❖ Libro di famiglia ❖

— Я, конечно, знал, что ты отбитая и больная на всю свою голову, но чтобы до такой степени… Громила, открывший дверь для Севики и Паудер несколько секунд просто тупо рассматривал эту колоритную парочку, прежде чем вообще хоть что-то сказать. — В сторону, придурок. Ты только своими нижними чакрами и умеешь думать, да? Яда в голосе помощницы Силко вполне могло хватить, чтобы с обритого налысо черепа охранника слезла вся кожа. — Тогда, может, объяснишь хули ты приволокла в бордель вот эту козявку? Я, конечно, не гений, но даже до меня доходили слухи о любимой сикильдявке Силко. Хочешь, чтобы он пришел сюда и, попыхивая сигарой, вздернул меня за яйца, а затем и вовсе прикрыл все заведение? Похоже, охранник решил под любым соусом избежать неприятностей, которые ему устроит химбарон, так что его крепко сбитая, мускулистая фигура тут же плотно закрыла собой весь проход. [практически закупорила его] — То есть, если бы я проперлась не с дочерью босса, а с любым другим ребенком, ты бы нас пропустил? Количество яда увеличивалось пропорционально дурному настроению Севики, кое-как втиснутой в один из штанов Силко. — Да нет, блядь! Конечно, бы не пустил! Бугай не менее зло ощерился в ответ и между ним с Севикой проскакивают искры, готовности подраться. Так все и было бы, однако из-за спины охранника раздалось предупреждающее покашливание. Женщина, стоящая там принадлежала к расе йордлов — невысокая, пушистая, но при этом очень и очень старая. [и раскрашенная столь ярко, будто над ней поработала сама Паудер своими масляными мелками] Пау могла видеть ее, потому что собственный рост девочки позволял протиснуться ровно под рукой охранника, а так же видеть, что творится за его коленками — не такими мускулистыми, как чужие плечи. — Отойди, милый. Я сама поговорю. Женщина-йордл явно была здесь кем-то важным — об этом можно судить по тому, как беспрекословно охранник повиновался, отодвигаясь к стене коридора. Но, все равно, когда Севика проходила мимо него, протаскивая Паудер за собой словно на прицепе, эта парочка обменялась многообещающими недобрыми взглядами. — Пройдемте в мои апартаменты. Женщина вытащила из кожаного корсета трубку на длинном мундштуке и, зажав кончик между зубами, прошла вглубь заведения. «Нервный жест» — Пау не могла не отметить этого. Она жила с настоящими заядлыми курильщиками в лице Севики и Силко. Атмосфера Зауна делала данную привычку совершенно безобидной на фоне ядовитых химических испарений, поэтому, что отец, что его помощница, дымили, не стесняясь ребенка. И, если кто-то из них просто доставал сигару/сигариллу, не для курения, а для того чтобы теребить в руках, либо жевать ее кончик, не поджигая — это можно было воспринимать выражением довольно сильной нервозности. С другой стороны, женщине за которой Севика с Паудер шли, и не обязательно было курить — в воздухе плавал густой дым, сочетающий несколько десятков ароматов. Клубника, вишня, шоколад, карамель, виноград. Все это являлось отдушками для кальянов или притираний и, в первый момент, Пау чуть не задохнулась, хапнув щедрый глоток концентрированных запахов от которых у нее закружилась голова. Хорошо хоть ощущалось не противно. Скорее просто непривычно. И, после всего пережитого сегодня днем, Пау без какого-либо страха, либо зазрения совести вцепилась в живую ладонь Севики, чтобы удержаться на ногах. Помощница Силко недовольно зыркнула на девочку, но ничего не сказала. И ладонь свою у ребенка тоже не вырвала. — Итак… Женщина провела их через задымленный коридор в одну из комнат, где стало чуть легче дышать. Повсюду валялись подушки, а стены оказались задрапированы занавесками всех оттенков розового, отчего у Пау зарябило в глазах. — … я бы хотела узнать, зачем вы, юная леди, привели в мое заведение малышку. «Юная леди»? Это к Севике так обратились? Паудер посмеялась бы, не держись помощница ее отца столь спокойно. То есть это даже не являлось