❖ Libro di famiglia ❖

Пятнадцать уколов антибиотиков. Десять дней в постели с катетером и под капельницами. Десять дней, в течение которых Паудер не могла встать и сделать хоть что-либо. Она ела, спала, трепала нервы мисс Гласк, ругалась с Севикой, ныла и жаловалась отцу… … что угодно, лишь бы не думать о грядущем наказании. Силко и сам не упоминал о нем, лишь молча кивнул, выслушав отчет Ренаты о безобразном поведении его дочери в самый первый день их совместного времяпрепровождения. [и чем спокойней выглядел «папочка», тем более нервно ощущали себя Пау с Джинкс] — Это все ты виновата. Обязательно было оскорблять ту девушку? — Да, блядь! Сколько можно тебе повторять?! Не подумала я! Просто сорвалась! Разозлилась! Не по-ду-ма-ла. — А влетит нам обеим. Пау закрутилась в плед. Сегодня утром Рената сняла капельницу, достала из запястья Пау «бабочку»*, вытащила из ее уретры катетер, постояла над душой полчаса, проверяя, что девочка может самостоятельно мочиться в туалете и, собрав все свои вещички, буквально исчезла. [испарилась] Вместе с ней исчезла Севика. А Силко занимался делами внизу. Пау просто не рискнула спускаться к нему, словно ни в чем не бывало. Вот и сидела в кабинете — голодная, напуганная, расстроенная. И, пытаясь хоть немного скоротать время, ругалась с Джинкс. Джинкс тоже мандражировала. Отец еще никогда не наказывал их всерьез. Как максимум, он укоризненно поджимал губы, но и этого хватало, чтобы девчонки скукоживались и начинали выпрашивать прощение. Теперь просить прощения нет смысла. Это будет еще одним послаблением — как маленькому ребенку. — Нам надо признать, что мы дуры. — Это ты — дура. В отличие от тебя, я не кидаюсь на людей от злости — Зато ты постоянно хнычешь и распускаешь сопли! Они могли обвинять друг друга до глубокой ночи, не придя к единому мнению и не мирясь, если бы не лестница, предательски скрипнувшая под весом Силко, поднимавшегося в кабинет. Казалось бы — всего полгода как перекладывали все половицы во время ремонта, но некоторые из них уже снова начали выказывать свое недовольство. Пау и Джинкс замолчали абсолютно синхронно, пытаясь сделать вид будто в кабинете никого нет. Всякая решимость принять отцовское наказание с гордостью по-настоящему взрослого человека, бесследно испарилась. И это поведение в корне отличалось от того, как обычно девочки напрыгивали на отца после долгой разлуки, обнимая за шею или за пояс. [даже если долгая разлука насчитывала всего лишь пару часов] Скрип стих. Дверь открылась. В кабинете остро и сладко запахло Мерцанием. За столь долгое время использования шиммера, Силко пропах им с ног до головы — так, что ему не был нужен никакой иной парфюм. Девчонки могли ощутить этот аромат даже из-под пледа. Он просочился сквозь мягкую ткань и от него в животе запорхали бабочки. Когда Вандер назывался отцом Вай и Паудер, Пау никогда не ощущала ничего подобного. Они были близки… но, все равно, словно их что-то разделяло. А с Силко… с Силко Паудер и Джинкс не могли сказать, где заканчивается он и где начинаются они — словно веточки или… нет, словно плоды на ветвях дерева, соединенные едиными соками, струящимися по их жилам. Может быть, однажды, они и сами станут такими же деревьями… но пока они лишь неотторжимая часть химбарона, не способная выжить без него. — Пап? Пау все же набралась смелости выглянуть наружу. — Да, детка? Силко уже закрыл дверь в кабинет и прошел ко второму дивану, стоящему напротив девочек. Он чуть устало откинулся на спинку, раскинув руки в стороны и чуть запрокинув голову назад. Обычно тщательно уложенные волосы промышленника сейчас пребывали в художественном хаосе — он явно не раз и не два за день взлохмачивал их привычным, нервным жестом. Отец даже не смотрел на Пау, прикрыв живой