Разлучённые

      Бледные полосы дневного солнца, по идеальной линии прочертившие деревянный пол, пробившись в тесную комнатку сквозь распахнутое окно, в один миг померкли, и на смену им набежал тяжёлый сумрак. Пасмурное небо, прежде сверкающее чистотой и ясностью, заволокли грозные тучи, накрывая землю под собой увесистой тенью. Несмотря на самый пик полудня, любому сейчас могло показаться, будто наступил вечер, настолько всё вокруг разом потемнело, точно погрузившись в омут непроглядной черноты. Если раньше густой воздух угнетающе потрескивал от нестерпимой жары, то теперь с моря подуло свежим ветром, который столь же стремительно набирал силу, превращаясь в настоящий ураган. Хрупкие ставни окна заколыхались, встретив устойчивое сопротивление ветреных порывов, и в небольшое помещение бесцеремонно ворвался разрушительный поток воздушных струй, подобно жадным морским волнам окатив собой каждую стену. Неизвестно откуда послышался тонкий свист — это скрипели старые ставни, держащиеся на месте лишь благодаря несмазанным петлям, одной из которых недоставало.       Обманчиво нежная прохлада гладкой змеёй проскользила по коже обнажённых до плечей рук, и Рахман, к собственной досаде, вздрогнул, почувствовав бег мурашек где-то на загривке. Периодическое поскрипывание потрёпанного окна давно приелось его чуткому слуху, впрочем, к подобным заунывным звукам он привык ещё со времён морского путешествия в Стамбул. В отличие от протяжного стона старых досок на ветхом судне, который напоминал отдалённое пение какой-нибудь лесной птицы, гнилые ставни будто визжали от малейшего неверного ветерка. Нередко Рахман подскакивал по ночам от того, что неугомонные деревяшки начинали устрашающе скрежетать, вдобавок луна в эти вечера светила под углом, и шатающиеся ставни отбрасывали на стену напротив причудливую тень. Проведя в этом жутковатом месте пару дней, Рахман твёрдо решил как можно скорее покинуть его, чтобы наконец приступить к возложенной на него миссии. Практически непрерывно, даже во сне, он мучился догадками, добралась ли Нуриман до невольничего рынка, сумела ли вынести невзгоды ужасной жизни наравне с другими рабынями. А больше всего прочего воина занимала неприятная, но крайне цепляющая мысль, что девушка могла и вовсе не попасть в Топкапы и сейчас томится в плену у какого-то знатного господина, который превратил её в свою прислугу... Стоило ему представить, как кожаный кнут с характерным свистом обрушивается на изящную спину беззащитной Нуриман, и внутри у Рахмана стремительно поднималось жаркое пламя гнева, обжигая сердце кусачими искрами вины. Почему он оставил её, почему не пошёл с ней? Как он мог бросить свою подругу одну, посреди незнакомого города?       Податливая тетива выскочила из умелых пальцев воина, став причиной последовавшего за этим досадного вздоха. Искусно завязанная петелька никак не хотела цепляться на конец самодельного лука, а ведь Рахман промучился с ней почти пол дня и потратил на это немало терпения. Как всегда, подумав о Нуриман, он напрочь позабыл о том, где находится, что делает и для чего, а когда вынырнул из вязкого омута неприятных сомнений, то обнаружил себя всё в той же тесной комнате. Единственное жильё, подходящее воину по имеющимся у него деньгам, неприметному внешнему виду и захолустной местности, куда редко кто заглядывал без крайней необходимости. В родном Тебризе Рахману доводилось видеть достаточно много похожих постоялых дворов, но никогда ещё он не одаривал их большим вниманием, ограничиваясь лишь коротким оценивающим взглядом, брошенным на обшарпанные стены и узкие окна. Теперь же ему предстояло поселиться в одном из них, так как отправляться на поиски невольничего рынка ему решительно не хотелось. Временами его одолевала острая несправедливость, голос совести настойчиво твердил ему, что Нуриман также заслуживает лучшего, и с его стороны обрекать её на тяжелые испытания под гнётом бездушных господ выглядело настоящим предательством. Но почти сразу Рахман осаждал себя, упрямо глушил зов сердца прежде, чем отчаяние охватывало его полностью, подчиняя себе и толкая на необдуманные поступки. Он прекрасно понимал, Нуриман ни за что не согласилась бы отсиживаться без дела в безопасном месте, зная, что есть гораздо более надёжный путь во дворец. Жажда риска и препятствий бурлила в её молодой крови, сколько Рахман себя помнил, и во многом благодаря своему непростому характеру и крутому нраву девушка превратилась в смелую воительницу. Недаром Тахмасп в своё время обратил на неё внимание, а позже она быстро выбилась в фаворитки повелителя, блеснув перед ним редкими познаниями и природной красотой.       