сарказмом или иронией… — Ответ, что я за ней присматриваю, но мне срочно приспичило, а ребенка не с кем оставить, не прокатит? Вопрос был чисто риторический и, судя по всему, женщина-йордл явно не собиралась принимать слова Севики в качестве оправдания. — Мадам Бабетта. От такого обращения, Пау вытаращилась на Севику в полном шоке — столько уважения там прозвучало. А затем, помощница Силко и вовсе опустилась на одно колено, чтобы хоть так сократить разницу в их росте. — Я клятвенно вам обещаю — дочь босса со мной здесь не для того чтобы вас подставить. Просто у вас работают лучшие Мастера своего дела, и я хочу показать… Джинкс, одному из них. В комнате воцарилась тишина, по которой, Пау отстраненно отметила отменную звукоизоляцию помещения от всего остального заведения. Ни один звук не просачивался сквозь не такую уж и толстую дверь, хотя в коридоре то и дело можно было услышать визг, писк, смех и стоны. [и не только женские] — Джинкс, говоришь… Взгляд «Мадам» теперь внимательно и цепко осматривал Паудер. «Мадам» — означало, что перед ними сама хозяйка борделя, о котором Пау до того лишь слышала из чужих разговоров. Например, из рассказов Вай, подначивающей Майло о том, что тому бы пора расстаться с девственностью и предлагающей сосватать ему одну из ее любимых девчонок. «Умер девственником. С ума сойти, правда, Джинкс?» Голос Майло тут же раздался откуда-то из теней, созданных сотнями драпировок, а его длинная, тощая и абсолютно мертвая рука, вытянулась на неестественную жуткую длину, стремясь сцапать Паудер и утащить ее для более… «приветного» разговора. Она ведь не зря пыталась сегодня стащить нож с кухни, не смотря на то, что Севика следила за ней куда строже ее собственного отца. Сегодня ее разум с самого утра выдавал жуткие картинки и образы, от которых Силко не мог защитить дочь в виду своего отсутствия рядом. Ремиссия закончилась — сказал бы док и вколол ей одно из своих лекарств. Пау их уже просто ненавидела — от того, что они делали ее вялой и беспомощной куклой, далеко не всегда уберегая от кошмаров, а лишь не позволяя навредить самой себе. «Тебе все равно от нас не убежать, Джинкс» Майло вдруг выдвинулся вперед, используя Мадам как своего проводника, как медиума и вырастая из тени невысокой женщины во весь рост — с полным ртов острых нарисованных неоновыми вспышками клыков и крестами вместо глаз. Майло всегда приходил первым. Возможно от того, что и при жизни он никогда не упускал возможности поглумиться над Паудер, а теперь ему и вовсе было нечего делать, кроме как преследовать главную виновницу своей гибели. «Иди сюда, детка. Нам есть что обсудить» Следом за Майло из теней медленно, неповоротливо выходит Вандер. Хуже него было бы только явление Вай… «Ты вела себя очень и очень плохо, маленькая дрянь» Раньше Вандер никогда не разговаривал так с младшей дочерью. Никогда не позволял себе оскорблять ее или говорить гадости, хотя, время от времени, она слышала как он запугивал кого-то из неугодных гостей. И в такие моменты что-то внутри нее наполнялось гордостью — ведь этот сильный, потрясающий мужчина, способный размазать противника, как своими кулаками, так и словами, никогда не причинял вреда самой Пау. Оказаться на месте того, кого он презирал было страшно до крика. Пау сделал несколько быстрых шагов назад, пока не уперлась спиной в дверь. Мир стремительно наливался яркими флуоресцентными красками, как на одном из ее рисунков. Но от этого мира хотелось кричать. Пытаясь сдержаться, пытаясь помнить, что все это ей лишь кажется, Паудер вцепилась в собственные плечи, раздирая их в кровь короткими, неровно обгрызенными ногтями. А затем, вдруг, расслабилась, стекая по двери на пол. Мир перед ней поплыл, возвращая не такую яркую, но более желанную реальность. — Да, ты не зря привела ее к нам. Мадам глубоко затянулась, а затем выпустила еще одну струю пряного дыма в лицо ребенку, отчего та окончательно потерялась в странной