глаз веком. А его искусственный глаз вовсе глядел куда-то в потолок. На самом деле, мозг тихо сходил с ума, когда Силко ложился спать. С искусственного глаза в мозг постоянно поступала картинка, не давая уснуть глубоко, а века, чтобы прикрыть его, просто не было. Так что, если они ночевали в убежище, промышленник вынимал протез, убирая его на ночь в контейнер со специальным раствором. — Что ты хотела, Пау? Мужчина поднял голову, устало покрутил шеей и вопросительно воззрился на дочь, снова ни жестом, ни словом, ни даже интонацией не напоминая о том, что она дочь сама напросилась на наказание. Он давал ей шанс отступить, и она почти смалодушничала, готовая воспользоваться предоставленной возможностью. Почти выбралась из-под пледа, чтобы кинуться к отцу, обнять его и блаженно забыть обо всем на свете в его руках. «Да, давай» — Джинкс тоже была всеми конечностями «за»… … и лучше бы она промолчала. Потому что именно Джинкс была той, кто заслуживала наказания, постоянно втравливая их с Пау в неприятности. Паудер замерла, уже стоя на полу, но все еще прижимая к себе плед. — Пап… Она не знала с чего ей начать, а промышленник промолчал, вопросительно приподнимая брови. Пау вдохнула. Выдохнула. Снова вдохнула. — Извини, пожалуйста. Она на миг прикусила губу, но, прежде чем Силко успел что-либо ответить, девочка продолжила: — Извини, пожалуйста, за то, что мы заставили тебя волноваться. За то, что не уследили друг за другом и заболели. И за то, что капризничали потом. За то, что оскорбили человека, которого ты нанял для нас, тем самым подрывая твой авторитет. Вот столько умных слов Пау смогла составить в одно предложение. В конце концов, у нее было достаточно времени, чтобы обдумать их с Джинкс поведение. — Я должна была держать Джинкс в узде, но я не справилась. — Ты чувствуешь вину именно за это? За то, что не справилась? Вкрадчивый голос Силко вынудил Пау, наконец, перестать гипнотизировать взглядом пол и посмотреть на отца. Тот сидел, оперевшись локтями на собственные колени и, поставив подбородок на сцепленные в замок пальцы рук. — И за это… но в основном за то, что расстроила тебя. В авторитетах я особо не разбираюсь, если честно. Это просто еще одно умное и весомое словечко, прилипшее к Пау после общения с Ренатой. — Хорошо. Силко кивнул. — Главное, что ты не чувствуешь вину просто потому что ее нужно чувствовать. Отчасти, ты была даже права, не доверяя мисс Гласк. Но… Вскинувшаяся было девочка, тут же замерла настороженным сусликом. — Но…? — … но тебе не стоило выказывать этого, тем более в такой грубой форме. Если не доверяешь кому-то — лучше придержать это при себе. Присмотреться. Принюхаться. Сравнить несколько точек зрения. Отец выдохнул. Вандер непередаваемо отвратительно воспитывал сво[их] детей и теперь Силко приходилось исправлять чужие ошибки. Например, Паудер. Ей уже почти тринадцать, а она все столь же порывиста и восторженна, как семилетка. По крайней мере она точно так же фонтанирует эмоциями, не в силах скрыть их за маской. Уже сейчас Силко сомневается в том, что его дочь сможет стать торговцем или дипломатом. И уж тем более боссом мафии. Слишком порывиста. Слишком вспыльчива. Почти чистая боёвка — это уже видно не вооруженным глазом. Недаром Севика к ней так прикипела, пускай старается этого не демонстрировать. Впрочем… детей нужно любить не за то, кем они могут или не могут стать. Детей надо просто любить. И воспитывать. — У меня для тебя есть два варианта. Иди сюда. Мужчина поманил дочь пальцем, подзывая ее вплотную к дивану и показывая встать так, чтобы он мог положить ладони ей на плечи. — Что бы ты ни выбрала — это не изменит моего отношения к тебе. Слышишь, Пау? На короткий миг Силко замолк, словно вспомнив что-то. — … слышите, девочки? Паудер