❖ Libro di famiglia ❖

До этого, Паудер таскала нож для вскрытия писем с письменного стола Силко, но мужчина начал убирать его в ящик, закрывая на замок. … как и опасную бритву, которой он избавлялся от редкой растительности на живой половине лица, не покрытой шрамами. Затем, Силко перестал оставлять Пау один на один с Синджедом, зная, что док точно не будет прятать от нее колюще-режущие предметы. Именно Синджед, демоны его раздери, и подарил Паудер ее опасную привычку. И вот, Севика поймала девочку после того, как та стащила нож для фруктов с кухни «Last drop». Паудер бочком-бочком пробиралась к лестнице, стараясь быть максимально незаметной, когда чужая рука схватила ее за шиворот и вздернула вверх. В мгновение ока, Пау оказалась лицом к лицу с помощницей отца, подозрительно сверлящей ее взглядом. — Похихикаем? Между нами, девочками? Опасный тон Севики, а так же жесткий захват в который она сцапала Пау, не давая той даже дернуться лишний раз, не оставлял никаких сомнений — влетит Паудер от души. Если судить по тому, как ее лупила Севика, душа у этой женщины была более чем широкая. — Итак. В мгновение ока они оказались в подсобке за баром, где Севика нажала включатель освещения плечом, не выпуская добычу, — в лице дочери босса, — из рук. Только вот наводящих вопросов задавать не стала. Севика вообще не любила что-то спрашивать. Она предпочитала действовать. Делать. Бить. И сейчас, помощница Силко крепко схватила Паудер за талию, пару раз встряхнув ребенка с силой, достаточной чтобы расстаться даже с содержимым желудка, что уж говорить про содержимое карманов. На пол посыпались мелкие детали и весь мусор, какой только можно встретить в карманах у любого ребенка: Пара почти пустых зажигалок, масляные мелки, мятый и грязный носовой платок с монограммой химбарона в виде стилизованного глаза, несколько палочек-химических источников света, три или четыре разноцветных резинки для волос, запасные носки, запакованная в обертку из шелковой бумаги сигара Силко, устройство поджига из зажигалки, десяток монет самого мелкого номинала, дорогие контрабандные конфеты в ярких шелестящих обертках, крохотная бутылочка ярко-розового антисептика для разбитых коленей и локтей, ракушки, перышки, камешки, крышки от бутылок газировки, пружины, шестеренки, болты и гайки… … и острый маленький нож для чистки фруктов, тут же поймавший опасный хищный отблеск от химической лампы, освещающей подсобку. — Так. У Севики будто даже пошел дым из ушей и короткие волоски на шее от злости встали дыбом. — Что отец тебе об этом говорил, а? Что Силко тебе говорил, сопливое, тупое, злобное недоразумение?! С каждым новым словом, Севика снова встряхивала Паудер, теперь уж точно планируя вытрясти из той еще и душу. [или она, скорее, надеялась услышать, как катаются внутри чужой черепной коробки куцые мозги?] Три месяца назад Паудер закричала бы, заплакала, а потом точно ушла бы в себя на пару дней. Сейчас Пау просто вся сжалась и теперь пережидала, пока помощница ее отца выплеснет весь свой гнев. — За что ты снова решила себя наказать, а? Хули ты себя режешь снова и снова? Да, если не хватает острых ощущений — ты только скажи и я тебе их устрою! К матам, Севика, к слову, прибегала довольно редко, предпочитая просто говорить грубости и гадости. [Силко не одобрял сквернословия] Однако Паудер обладала просто уникальной способностью доводить ее до состояния белого каления. — Я папе расскажу, что ты при мне ругалась. Маленькая шантажистка, еще не очень хорошо применяла полученные от промышленника умения честно и не честно торговаться, но она училась. [порой на очень болезненном опыте] — Ах, ты ж дрянь. Севика перешла от тихого клокотания, к змеиному шипению. — Уебу! Однако бить ребенка она не стала — той хватило бы пары оплеух, чтобы рассыпаться в труху. Вместо этого Севика перехватила Паудер подмышку, свободной рукой закрыла изнутри засов кладовки, а затем села на ступеньки стремянки, стоящей тут, чтобы доставать предметы с верхних полок. Паудер ойкнула. И позорно взвизгнула. [когда помощница отца одним легким жестом содрала с нее штанишки вместе с нижним бельем, спуская