Разлучённые

      Неимоверно жаркий, словно пышущий адским пламенем день как нельзя кстати ласково охлаждал гуляющий в лабиринте мощных деревьев резвый ветерок. Игриво изворачиваясь меж причудливых стволов навеки застывших великанов, его стройные потоки беззастенчиво прикасались ко всему вокруг лишь затем, чтобы немедленно исчезнуть, ни на миг не прекратив своего беспечного странствия. Чуть подстёганные лукавым озорством свежего воздуха хмурые дубы и клёны вторили его разливающейся по лесным просторам песне мягким шелестом, больше похожим на чей-то вкрадчивый шёпот. Податливые листья одновременно, повинуясь единому порыву, оживлялись и принимались на все лады стрекотать, из-за чего обвитое густой тишиной пространство наполнялось неповторимыми звуками. Вторя заговорщеским шептаниям тысяч зеленеющих крон, особенно прыткие птицы старались непременно затмить их своими сладкоголосыми трелями, в то же время неизбежно перебивая друг друга, но нисколько не заботясь о хаосе, который воцарялся в роще после каждого нового воркования. Однако, со стороны тех, кто в ту пору проходил мимо по устланной прошлогодней листвой земле, стремительное пробуждение прежде спящего леса сопровождалось синхронными шумами, давно уже ставшими обыденным для чужого чуткого слуха. Кривые ветви простирались над головой, прочерчивая тело идущего незамысловатыми узорами, лишь изредка он попадал в поле зрения нещадно палящего солнца и тогда недовольно отворачивался, потому что вездесущие лучи до слёз слепили глаза. Спасательная тень от роскошного убранства тесно сбившихся в кучу деревьев служила не только подходящим укрытием, но и отличным пристанищем для столь необходимого холодка.       Щурясь от очередного неосторожного взгляда в небо, молодой воин раздражённо встряхнул головой, поспешив скрыться от надоедливых солнечных бликов. Весна окончательно вступила в свои права, и дневное светило щедро одаривало уставшую за зиму землю долгожданным теплом, порой разгораясь настолько, что юная травка уныло высыхала под гнётом немилосердных лучей. Когда широкая цепь густых теней, заботливо созданных лиственным покровом дубов, внезапно обрывалась, парень чувствовал нарастающую досаду, лишь ощутив нестерпимый жар тёмными волосами. Всё больше ему казалось, что лето наступило раньше положенного срока, и сейчас самое время охладиться в каком-нибудь лесном озере, пока выдалась свободная минута. Вороной жеребец под ним снисходительно фыркнул, встряхнув кудрявой гривой, словно подслушал мысли своего хозяина, и застигнутый врасплох резким звуком воин успокаивающе погладил его по жилистой шее. Похоже, не только ему не нравилась столь неудачная затея прогуляться по роще в самый пик зноя.       Где-то впереди, за пределами зрения зоркого воителя, послышался равномерный перестук тяжёлых копыт, подсказавший, что его компаньон ускакал уже на приличное расстояние, пока он сетовал на изнурительную погоду. Собравшись с силами, воин дёрнул на себя повод кожаной уздечки, и послушный конь мигом сорвался с места, плавно переходя на стремительный галоп. Ветер засвистел в ушах молодого воина, обдал свежими потоками разгорячённое лицо, пригладив податливую гриву скакуна и запутавшись в его блестящей под солнцем шерсти. Лёгкие струйки прохладного воздуха бесшумно разбивались об открытую любому взгляду сильную мужскую грудь, застенчиво проскальзывая под шёлковую ткань свободной рубашки, приятно охлаждали напряжённую от усердия шею и вынуждали прищуривать внимательные глаза. Как всегда, во время безумной скачки по лесу воитель будто забывал самого себя, всем своим существом отдаваясь заманчивому ощущению полной свободы, и с наслаждением замечал, как постепенно расслабляются привыкшие к настороженному напряжению мышцы. Ветер подхватил его вихревыми струями, заставив почувствовать себя широкоплечей птицей, что была вольна летать где вздумается, покуда сильные крылья рассекают податливый воздух. Верный жеребец нёсся сквозь ветреные завихрения, оглашая бодорствующий лес ровной дробью копыт, и воин прильнул к его шее всем телом, чуть приподнявшись в седле, так что на мгновение могло показаться, будто человек и животное слились воедино.       