❖ Libro di famiglia ❖

— Парни говорят, ты тут из-за денег. Когда Рената вернулась в кабинет Силко, временно превращенный в лазарет, ее встретил пристальный взгляд ярко-голубых глаз. Вопрос оказался неожиданным, особенно от совсем недавно бывшей вялой и разбитой, девочки… но он не застал Рену врасплох. Впрочем, возможно она просто не показала своих эмоций. — Будь добра — поясни. Рената закрыла за собой дверь, не давая подслушивать двум любопытным здоровенным лбам, исполняющим роли телохранителей Джинкс. Дочь Силко же, явно ожидавшая ответной агрессии, откровенно смешалась, пытаясь сформулировать свои мысли точнее. — Я слышала… ты тут потому, что отец тебе платит. Продаешь заботу за деньги. Они говорят, что ты шлюха, нанятая Севикой и отцом. Но, стоит кому-то предложить больше денег, и ты тут же убежишь. Предашь. — Ах, вон оно что. Вот и все комментарии полученные Джинкс от Ренаты. Девушка больше ничего не говорит, продолжая заниматься своими делами. В данном случае — менять Джинкс пододеяльник, за которым она и ходила в подсобку. Чистый, свежий, пахнущий стиральным порошком и крахмалом. На мгновение, Рената прижала его к лицу, с наслаждением втягивая эти ароматы, — обычно ей не доступные, — а затем стащила со своей временной подопечной испачканное мочой одеяло и начала снимать с него старый пододеяльник. Джинкс зарделась маковым цветом — от скул до кончиков своих чуть оттопыренных ушей. Под одеялом она была в длинной отцовской рубашке и без белья. А капли мочи попали на пододеяльник, когда Джинкс сегодня ворочалась и из-за этого катетер выскочил из… уретры. Кажется, это местечко называлось именно так. [до своего знакомства с Ренатой, Джинкс вообще не думала, что у щелки, через которую она мочилась, есть какое-то отдельное научное название] Девчонка дернулась, невольно плотно сжимая ноги и отворачивая лицо, демонстративно не желая смотреть на свою сиделку. Однако Рената промолчала. И, мало того, что она промолчала — на чужом лице даже не было ехидства или насмешки, когда Джинкс все же украдкой поглядела на нее. — Рубашка чистая, поэтому переодеваться не надо. А вот катетер придется вставить обратно. От подобного заявления Джинкс дернулась всем телом, теперь уже в упор глядя на масс Гласк глазами дикой уличной кошки, получившей предложение помыться. — Да ты издеваешься! [мстишь] Взгляд, которым Рената одарила Джинкс в ответ, казался нечитаемым. — Я здесь не для того, чтобы издеваться, а для того, чтобы позаботиться о тебе. Да, за деньги. Но я могу сделать то, чего не может сделать твой отец и его помощница. Серьезность, с которой девушка говорила… немного, но успокаивала. Немного. — Ты могла бы принести мне горшок. Или, как ее… утку. Или я сама могла бы дойти до туалета! Тут всего два шага! К кабинету Силко действительно примыкала скрытая за стенными панелями ванна — промышленник показал ее Ренате, чтобы девушке не приходилось каждый раз бегать за водой по крутой лестнице на кухню. — Нельзя. Тебе нельзя сейчас писать самостоятельно. Я должна видеть, есть ли в твоей моче кровь, а для этого она должна стекать в пакет. — Я могу и сама посмотреть, а потом тебе сказать. — «Я» — последняя буква в алфавите. «Я» тоже могу посмотреть на то, что ты натворила, а потом сказать твоему отцу, что ты саботировала мою работу, специально выдернув катетер. Между прочим — он не может вот так легко взять и вылететь. Лицо Джинкс уже второй раз за последние полчаса заливается краской. — Значит, я правильно догадалась. Закинув грязный пододеяльник в корзину для белья в ванной, Рената возвращается обратно и начинает обрабатывать руки антисептиком. — Эта трубка не для того, чтобы над тобой поиздеваться или чтобы тебя