❖ Libro di famiglia ❖

Официально, Джинкс, — дочери Силко, — уже тринадцать. Паудер — всего двенадцать с половиной. Джинкс ярко красится и вызывающе себя ведет, ядовито комментируя каждое действие окружающих. Паудер все еще держится за отцовской спиной, и каждый раз вопросительно глядит на него, ожидая одобрения тому или иному своему действию. — Пау… Голос отца разносится по кабинету и в нем звучит некоторая… растерянность? — Да, пап? Солнечно улыбаясь, Паудер поворачивает голову на чужой голос, отрываясь от книжки с картинками, по которой учится нормально читать. — Не могла бы ты объяснить мне… что «это»? Он не сердится. Силко всегда очень четко артикулирует каждый слог, зная, что с его дочерью, для срыва [для взрыва] хватит неправильной интонации — как хватает взмаха крыла бабочки где-то в трущобах Зауна, чтобы поднять бурю где-то в Совете Пилтовера. И сейчас химбарон старается выразить голосом именно недоумение. Никакой злости. Ни в коем случае. «Это» — его парадный плащ, только недавно принесенный портным и еще ни разу не надетый «на выход». Дорогая, тонкая и мягкая кожа, нежнейший шелковый подклад, крепления для скрытого ношения ножей. Особенный крой для наплечной кобуры — чтобы не торчала бугром, оповещая всех и каждого, чем именно вооружен промышленник. Все в черно-красно-золотых тонах, не выбиваясь из столь любимого Силко стиля. Однако есть кое-что совсем сюда не вписывающееся. Розово-голубые, кислотных оттенков рисунки мелками по всему подолу… и вдоль линий рукавов. И по воротнику. Но, художник, пожелавший остаться «неизвестным» видимо, решил, что так плащ будет дисгармонировать с ремнями портупеи, на которую Силко вешал кобуру и раскрасил ее «в тон». Или правильнее будет сказать «в стиль», В первый момент Паудер недоуменно смотрит то на отца, то на плащ, который химбарон держит на вытянутых руках, чтобы всю «красоту» было видно разом. Затем ребенок втягивает в нос свои никак не проходящие сопли и поджимает губы. — Это не я. Это все Джинкс. Слова срываются с языка раньше, чем Пау успевает их осознать. А как только осознает, девочка тут же отворачивается и съезжает по спинке дивана так, что теперь Силко видит лишь встрепанную макушку своей дочери. Молчание повисает в воздухе густым сигаретным дымом — хоть ножом режь. — Д ж и н к с? Точно так же, как Силко до этого четко артикулировал свои интонации, точно так же он теперь проговаривает каждую букву — словно пробует на вкус имя, которым время от времени называет дочь на людях. Вот только сейчас Пау говорит о ком-то с таким же именем, только не о себе. Она говорит о ком-то… постороннем. Явно не желая пояснять дальше. — Милая. Паудер вздрагивает, но не оборачивается. Немыслимо. — Детка. Легко сложив плащ и перекинув его через сгиб локтя, Силко неторопливо обходит диван. Как хищник, приближающийся к жертве — неторопливо и неумолимо. — Не могла бы ты рассказать мне подробнее? [кто такая Джинкс и как она попала в кабинет Силко, черт побери?] Диван чуть прогибается, когда промышленник опускается на обивку рядом с дочерью. Разве что кожаная обивка диванных подушек едва слышно поскрипывает под его весом. — Пау? Не могла бы ты рассказать мне… Вторая рука химбарона, свободная от плаща, опускается на макушку Паудер, ерошит отросшие за последние полгода волосы, успокаивающе гладит короткие толстые косички. — Что именно рассказать? Обычно Пау не увиливает от ответов, однако сейчас она явно использует выученные у Силко приемы — к примеру, отвечает вопросом на вопрос, выигрывая себе время на размышления. Вот только на отца не работают его же собственные фокусы. — Например, кто такая Джинкс. И почему