Наконец знакомая бурая шерсть мелькнула среди неподвижных стволов голубых сосен, и возбуждённый быстрым галопом воитель замедлил коня, к собственному острому разочарованию переходя на грациозную рысь. Жеребец тяжело дышал, широкие ноздри с пыхтением раздувались, а натянутые мышцы то и дело дёргались, когда он делал новый шаг. Сидевший на его спине воин каждыми вибрами тела чувствовал эти яркие импульсы и потому постарался поскорее успокоить бешеный пляс своего сердца где-то посреди груди, надеясь, что опьяняющий азарт испарится прежде, чем он нагонит товарища. Чужой конь приближался по мере того, как вороной скакун воителя уже в умеренном темпе трусил через лес, и вскоре две лошади поровнялись друг с другом, бегло обменявшись между собой приветственным ржанием.       — Я уж подумал, ты потерялся, — добродушно усмехнулся всадник верхом на буром жеребце, наградив подоспевшего приятеля чуть насмешливым взглядом пронзительных серых глаз.       При любой иной ситуации эти многогранные омуты, умевшие принимать на себя самые невообразимые выражения на свете, могли до бесконтрольной внутренней дрожи испугать парня, заставить его демонстрировать постыдную слабость, которой он не позволял себе ни разу в жизни перед лицом злейшего врага. Случаев, когда метающий огненные молнии цепкий взор друга неотрывно сверлил растерянное лицо воина, на его памяти произошло достаточно, чтобы с нарастающим ужасом прокручивать в голове незавидную участь, ожидавшую тех, кто не сумеет угодить придирчивой натуре товарища. Тогда неприятный озноб пробирал безвольное тело до костей, развёрнутые в идеальной осанке плечи сами собой горбились, и всё существо, ощущая последствия постороннего влияния, твердило, что безопаснее всего немедленно оставить всякое сопротивление. Извечные опасения ненароком совершить роковую ошибку сопровождали каждый день молодого воина, но с течением времени он научился воспринимать это как часть непростой жизни, за достижение которой многие готовы многое отдать. Его выгодное положение, пусть весьма шаткое и непостоянное, всё же не шло ни в какое сравнение с судьбой обыкновенного слуги, чьё существование омрачалось куда более тяжёлыми испытаниями. Будучи на несколько лет моложе, воитель и сам познал суровые условия проживания таких людей прежде, чем набрался достаточно сил и доказал, какую ценность на самом деле из себя представляет. И вот, благодаря исключительно собственному упорству и неугасаемому желанию, он вырвался из Круга низших, завоевав при этом бесконечное доверие того, кто теперь степенно шагал рядом с ним, держа голову по привычке властно приподнятой.       — Извини, что отстал, — примирительным тоном выдохнул парень, в очередной раз набирая полную грудь сухого весеннего воздуха. — Наверное, я немного задумался.       Солнце украдкой блеснуло сквозь прореху в сочной листве, засверкав на дорогом одеянии друга слепящими искрами. Хозяин бурого коня хитро улыбнулся, что в повседневной жизни случалось лицезреть крайне редко.       — И о чём же ты думал, приятель? — как бы невзначай поинтересовался он, подводя жеребца ближе к вороному скакуну. На поверхности его прозрачных глаз зародился огонёк безобидного лукавства. — Никак сердце изнывает от любовной тоски, а?       Подобное заявление настолько поразило воителя, врезавшись ему в спину едким уколом возмущения, что он по рассеянности не приметил коварную ямку, и его конь тотчас неловко споткнулся. С трудом вынудив себя не подать виду, воин сохранил равновесие и стрельнул в спутника негодующим взглядом, хотя к лицу прилила предательская краска.       — Что за глупости! — резко осадил он товарища, поспешно прогоняя непрошенное смущение. — Нет никакой тоски, и никогда не будет! Моя голова занята более важными делами.       — Не сердись, Рахман, — тут же извинился друг, хотя в этом не было никакой необходимости: Рахман никогда на него долго не злился. — Шутки шутками, а на правду не обижаются.       Предпочтя пропустить многозначительный намёк товарища мимо ушей, воин устремил непроницаемый взгляд в глубь чащи, дабы избежать столкновения с всевидящим проникновенным взором, который в эту минуту терпеливо изучал его с головы до ног. Для парня не было секретом, что с тех пор, как ему минуло восемнадцать, давний приятель не упускал возможности напомнить ему о необходимости обзавестись собственной семьёй, причём делал он это совершенно открыто, словно считал своим долгом позаботиться о его будущем. Не то чтобы эта искренняя забота досаждала волевому характеру Рахмана, однако он всё-таки предпочитал избегать скользкой для него темы, потому что не находил в себе смелости признаться другу в мучавшем его волнении. Стоило речи зайти о свадьбе или любви, и молодой воин безнадёжно терялся, при этом не совсем понимая, что послужило причиной столь бурной реакции.       «Вероятно, ты пока не готов, — вспомнились ему сказанные когда-то товарищем слова. — Но, помяни моё слово, придёт час, и твоим сердцем неизбежно овладеет неземная красавица!»       Рахману очень хотелось верить, что такое действительно возможно, но за прошедшие годы его сердце так и не познало тягостных мук любви, причиняющих одновременно адскую боль и сладостное наслаждение. Он не знал, радоваться ему или грустить, рискнуть что-то предпринять или пустить всё на самотёк. В конце концов, впереди его ждала целая полная захватывающих приключений жизнь, и, наверно, утешал он себя, наличие в ней прекрасной девушки вовсе необязательно, чтобы познать счастье.       — Вообще-то, я думал про наш будущий поход, — спустя длительное молчание проговорил Рахман, привлекая внимание погружённого в свои мысли приятеля. Непроходимый лес перед ними сменился редкой рощицей, и двое всадников снова оказались под прицелом полуденного солнца.       Идущий чуть впереди сбавил темп и оглянулся на молодого воителя, выразительно сверкнув погружёнными в мнимый полумрак глазами. Золотистый свет косо брошенных с неба лучей отразился от их будто стеклянной поверхности, из-за чего Рахману почудилось, что в глубине проницательного взгляда мелькнули жёлтые крылышки мотыльков.       — Ты всё продумал, Тахмасп? — снова обратился к товарищу воин, когда шах отвернулся, ничего не ответив. — Я считаю, самое время готовить наступление, пока погода нам благоволит.       В ожидании солидарной реакции Рахман пристроился сбоку от господского жеребца, тщетно пытаясь словить ставший отрешённым взор правителя. Выражение, возникшее теперь на освещённом солнцем лице Тахмаспа, заставило внутренности парня подпрыгнуть, и в следующий миг его пронзила неуместная дрожь. Столь длительное молчание шаха явно не сулило ничего хорошего, однако Рахман не осмелился поторопить его, лишь напряжённо сосредоточившись на давящей лесной тишине.       — Ты, разумеется, прав, — на удивление спокойно заметил Тахмасп, и воитель украдкой перевёл дух. — Мы не можем больше медлить. Пора приводить в исполнение мой план.       — Что за план? — немедленно осведомился Рахман, подавив невольный укол обиды от оснознания того, что друг не поделился с ним своими идеями.       Деревья вновь сомкнулись над их головами, пряча от обжигающего солнечного взгляда, и в образовавшимся сером полумраке молодой воин успел заметить, как на поверхности глаз правителя на долю секунды заискрилась суровая хитринка.       — Скоро узнаешь, — уклончиво отозвался Тахмасп, недвусмысленно давая понять, что не потерпит возражений. Его свободно льющийся голос окончательно убедил Рахмана в том, что его выводы относительно несправедливого поступка шаха оказались слишком поспешными. — А сейчас давай вернёмся. Нас ждёт много работы.       Решив, что гораздо благоразумнее будет не спорить, Рахман только пожал плечами и первым сорвался с места, устремляясь по направлению ко дворцу, чья величественная крыша привлекательно блестела в свете жаркого солнца. Позади он слышал стук копыт бурого коня и ясно представил, как прильнувший к гнедой шее Тахмасп мчится наперегонки с ветром, силясь поравняться со своим резвым приятелем. Но каменные стены родного дворца находились ещё достаточно далеко, поэтому Рахман без зазрения совести припустил во весь дух, с мрачным торжеством пуская пыль в глаза отставшему шаху, а тот и не подумал бы осадить своего подчинённого за такую откровенную насмешку. Здесь, за пределами дворцовых правил и традиционных обычаев, стирались всякие границы между небом и землёй — они становились единым целым, разом забывая о любых препятствиях. Их истинные отношения проявлялись исключительно за гранью того мира, где существовало лишь допустимое и недопустимое, когда оба вырывались на свободу, чтобы глотнуть манящего воздуха самой обычной человеческой жизни. Но, вопреки жгучему желанию, они не являлись обычными, хоть порой им отчаянно хотелось бросить всё и начать сначала, притвориться, словно произошедшее за последние годы случалось с кем угодно, но только не с ними. Рахман много раз помышлял о том, чтобы всерьёз кардинально изменить привычное течение жизни, оставить в прошлом тяжкое бремя ответственности за благополучие целого государства и ступить на путь истинно свободных людей. Предлагал ли он такое Тахмаспу? Конечно, нет. Да он и не знал, сколько ещё времени минует прежде, чем он осмелится поделиться с другом столь безумной мыслью.       «Что бы ни случилось с нами в будущем, я всегда выберу тебя. А каким окажется твой выбор, друг? Как далеко ты готов зайти, лишь бы быть рядом со мной?»