Всё-таки волноваться за подругу не было нужды, и Рахман как сумел убедил себя действовать по собственному плану, пообещав неугомонной совести обязательно извиниться перед Нуриман, если Аллах позволит им увидиться снова. А пока перед ним стояла чёткая цель, требующая от него терпения и усилий, лишний раз напоминающая воину о том, что все мосты сожжены. Так или иначе он уже ступил на эту тропу, назад не повернуть, да и не в его правилах отступать перед сложными преградами.       Ещё одна попытка надеть тетиву увенчалась успехом, и Рахман с неприкрытой гордостью оглядел самодельное оружие, поигрывая пальцем с тонкой верёвкой, словно с натянутой струной. Тоска по знойным летним вечерам, когда они с Тахмаспом вместе охотились в дебрях густых персидских лесов, неожиданно восстала из глубин его памяти, из-за чего жгучая горечь разлуки полоснула его по сердцу лезвием отточенного кинжала. До сих пор Рахман не задумывался, насколько сильно он скучал по своему другу, как ему не хватало мудрого взгляда шаха, его вкрадчивого голоса, его утешительного прикосновения. К счастью, воин нашёл способ окунуться в дни беззаботной молодости, подарившие ему незабываемые впечатления, азарт успешной охоты и время, проведённое рядом с лучшим другом. Только с рассвета его посетила волнительная мысль своими руками изготовить лук и стрелы, чтобы потом отправиться на поиски былых захватывающих ощущений в ближайший лес. Роща, конечно, не шла ни в какое сравнение с роскошными лесами родной страны, но Рахман остался доволен и этим, внутренне надеясь повстречать там хоть какую-то дичь. Все необходимые вещи лежали перед ним на узкой кровати, а пол под его ногами усеяли кусочки коры, аккуратные стружки очищенного дерева и опилки, немое свидетельство тщательной подготовки к предстоящей охоте. С десяток мастерски вырезанных стрел растянулись на резном пледе подле Рахмана, терпеливо ожидая возможности пронзить податливую плоть дикого зверя. Время близилось к вечеру, так что воин наспех собрался и не без облегчения покинул наводящую непрошенную тревогу комнату, постаравшись уйти из здания незамеченным.       Медленно уплывающий в объятия густого сумрака тенистый лес встретил его негостеприимным холодом и сквозным ветром, который беззастенчиво пробирался к телу несмотря на утеплённую одежду. Рахману пришлось нарядиться во что-то менее броское и достаточно приемлемое, чтобы слиться с толпой, но при этом не производить впечатление уличного бродяги. В Стамбуле жители предпочитали одежду серых и землистых тонов, поэтому на рынке оказалось предостаточно подобного рода кафтанов и рубах. Если бы не отчётливый аромат близкого моря, чувствовавшийся почти везде, где бы не довелось пройти Рахману, он бы с лёгкостью мог представить, что прогуливается по знакомым переулкам Тебриза. Лишь очутившись под надёжным укрытием переплетённых между собой ветвей различных деревьев, воин позволил себе перевести дух и наконец настроиться на охоту. Первые полчаса бесцельного брожения среди одинаковых бурых стволов он не повстречал ни единой живой души, даже намёка на обитание в этой чаще каких-либо животных. Почва под его ногами сменялась из лиственной в остро пахнущую хвойную, могучие дубы перемешались с молоденькими соснами, стройная акация росла бок о бок с редкими кипарисами. Рахман восхищался столь остроумной игрой великой природы, посчитавшей уместным поселить такие непохожие растения рядом, но в то же время почему-то его одолевала непонятная досада. Что же это всё-таки за лес такой, лиственник или ельник? И почему до сих пор не видно ни одной дичи?       Изредка над головой околдованного необычной рощей Рахмана с весёлым стрекотом проносились юркие птицы, накрывая его стремительной тенью и на краткий миг заслоняя и без того бледное солнце. Никакого знакомого вида он разобрать не сумел, разве что только единажды узнал в серой неприметной пташке дикую курапатку, щуплую и будто бы никем не пуганную. Однако, стоило Рахману подступиться к ней хоть на шаг, она тотчас вспорхнула в серое небо, подняв в воздух ворох старых листьев, и была такова. От нахлынувшего раздражения воин в сердцах топнул ногой и приглушённо застонал, сполна изливая своё негодование на странный лес. Никогда ещё у него не было настолько неудачной и бесполезной охоты!       