она разрисовала мою одежду. На открытом лице Паудер появляется выражение полнейшего отчаяния. Она приоткрывает рот, будто хочет что-то сказать, а затем тут же резко его захлопывает и почти умоляюще смотрит… только не на Силко. Она смотрит в другую сторону. На пустой угол дивана, где никто не сидит. У промышленника дергается жилка возле искусственного глаза. Было бы веко — был бы нервный тик. Вот только Синджед в последний сеанс «техобслуживания» мастерски удалил остатки плоти, заодно лишая химбарона столь ужасно недостойной его болезни, которой Силко страдал с самого детства. А без нее его выражение лица стало безупречно невозмутимо. Рука Силко так же дернулась — по старой привычке, в желании прижать кончиками пальцев подрагивающее веко, но века там уже давно не было и мужчина усилием воли сдержал свой порыв. Паудер продолжает молчать. Силко продолжает поглаживать ее по голове, ожидая, когда девочка разъяснит ему ситуацию. И он может поклясться, что не покупал дочери мелков подобных оттенков… хотя, что-то такое было в вещах, сейчас пылящихся на чердаке. В вещах, оставшихся от Вандера, от Вайолетт и от самой Пау. [с ума можно сойти] [он воспринимает обеих дочерей Вандера в качестве мертвецов] [больше нет разграничений на моя дочь/его дочь] — Пау? Так ты объяснишь мне? Снова тишина. Сопение. Шум улиц Зауна за окном и то громче. — Вот сама ему и объясни! Паудер вдруг взрывается эмоциями, как граната. И разговаривает совсем не с отцом. А ведь ее эмоции не наигранные. Острые кулачки сжаты, голубые глаза посветлели, став почти прозрачными, зубы с силой стиснуты — до вздувшихся на лице жвалок. Ни дать, ни взять — Вандер в юности. Молодой, злящийся, но пытающийся сдержаться. На фоне этой картины в разуме Силко меркнут все возможные проблемы — к примеру такие, как опоздание на важную встречу или сорвавшийся контракт. — Да-да-да! Объясни! А я не собираюсь быть между вами посыльной! Как хочешь, так сама с ним и говори. В голосе Пау появляется отчаянное злорадство, а на лице — превосходство. Но это не длится долго. Все эмоции буквально пропадают с детского личика. Паудер захлопывает книгу, закрывает глаза и сидит так не меньше минуты. Все это время в голове Силко бьется лишь одна мысль: «Надо отправить Севику за доком» Однако едва промышленник убирает руку от чужой макушки и пытается встать, как Паудер распахивает глаза, отчаянно отбрасывает книгу с колен и обхватывает отца за талию, буквально вынуждая его упасть на пол. И этого ей откровенно мало. Лихорадочное выражение лица. Широко распахнутые глаза. Прерывистое дыхание. Узкие-узкие точки зрачков. Пау взгромождается на Силко, крепко стискивая колеями его бока, сжимая в кулаках ткань чужой рубашки и оказываясь нос к носу с химбароном. — Не надо. Не уходи. Даже голос другой. Чуть более хриплый. Нервозный. Тело Пау напряжено, по нему бегут волны энергии, как по поверхности Гауссова пистолета перед выстрелом, когда он собирает ток на электромагнитной катушке, чтобы отправить пулю в полет. — Это я! Я разрисовала твои вещи. Ты не рад? Некрасиво вышло? Мне показалось, что тебе понравится. Сейчас в теле дочери Силко нет ни единого расслабленного нерва. Она вся подергивается, кажется готовой сорваться с места в любой мгновение, а от необходимости находиться в одном положении Пау просто вибрирует всем своим существом. — Ты… — Я! Я — Джинкс! Твоя дочь! Достаточно спокойной попытки направить ее энергию в нужное Силко русло, как девочка выпаливает [выстреливает] нужный ответ. — Почему ты всегда обращаешь внимание только на Пау? Почему не на меня?! Она младше, но я ведь смелее, заметней, ярче! Или ты так меня