***

      Потоки прохладного воздуха ненавязчиво теребили полы скромного одеяния Рахмана, тем самым помогая восстанавливать утраченные после продолжительной пробежки по лесу силы. Время уже перевалило за полдень, когда персидский шах в сопровождении своего верного бея вернулся во дворец и приступил к решению государственных дел, которые, как был уверен Рахман, имели непосредственное отношение к будущему походу на Османскую империю. При мысли о скорой возможности применить на практике безупречные боевые навыки внутри молодого воина заклокотало бурное возбуждение, кровь, подхваченная бешеным азартом, с удвоенной скоростью понеслась по венам, словно он в ту же секунду очутился в окружении свирепых врагов. Как давно он не слышал душераздирающих воплей о пощаде, не чувствовал привкуса ржавого железа на губах! Как давно в ноздри ему не бил опьяняющий запах раскалённой стали, несомненно характеризующий пролитую вражескую кровь!       Окрепший ветер настойчиво врезался в спину Рахману, точно безжалостно напоминая ему о том, что он всё ещё находится в дворцовом саду, а вокруг лишь сладко пахнущие цветы и крепкие деревья. Вездесущий аромат всевозможных растений плотным кольцом обступил поглощённого своими мыслями воина, бесшумно оседая на одежде, и всё явственнее склонял его к необъяснимой усталости. Чем дольше Рахман коротал бесценные минуты в этом уединённом уголке, тем отчётливее он проникался безмерной признательностью к немым цветам, не способным как-либо нарушить мерное течение запутанных размышлений случайно брошенным невпопад словом. Именно здесь находилось его идеальное место, подходящее по атмосфере и настроению, где можно было на долгие часы забыть обо всём и просто подумать. Самое главное, вокруг ни души, кроме него и молчаливых растений, чей неразборчивый шелест успокаивал лучше любого травянистого раствора, и даже лютый холод в пору такой короткой, но свирепой зимы не мог помешать Рахману посещать окутанный тишиной сад.       Только он порадовался долгожданному покою и одиночеству, как прямо позади него раздались невесомые шаги, будто кто-то крадучесь подбирался к воину всё ближе и ближе, стараясь ступать осторожно и взвешено. Рахман снисходительно изумился необычно аккуратной походке незнакомца, хотя натренированный множеством военных походов слух немедленно уловил тонкий хруст белой гальки под звонкими туфельками, сопровождаемый щекотливым шуршанием дорогой ткани по сухой земле. Молодой воитель с готовностью признал, что шпион определённо изо всех сил старался идти как можно тише, однако многолетний опыт приучил его прежде всего сосредотачиваться на мелочах. Поэтому, при всей своей искренней жалости к наблюдателю за его спиной, Рахман терпеливо выждал ещё пару мгновений, умело маскируя сковавшее его напряжение под завесой напускной беззаботности. И лишь тогда, когда чужие руки вот-вот опустились бы на его плечи, он резко развернулся, заставив незнакомца пошатнуться и отступить на несколько шагов назад, а затем бархатно рассмеялся, встретившись с горевшими наивным недоумением янтарными глазами.       — На этот раз у тебя почти получилось, — саркастично произнёс Рахман, при этом растянув рот в хитрой ухмылке. Перед ним, возмущённая и чрезвычайно раздосадованная, замерла девушка, чьи длинные волнистые волосы, растрёпанные ветром, беспорядочно спускались по худым плечам, покрывая выпирающие ключицы. Широкое декальте богато расшитого платья обнажало её узкую грудь, своим лазурным цветом подчёркивая необыкновенную белизну гладкой кожи.       — Не издевайся, — раздражённо проворчала она, но воин быстро смекнул, что на самом деле ей подобная забава доставляла немало веселья. — Ты снова заметил меня. А ведь я была так близка!       Безобидно усмехнувшись, Рахман повернулся к клумбе с цветами и скорее почувствовал, нежели увидел боковым зрением, как девушка пристроилась рядом. Просто обделанное и при этом ослепляющее простотой идеально подобранных друг под друга элементов платье обтягивало её тонкую талию, очерчивая и без того довольно-таки привлекательную фигуру. По беззастенчиво открытой груди рассыпались голубые драгоценные камни, представляющие собой ожерелье изящной работы, сделанное, вероятно где-нибудь за границей, а в прежде искусно уложенных волосах прятался скромный ободок, напоминающий маленькую диадему. Какой бы наряд не выбрала себе столь приметная особа, Рахман всегда обращал внимание на то, что в любом из них она неизменно прекрасна. Он не стеснялся прямо произносить при ней подобного рода комплименты, хоть отлично понимал, что рискует обжечься о коварные языки неистового пламени при всяком таком дерзком заигрывании.       — Вы с Тахмаспом опять полдня пропадали в лесу, — нарушила чистое молчание девушка, приласкав ухо Рахмана высокими нотками звонкого голоса. Излучающие упрямый огонь позолоченные глаза словно стрела вонзились в его лицо. — Почему вам всё время нужно отлучаться так надолго?       — А ты что, ревнуешь? — насмешливо протянул воин, даже не пытаясь скрыть лукавую улыбку. Внутри него вспыхнуло ликование, стоило ему получить в ответ очередную волну возмущения.       — Тахмаспа к тебе?! — залившись бледным румянцем, пренебрежительно выпалила девушка и сердито насупилась, сложив руки на груди. — Вот ещё, выдумал! Между прочим, я его любимая наложница!       Уже из последних сил борясь с рвущимся на волю безудержным смехом, Рахман заставил себя встретить упёртый взгляд юной особы, но ему пришлось приложить немало усилий, чтобы не спугнуть проекцию гордого вида.       — А я его лучший друг, — парировал он и тут же попятился, уклоняясь от слабых женских рук, готовых со всей силы толкнуть его в коренастую грудь.       В конце концов, заливаясь по-детски искренним и заразительным смехом, они шутливо пихнули друг друга в плечо, обменявшись одинаково тёплыми взглядами. Справившись с приступом невинного веселья, Рахман вновь обратил острый взор на расстилавшуюся перед ним клумбу и от нечего делать принялся пересчитывать все цветы жёлтого цвета, пока девушка молча стояла возле него, тоже о чём-то задумавшись.       — Как идёт подготовка к походу? — как бы между прочим поинтересовалась она, и из-за её неожиданных слов воин сбился со счёта где-то на двадцатом цветке.       — Тахмасп сказал мне сегодня, что у него есть какой-то план, — поделился Рахман, привычно нахмурившись при воспоминании выразительного блеска в глаза друга, который мог означать гораздо больше, чем то, что видели в нём другие. Молодой воин знал о склонности Тахмаспа к изобретению нестандартных идей для достижения своей цели, однако старался не ввязываться в его систему. — Но какой именно, он умолчал.       Устремлённый куда-то в недоступную даль пронзительный взгляд девушки отяжелел, словно её глаза превратились в настоящий янтарь, сверкающий в бликах ласковых небесных лучей. Рахману слишком хорошо была знакома эта стальная тревога, перебитая едва контролируемым страхом, и всегда, замечая на лице подруги отголоски назреваемого волнения, он сам внутренне сжимался от беспокойства. Пусть возлюбленная шаха отличалась неукротимой смелостью и твёрдостью характера, в плену слепой паники она теряла всякое самообладание и как будто пряталась под маской вечно суетящейся женщины. Такое с ней случалось каждый раз, когда Тахмасп отправлялся в военные экспедиции, и каждый такой раз Рахман с тяжёлым сердцем покидал девушку, наказывая другим наложницам не спускать с неё глаз и тщательно оберегать от любых источников стресса.       — Снова нам предстоит долгая разлука, — вздохнула подруга, и от воителя не укрылась пугающая стеклянная дрожь, прозвучавшая в её открытом прежде голосе. — Неужели Тахмасп не знает, как мне больно отпускать его на войну? Я просто схожу с ума, когда его нет рядом со мной!       — Нуриман, прошу тебя, — тихо взмолился Рахман, чувствуя, как тоскливые нотки безнадёжности в тембре девушки заставляют его грудь стесняться от нехватки дыхания. — Мы пережили столько походов и всегда возвращались. Вернёмся и теперь. Тахмасп должен видеть в тебе достаточно мужества, чтобы пережить расставание. Тогда он не будет волноваться.       На один бешеный миг воину показалось, что его слова не смогли убедить упрямую девушку, но ранние морщины на её милом лице понемногу разгладились, а затем в глазах появился тлеющий уголёк надежды. Нуриман покорно опустила голову, точно пыталась усмирить собственные противоречия относительно судьбы возлюбленного, и, вновь горделиво вздёрнув подбородок, ответила Рахману полным уверенности взглядом.       — Ты прав, Рахман, — твёрдо вымолвила она, и воин с накатившим облегчением не различил в её голосе ни следа недавнего страха. — Я буду сильной и благоразумной ради Тахмаспа. И буду ждать его, сколько бы времени не продлился ваш поход.       Чуть улыбнувшись, молодой воитель сжал в пальцах тёплые хрупкие ладони Нуриман и заглянул ей в глаза. На прикосновения друга девушка ответила взаимностью, на удивление крепко обхватив чужие руки, и словно в довершение окончательного просветления её плотно сомкнутые губы тронула щемящая улыбка.       — Ты справишься, Нуриман, — непоколебимо заявил ей Рахман, скорее пытаясь убедить в этом себя, нежели свою неунывающую подругу. — Всё будет хорошо.       Проблеск мягкой нежности на поверхности янтарного взгляда девушки послужил для него лучшей наградой за проявленную поддержку. Теперь он почти не сомневался, что тоже сумеет проявить упорство и хладнокровие, какие бы препятствия не встретились на пути им с Тахмаспом. В конце концов, из него растили преданного, отважного воина, а значит, он справится с любыми трудностями. Он просто обязан справиться.