помучить. Это медицинская необходимость. Твой отец наверняка расстроится, если лечение окажется не действенным. Ты вообще помнишь, какие боли испытывала, когда у тебя начался цистит? — … как будто туда вкручивают штопор. Ни с чем иным ассоциаций у Джинкс просто не было. Недавний приступ напоминал самую настоящую пытку. — Если не долечишься — через пару недель станет точно так же. Заметь, я тебя не пугаю. Мне даже выгодно, чтобы ты снова заболела и чтобы меня снова наняли. Но есть загвоздка — если окажется, что сейчас я и мой отец плохо тебя пролечили, значит в дальнейшем нас просто не наймут. Это уже дело чести и профессионализма. — Надо же, у шлюх есть профессионализм. Лицо Джинкс исказилось… будто сквозь него проступила совсем иная личность и Рената замерла, внимательно вглядываясь в угловатые черты, в наглую, вызывающую усмешку и в острозубый оскал. — Даже у шлюх есть профессионализм. Мисс Гласк произнесла эту фразу мертвенно-спокойно, на миг, доведя свою похожесть с Силко до абсолюта и заставляя Джинкс стереть со своего лица это несносное выражение. — У любого человека в Зауне только и есть, что он сам. И все, что он может — продавать свой труд, свое мастерство и свой профессионализм. Либо он может сдохнуть. Слишком гордые чтобы работать ручками здесь умирают, либо становятся кусками мяса на прилавках… или рабами. А там их уже никто не будет спрашивать. Слишком гордые в принципе выживают только в Пилтовере, где их с рождения целуют в задницу. И ты себя сейчас ведешь именно как один из этих бесполезных, — пусть и красивых, — отбросов, хранящихся в холодильнике, чтобы подольше не портились. Рената не бьет Джинкс, не делает ей физически больно… но она хлещет ее словами, как кнутом. Более того — она сейчас даже пальцем к дочери Силко не притрагивается, чтобы та не могла пожаловаться промышленнику. Чтобы слова сиделки не соотносились с какими бы то ни было действиями и чтобы Ренате нельзя было инкриминировать непрофессионализм. — Я ничего не скажу твоему отцу. Я отработаю тут, сделаю свою работу идеально и уйду. Однако через пару лет, я буду на вершине, не позволяя себе поведения лощеного пилтоверского ублюдка… а ты окажешься на самом дне, если вообще будешь жива. Просто потому что твой длинный язык доведет тебя до такой беды, от которой не сможет защитить даже статус принцессы Зауна. Силко никогда не говорил Пау такого. Севике не хватило бы красноречия и мозгов, чтобы составить столь колкую, болезненную и лаконичную речь… а еще ей не хватило бы выдержки, чтобы эту самую речь прочитать до конца. Но Рената — не Силко и не Севика. Она свободный человек [в том числе свободный и от теплых чувств к Паудер] и она может позволить себе высказать все, что думает. От этих слов Джинкс злится… … а Паудер хочет плакать. Эти две эмоции сменяют друг друга на лице девочки, как в калейдоскопе. Со стороны она выглядит ребенком с биполярным расстройством личности и Рената наблюдает за ней даже с долей некоторого интереса. — Я могу уколоть тебе успокоительное. Поможет удержать лицо и, пока будешь в полузабытьи, я спокойно поставлю тебе катетер. Девушка первая предлагает компромисс, так как не желает тратить лишние силы, да и девчонка уже где-то на грани истерики. — … не надо уколов. Джинкс хлюпает носом. Вызывающее выражение окончательно пропадает с ее лица. Теперь она даже выглядит младше — словно потерявшийся маленький ребенок. — Тогда мне надо, чтобы ты легла и расслабилась. А я постараюсь сделать все максимально безболезненно и быстро. Стоило дочери Силко согласиться, как Рената буквально забегала из кабинета в ванную и обратно, готовясь к не самой приятной для ребенка процедуре. [пока Джинкс не растеряла