Разлучённые

      Приправленный холодом терпкий воздух витал вокруг неподвижных деревьев подобно беззастенчивой туманной дымке, окутывая крепкие стволы бережным прозрачным сиянием. Светлое небо, затянутое призрачной голубизной, впервые за долгие дни прояснилось, но солнца по-прежнему не было видно. Землю накрыла широкая тень без единой прорехи, погружая нетронутое посторонними звуками пространство в объятия пасмурного сумрака, и привычные освежающие навесы от густой летней кроны больше не имели своего прежнего значения. Острые ветви стройных кипарисов и могучих дубов беспрепятственно простирались к самому горизонту, царапая тонкую паутину густой серости далёкими верхушками. Последние пожелтевшие листья с вкраплениями пёстрого багрянца отпускали родное дерево, отправляясь в непродолжительный, но завораживающий полёт, танцуя вальс в дуэте с грациозным ветром. Мелкий гравий извилистых тропинок превратился в разноцветный хрустящий ковёр из бывшей сочной листвы, так что теперь каждый даже самый аккуратный шаг отзывался вокруг оглушительным треском. Рассаженные ровными рядами изящные цветы, некогда ослепляющие незабвенной красотой своих ярких головок, постепенно увядали вслед за остальными растениями, и влажная почва под ними покрылась радужными пятнами от осыпавшихся лепестков. В разряжённом воздухе ещё витал пряный аромат засыпающих цветов, навевая приятное спокойствие, и на губах чувствовался сладковатый привкус привычных запахов.       Липкая тишина беззастенчиво затягивала в свои объятия, обвивая податливый разум желанным забытьём и просачиваясь невидимыми нитями прямо в глубь спутанных мыслей. Именно эта ненавязчивая безмятежность лучше всего подходила под рассеянное настроение Ибрагима, вышедшего на прогулку в дворцовый сад. Всё, к чему он успел привыкнуть за недели, проведённые под крышей Топкапы, вновь окружило его, возвращая в расслабленное состояние той поры, когда он ещё не видел для себя будущего в этом месте. Несмотря на шаткую неопределённость, воин по-настоящему радовался беззаботным дням и чувствовал себя никому не обязанным и свободным, насколько подобное было возможно за стенами дворца. Однако теперь, с появлением в его жизни нового приятеля, Ибрагиму пришлось тщательнее вникать в правила и обычаи султаната, чтобы выучить их на зубок и стать полноправным членом Топкапы. Отныне ленивые деньки сменились напряжённой работой, пусть только ментальной, но от этого не менее трудной для воина, видевшего решение всех проблем исключительно в решительных и твёрдых действиях. Во многом благодаря своей помощнице Ибрагим начал постепенно вливаться в неторопливое, но всегда кипящее новыми происшествиями общество дворца и чувствовал, что становится совершенно другим человеком.       Нигяр калфа, одна из управительниц султанского гарема, славилась своим острым умом и необычайной мудростью, не свойственной для её юных лет. С первых дней их совместной работы Ибрагима пленила её заразительная задорность, тонко граничащая с равнодушной серьёзностью, которая всплывала напоказ лишь тогда, когда действительно могла пригодиться. Неизменно на поверхности её прекрасных оленьих глаз, сверкающих перламутровой медью, таилась детская наивность, увенчанная бескорыстной добротой, способной, казалось, отыскать частицу тепла даже в самом чёрном, изуродованном сердце. Заливистый смех Нигяр во всех красках демонстрировал переливы её многогранного голоса, и чем дольше Ибрагим его слушал, тем больше убеждался, что в гареме он видел совсем другую девушку, строгую и неприступную. Теперь же калфа словно открылась ему с другой стороны: её никак нельзя было упрекнуть в занудстве или скуке, она всегда знала, какие занятия придутся Ибрагиму по душе, даже если с ним самим ещё не вполне хорошо