием пугая дочь босса, а Силко лишь усмехался, позволяя своим девочкам «развлекаться». Он в принципе теперь позволял им намного больше, сочтя, что дочь вышла из ползункового возраста и должна учиться крепко стоять на своих собственных ногах. — Господин, помилуйте! Я здесь по ошибке! Один из рудокопов, закованных в цепи, вдруг ломанулся в сторону Силко, падая перед промышленником на колени. Гости спускались все ниже и ниже, и никак не могли миновать рабочие пещеры, прежде чем доберутся до точки своего назначения. У этого мужчины руки были стерты до кровавых мозолей, свидетельствуя, что он тут не так уж и давно. А его кожа еще не потеряла легкий смуглый оттенок, хотя кое-где появились белые пятна — словно туда брызнули мелкие капли растворителя. Силко тут же остановился, чтобы не налететь на рудокопа. А тот буквально подполз к химбарону, кажется, готовый лизать чужие сапоги и целовать руки, лишь бы промышленник его выслушал. Один из надзирателей, следящий за данным участком шахтового зала, зло прикрикнул, стегнув раба кнутом поперек спины. Пау показалось, что это ее ударили — настолько звук был резким и настолько близко он раздался. Мужчина вскрикнул, падая вперед, майка на его спине разошлась, обнажая разошедшуюся кожу и влажно блестящее в свете шахтерских фонарей мясо. Но Силко смотрел на происходящее перед ним так, как если бы посетители бара затеяли драку — с отстраненной брезгливостью. И, на фоне этого спокойствия, Паудер смогла загнать внутрь поднимающуюся волну панической атаки. Она часто и быстро задышала, ее зрачки сузились, ногти впились в ладони до кровавых отметин, но девочка смогла удержаться — не сдвинулась с места, не вскрикнула, не отскочила назад и не кинулась прятаться за Силко. [но так же она и не могла отвести взгляда от рассаженной спины рудокопа] — Пожалуйста, господин Силко! Я крал ради своей семьи! У меня жена и маленький сын! Мужчина не переставал скулить, даже лежа на земле, пока надсмотрщик не закрепил цепь на его ошейнике и не потянул за нее, вынуждая встать. Глаза Паудер раскрылись шире, когда они заметила дорожки крови, стекающие по шее раба, впитывающиеся в лохмотья, оставшиеся от майки. [ошейник был строгим, с шипами, обращенными вовнутрь] Другие надсмотрщики посмеивались и ухмылялись, в то время, как надсмотрщик, отвечавший за этого мужчину глухо извинялся и униженно кланялся, пытаясь оттащить от Силко своего «подопечного». — Ты мог пойти на завод. Мог попросить о работе. Но ты выбрал красть у своих. Мне не о чем с тобой говорить. Слова Силко стекали с его губ ядовитой холодной ртутью, заставляя рудокопа обезуметь от отчаянья и начать выкрикивать бессвязные угрозы. Он даже попытался броситься на химбарона с киркой, показывая невероятную силу — такую, что к ним бросилось еще несколько надсмотрщиков, резко растерявших все свое веселье. Севика осталась стоять на месте, даже не реагируя. Паудер дернулась вперед, желая оттолкнуть отца в сторону… но Силко ловко перехватил дочь, заталкивая ту себе за спину, словно у него на затылке имелась еще одна пара глаз. А затем, химбарон встретил нападающего точным ударом наконечника трости прямо в лоб. Паудер ведь еще спрашивала утром, зачем ему понадобилась эта трость. Если до этого момента Пау ощущала жалость к обитателям шахт, то теперь ее захлестнула самая настоящая ярость. Силко снова пришлось перехватывать дочь, но в этот раз, чтобы она сама не накинулась на раба, которого уже скрутила парочка надсмотрщиков. — В яму его. Посидит без еды пару дней — как раз избавится от лишней энергии. Красивый женский голос создавал настоящий диссонанс с грубыми криками надсмотрщиков и грохотом инструментов. Из-за спин местных вышла красивая молодая женщина с вытравленными до соломенного оттенка, короткими волосами и художественно размазанным по лицу макияжем. Как будто она его руками наносила, а не кисточками. — Силко. — Госпожа Восс. Не теряясь ни на секунду, химбарон поставил Паудер на землю и легким движением принял протянутую ему ладонь блондинки, названной «госпожой Восс». Губы мужчины едва ощутимо прикоснулись к тонкой кисти, прежде чем промышленник разогнулся… и «госпожа» Восс тут же поймала два взгляда разной степени злобности с обеих сторон от Силко. Один принадлежал Паудер, а второй, естественно, Севике. — Вы здесь не частый гость. При появлении женщины, свихнувшийся рудокоп жалко заскулил и обмяк, позволяя утащить себя куда-то в глубину шахт. Однако Паудер не могла не заметить, как расширились