всю свою решимость и пока прения не начались по второму кругу] Первым делом она защелкнула задвижку на двери — чтобы никто даже случайно не вошел внутрь. Затем — притащила из ванной небольшой металлический таз. Потом разложила на журнальном столике, на чистом полотенце, все инструменты. Простерилизованный катетер в специальном бумажном конверте, ножницы-зажимы, вату, антисептик… баночку с какой-то вязкой субстанцией, напоминающей гель. Для начала Рената еще раз обработала руки, затем достала катетер и положила в специальную ванночку, чтобы его было удобно брать. Потом налила на один его конец тот самый гель. А затем… — Раздвинь, пожалуйста, ноги. В идеале, одну ногу вообще можешь закинуть на спинку дивана. Благо, высота этой самой спинки и длина ног девочки позволяла провернуть данный фокус. Джинкс замерла. Снова зарделась. И для начала нехотя развела ноги, готовая сдвинуть их обратно вместе при любом намеке… она и сама не знала, на что мог быть тот самый намек, но внимательно смотрела за чужой реакцией. И находила лишь сосредоточенное спокойствие. — Давай-давай. Я пока еще ничего не делаю — просто протру, чтобы не занести микробы вовнутрь. А то воспаление начнется по новому кругу. Рената зажимает теми самыми жуткими ножницами кусочек ваты, смачивая его в антисептике. Благо, не в спиртовом. Сейчас она говорит почти мягко… наверное, это какой-то специальный тон — для самых маленьких пациентов. И Джинкс нехотя подчиняется этому тону. Одну ногу она неловко закидывает на спинку дивана, для чего ей приходится полностью лечь. Вторую же она не знает куда деть — диван узкий и если опираться о край, то постоянно соскальзываешь. Однако Рена легко решает данную проблему, подтянув журнальный столик поближе — теперь Джинкс может поставить свою ногу на него. Чистыми и обеззараженными пальцами, девушка осторожно разводит в стороны внешние половые губы девочки. У нее даже волос еще не начало расти, в двенадцать-то лет. — У тебя уже идут месячные? Отвлекать пациента разговором — один из лучших приемов, позаимствованных Ренатой у доктора Гласка. — Что такое месячные? Растерянный ответ девочки ставит все на свои места. — Это когда болит, живот — но не так сильно как у тебя было недавно. И несколько дней в месяц из тебя вытекает кровь, а так же выходят сгустки того, что могло бы стать в будущем ребенком. Уж про беременность-то ты знаешь? Глаза Джинкс непередаваемо-огромного размера. — Дддда… знаю…. Живя в «таком» месте и в «таком» окружении, сложно не просветиться на тему секса. — С наступлением зрелости, в теле женщины начинают появляться «яйцеклетки». Что-то вроде икры у рыбы. Они созревают по одной-две штуки раз в месяц. Если не было не защищенного секса, если они не оплодотворены, то отмирают — отходят, как корка от раны. Вроде как уже и не нужны. Организм выталкивает их наружу, чтобы не начали гнить. Но это часто бывает больно. Если у тебя еще нет месячных, то значит ты совсем мелкая. Пока Рената рассказывает ребенку все эти «ужасы», она умудряется ловко обработать антисептиком всю слизистую меж половых губ — клитор, под капюшоном клитора, у входа во влагалище и, конечно же, дырочку уретры. Ожидавшая боли еще в самом начале, Джинкс расслабляется, так ее и не почувствовав. Лишь легкое и аккуратное давление… хотя Рената точно могла сделать все это более грубо и достаточно болезненно. [и куда более унизительно] — Когда увидишь впервые на белье капли крови, то сразу иди к Севике. Она точно знает, что в этом случае делать. Ну, а если ее нет, то можешь, конечно, и ко мне. Дам прокладок, обезболивающего и расскажу, как с этим жить. В кабинете повисает тишина. Рената чего-то ждет, сидя меж ног Паудер и медленно