познакомилась. Стоило дать ей волю, и она бросалась на поиски воина, чтобы вместе с ним обойти коридоры дворца или погулять в саду, и всегда Ибрагим с нетерпением ждал новых встреч, неизменно сопровождающихся каким-нибудь интересным рассказом. Иногда воину казалось, что Нигяр известно абсолютно всё о Топкапы, настолько живыми и захватывающими были её истории, поведанные взахлёб и во власти неподдельного благоговения. Сомнений не оставалось, калфа искренне любила свой дом и поэтому отлично разбиралась в его родословной, порой делясь с Ибрагимом такими пикантными подробностями, что воину оставалось лишь догадываться, где ей удалось раздобыть подобную информацию.       Ненавязчивое дуновение осеннего ветра с размаху врезалось в спину Ибрагима, встрепенув полы его кафтана и взъерошив волосы. Под неплотную одежду уже начал забираться сковывающий движения острый холод, но воин упрямо оставался на прежнем месте, зарывшись ботинками в ворох опавших листьев. Мягкий утренний мрак постепенно отступал, предрассветный туман рассеивался, выпуская неподвижные стволы кипарисов из молочной белизны своих гибких цепей. Капризное солнце по-прежнему пугливо пряталось за мощными спинами курчявых туч, однако небесное сияние всё равно спускалось на землю, вынуждая Ибрагима щурить глаза от непонятного света. От узкой клумбы с тюльпанами, около которой обосновался воин, веяло далёким терпким ароматом когда-то благоухающих цветов, но теперь этот запах приправился горьковатым привкусом, оседающим на языке неприятным налётом. Пушистые ветви старого кипариса простирались над его головой, наполовину скрывая посеребрённое небо, и Ибрагим обратил взгляд вверх, от нечего делать рассматривая диковинное переплетение местами пожелтевшей кроны.       По устланной сухим лиственным ковром тропинке прокатилась эхо чьих-то лёгких шагов, заставив воина мгновенно навострить слух и напрячься. Податливые листья откровенно шуршали под аккуратной поступью идущего, из чего можно было сделать вывод, что он не преследовал цели остаться незамеченным. Шорох приближался и вскоре раздался позади Ибрагима, бережно разрывая изолирующую от буйности мира тишину и наполняя безмолвное пространство первыми за минувшее утро тревожными звуками. Подпустив таинственного невидимку ближе, Ибрагим внезапно резко обернулся и вонзил пристальный взгляд в застывшую перед ним миниатюрную фигурку, обтянутую тёмными тканями. Игривый ветерок бесцеремонно забавлялся с чёрными вьющимися волосами, разбрасывая их по узким плечам, словно широкий плащ, из-под ниспадающих на гладкий лоб завитых локонов на воина взирали умные, безмятежные глаза, отражающие серое небо наподобие янтарного зеркала. Ибрагиму потребовалось лишь мгновение, чтобы в полной мере осознать, что перед ним стоит Нигяр калфа.       — Мерхаба, эфенди, — добродушно улыбнулась она, слегка кивнув в знак приветствия. — Я так и думала, что найду тебя здесь.       — Мерхаба, — от чего-то сиплым голосом произнёс в ответ Ибрагим, чувствуя, как в горле у него встаёт сдавливающий ком. Он даже предположить не мог, что встреча с калфой окажет на него столь сильное впечатление — Я просто решил подышать свежим воздухом.       — Какое совпадение, я тоже, — тихо, словно боясь кого-то разбудить, усмехнулась Нигяр, и в её отливающих мягкой бронзой глазах заплясали весёлые искорки. — Раз уж мы встретились, может, пройдёмся?       Не найдя в себе сил что-либо ответить, Ибрагим только согласно кивнул, продолжая с некоторым бесцеремонием оглядывать мнительную фигуру юркой калфы, точно пытаясь отыскать в ней хоть один неприметный изъян. Но она была безупречна во всём, от аккуратно подвязанных сзади трепещущих волос до обделанной фиолетовым бархатом прямой юбки в пол. Во власти желанных светлых эмоций Ибрагим словно под глухой толщей воды наблюдал за тем, как Нигяр ровняется с ним и их плечи оказываются совсем близко друг к другу. Воина окатило мощной волной теплоты, и он с окрепшей смелостью сделал шаг одновременно с калфой, из-за чего нетронутая тишь парка рассыпалась вдребезги от режущего слух шелеста под ногами.       — Какую историю тебе поведать на этот раз? — бодро поинтересовалась Нигяр, пройдясь по окрестностям пожелтевшей аллеи откровенно довольным взглядом. Было видно, что она получает несметное удовольствия от изучения осеннего пейзажа.       — Вообще-то, я хотел бы послушать немного о тебе, — осмелился вымолвить Ибрагим прежде, чем пугающая мысль заставила бы его осечься на полуслове. Он очень давно настраивал себя на этот роковой вопрос и теперь с замиранием сердца ждал, каким образом ему суждено получить ответ.       — Обо мне? — искренне удивилась Нигяр и от ошеломления даже остановилась, непонимающе моргая. — Ну, я... Мной ещё никто так не интересовался, как-то непривычно...       Замерев подле неё, Ибрагим едва сдержал противный укол досады, осознав, что поневоле вмешался в личное пространство своей новой подруги. Как он мог проявить такую бестактность? В прекрасных глазах Нигяр пронеслось столько различных чувств, но ни одно из них воин не поймал и просто продолжал терпеливо смотреть на растерянную девушку, внутренне надеясь, что она не обидется.       — Если не хочешь, можешь не говорить, — поспешно добавил он, чтобы сгладить повисшую между ними неловкую паузу. Воздух внезапно затрещал, словно в преддверии грозы, а под воротником кафтана скопился удушливый жар.       — Нет-нет, всё в порядке, — качнула головой Нигяр и миг спустя снова повесела. Воин едва не выдохнул в голос от облегчения, различив в её взгляде уже знакомый озорной огонёк. — Так... Неужели тебе никто не рассказывал обо мне?       — На самом деле, о тебе ходит немало слухов, — смущённо признался Ибрагим, почесав затылок.       Чистый, светлый взгляд Нигяр пересёкся с его шутлвым взором, и мгновение позже девушка вдруг заливисто засмеялась, сотрясая податливый воздух дребезжащими переливами своего выразительного голоса. На секунду воин растерялся от этой внезапной вспышки веселья, но не смог удержаться и подхватил звонкий смех подруги.       — И какие же слухи обо мне расспускают? — самым что ни на есть беспечным тоном осведомилась калфа, лукаво сверкая глазами.       — Я слышал, ты умеешь стрелять из лука, — нашёлся Ибрагим, вспомнив, что когда-то случайно услышал обрывок разговора двух наложниц, неприкрыто восхищающихся талантами и способностями Нигяр. Одна из них вскользь упоминула, что калфа обладает зоркостью орла и меткостью опытного охотника. — Это правда?       — Правда, эфенди, — с ноткой самодовольства ответила Нигяр, гордо вздёрнув аккуратный подбородок. — Я действительно умею стрелять. Впрочем, если ты сомневаешься, я могу тебе доказать это.       Казалось, изумление Ибрагима достигло своего предела, однако он снова ощутил прилив ошеломления и приоткрыл рот, не сумев совладать с собой. Неужели эта бесстрашная калфа готова пойти на что угодно, лишь бы не чувствовать, что кто-то сомневается в ней? Что пробудило в ней такое неистовое желание доказывать свою безупречность, когда она и так безупречна?       «Как она может не замечать этого?»       — Каким образом? — выдавил Ибрагим, хотя сердце отчаянно толкало на волю совершенно иные слова. И только первый порыв своими глазами увидеть стрельбу Нигяр и полюбоваться её мастерством остановили его благородное стремление оградить девушку от необходимости что-либо доказывать.       — Состязание, — невозмутимо отозвалась Нигяр, и в её глазах загорелась такая воинственная уверенность, что Ибрагим невольно заразился её предвкушением жаркой борьбы. — