Разлучённые

      Ласковое полуденное солнце щедро пригревало остывшую за ночь землю, разбрасывая по ней золото своих вездесущих, внимательных лучей. Испещрённое рваными клочьями пушистых облаков небо заманчиво искрилось, подсвечиваясь невидимым источником света, и собирало в бескрайней вышине синие тени, что стремительно мелькали из края в край подобно неуловимой птице. По земле растилался редкий мрак, который стыдливо прятался в обители гордых деревьев, стоило только безжалостному сиянию поймать его и начать терзать. Тайная, беспощадная битва разыгралась между небом и землёй, каждый преследовал одну цель: воцарить над природой свой порядок, своё божество, управлять непокорными стихиями и подчинять себе вольные силы безликого пространства. И если величественный небосвод, олицетворение подлинной свободы, обрушил на суровую земную твердыню мощные потоки жаркого пламени, будто собираясь испепелить её до тла, то земля призвала на помощь своих верных детей. Стройные деревья, вытянувшись к небу кривыми ветвями, бороздили голубое полотно всякий раз, когда друг-ветер резвился в их непроходимом лабиринте.       Назойливые солнечные лучи дерзко куснули Рахмана за ухо, и он отклонился назад, прижимаясь спиной к стволу дерева и прячась в прохладе густого полумрака. Раскинувшаяся над ним дубовая крона ласково нашёптывала ему бессвязные речи, плотная завеса налитых силой листьев едва пропускала надоедливые лапы небесного светила, мешая ему добраться до отдыхающего воина. В открытую наслаждаясь нерушимым покоем и лесной тишиной, Рахман прикрыл глаза и наконец позволил себе расслабиться, с головой погрузившись в омут собственных обрывочных мыслей. Минуло всего три дня с последней странной встречи с таинственным охотником, последующие ночи тянулись для Рахмана невыносимо медленно, словно нарочно оттягивали момент нового свидания. За то короткое, но насыщенное время воин успел привыкнуть к загадочной натуре чужака, проникнуться уважением к его всегда уместному молчанию, такому лёгкому и непринуждённому, как сама лесная тишина. Сам того не ожидая, Рахман оставил где-то позади цепкие подозрения, без особого труда подавил в себе естественное сомнение в правильности своего выбора. Просто рядом с этим охотником ему было хорошо и спокойно, будто он снова оказался дома, во дворце своего друга Тахмаспа, где царила устоявшаяся атмосфера взаимного доверия, которую никому не под силу разрушить.       Завораживающий луг, извечное пристанище длинноногих оленей, сейчас пустовал, и лишь вольный ветерок беспрепятственно гулял среди высокой травы, игриво проносясь мимо её гибких станов. Податливая зелень то гнулась к земле, то вытягивалась к небу, похожая на водную рябь, переливающуюся всеми оттенками малохита и изумруда. Казалось, в лесу наступило затишье: ни многоголосого пения птиц, ни стрекота весенних насекомых, по земле не проносилось ни единой тени. Если бы внутри Рахмана не теплился жаркий огонёк предвкушения, подпитываемый неистовым ожиданием, подобная скромность дикой природы обязательно бы его насторожила. Но он целиком и полностью отдался светлым чувствам, не менее успокаивающим и бодрящим, чем само появление неуловимого незнакомца.       Закрытые глаза Рахмана ловили на себе недосягаемый солнечный свет, его тонкие нити мягко оплетали сомкнутые веки воина, путаясь в ресницах и оседая на молодом лице. Жмурясь от нежного тепла, он испустил глубокий, но сдержанный вздох, боясь ненароком потревожить хрупкое безмолвие, что незаметно распространилось по всему лесному пространству. На миг Рахману безумно захотелось остановить время и сполна насладиться бесценными минутами безмятежности, забыть обо всех тревогах изменчивого мира, оставшись наедине с собой и своими близкими сердцу желаниями.       — Мерхаба¹, Шупхели, — раздался над головой воина до дрожи знакомый голос, воркующий и теперь особенно ласковый. Сердце Рахмана пропустило удар.       Рывком распахнув глаза, он вскочил на ноги, из-за чего зрение затуманилось от поплывших перед нечётким взглядом цветных точек. Неугомонное сердце колотилось так сильно, словно он только что пробежал без остановки весь лес, а дыхание застряло где-то в груди, с трудом вырываясь на свободу глухими хрипами. Когда миражность перед глазами исчезла, Рахман сумел наконец разглядеть застывшего прямо перед ним охотника, облачённого всё в те же тёмные одежды, по идеальным линиям очерчивающие его поджарую фигуру. В ленивой и при этом гордой манере он привалился крепким плечом в стволу дерева, к которому миг назад прижимался Рахман, и беззастенчиво изучал воина вальяжным взглядом из-под прикрытых глаз.       — Снова испугался, — безобидно хмыкнул чужак, оценивающе скользнув глазами по всему его телу, так что тому мгновенно стало неуютно.       — Я просто не ожидал, что ты здесь появишься, — неопределённо пожал плечами Рахман, но скорее для того, чтобы снять напряжение, чем выразить одолевавшие его чувства. — Я думал, ты больше не придёшь.       Лукаво прищурившись, охотник отстранился от дерева и сделал несколько шагов навстречу воину, меряя его взором так же пристально, как в день их первой встречи. Прямо брошенные лучи высокого солнца выхватили из полумрака дневной тени правильные черты его лица, заставив погружённые в омут лазурного моря глаза заманчиво заблестеть.       — Кажется, я уже говорил, что восхищён твоими охотничьими навыками, — утробно пророкотал чужак, пряча руки за спиной в величественном жесте. — Я догадывался, что найду тебя здесь, и не ошибься. С твоего разрешения, я мог бы многому поучиться у тебя.       Брови Рахмана взметнулись вверх, выдавая охватившее его удивление. Неужели он не ослышался, и этот гордый охотник прямо попросил его о помощи? Но что столь безупречный стрелок может перенять у него, обычного воина с Иранских земель, для которого охота являлась всего лишь развлечением?       — Не думаю, что могу тебя чему-то научить, — сдержанно отозвался Рахман, но в сердце что-то больно кольнуло, когда он понял, что ему придётся отказать. — Я не настолько хорош в этом деле, как ты считаешь.       Если скромный ответ воина и возбудил в охотнике бурю противоречий, он предпочёл сохранить эмоции при себе и только улыбнулся чуть шире, из-за чего под ясными глазами залегли тонкие морщинки. Невозмутимо он опустился на землю прямо там, где несколько мгновений назад сидел Рахман, сделав это бесшумно и аккуратно, словно весил не больше пушинки. Скрестив перед собой ноги, чужак наградил замершего в ошеломлении воина снисходительным взглядом и плавно взмахнул рукой, указав ему на место возле себя.       — Присядь, Шупхели, — вторя внушительному шёпоту далёкого ветра, прошелестел охотник, терпеливо наблюдая за тем, как Рахман неуверенно приближается. — Ты ведь давно ждёшь возможности поговорить со мной, я прав? Сейчас самое время.       Тщательно взвешивая каждый свой нетвёрдый шаг, Рахман преодолел разделявшее их расстояние и молча сел подле чужака, стараясь не смотреть в его сторону и держаться на приличной дистанции. Несмотря на окрепшее доверие к этому странному охотнику, воин пока был не готов поверить ему окончательно, поэтому предпочёл сохранять чёткие границы. Мысленно он поблагодарил своего нового знакомого за ответную сдержанность, поскольку расположившийся возле него чужак не пошевелился, не предприняв ни единой попытки подобраться ближе к Рахману. Лишь его внимательный взгляд, способный, казалось, прожечь в нём дыру насквозь, неустанно изучал воина, словно стремился запомнить малейшие черты его лица и фигуры.       — Ты живёшь поблизости, не так ли? — осторожно поинтересовался Рахман, когда слушать удушливую тишину вокруг стало слишком невыносимо. Охотник даже не дёрнулся, и только оживлённый блеск на дне его непостижимых глаз показывал, что он слушает. — Судя по тому, как ты ориентируешься в этом лесу, ты местный.       — Что ж, ты прав, — спустя мгновение-другое ответил чужак, соизволив наконец оторвать взгляд от ясного горизонта и обратить его на собеседника. — Я живу здесь, в Стамбуле, и занимаюсь охотой.       Задумчиво кивнув, Рахман метнул взор на оборванный краешек светлого неба, что украдкой проглядывал сквозь мутную сеть сплетённых между собой листьев. Значит, этот таинственный чужестранец всё-таки коренной житель города и наверняка знает его вдоль и поперёк. Он единственный, кто может помочь Рахману найти дворец султана и указать ему правильный путь.       — А ты сам откуда? — спросил охотник, чуть поддавшись в сторону воина. В его глазах застыл неподдельный интерес, граничащий с несвойственным ему нетерпением.       — Я... — Рахман замялся, не зная, стоит ли говорить этому незнакомцу всю правду о себе. С самого первого дня его прибывания в Стамбуле он то и дело опасался быть узнанным, навлечь на себя ненужные подозрения одним только своим неподобающим видом или отличающейся манерой поведения. Даже теперь, обзаведясь достаточно крепким доверием к таинственному охотнику, Рахман не чувствовал срочной необходимости в том, чтобы раскрывать все карты. — Я приехал издалека. Моя родина в Персии.       Выточенные словно из стекла глаза собеседника едва заметно окрасились серым оттенком удивления в лучах палящего солнца, и он прищурился, чуть пошевелившись.       — Выходит, ты из Ирана. — Дождавшись, пока Рахман утвердительно кивнёт, он задумчиво усмехнулся каким-то своим мыслям: — Знаешь, что Династия Сефевидов и Османская империя враждуют?       С трудом подавив волну непрошенной дрожи, воин снова заставил себя кивнуть, хотя в груди что-то протестующе заледенело, пустив по телу адский озноб. Разумеется, он хорошо знал о заклятой вражде между двумя государствами, ведь именно с целью положить ей конец он прибыл в Стамбул, сердце Османской империи. Но разве охотник станет нападать на Рахмана, если он представился обычным уроженцем соседней страны? Почему-то воин наотрез отказывался допускать в свой разум подобные низкие предположения: его новый приятель просто не способен на такое.       — Как же не знать, — уклончиво ответил Рахман, всей душой надеясь, что его волнение осталось незамеченным для зоркого взгляда наблюдательного охотника. — Но я уже не раз бывал здесь, — во рту загорчило от едкого привкуса столь откровенной лжи, — так что для меня эта вражда не имеет значения.       — Мудро, — одобрил чужак, прикрыв свои пленительные глаза. — Однако, не стоит повсеместно полагаться на ответное дружелюбие. Говорят, султан Сулейман Хазретлери намеренно сеет среди народа неприязнь к персидским жителям. Будь осторожен.       — Пусть султан делает, что хочет, — дерзко фыркнул Рахман, надменно вздёрнув голову. Охотник не дрогнул, выражение на его лице никак не поменялось, хотя воин ожидал немедленного протеста. — У правителей одно на уме — собственная выгода, особенно, когда дело касается политики.       На этот раз охотник не сумел сдержать странный блеск в пристальном взгляде, от которого до сих пор веяло чем-то мирным и безопасным, и наклонился ближе к Рахману, оперевшись ладонью на голую землю. От воина не укрылось, что поджарое тело его собеседника напряглось, будто перед битвой.       — Султана Сулеймана считают справедливым правителем, — понизив голос, заметил охотник, и Рахман навострил уши, чтобы услышать малейшие переливы в его красочном тембре. — Смотри, как бы он не прознал о твоих словах, иначе не сносить тебе головы, Шупхели.       