натягивая на руки перчатки, а Пау… Пау может лишь смотреть в потолок, переваривая услышанное в частности и всю ситуацию в целом. [и прислушиваясь к своим ощущениям] — Печет. Она вдруг сглатывает, чувствуя, как антисептик, нанесенный ей между ног, постепенно нагревается. И это… приятно[?] Девочка хочет зажать промежность ладонью от странного ощущения, но Рената вовремя перехватывает ее за запястье. — Не трогай. А потом мисс Гласк с сожалением стягивает перчатки обратно. — Ну вот, теперь надо менять. Она цокает языком и начинает процесс заново, надевая еще одну пару. Хорошо хоть с собой привезла с запасом. — Жечь не будет, не волнуйся. Немного попечет, да пройдет. — Что это? Вопрос Джинкс звучит глухо. Девочка вздрагивает, облизывает пересохшие губы и смотрит на Ренату круглыми, — как у совы, — глазами. — Это антисептик. Специальный антисептик. Если бы я намазала тебе там лидокаином на основе спирта, ты бы уже кричала от боли. Но мой отец разработал специальную формулу. Она и избавляется от микробов… и немного приводит в состояние возбуждения. Совсем чуть-чуть. Чтобы эндорфины перекрыли неприятные ощущения. — Я… — Пау сглатывает. — Я никогда не чувствовала ничего… похожего. И мне теперь… хочется потрогать. Там. Краска в этот раз распространяется с ее лица по шее до самых ключиц, пропадая где-то под рубашкой Силко. — Это нормально. Но я не дам тебе сделать того, что ты сейчас хотела — если об этом узнают, то меня линчуют как педофилку. Если хочешь — занимайся этим потом одна, в ванной. Когда выздоровеешь. Губы Ренаты чуть насмешливо изгибаются, но это не злая насмешка. Возможно, ей просто забавно смотреть на подростка, начавшего познавать чувственную сторону их жизни. Однако при этом она не перестает быть профессионалом — девушка смазывает кончик катетера в той самой смазке непонятного для Джинкс назначения и, одной рукой пошире раскрыв уретру девочки, мягко и плавно вталкивает катетер внутрь. Тот входит даже без малейшей боли. На лице Джинкс — удивление от данного факта. И снова стыд, ведь в тазик на полу, с другого конца катетера начинает течь моча, успевшая скопиться в мочевом пузыре за последний час. Рената дожидается, пока та вся стечет, прежде чем соединить катетер с мешком-мочеприемником и подвесить его на специальный крючок, на стойке капельницы. Чтобы катетер не шевелился, Рената и на этот раз закрепляет его кусочком бумажного пластыря. Правда кусочек куда более солиден и так просто его на сей раз не оторвать. — Ну, все. Надеюсь, больше ты так делать не станешь. Остается лишь накрыть Джинкс одеялом в чистом пододеяльнике, вынести тазик с мочой в ванную и убрать инструменты. Перчатки снимаются с тугими резиновыми щелчками, оставляя в воздухе облачка талька. Джинкс натягивает одеяло до самого носа и из своего убежища внимательно следит за «сиделкой». — Если ты предашь папу, я тебя убью. Нет, извиняться перед этой посторонней девушкой Джинкс точно не собирается. Но вот таким иносказательным образом, выказывает ей что-то вроде своего расположения. — Зачем мне предавать твоего «папу»? Рената устраивается в шикарном кресле, рядом с диваном, с наслаждением вытягивая ноги и скидывая на пол свои старенькие туфли. — Все предают. Все, кроме семьи. Папа так говорит. [хотя, семья тоже может предать — уж кому как ни Джинкс об этом знать] — Ты заранее боишься, что я предам твоего папу и поэтому ведешь себя словно пилтоверский отброс? Все равно делать пока больше нечего. И от этого «нечего делать», Рена продолжает поддерживать подобие их разговора. — Не хочу к тебе привязываться. [боюсь к тебе привязываться] [поэтому, веду себя, как отброс] — Получается, «все предают». Кроме семьи. И ты ни к кому не