и Джинкс. У него две дочери. — Если бы Вандер был здесь, он бы не обвинил вас ни в чем. Это удар ниже пояса… но как еще достучаться до пытающегося закрыться в себе ребенка, предчувствующего наказание? — Нет. Пау внезапно начинает мотать головой так, что косички ударяют ее по щекам. — Нет… даже если бы он ничего не сказал, он бы… смотрел. Смотрел так, что я сама бы ненавидела себя. Я и сейчас себя ненавижу. Но под его взглядом… было бы совсем невыносимо. [как и под взглядом Вай] — Детка… на душе Вандера было немало похожих грехов. Например, смерть вашей матери. И все же, он день ото дня продолжал смотреть на вас, заботиться о вас… любить вас. Мертвых не вернуть и долг перед ними не искупить. Однако ты обязана продолжать жить — ради них и вместо них. И то, как ты себя наказывала, то, как ты резала себя, замещая боль в душе физической болью… это тот нож, что выпускает гной из раны. Потом остается лишь шрам. Он есть, однако он уже не так болит. Мужчина сам подался вперед, чтобы Пау могла уткнуться своим лбом в его лоб. — Ты поступила неразумно, вызверившись на Ренату. Ты больше не будешь так делать. Но знаешь, почему ты не будешь так делать? Пау снова отрицательно помотала головой, но в этот раз не так яростно и не с таким несчастным лицом. — Потому что ты получишь наказание за недостойное поведение. И оно будет достаточно серьезным, чтобы стать якорем в твоей памяти. Чтобы впредь возвращать тебя сюда, в этот день и час, напоминать о стыде, что ты пережила и не давать вновь попасть в такую же ситуацию. Именно поэтому Силко никогда не упрекал Паудер по мелочам. Ребенок не должен бояться даже чихнуть неправильно. Ведь когда боишься наказания — начинаешь бояться того, кто это наказание выносит. — Отчасти ты уже сама себя наказала. Ты изводила себя всю эту неделю ожиданием. Ты чувствовала стыд передо мной сейчас. Это хорошо. Это уже часть опыта. И я даю тебе на выбор три варианта. Либо я тебя выпорю — здесь и сейчас. Либо, ты на целую неделю останешься тут и будешь жить в гостевой комнате. Без меня. Я не буду с тобой разговаривать — ты сможешь передавать лишь что-то важное и только через Севику. Либо… либо я на десять минут запру тебя в подвале, в кромешной темноте. Выбор был солидным… и пугающим. В подвале и в темноте на Паудер с Джинкс тотчас же нападут их демоны. Силко точно знает время в течение которого они с сестрой смогут от них отбиваться. Неделя без разговоров с отцом, без обнимашек, без сна в одной постели ночью… это не лучше чем оказаться в темном подвале. Это вариться в собственном соку и в собственной вине, накручивая пружину практически до упора. [до срыва] — Я выберу наказание здесь и сейчас. Уж лучше так. Лучше так. А Силко выбрал бы один из двух других вариантов. Просто потому что самое первое наказание — самое легкое. Но, так как ребенок уже сам себя измучил… Промышленник мимолетно погладил дочь по волосам… и отодвинулся. Он положил себе на колени плоскую диванную подушку, после чего приглашающе похлопал по ней ладонью. — Ложись сюда животом. Пау выбрала наказание для ребенка, значит, и наказывать ее как ребенка. — В следующий раз я поведу себя строже. Ты ведь это понимаешь? И это будет уже ремень, а не рука. Хотя, ремень это тоже слабо. Своим проштрафившимся людям Силко давал два варианта на выбор. Или порка кнутом… или их просто выгоняли на улицу, без права вернуться обратно под руку химбарона. Вот только другие бароны даже отказывались затем принимать таких «изганников». Кому в Зауне нужны слабаки? Вместо ответа, девочка сюпнула носом, с кряхтением устраиваясь поперек чужих колен, пока папа не передумал. — Каждый раз ты будешь считать вслух. От одного до двадцати. Если не посчитаешь — удар не засчитывается. Наказание должно быть наказанием. Провинившийся