Рахман хотел было заспорить, но неожиданно осознал, что чужак прав: пока он находится на вражеской территории, стоит держаться нейтрально и не давать повода для враждебности. Испустив покорный вздох, он отвернулся от охотника, и взгляд его упал на заслонённое кривыми ветвями небо, чьё бескрайнее полотно приобрело оттенок мягкой синевы. Птицы уже давно смолкли, а лесной воздух отяжелел, точно в атмосфере скопились целые тучи невыплеснутой дождевой воды, и сухие порывы тёплого ветра больше не носились мимо столь настойчиво. На самом деле Рахман терялся в догадках, сколько уже минуло времени с момента, как он и охотник завели непринуждённую беседу, однако царившее вокруг сонное настроение дикой природы ясно указывало на приближение полудня.       — И как всё-таки твоё имя? — осмелился осведомиться Рахман, повернувшись к собеседнику.       — Моё имя? — тихо усмехнулся охотник, и мутная пелена глубоких размышлений тотчас спала с его глаз, рассыпавшись на рваные волокна и бесследно расстаяв где-то в бездне. — Оно тебе ничего не скажет. Там, где я живу, меня прозвали Аваре², и ты зови меня так же.       — Аваре, — повторил Рахман, пробуя на вкус это замысловатое прозвище. Слово было ёмким и чётким, но вместе с тем протяжным и звучным, подстать непростой натуре чужака, способной проявлять как суровость, так и мягкость. — Может, это и не твоё настоящее имя, но, мне кажется, оно тебе очень подходит.       Пронзительный взгляд Аваре поддёрнулся весенней теплотой, и он слегка кивнул, выражая немую признательность. На душе у Рахмана как-то сразу полегчало, когда он наконец узнал хоть что-то о своём новом знакомом. Пусть это было всего лишь имя, но для воина даже такая мелкая деталь имела огромное значение, поскольку в остальном охотник вёл себя совершенно сдержанно.       — Пожалуй, не стану спрашивать, как тебя зовут, — бархатно рассмеялся Аваре, и в его посветлевших глазах заплясали весёлые искорки голубого пламени. Рахман не смог удержаться, чтобы не подхватить этот короткий, но искренний смех. — Шупхели подходит тебе больше всего. Пока ты не готов мне открыться, я буду звать тебя так.       — Я не против, — улыбнулся Рахман, чувствуя, что сердце в расслабленной груди начинает набивать сладостную дробь. И от того, как тонкие губы Аваре податливо растянулись в ответной улыбке, по спине пробежала приятная дрожь, а внутри что-то восторженно встрепенулось.       Неожиданный хруст сухих веток под чьими-то неосторожными, но изящными шагами показался в царстве глухой тишины раскатом оглушительного грома. Чувства Рахмана обострились до предела, и он вытянулся в струнку, машинально опустив руку на лежавший рядом лук и сомкнув пальцы на гладком дереве. От сидящего возле него Аваре хлынули волны стального напряжения, и он встрепенулся, мгновенно став похожим на терпеливого хищника, что так долго и томительно ждал появления своей добычи. В его глазах вспыхнул решительный огонь, а непоколебимый взгляд был устремлён куда-то вглубь залитого солнцем луга, на густую траву. Приглядевшись, Рахман и сам заметил мелькнувший среди длинных стеблей бледно-рыжий мех, за которым последовало робкое шевеление одного из двух острых ушей.       Аваре бесшумно наклонился к воину, не спуская немигающего взора с объекта их общего внимания:       — Это лань. Готовься, Шупхели, нас ждёт добрая охота.       Неумолимо темнеющее небо сохраняло свою утреннюю ясность лишь благодаря закатному солнцу, что расбросало по студённой земле бронзовые лучи, окуная её в воды медного золота. Окантованный алой ваулью горизонт словно тонул в насыщенном жёлтом свете, отражаясь от примятой внизу травы неприметными отблесками перламутрового изумруда. Небесное светило постепенно покидало свой извечный пост на вершине далёкой невесомости, однако и его сумрачная приемница, серебристая луна, не спешила выплывать ему на замену. Казалось, время застыло между безмолвными сумерками и мирной ночью, или так просто считал Рахман, в мгновения столь необычного противостояния света и тьмы неспеша пересекающий знакомые лесные тропинки на пути домой.       