их к коленям Пау] — Не надо! Пожалуйста! Я ничего никому не скажу! Я обещаю! Пожалуйста! Севи, не надо, пожалуйста! Пау верещала, словно маленькая мартышка, изворачиваясь и пытаясь скатиться с жестких коленей Севики. Но вырваться из рук этой женщины столь же нереально, как мыши самостоятельно выбраться из живоловки. Между ней и Паудер — годы и годы опыта. А еще — почти пятьдесят килограмм веса, метр роста и несчетное количество тренировок. Попавшись Севике, да еще в столь тесном пространстве, без заранее продуманной стратегии и инструментов, либо ловушек, Паудер не имела ни единого шанса на спасение. — Блин, такое ощущение, что ты ее там трахаешь! Снаружи по двери пинает бармен — как если бы он успокаивал слишком громко скулящую псину. — Слышала? Будь потише… если сможешь. Севика садистка — Паудер это знает. Но ей не удается, не вскрикнуть, когда живая рука женщины шлепает ее по попе. Очень жесткая, мозолистая ладонь, с крепкими пальцами, с широкими ободками колец. Ягодицы Паудер мгновенно начинают гореть огнем, а кожа розовеет. Рука Севики оставляет характерный след — практически отпечаток пятерни. [шлепок] [писк] [шлепок] [плач] Паудер рыдает. Но не так как рыдала, буквально пару месяцев назад, когда она лила слезы от безысходности. Нет, она плачет навзрыд от того в насколько унизительном положении оказалась. [шлеп] — Иииииии! Рев сменяется тихим, практически мышиным писком, однако Севика по-прежнему беспощадна. Более того, любой, увидевший ее со стороны, сказал бы, что женщина получает откровенное удовольствие от «воспитательного процесса». [вымещает всю накопленную злость и мстит за свои истрепанные нервы] — Пожааааалуууууйстаааааааа! — Что именно «пожалуйста»? Для полноты образа Севике не хватает только дымящей сигариллы в уголке рта. [шлеп] — Пожааааалуйстааааа хваааатиииииит! Я сейчас опиииииииии… [… и тишина] — Да еб твою мать. В голосе Севики слышится обреченное смирение, сменившее недавнюю злость. Паудер тихонько рыдает, растирая слезы и сопли по лицу. На пол капает. Штаны Севики медленно намокают. — Да сколько же тебе лет? Точно тринадцать или все-таки три? Самое забавное, что на лице и в интонациях женщины нет даже капли отвращения к тому, что Пау опи́салась, да еще и прямо на нее. — Полный конец обеда. Женщина встает, сдергивает с полки большое махровое полотенце, предназначенное для бара и кидает его в лужу на полу. У нее самой одежда темная, поэтому влажных пятен не видно. А запах… Женщина принюхивается, но запаха не чувствует. Как водичка. Паудер ведь ничем не болеет, не принимает лекарств, не пьет алкоголь и не жрет всякую дрянь. У нее даже половое созревание еще не началось, так с чего бы взяться неприятному запаху? Вторым полотенцем женщина оборачивает девочку, как гусеницу — от подмышек до колен и пытается привычно открыть дверь с ноги, совсем забыв, что та, во-первых, открывается в другую сторону, во-вторых — закрыта на засов изнутри. — Севика, блядь! Бармен подпрыгнул и уронил бокал от неожиданности, судя по характерным звукам. — Сам ты блядь! Естественно, помощница Силко не осталась в долгу, обложив Чака в ответ трехэтажным матом. И только высказав все что думает про его ближайшую родню, про него самого и про его совокупления с кем ни попадя, наконец открыла засов, вынося Паудер в зал. Прямо в звенящую ошалелую тишину. — Чего замерли? Stend Up выступлений экспромтом не видели и не слышали? Так я устрою любому, кто захочет! Впрочем, размениваться на такие мелочи женщина не стала и, велев Чаку прибраться в кладовке, буквально взлетела по лестнице наверх, в кабинет Силко. Вслед ей донесся возмущенный вопль бармена, увидевшего какой бардак «девочки» оставили в его подотчетной кладовке, но Севика только средний палец ему показала, прежде чем закрыла за собой дверь. — И почему всякая хуйня случается именно тогда, когда твой папаша уходит, а? Не сказать, чтобы Севика ждала какого-то четкого ответа от всхлипывающего и зареванного ребенка. Она прошла кабинет Силко насквозь и отодвинула одну из стенных панелей, открывая потайную дверь в небольшую ванную комнату. Так как химбарон порой оставался тут на ночь, а