будешь привязываться до самого конца своей жизни, просто чтобы они не сделали тебе больно. Рената подытоживает чужие слова, прекрасно видя огромные логические дыры в умозаключениях ребенка. — Знаешь… твои родители ведь тоже когда-то были двумя посторонними друг другу людьми. И им пришлось доверять друг другу, чтобы на свет появилась ты. Джинкс растерянно моргнула, а затем чуть-чуть приподнялась на руках, чтобы подтянуться повыше на подушку и видеть собеседницу. — Это называется кредит доверия. Ты видишь человека. Он тебе нравится, и ты даешь ему некоторое количество своего доверия, проверяя — оправдает ли он его или предаст. Так ты и боли не испытаешь и не останешься совсем одна. А порой, кредит доверия приходится давать даже тому, кто тебе не очень-то и нравится. Именно так и работает твой отец. Он заключает договоры с незнакомыми ему партнерами — сначала на маленькую сделку, потом побольше… так он и проверяет с кем можно иметь дело, а с кем нет. — Предлагаешь дать тебе этот кредит? Похоже, Джинкс понравилась предложенная схема. — Зачем? Ты итак мне его уже дала. Когда раздвинула ноги и позволила мне установить катетер обратно. Да и сейчас ты уже намного больше мне доверяешь, нежели полчаса назад. Сама не заметила, да? Рената усмехается, глядя на еще больше удивленную Джинкс. — Ты дала кредит доверия шлюхе, которая может предать твоего отца, даже не смотря на все, что слышала от ребят у двери. — На самом деле я не имею ничего против шлюх. Джинкс откровенно сложно признать данный факт после того как она громко разбрасывалась обвинениями. — В борделе много хороших девчонок. Я иногда бываю там, подновляя татуировку. — Тогда почему ты пыталась оскорбить меня словом, которое сама считаешь не оскорбительным? Идеальная бровь Рены приподнялась, обозначая недоумение девушки. — Просто хотела задеть. Доебаться. Сделать побольнее. Люди часто считают слово «шлюха» оскорбительным. Слова ребенка становятся все более грубыми и резкими. Она опять начала «плыть», перетекая ко второй части своей личности. Знал ли об этом Силко? О том, что у его дочери не все в порядке с головой. Скорее всего, знал. Он же не слепой и не тупой. — Я — не считаю. Но я считаю оскорбительным применять ко мне данное слово, так как не зарабатываю подобным образом. И уж точно я не собираюсь становиться шлюхой, даже если кто-то решит предложить мне денег, чтобы я предала твоего отца. У меня есть не только профессионализм, но и репутация, которой я дорожу. — Репутация… я все равно не разбираюсь в таких ебучих тонкостях. Мягкий, нервный ребенок прямо на глазах Рены превращался в подобие Севики, обрастая острыми шипами наглости и резкости. — Скажи отцу, что я плохо себя вела. Это было внезапно и безо всякого перехода. — Скажи, что я плохо себя вела и пускай он меня накажет за плохое поведение. Я этого хочу. Пускай отец накажет Джинкс и преподаст ей урок. Ребенок полностью накрылся одеялом, демонстрируя, что разговор окончен. Говорит о себе в третьем лице. Тоже симптом. Девочка явно разделяет свою «хорошую» и «плохую» части. — Хорошо. Я ему передам. Рената ухмыляется от уха до уха, пока Джинкс не видит. Она специально оставила дверь в коридор приоткрытой. Узнала через дочь босса, что о ней [о Ренате] говорят его люди… и, заодно неплохо проехалась Джинкс по мозгам. Доказала, что отчасти, но ей можно доверять. А увяз коготок — всей птичке пропасть. Пусть Джинкс задает вопросы. Пускай получает честные резкие ответы. Пускай привязывается. Вряд ли у дочери криминального авторитета есть много подруг. Джинкс, Севика… Силко. Это ниточки, по которым Рена выберется из ада, со дна Зауна. Пилтовер еще будет лизать ноги Ренате Гласк и есть с ее рук.