***

      Гладкий отполированный пол, вымощенный цветным мрамором, приятным эхом отражал равномерные шаги Рахмана, когда он очутился за порогом господских покоев и теперь невозмутимо приближался к установленному в дальнем конце помещения трону. Длинные окна открывали завораживающий вид на раскинувшийся внизу дворцовый сад, пропуская сквозь чистое стекло лениво ползущие по резным стенам солнечные лучи. Сдержанно ступая по залитой золотым светом поверхности узорчатого камня, воин краем глаза наблюдал за собственной тенью, что плавно плыла вслед за ним в такт уверенной походке. День клонился к вечеру, и уходящее за горизонт упитанное солнце уже зацепилось круглыми краями за верхушки рыжих деревьев, своими длинными лапами беспордонно касаясь лица Рахмана, на котором тот старался сохранить полную непроницаемость.       На величественном троне в конце зала в окружении верных стражей в горделивой позе восседал Тахмасп, терпеливо наблюдая пристальным взглядом за степенным приближением своего подчинённого. Рахман давно привык к холодной отчуждённости, свойственной его другу в те моменты, когда оба они исполняли каждый свою роль в условиях разделения власти и жёсткой политики. Будучи обычным беем, молодой воин не позволял себе слишком многого и в присутствии других визирей помнил о необходимости соблюдать нейтралитет по отношению к их общему повелителю. Чтобы не дать чиновникам повода вдруг возненавидеть его, Рахман держался на строгой дистанции от Тахмаспа, а тот, казалось, с самого начала их совместной работы понимал товарища без слов и в такой же молчаливой обстановке поддерживал его игру, изображая деланное, порой даже чересчур правдоподобное равнодушие. Иногда воитель начинал всерьёз беспокоиться, уж не прогневал ли он в самом деле персидского шаха каким-нибудь неосторожным поступком, настолько безупречно Тахмасп исполнял возложенную на него роль.       Властно приподнятый подбородок и излучающие неоспоримое покровительство пасмурные глаза предоставили Рахману лишний повод полюбоваться статной осанкой и расправленными плечами своего повелителя. Слабое солнце боязливо резвилось на гранях драгоценных камней, которыми был расшит богатый кафтан, из-за чего множество мелких кристаллов переливались радужными бликами, приковывая к себе ветреное внимание Рахмана и вынуждая его приоткрыть рот в немом восхищении. Поддёрнутый туманом предвзятости взгляд Тахмаспа вцепился прямо в лицо подошедшего к нему воина, и тот, сопротивляясь скрутившей его внутренности трепетной дрожи, плавно опустился на одно колено перед троном, почтительно склонив голову. Ещё какое-то время Рахман чувствовал обжигающие искры, выпускаемые в его сторону чужим для него взором, но не решался без разрешения выпрямиться.       — Мой повелитель, — вежливо произнёс воитель, попытавшись вложить в эту фразу всё то благоговение, обуявшее его при виде гордого шаха. — Вы пожелали видеть меня.       — Ты пришёл вовремя, Рахман бей, — с одобрением пророкотал Тахмасп, лениво пошевелившись и сменив внушающую позу на более открытую и расположенную. Крупные перстни на его левой руке заманчиво блеснули, когда он молча повелел воину встать изящным взмахом ладони. — Мы ждём ещё кое-кого.       Рахман послушно поднялся на ноги и вперил в шаха выжидающий взгляд, словно тот мог прямо сейчас разом ответить на все застрявшие у него на языке вопросы. Любопытство так и распирало бея на части, практически уничтожая довольно мощную грань самоконтроля, и воин почти физически ощутил, что не сможет так долго томиться в неизвестности. Однако Тахмасп с всё тем же беззаботным видом берёг завидное спокойствие, не оставляя Рахману ни малейшего повода подумать, будто что-то вышло из-под его чёткого плана.       Казалось, время превратилось в тягучую резину и окутало молодого воителя липкой паутиной набирающего силу волнения. С каждой минувшей секундой его безудержно бьющееся сердце убыстряло темп, лёгкие точно сужались в объёме, и свежий воздух, который беспечно гулял по углам просторного зала, внезапно выветрился, лишив необходимого кислорода. До последнего Рахман надеялся, что Тахмасп не заметит его нервное состояние, а если и заметит, то сочтёт за разумное притвориться ни к чему не причастным.       