порой оставлял в одиночестве надолго дочь, ему требовалось место, где можно привести себя в порядок и совершить все необходимые гигиенические процедуры. Щелкнул еще один выключатель, зашумела вода, загудела водогрейка. Севика посадила Паудер на комод и легко избавила девчонку ото всей оставшейся одежды и обуви, скидывая ту в корзину для грязного белья. А потом, подумав десяток секунд, скинула туда же и свои [обоссаные Паудер] вещи. — Придется Силко пожертвовать мне пару своих штанов. Женщина стоически вздохнула, залезая в ванную прямо с ошарашенным ребенком на руках и затыкая слив пробкой. — Чего смотришь на меня как миротворец на укурка, считающего себя кактусом? Паудер и правда забыла, что ей надо плакать, растерянно сидя на коленях голой женщины и не зная, куда ей девать руки, а так же куда смотреть. — Вы с Силко же вроде моетесь вместе? Откинув голову на бортик, Севика шумно выдыхает, вытягиваясь в полный рост. Благо, ее протезу не страшна никакая влага. — Ты, между прочим, не только мою одежду обоссала, но и меня саму. Так что терпи. Вода медленно набирается в большую ванну, покрытую краской цвета латуни и на вычурных ножках. Будучи одна, Паудер устраивала тут настоящие заплывы вместе с резиновыми утками, а вот Севике этот монстр пришелся ровно по росту. — Попа болит. Пау осторожно съезжает с чужих бедер и устраивается под боком женщины, положив голову ей на плечо. — Сама виновата. Даже не возразишь. Пау и не возражает — просто мрачно сопит, но прижимается ближе, прикрывая глаза и представляя, что это не Севика, а… может быть Вай? Или мама? Но она почему-то не может вспомнить лиц. У матери были ярко-синие косы, как у самой Паудер, а у Вайолетт — ярко-розовые, цвета фуксии, как сахарная вата в Пилтовере. Пау ее никогда не ела, но помнит запах… а пахла сахарная вата просто умопомрачительно — ее запах можно было ощутить и за пол квартала. — Папа купается со мной, но он надевает белье. Глаза Пау открываются, она не может и не хочет представлять на месте Севики еще кого-либо. Это… слишком больно. — Надо же. Похоже, данный факт Севику уже совершенно не интересует. Она расслабилась и разомлела от горячей воды, приходя в относительно благодушное состояние. [однако все, кто хорошо ее знал, могли бы сказать, что из этого состояния помощницу Силко очень легко вывести] В ванной снова наступает тишина. Не долгая. — Мне, правда, нужен нож. Или бритва. Или скальпель. Или лезвие. От подобного заявления, сделанного тихим, но решительным голосом, Севика издает негромкий обреченный стон. — Зачем? Тебе мало синяков от тренировок? Я нихрена не могу понять, зачем себя резать. Хочешь — загоняю тебя до обморока в спортзале? Чтобы ты потом даже пальцами двигать без стонов не могла. А Севика могла… и даже уже делала так, надеясь прочистить голову Паудер. — Это не то. Пау решительно мотнула головой, отчего намокшие косички хлестнули ее по плечам, покрытыми мелкими белесыми шрамами вперемешку со свежими порезами. Справа их было больше чем слева, а сами следы казались глубже и грубее — наверное, за счет того, что девочка была правшой. Следовательно, когда она резала себя, держа лезвие в левой руке, то не могла точно соизмерить силу нажатия. — Я не могу объяснить. Может, когда вырасту пойму. А пока мне нужна боль… продолжительная… но не такая сильная и внезапная как при ударе. Это как… тянуть одну ноту на струне. Образы Пау слишком размытые, а набор знаний в голове, пусть и больше чем у ее ровесников, в особенности из Пилтовера, но все равно слишком куцый. Она действительно не может понять сама, что уж говорить про объяснения. — Ты ведь осознаешь, насколько расстраиваешь Силко подобными выходками? Он считает себя херовым отцом. А это не так — такого отца, как он, еще поискать надо, и в Нижнем, и в Верхнем городе. Вот Севика прекрасно понимает, что именно ее злит и не стесняется говорить об этом вслух, щедро сдабривая порцию колкой бито-стеклянной правды желчью и ядом. Паудер молчит. Что она может сказать? — Ладно. Севика в который раз сдается. Тем более в ее голове появляется весьма интересная мысль. — Поставим один следственный эксперимент.