и мягкой легкости. — Забирай ее и иди куда хотела. Не стоит твоей подопечной долго дышать опиумным дымом. Вы, люди, к нему слишком чувствительны. Севику не надо было долго упрашивать — она тут же подхватила Пау на руки, покидая чужие апартаменты. — Облачка́… Паудер обхватила Севику за шею, ощущая себя как те самые облака, которые видела над головой. Дым от кальянов и от ароматических ламп поднимался к потолку, закручиваясь там красивыми цветными спиралями. — Так красиво, Севи… Весь стресс вытек из Паудер, словно из разбитого кувшина, оставляя ее пустой и легкой… и жаждущей нежности сильнее, чем когда-либо, чтобы закрыть эту пустоту, оставшуюся в ней после ухода, а затем и смерти, сестры. — Обними меня сильнее. Она сама прижалась к помощнице отца, словно та была ее спасательным кругом в бескрайнем море отчаяния. — Вот тебя пробрало. Все-таки хорошо, что Силко тебя решил наркотой не обкалывать. А то была бы у нас не психичка. Была бы у нас юная нимфоманка. Севика низко смеется над состоянием Пау, пока та, положив голову на чужое плечо, почти дремлет. Так хорошо ей бывает лишь с отцом и только до пробуждения, пока мысли не набиваются в голову ярким калейдоскопом из острых осколков цветного стекла. — Лучше уж боль, детка, чем опиум. Он превратит тебя в полную дуру. Паудер резко открывает глаза, понимая, что она больше не на руках у Севики, а лежит на кожаной кушетке, напоминающей кушетку в лаборатории Синджеда. Приятный дурман ушел, как будто его и не было, и в голову Пау, как в колокол, ударила новая волна тревоги. Опиум дал лишь краткосрочную передышку, после которой взять себя в руки оказалось еще сложнее, чем до того и Паудер резко села на кушетке, пытаясь унять бешеное сердцебиение, пополам с острым желанием закричать, а затем спрыгнуть на пол и бежать куда глаза глядят. — Лежать. Злой голос Севики не привел Паудер в чувство. Скорее Пау помогло то, как металлическая рука помощницы Силко сжалась на ее запястье — до боли, до синяков. Мозги на миг прочистились и Паудер осознала, что они находятся в одном из альковов все того же борделя. Рядом с ней стояла Севика, а из-за нее был виден невысокий металлический столик с кучей цветных баночек. — Дальше я сам. Из-за спины Севики раздался негромкий низкий и хриплый голос, от которого по коже Пау тут же побежали мурашки. Она хотела было вцепиться в свою спутницу, однако Севика легко ушла от руки ребенка, цапнувшей воздух. Помощница отца прошла к дальней стене, разваливаясь на кожаном диване, меж подушек, а Паудер осталась рядом с… подростком [?] сидящем на высоком вращающемся стуле. Внешность этого парня не вязалась с его хриплым голосом. Он был едва ли намного выше самой Паудер — около метр шестьдесят-метр шестьдесят пять сантиметров роста. Черные гладкие волосы лежали блестящими «перьями» вокруг хищного угловатого лица, а пронзительно-черные глаза глядели куда-то внутрь Паудер, разрезая ее и рассматривая на срезе. — Значит, девочка любит боль? Нет, совсем не парень… взрослый мужчина. Пау могла сказать это по мелким морщинкам вокруг глаз, видимым лишь, когда новый персонаж нагнулся близко-близко к лицу девочки. — Нет… я ее не люблю. Пау часто-часто дышала, отчего у нее снова кружилась голова — кровь перенасытилась кислородом и вот-вот могла начаться гипервентиляция. Впрочем, Пау и слова-то такого не знала. [зато его знал ее новый знакомый] — Ты не любишь боль, но ты в ней нуждаешься. Он не смеялся и не спрашивал — он констатировал факт, положив руку на запястье девочки, где ее недавно держала Севика и сжимая пальцами, оставшиеся там синяки. У него оказались не ласковые, жесткие, твердые руки — как металлический капкан. Раскаленные пальцы-прутья впились в кожу, грозя раздробить кости, растереть мышца в кровавую кашу… и вырывая Пау из ее ужасных видений, вынуждая тени отступить. Они [тени] испугались этого невысокого мужчины в узких черных брюках и темно-коричневом фартуке мясника, причиняющем