наказываешь?! Под хрупкими детскими пальцами плотная ткань рубашки промышленника буквально трещит. В этих руках так много силы — куда больше, чем у обычного ребенка. Наверняка сказываются те микродозы Мерцания, которые Силко вводил ей в первые месяцы, чтобы заставлять немного приходить в чувства. Синджед проводил испытания на людях… но никогда — на детях. Это было бы слишком аморально даже для Зауна. Теперь же, они, кажется, вынуждены будут расхлебывать последствия недостаточности статистики. Но это все потом. А сейчас… Что Силко должен делать? Как реагировать? Что именно отвечать, чтобы ребенок не сорвался в истерику? Отчего-то, кажется, что истерика «Джинкс» может оказаться куда как более разрушительной, нежели любая из истерик Паудер. [нельзя давить] [нельзя пугать] [нельзя перегибать палку] — Все хорошо, детка. Успокойся. Силко, — пропитанный Мерцанием насквозь, — тоже куда сильнее обычного человека. И куда сильнее Пау. Он легко садится, вынуждая девочку отодвинуться. Но тут же обнимает ее, прижимая к себе точь-в-точь как тогда — на руинах горящей фабрики, полгода назад. — Все хорошо. Я здесь. Я тебя вижу и слышу. Извини, что уделял тебе так мало времени. Ты права — Пау совсем малышка. Ей было тяжело пережить все происходящее. Но я не хотел тобой пренебрегать. Сейчас в словах Силко столько уверенности, что он мог бы и Совет Баронов мафии убедить в своей искренности. Да промышленник и не врет. Он просто отвечает, исходя из уже услышанного им контекста. И Паудер [Джинкс] успокаивается. Ее бурлящая энергия чуть стихает, становясь не бурей, но просто сильным подводным течением, способным утащить на глубину любого неосторожного, рискнувшего сунуться в яркие, кристально-голубые воды. Силко прижимает ребенка к себе, продолжая успокаивающе поглаживать по волосам. Паудер практически мурлычет — как большая счастливая кошка, дорвавшаяся до чужого внимания. [впрочем, это не отменяет того, что Силко кажется, будто он обнимает тикающий часовой механизм, подведенный к мощнейшей в его жизни бомбе] [не уступающей по своей мощи даже Вандеру] — Вот так. Еще один рывок и Силко встает с пола, легко удерживая на весу хрупкое тело дочери. Шаг. Второй. Промышленник буквально падает в свое кресло. Куда мягче лакированного паркета, что уж тут. — Расскажи мне, как ты жила все это время, детка. О чем думала. Самый лучший способ узнать все, не разрушая чужих иллюзий — подыграть. — Расскажи все — до мелочей. Пальцы Силко играют на струнах чужой души и на туго натянутых нервах, едва заметными, чуткими касаниями пытаясь нащупать невидимые ко́лки*, чтобы ослабить натяжение. Если пытаться извлечь звук из перетянутого инструмента, струну можно просто-напросто порвать. Не говоря уже о том, что разорванная струна, бывшая под таким напряжением, не может не задеть того, кто держал инструмент в руках. Один за другим, химбарон пересчитывает все позвонки на спине дочери, проводит по нервным узлам, массирует основание черепа, перебирает волосы. — Расскажи. Протянув вторую руку, мужчина медленно выкручивает свет в кабинете на минимум. Теперь это место кажется погруженным под воду — благодаря толстому зеленому стеклу, стоящему в оконной раме. Лучи химических фонарей с улицы преломляются, искажаются и заливают кабинет Силко, как морская вода, превращая помещение в обиталище подводного монстра, в глубоководный грот. — Я не поняла откуда она появилась. Просто одна из множества теней. Вай, Клаггор, Майло… [… Вандер] Истеричность медленно сходит на «нет», обнажая ту Паудер, которую Силко знает последние полгода. — … и она. Сначала — всего лишь тень. Но она защищала меня от остальных. Была всем