Запал, обуревавший его в начале дня, бесследно испарился, оставив вместо себя зияющую пустоту в груди. Крайне неудовлетворённый своей вылазкой, Рахман развернулся и побрёл прочь, уже не заботясь о том, в правильную сторону он идёт или нет. Теряющаяся под грудой прошлогодней листвы тропинка по-прежнему петляла меж деревьев, ведя в какую-то неведомую Рахману даль, но он продолжал идти, никуда не сворачивая, в надежде по чистой случайности набрести на что-то или кого-то. Насторожился он только тогда, когда заросли перед ним внезапно стали гуще, и пробираться сквозь них приходилось с немалым трудом. Вытоптанная дорожка исчезла, словно её и не было вовсе, и теперь Рахман по колено окунулся в высокую траву, что колыхалась под ласковым ветром наподобие тонкой женской чадры. Сердце уставшего воина подпрыгнуло и будто ожило, глубинный внутренний трепет погнал его вперёд, навстречу чему-то желанному, и он второпях продирался через неприступные кусты, не замечая треска рвущейся одежды.       Мощные стволы древесных великанов расступились, и перед Рахманом появилась дивной красоты полянка, сплошь усеянная пёстрыми цветами. От разнообразия ярких цветов у него зарябило в глазах, однако лужайка выглядела столь умиротворённой и таинственной, что он не мог отвести взгляд. Кажется, нигде прежде ему не доводилось наблюдать такое мирное существование всех видов цветов, соседствующих друг с другом так тесно, точно вобрали в себя души ходивших когда-то по земле близких друзей. Фиалки, первоцветы, васильки, пионы — и это далеко не все растения, которые распознал Рахман, пока любовался открывшейся ему незабываемой картиной. Единственное, чего он не почувствовал, так это запаха. Вероятно, причина заключалась в том, что дикие цветы в условиях естественной среды обитания редко пользуются природными дарами в виде влаги или солнечного тепла.       Откуда-то слева раздался мягкий, едва уловимый треск, как если бы кто-то наступил на сухую ветку, но натренированному слуху опытного охотника хватило и этого пустякового шума, чтобы понять: рядом притаилась дичь. Абсолютно бесшумно, не потревожив ни единой травинки, Рахман присел в зарослях густой ежевики и припал к земле, навострив зрение и уши. Его терпение вознаградилось в тот же миг, потому что, как только охотник исчез в кустарнике, слившись с окружающей средой, из еловой рощицы напротив выступило поистине грациозное животное. И без того трепетное сердце Рахмана пропустило удар, когда он выделил аккуратные ушки, продолговатую морду и изящную шею дикой лани, что безмятежно прошла прямо перед ним, окуная стройные ноги в золотистую растительность луга. Большие выразительные глаза, собравшие в себе оленье благородство и горделивую властность, неспеша скользнули по окрестностям досягаемого для них леса, но даже этому внимательному взгляду оказалось не под силу обнаружить опасность. От восхищения и волнения забыв как дышать, Рахман стремительно и всё так же тихо поднялся, сжимая в руке самодельный лук, и отточенным движением оттянул тетиву на себя. Смертоносная стрела уже была готова сорваться с тонкой лески, чтобы вонзиться прямо в золотистый бок ничего не подозревающей жертвы.       Последующие за тягучими секундами зверской тишины события произошли настолько неуловимо и внезапно, что Рахман по чистой случайности сумел отследить их. Стоячий воздух, пропитанный терпкими ароматами диких цветов, внезапно прорезал тонкий свист, и в то же мгновение перед Рахманом пролетела неизвестно откуда взявшаяся стрела, всколыхнув хрупкое спокойствие солнечной поляны. Искусная паутина мягкого умиротворения рассыпалась в клочья, её рваные края осели вокруг ничего не понимающего воина, ненадолго заглушив любые окрестные звуки. Только что кто-то выстрелил прямо у него за спиной, и кто же должен был стать жертвой? Молодая лань или, может быть, он сам?       Чужая стрела пронеслась в нескольких дюймах от шеи навострившей уши лани, её заострённый наконечник вонзился в ближайшее дерево, из-за чего с чахлого ствола посыпались кусочки коры. Испуганное животное мгновенно сорвалось с места и унеслось прочь, не потревожив лысых кустов, перемахнув через них в один высокий прыжок. Выругавшись сквозь зубы, Рахман выпрямился и притоговился пуститься в погоню за убежавшей дичью, но, оказывается, на этом сюрпризы для него не закончились. Из чащи появился человек в нейтральном одеянии, всколыхнув колючие ветви дикой ежевики, и бросился за исчезнувшей ланью, широкими шагами преодолевая расстояние до следующих деревьев. Рахман больше не прятался, и его легко могли заметить, однако незнакомец, похоже, был одержим исключительно своей добычей и даже не покосился в сторону недоумевающего воина. Вслед за первым охотником из леса вынырнул второй, затем третий, и так Рахман насчитал около шести человек, и все вооружённые луками, в похожей одежде, с колчанами за спиной. Окончательно потеряв понимание происходящего, воин выступил из кустов под сноп искристого солнечного света, с гневным огнём в глазах посмотрев в сторону, где ещё маячили удаляющиеся незнакомцы.       — Эй, вы! — крикнул Рахман во всю силу своих голосовых связок, натренированных необходимостью отдавать приказы. — А ну вернитесь, это был мой олень!       Но таинственные преследователи не оглянулись, словно не услышали, и затерялись среди темнеющих стволов так же внезапно, как и прежде оказались на лугу. Только податливые ветви облетевших кустов продолжали колыхаться, указывая направление, в котором умчались упущенная лань и мнимые охотники. В остальном лес стоял безмолвным и величественным, будто ничего не произошло.       Что-то с сокрушительной силой толкнуло Рахмана в бок, от чего тот потерял равновесие и опрокинулся в траву, приминая её своим телом. Перекувыркнувшись через плечо, воин уткнулся коленом в рыхлую землю, проскользив ладонью по чёрной почве, и резко поднял голову, оглушённый грохотом собственной крови в ушах. Нападение застало его врасплох, и если неприятель собирался продолжить драку, то промедление могло стоить ему жизни. Расфокусированный взгляд Рахмана выхватил из всех оттенков зелёного высокое тёмное пятно, которое по мере восстановления зрения постепенно обретало очертания человеческой фигуры. Очень скоро в нескольких шагах от себя воин увидел мужчину; длинная густая тень, словно сотканная из натурального мрака, легла на залитую солнцем поляну, и всё кругом будто замерло. Чёрный гладкий кафтан облегал его поджарую фигуру, огибая статно развёрнутые плечи, крупные пуговицы сверкали в солнечных лучах начищенным серебром, напоминая драгоценные камни. Каждая деталь его одеяния, от меховой шапки на голове до кожаных сапог, говорила о том, что Рахман повстречал бывалого охотника, знающего это ремесло как свои пять пальцев. Боясь лишний раз вздохнуть, воин украдкой поднял взгляд на незнакомца, чтобы рассмотреть его как можно внимательней. Рваная тень от листвы неровными пятнами ложилась на его непроницаемое лицо, так что каких-либо особенных черт Рахману в нём обнаружить не удалось, но вот его глаза, казалось, излучали внутренний свет. Стальные и неподвижные, они походили на два бездонных далёких моря, их насыщенный голубой цвет, отливающий аккуратной синевой, по яркости и чистоте превосходил даже небо. Неосознанно Рахман уставился прямо в эти порождённые льдом глаза и тут же внутренне содрогнулся: они смотрели прямо на него.       «Кто ты такой?» — хотелось спросить обескураженному воину, но от благоговения, тонко граничащего со страхом, он не мог вымолвить ни слова, как если бы на горле у него затянулась тугая петля. Его самообладания хватало лишь на то, чтобы в беспамятстве разглядывать прекрасного незнакомца, и чем дольше Рахман изучал его пронзительный взгляд, в котором притаилась невиданная ему прежде властная манера, тем больше он осознавал, что этот охотник был действительно красив. Было в его загадочном облике что-то такое, что заставляло сердце Рахмана стыдливо замирать, а дыхание — прерываться от восхищения, застревать в сдавленных лёгких. Что-то в этом самонадеянном и величественном незнакомце вынуждало воина безудержно трепетать.       Как только он осмелился встать, не обращая внимания на неуместную неуклюжесть и не упуская из виду странного охотника, мгновения пугливого волшебства были тотчас разрушены. Чужак так и не пошевелился, лишь его поразительные глаза опасно прищурились, а губы призрачно дрогнули, словно сдерживали улыбку. Вконец оправившись после позорного испуга, Рахман уже открыл рот, чтобы заговорить, однако незнакомец не стал ждать: подражая юркому зверю, незаметно и бесшумно, он сорвался с места и в мгновение ока исчез, скрытый из виду предательским лабиринтом деревьев. Рахман прислушался, собрал в кулак всю свою сосредоточенность, но так и не уловил тревожных звуков далёких шагов, которые возвестили бы его о том, что таинственный охотник вернулся. Поражённый до глубины души воин снова остался один, в гнетущей тишине слушая только непонятную дробь встрепенувшегося сердца да собственные шумные вздохи, что падали на дно скомканного воздуха, как беспечные камни летят в глубину неизведанного моря.