боль легко и без каких-либо угрызений совести. Даже Севика так не умела. Без злости, просто с любопытством и жаждой чужой боли в непроглядно-черных глазах. [Пау никак не могла разглядеть, где заканчивается зрачок и начинается радужка в этих глазах] — Севика сказала, что ты постоянно режешь себя. Что тебе «н у ж н а» боль. Если она тебе нужна — я тебе ее дам. Только попроси. Любую боль. И даже смерть. Последние слова мужчина не произносил, однако Паудер отчетливо их услышала. — Мне нужна боль. Пау медленно легла обратно на кушетку, не сбрасывая чужой руки со своего заястья, позволяя оставлять на него рисунок из новых кровоподтеков. — Полагаю, безопасная. Незнакомец сам убрал руки, беря со столика рядом антисептик и начиная протирать свои ладони. — Безопасная. Вспоминая порезы бритвой, Паудер согласно кивнула. — Какая еще. Опиши. Рядом загремели какие-то приспособления, остро запахло спиртом и латексом, как обычно пахли перчатки дока. — Яркая. Цветная. Как облака. — Облака? Мужчина приподнял острую черную бровь, явно ожидая уточнений. — Она бредила цветными облаками пока мы сюда шли, Фэйт. Мадам обкурила ее опиумом. Севика впервые подает голос, что крайне удивительно с ее язвительностью и нежной любовью к колким эпитетам. — Заткнись. Я не с тобой разговариваю. «Фэйт» говорит, как режет — резко и поперек горла. — Развлекись лучше и не мешай. У меня редко бывают такие интересные… клиенты. Смешок, вырывающийся из горла мужчины нельзя охарактеризовать иным словом, нежели как «мерзкий». Скрипучий, подлый, злобный, садистский. Паудер вся покрывается мурашками и широко открытыми глазами следит за тем, как Фэйт обматывает пластырем тату-машинку с ярким светящимся зеленым элементом химпитания. — Какие цвета? Он спрашивает коротко, облачаясь в маску с изображением весело скалящегося черепа и этот рисунок заставляет Пау отмереть, издавая тихий, немного безумный смешок. «Фэйт» будто соткан из противоречий… как и она сама. — Розовый и голубой. Ее любимые цвета. Голубой — цвет ее волос. Розовый — цвет волос Вай. Самые яркие краски в ее жизни еще до того как она первые взяла в руки мелки. — Значит розовый и голубой. Тебе пойдет. Мужчина прокручивает машинку в руках… а затем откладывает ее в сторону, беря опасную бритву. С кожи на предплечье Пау убирают все волосы — филигранно-точными движениями, которым мог бы позавидовать даже Синджед. Затем, как и док, Фэйт смазывает кожу антисептиком… и начинает рисовать прямо на ней, заставляя Пау завороженно глядеть как из-под специального маркера, остро пахнущего спиртом, появляются яркие и плавные линии крупных облаков, полностью закрывающие собой все шрамы, нанесенные себе девочкой за последние месяцы. — Это ведь будет татуировка? Глупый вопрос, но… — Я думала… думала папа не разрешит мне делать татуировки. Это относилось не к Фэйту, а, скорее, к Севике. — «Папа» тебе и не разрешит. Но и не запретит — Силко не истеричка. В Зауне татуировками щеголяет почти каждый первый. А если не каждый первый, то, стопроцентно, каждый второй. Кажется, Севике скучно рассказывать Пау подобные прописные истины. Ей куда интересней тихий смех, раздавшийся из-за тонкой полупрозрачной ткани, закрывающей проем в мастерскую Фэйта. То, что это мастерская ясно с первого взгляда. [особенно, если удаётся оторвать этот самый взгляд от жутковатого хозяина данного места] Эскизы за стеклом и в рамках на стенах, множество красок, альбомы, наброски, даже цветные снимки готовых работ. Пленка — дорогое удовольствие… однако, Фэйт явно не жалеет ее для своего творчества. — Отчего-то мне не верится, что ты струсила. Фэйт придвигается к девочке, загораживая ей обзор, сужая поле чужого зрения до столика с инструментами и до своего собственного лица. За последние месяцы, живя с Силко, Паудер повстречала множество монстров, прячущихся за человеческими оболочками. [и это был один из них] — Мне не страшно. Я не боюсь боли. Но я не хочу расстраивать