от страха чужие глаза и как раб обмочил штаны от одного лишь звука милого, почти подросткового голоса. К счастью, в шахтах стояло такое амбре давно не мытых тел и химии, что девочка не ощутила запах чужого страха, пополам с мочой и кровью. — У меня есть дело… к одному из ваших специалистов по руде. — О… похоже вам попался интересный образец? Восс тут же скисла. Возможно, она рассчитывала на что-то иное? Что-то более интересное? В любом случае, ее любопытство таяло, как лед под жарким летним солнцем, посреди Пилтоверского полудня. И теперь, она с куда большим жаром посматривала в сторону, в которую уволокли буйного раба. При этом ладонь молодой женщины поглаживала рукоять ножа, притороченного к бедру… очень неприлично. Пау знала подобный жесты — так девушки в «Last drop» порой поглаживали своих клиентов между ног, предлагая отправиться на съемные квартиры в квартал красных фонарей. Но эта женщина гладила так свой нож — будто ласкала его кончиками пальцев. Забавно. Пау уже почти не смущалась подобного в баре… однако сейчас ощутила, как к ее щекам и низу живота приливает странный жар. … а в следующий миг она получила болезненный тычок механическими пальцами под свои тощие ребра, почти заставивший ее возмущенно вскрикнуть. «У всех свои интересы» — произнесла одними губами Севика, усмехаясь и потешаясь над стеснением Пау, из-за которого та пропустила половину разговора между отцом и «госпожой» — Севику я узнаю… а кто эта юная красотка? Тем временем чужое внимание перескочило к Паудер. Хотя, девочке показалось, что Восс с куда большим интересом глядит на ее шрамы на руке — старые-белые и новые-ярко-алые, едва затянутые грубыми кровяными корочками. — Это моя дочь. Ответ Силко сух, жесток и лаконичен. — Та самая, о которой столько слухов по городу? Дочь… но не наследница. Это сейчас был укус? Паудер с вызовом вздернула подбородок, глядя на женщину снизу-вверх. Да, она уже много раз это слышала. Дочь, а не наследница. Но она и не желает быть наследницей. Не желает даже задумываться о возможности, в которой с Силко что-то случится и ей придется «наследовать» ему. «Заткнись, промолчи, я тебя умоляю» — читалось во взгляде Севики, готовой одернуть Паудер, как только та решит ввязаться во взрослый разговор. — Кто знает, госпожа баронесса Восс… вдруг моей дочери придется занять «освободившееся» место в Совете? Тогда наследовать мне она точно не сможет. Вот я и не давлю на свою малышку. Голос Силко напоминает мед, смешанный с ядом и в нем столько намеков разом… «Может быть, моя дочь займет «т в о е» место в Совете» «Может быть, я его для нее освобожу от тебя» Даже у Севики бегут по коже мурашки от того сколько затаенной угрозы в словах химбарона, что уж говорить о «госпоже» Восс? Госпожа. Баронесса. Во взгляде Паудер теперь неприкрытое любопытство и наглость любимого, лелеемого ребенка, знающего, что ради нее убьют кого угодно. — Пф. Кажется, химбаронесса делает плохую мину при плохой игре — картинно надувает ярко-напомаженные губы и смотрит на Силко с откровенной обидой, смешанной с безумием. — Напугал. Она растягивает гласные, глядя на промышленника, как наглая помойная кошка, — смесь грации и беспардонности, — а потом делает плавный, танцевальный шаг в сторону, оказываясь напротив Пау. — Как тебя зовут девочка? Союзников и «врагов» надо знать в лицо и по имени. Она сама играет словами, пускай и не так тонко, как это делает Силко… но она и моложе его лет на двадцать, а то и все тридцать. Химбаронесса оставляет Паудер самой выбрать к какой категории она ее относит — к «врагам» или к «союзникам». Севика сейчас очень хочет прикрыть лицо рукой, представляя, что может выдать Пау, которой разрешили выпендриться. «Ах ты ж…» — Джинкс. Помощница Силко неуловимо вздрагивает, переводя взгляд на наглую девчонку, озвучившую мысль Севики вместо приветствия. В это же время, пока Силко точно так же недоуменно глядит на дочь, баронесса Восс начинает жеманно смеяться. — Силко, ты такой шутник. Назвал дочурку ходячим несчастьем. — А я и есть ходячее несчастье. «Для моего отца или для окружающих — решай сама, сучка» Губы Пау изогнулись в той полубезумной усмешке, после которой в баре приходилось делать либо внеплановую уборку, либо внеплановый ремонт. — Достойно, Силко. Очень достойно. Баронесса снова огладила кончиками длинных тонких пальцев рукоятку своего ножа, а затем вернула все свое внимание Паудер. — Возвращайся как-нибудь без папочки, сладенькая. Мы с тобой славно поиграем вдвоем.