Натренированное терпение воина начинало трещать по швам, и вот наконец дверь зала снова распахнулась, запуская внутрь новоприбывшего посетителя. От всей души поблагодарив небеса, Рахман переступил с ноги на ногу, разминая затёкшие мышцы, и обернулся, рассчитывая увидеть какого-нибудь пашу, но в следующее же мгновение он словно окаменел, а вздох изумления застрял у него в горле. На пороге огромного помещения возникла миниатюрная аккуратная фигурка Нуриман, облачённой в то самое платье, в котором воитель повстречал её утром в саду. Легко, точно пархая над полом, она приблизилась к Рахману, удостоив его кротким взглядом, и затем присела в прилежном поклоне, обратив на своего повелителя полные бесконечной любви и обожания пленительные глаза. Явно удовлетворённый появлением фаворитки, Тахмасп весь приосанился и в покровительственном жесте прикрыл веки, ответив на скупые заигрывания девушки вальяжной улыбкой.       — Нуриман, свет мой, — нежно проворковал шах, и милое лицо наложницы просияло от отразившейся на нём слепой ласки. — Я никак не мог начать без тебя. Но теперь ты здесь, и я, пожалуй, приступлю к делу.       «Какому ещё делу?» — только и пронеслось в блуждающих мыслях Рахмана, но этот щекотливый вопрос так и не был озвучен вслух, поскольку Тахмасп покинул трон и замер перед ними с гордо поднятой головой, ощупав каждого из них по очереди серьёзным взглядом. От осознания того, что причина и правда являлась неоспоримо веской, молодой воин почему-то встревожился ещё сильнее, хотя намерения повелителя по-прежнему оставались ему неизвестны. К существующим недопониманиям добавились новые, окончательно запутав ничего не смыслящего в происходящем Рахмана, и он уже не сдерживал откровенно недоумённого взгляда, который предназначался необычайно сосредоточенному Тахмаспу.       — Повелитель, — осмелился обратиться к нему воитель, стараясь не смотреть в сторону стоявшей подле него Нуриман, в чьём присутствии он чувствовал себя совершенно скованным и неуместным. — Что-то случилось? Зачем мы здесь?       На самом деле, ему хотелось произнести «она», но язык предательски споткнулся, не позволив ему вот так прямо выставить свою подругу не в самом приятном свете. Конечно, самые разные мысли пчелинным роем жужали у него в голове, одна другой безумнее, однако Рахман всё же держал себя в руках, хоть ему абсолютно был не ясен замысел Тахмаспа по поводу его наложницы. Что бы ни собирался доверить им правитель, Нуриман явно не стоило вмешивать в это дело. Она всего лишь девушка, да к тому же не умеет ни сражаться, ни полноценно защищать себя! Какой от неё прок?       — Я знаю, ты жаждешь отправиться в поход, Рахман, — отозвался Тахмасп, словно бы не заметив в тоне бея намёк на потаённый вызов. Начало этой фразы уже не понравилось молодому воину, и он приготовился услышать нечто очень плохое. — Но я счёл разумным повременить с войной. Османская империя сильный противник. Нельзя недооценивать её.       — Как же так, повелитель? — поддавшись порыву отчаяния, выпалил Рахман, чуть ли не с мольбой заглядывая в окантованные серостью глаза шаха, в которых плескалась раздражающая негодование невозмутимость. — Мы потратили на подготовку немало времени, неужели всё впустую? Почему мы убегаем вместо того, чтобы сравнять их государство с землёй?       Постепенно переходя на безнадёжный крик, воин лишь краем ясного рассудка осозновал, что его выплеснутые сгоряча слова вселили ненужное смятение в душу молчавшей до сих пор Нуриман. Напрягшись всем телом, она походила на мраморное изваяние, и если бы не лихорадочно блестевшие на её бледном лице смелые глаза, Рахман бы принял её за восставшего мертвеца.       — Послушай меня, — повысил голос Тахмасп, пресекая дальнейшие попытки воителя возразить ему. Ни следа мрачных сомнений не пронеслось в его расчётливом взгляде, будто ему удалось каким-то образом предвидеть недоумение друга. — Я ни в коем случае не предлагаю сдаться. Мы по-любому разрушим Османскую империю, но сделаем это изнутри.       — Но как? — подала слабый голос Нуриман, робко выступая вперёд, и Рахман испытал громадное облегчение при виде бледного румянца на её острых скулах.       Тахмасп выдержал многозначительную паузу, в продолжение которой воин словно по щелчку пальца осознал, к чему клонит повелитель. Нет, для того, чтобы уничтожить государство Османов, им не нужна была армия, а правителю Ирана вовсе не понадобится покидать столицу и участвовать в войне. Всю работу выполнят они двое, Рахман и Нуриман. Как только бей окончательно восстановил в голове картину грядущих событий, на него разом навалились тяжесть неподъёмного груза ответственности за то бремя, что вот-вот возложат ему на плечи, и возвышенную гордость за оказанную честь приложить руку к разгрому злейшего врага.       — Для этого я и велел позвать вас, — заговорщески прошелестел Тахмасп, и неугомонное сердце Рахмана пустилось вскачь от возбуждения. Он даже не заметил, что всем телом подался вперёд, боясь пропустить роковые слова. — Вы станете теми, кто проникнет в самое сердце Османской империи, в город Стамбул. Вы попадёте в Топкапы, в обитель султана Сулеймана.       Покосившись на Нуриман, молодой воитель сразу увидел, что ей потребовалось несколько секунд, чтобы осознать услышанное. Сохраняя пугающее молчание, она то открывала, то закрывала рот, точно никак не могла поверить, что Тахмасп не решил вдруг разыграть её совершенно несмешным способом. Наконец девушка отыскала в себе желание повернуть голову к Рахману, и, когда их одинаково растерянные взгляды встретились, тот прочёл в прекрасных глазах подруги собственное смятение. Что им делать с этим знанием? Каким образом они должны одолеть целую империю, пользуясь всего-навсего навыками вражеских шпионов? Чтобы хоть немного вселить в себя уверенность, Рахман напомнил себе, что он всё-таки хорошо обученный воин и ему не составит труда придумать отменную маскировку для такого опасного задания. Но Нуриман волновала его больше, чем сам риск провалить важную миссию, потому что бей решительно не понимал идеи Тахмаспа послать вместе с ним не какого-нибудь умелого напарника, а обычную девушку.       — Ваша цель — убить его и всех его отпрысков, всех до единого, — продолжал шах, с каждым осколком разящего слова дополняя крепнувшую внутри Рахмана ледяную уверенность. — Все, в чьих жилах течёт поганая Османская кровь, заслуживают смерти. Только так мы сможем прервать Династию и уничтожить врагов навсегда.       Медленно, будто тратив на один шаг целую вечность, шах приблизился к своим подчинённым, пройдясь по ним оценивающим взглядом, словно желая удостовериться, что они действительно готовы. И Рахман, в подтверждение охватившему его нетерпению, расправил напряжённые плечи и постарался спрятать эхо недавних противоречий, что теперь были растоптаны впух и прах железным чувством долга. Рядом с ним Нуриман вытянулась в струнку, вскинув на Тахмаспа твёрдый взгляд, из которого бесследно исчезли последние остатки туманного страха, уступив место почти безрассудной отваге. Явно довольный их демонстративной решительностью, шах коротко кивнул, вложив в этот простой жест неугасающую веру в близкий успех.       — Я полагаюсь на вас, — Рахман не дрогнул, когда выразительный, поддёрнутый каким-то странным блеском взор Тахмаспа задержался на его лице. В груди что-то протестующе взвыло, сопротивляясь исходившему от этих до боли знакомых глаз жестокому холоду. — Помните, от исхода вашего задания зависит будущее Ирана. Османская империя должна умереть.       Одновременно Рахман и Нуриман низко склонили головы, тем самым выражая беспрекословное подчинение воли правителя. Предчувствуя долгое путешествие в неизвестность, воин не сумел удержаться от прыткого трепета, возникшего в его груди вместе с горячим азартом, и крепко сцепил руки в замок за спиной, чтобы только не выдать своего предвкушения. Пусть Тахмасп не сомневается, что они с Нуриман приложать все усилия, лишь бы исполнить миссию в лучшем виде. Они вернутся домой с грандиозной вестью о падении Османской империи. Ещё ни о чём другом Рахман не мечтал так, как теперь о том, чтобы всадить персидский клинок в грудь ничего не подозревающего Сулеймана.