папу. Расстроить Силко — самый огромный страх в ее жизни. Куда меньше она боится быть изнасилованной или умереть. Что угодно — только не расстраивать своего второго отца. Третьего шанса Госпожа Судьба ей просто не даст. — Если он действительно твоя семья — он не расстроится. Рисунок на коже — слишком незначительная мелочь в сравнении с тем, что однажды ты можешь слишком сильно пустить сама себе кровь. Удивительно… проникновенные слова для такого существа. И, словно желая их уравновесить, Фэйт перехватывает Паудер за плечо, прижимая к кушетке, а затем прикладывает работающую машинку к линии контура. Девочка вздрагивает всем телом. От неожиданности. От боли. Но она не вырывается и, проведя несколько линий, Фэйт ослабляет хватку. — Когда захочешь еще боли — приходи ко мне снова. Татуировкам требуется коррекция. Где-то там, под маской, Фэйт усмехается страшнее, чем нарисованный на ткани череп. Пау не отвечает. Пау дрожит. Содрогается. Вздрагивает. Жужжание машинки отдает в каждую тонкую детскую косточку, оседает мурашками внутри позвоночника, ссыпается по коже, танцует под иглой. От этого ощущения поджимаются пальцы на ногах, а ладони инстинктивно сжимаются в кулаки, стремясь уменьшить уровень боли. Это больше чем Паудер требовалось. Это накрывает ее волной и заливается в черную дыру внутри нее, заполняя так, как до этого заполняли лишь драки с Севикой. Адреналин и боль. И странное, тянущее чувство, струной пронизывающее от макушки до пяток. Фэйт не щадит Пау. Он работает без перерывов, изредка меняя иглы и перчатки. Порой, он прижимает слишком взбудораженную девчонку к столу, порой фиксирует ее руку, пока сама Пау содрогается от нервного возбуждения. Это лучше опиума. Это пришивает Паудер к реальности, разгоняя тени и призраки, делая реальность кристально яркой, четкой, как было когда-то давно — кажется, в прошлой жизни и совсем не с ней. Где-то на периферии Пау слышит стоны. Не свои, а идущие, будто со стороны. И, краем глаза, — когда Фэйт отодвигается чтобы набрать краску на иглу, — замечает Севику, у которой на коленях устроилась девушка в полупрозрачном белье и маске кролика. Руки Севики такая тонкая преграда, естественно, не останавливала. [скорее наоборот — притягивала магнитом] Пау видела, как чужие пальцы забираются под крохотные трусики и как Севика шепчет что-то на ухо своей «добыче», отчего та краснеет и постанывает еще громче. — Как всегда, совмещает полезное с приятным. Фэйт возвращается на место, снова загораживая ребенку обзор. Он задумчиво надавливает не включенной машинкой на один из шрамов и не менее задумчиво хмурит брови. Мастеру кажется, что под соединительной тканью что-то есть. Что-то вроде заросшей нитки или осколка. Однако эта штука не гноится, не мешает работать и явно не доставляет девочке дискомфорта, поэтому он просто начинает закрашивать чуть более бугристый участок шрама. Иголка включается, касается уже воспаленной плоти, и мир опять обретает болезненную яркость. [посылая вибрацию к маленькой крошке аркейн-кристалла, застывшей внутри человеческой плоти] — Так ведь гораздо лучше, чем убегать от постоянных кошмаров, да? Это не Фэйт говорит. И не Севика. И даже не девушка, сидящая на коленях у помощницы Силко. [и ни одна из теней, преследующих Паудер] Девочка растерянно моргает, глядя прямо перед собой, а над ней нависает… ее полная копия с безумной усмешкой от уха до уха. Ладони второй девочки ложатся на плечи Пау, не давая той подскочить с кушетки. — Ни кипешуй. Говорит она с куда более развязными интонациями. Еще и нагло подмигивает. — Я не собираюсь тебя в чем-либо обвинять. Можно даже сказать, что я твой единственный настоящий друг во всем этом блядском мире. — Ты… кто? Пау задает вопрос одними только губами, ошарашено глядя на свой дубль. Фэйт не поднимает взгляда от участка кожи, над которым работает, а Севика слишком занята с одной из местных девочек. Никто ничего не замечает. — Я? Я Джинкс.