Минувший день насытил его яркими впечатлениями и возвышенными чувствами, до сих пор в крови у него кипел тот охотничий азарт, что разгорелся в нём с того момента, как в поле его зрения попала беспечная лань. Погоня за юркой дичью превратилась в изматывающую гонку с препятствиями, однако ни Рахман, ни Аваре сдаваться так просто не собирались. В конце концов, они вместе загнали резвую лань в тупик, после чего одним метким выстрелом в шею Рахман прикончил её, заслужив тёплое одобрение со стороны своего товарища. Никогда бы воин и помыслить не мог, что с этим чудным странником охота станет чем-то большим, способным возродить в угасшем сердце не только былой задор, но и приятное ощущение собственной целостности. Самые восторженные эмоции наперебой захлестнули Рахмана, стоило его острой стреле вонзиться в твёрдую оленью плоть, и ещё больше его радовало то, что рядом с ним есть человек, разделяющий его чувства и мысли. Аваре показал себя во всей красе, так что больше у воина не осталось ни единого сомнения в его искренней и открытой душе.       Раз за разом прокручивая в голове прошедшую захватывающую охоту, Рахман напрочь отключился от внешнего мира и бесцельно брёл под шепчущимися деревьями, напустив на лицо неосознанную расслебленную улыбку. Никогда прежде он не позволял себе быть столь равнодушным и невнимательным ко всему, что его окружало, но теперь он будто отрезал себя от реальности стекланным куполом. Ни привычные тихие звуки засыпающего леса, ни пленительный синий мрак вечернего неба не могли завладеть рассеянным вниманием Рахмана, чьи мысли погрузились в незабываемую партнёрскую охоту в компании таинственного Аваре. Головокружительные воспоминания настолько приглушили бдительность воина, что он не сразу заметил, что за ним наблюдают.       Чей-то пронзительный взгляд упорно смотрел ему в спину, причём создавалось стойкое ощущение, будто невидимых шпионов ровно столько же, сколько густых деревьев вокруг. Вскоре затылок Рахмана начало противно покалывать, и он резко обернулся, ожидая увидеть Аваре, который по какой-то причине решил последовать за ним, но позади никого не оказалось. Прежде окутанное ласковым теплом сердце порывисто застучало в рёбра, от чего в груди воина что-то болезненно защемило, вынудив его замереть посреди усеянной сухими сосновыми иглами тропы. Суетливый взгляд перебегал от одного куста к другому, но среди потонувших в глубокой тени зарослей не промелькнуло ни единого постороннего движения.       Посмотрев на неподвижный лес ещё несколько мгновений, Рахман отвернулся и собрался сделать новый шаг, хотя тело упрямо сопротивлялось. Не успел он прикоснуться ногой к земле, как со спины на него обрушилась сокрушительная сила, сбив навзничь, и воин за один сумасшедший миг очутился в ворохе чахлой хвои с острой болью в пояснице. Нестерпимая резь парализовала Рахмана, так что он не мог пошевелиться, а тяжёлое дыхание с хрипами вырывалось на волю, заставляя его безудержно дрожать. С неимоверным трудом перевернувшись на спину, Рахман сфокусировал взгляд на трёх силуэтах, выросших перед ним словно из-под земли, и с опозданием понял, что подвергнулся наглому нападению. Кем бы ни были эти люди, их намерения явно сводились к одному: либо ограбить беззащитного воина, либо и вовсе убить его.       Новый удар по лицу опрокинул Рахмана на землю, оглушив. Перед глазами у него всё поплыло, в ушах зазвенело, и затем воин провалился в сплошную темноту.