не должен уйти в себя, просто переживая происходящее одной не прекращающейся волной. — Вам все ясно, девочки? Больно ведь будет обеим. — Д… да. Паудер заранее стиснула свои крохотные острые кулачки, прижимая руки к груди и утыкаясь лбом в кожаную поверхность дивана. Силко не стал стягивать с нее штаны или белье, чтобы не унижать считающую себя достаточно взрослой дочь. А раньше ведь в Пилтовере некоторых леди до самого замужества стегали розгами по ногам. Именно потому, что те уже слишком взрослые чтобы шлепать их рукой, но еще недостаточно взрослые для того чтобы выйти замуж и принести выгоду семье. Теперь же Пилтовер — город Прогресса, где большинство телесных казней отменено. [Тихий Омут не в счет] [там наказания это суровые будни, а не воспитательная мера] У Силко оказывается такая тяжелая ладонь, что Паудер взвизгивает — громко и позорно. Промышленник замирает. Он словно чего-то ждет. И не может дождаться. — Не засчитано. От следующего удара задница вспыхивает, словно обожженная кипятком. Пау готова описаться от такого. Она ожидала, что ее шлепнут… но не ожидала, что это будет «настолько» сильно. Рука отца казалась отлитой из стали. И, хватая ртом воздух, Пау понимает, что снова забыла посчитать. Понимает, когда жжение немного стихает, и она чувствует вторую руку Силко, придерживающую ее поперек спины. Она пыталась вскочить? Судя по всему — да. — Не засчитано. Ладонь мужчины сдвигается. Он гладит дочь по голове, до тех пор, пока она, наконец, не затихает, немного успокаиваясь. — Теперь ты точно знаешь, чего ждать. Звучит не так чтобы обнадеживающе. Длинные пальцы Силко на миг нажимают на лопатки Паудер, словно в предупреждении. [удар] — Один! Не смотря на то, что на самом деле это уже третий раз. Как ей пережить еще девятнадцать ударов? А Силко не торопится. Он спокойно сидит, давая передышку — достаточную чтобы собраться с силами и придти в себя, но недостаточную, чтобы расслабиться. [удар] — … два! Тональность голоса Пау меняется. Теперь в ней слышится зарождающаяся злость. Как морское чудовище, Джинкс поднимается из глубины чужого сознания, вытащенная оттуда химбароном. [удар] — Три! Бляяяяяядь! Джинкс бьет по дивану кулаком, пытаясь перетерпеть. — Блядь-блядь-блядь! Это унизительно! В тот же момент Силко снова замирает, придерживая [старшую] дочь, чтобы та не свалилась с его колен. — Согласись — ты сама виновата. На губах промышленника появляется легкая усмешка. [удар] Девчонка шипит рассерженной, разъяренной кошкой, но все же вспоминает. — Четыре! — В отличие от сестры, ты своего выбора еще не делала. В голосе химбарона звучат ноты демона-искусителя. — Хочешь сменить наказание? Никто не может упрекнуть Силко в том, что он не честен. — Не разговаривать с вами неделю или десяток минут в подвале. Они оба замирают. Силко ждет ответа, а Джинкс судорожно дышит в диванную обивку. Ее задница горит огнем — словно девчонка села ею на гнездо пчел или на муравейник, или сунула в трусы жгучую крапиву… Ничего из этого ни с Джинкс, ни с Пау на самом деле не было, но однажды Пау и Вай искусали клопы и все просто безумно чесалось, а после расчесов — горело огнем. Честно говоря, Джинкс весьма хотелось выбрать гребаный подвал. Недели без разговоров с Силко она бы не вынесла, как и Паудер. Но в отличие от нее, Пау просто безумно боялась мертвецов в тенях. В полной темноте, в полном окружении… она оказалась бы в своем персональном аду. Джинкс была старшей сестрой… [и не была Вай] … и она не имела права бросать мелкую на произвол судьбы. [не имела права бросать ее в угоду себе] — Продолжай. Кто бы знал, чего девочке стоило одно это слово. [… тот ответил бы, что это стоило Джинкс недели, в течение которой она могла спать лишь на животе, а есть исключительно стоя]