тем, чем я быть не могу. Как была когда-то Вай. В имени сестры, сорвавшемся с губ Пау по-прежнему целая заводь боли, однако теперь она хотя бы не захлебывается ею. Держится на плаву. — Старшая сестра…? Пускай Силко не учился на медицинском факультете Академии Техномагии Пилтовера, но даже он знает о психологии, как науке. И, даже не читая учебников по данному предмету, совсем неплохо в нем разбирается. В Зауне чего только не увидишь. Социопаты, психи, тихие дурачки, сложные характеры, не закрытые гештальты, гиперкомпенсация, комплексы. Каждый человек здесь — вещь в себе и каждый сходит с ума по-своему. Можно просто принимать происходящее, как волю богов… а можно пытаться найти причину, чтобы соединить ее со следствием. Чтобы понять закономерность. Ведь знать принцип работы — знать, как управлять процессом. Хотя бы в теории. Практика же — дело наживное. — Она совсем не похожа на Вай. Она… безбашенная. Ей хочется бить и кромсать. Она куда больше Севики подзуживает меня срываться. Бить. Не давать спуску. Зудит и зудит, и зудит… где-то вот тут. С трудом заставив себя отодвинуться, Пау смотрит на Силко влажными от слез глазами. Ее собственные пальцы прижимаются к виску, ведут от него чуть дальше — в сторону затылка. — Иногда ее слишком много и тогда ее голос начинает жечь. Она говорит гадости… нет. Она говорит правду. Правду, от которой хочется кричать. От которой больно. — Правду, из-за которой ты себя резала? — Да… ее голос… он тогда был таким тихим, что я принимала его за свой. Она шептала и шептала. О том, что я размазня и тряпка. О том, что я во всем виновата. Не выдерживая внутреннего давления, Паудер начинает плакать… но она плачет беззвучно, без всхлипов. Только вытекает наружу стылая соленая морская вода. — Из-за меня все умерли. Из-за меня. Из-за того что я была нерешительной. Тупая. Тупая идиотка! Пальцы девочки вплетаются в ее собственные волосы, и она, уже давно знакомым Силко жестом, начинает бить себя по голове маленьким острым кулачком с уже стертыми от постоянных тренировок костяшками. — Прекрати. Силко легко перехватывает запястья дочери, удерживая их, сжимая до боли и до синяков. Пускай лучше такая, — контролируемая, — боль. Контролируемый вред. Пазл всего происходящего в последние месяцы начинает медленно, но верно складываться. — Детка… Вот только как объяснить все происходящее маленькому ребенку? Уже, конечно, не такому маленькому, как в их первую встречу, но… — Джинкс просто злится. Ей тоже больно. Она по-своему переживает происходящее. Как сказать малышке, что у нее раздвоение личности? Никак. Все равно такое невозможно вылечить. Если уж вторая личность появилась — она всегда будет с Пау. Иногда тише, иногда громче. Но всегда. — Не надо злиться на нее. Вы ведь сестры. О, это магическое слово «сестры» Пау тут же замыкает, она перестает плакать и снова обмякает в руках отца, позволяя ему прижать ее к своему телу, начать баюкать. Из мозаики сердца Паудер вырвали огромный кусок, раньше принадлежавший Вайолетт. Но вселенная не терпит пустоты и у ребенка появляется другая старшая сестра. Та, которая сможет ее защитить — в том числе и от самой себя. И которая тоже претендует на отцовское внимание. Мозг Силко перерабатывает полученную информацию, раскладывает по кусочкам, заодно добавляя туда все, что химбарон знает о раздвоении личности. Однако есть еще один кусочек. Он идеально вписывается в картину… делая ту чудовищно пугающей. Слова подземного жителя, забравшего последний уцелевший Аркейн-кристалл. «Тебе придется заплатить свою цену» «Ту, кем ты была, однажды поглотит та, кем ты станешь» Истинное пророчество, начавшее сбываться.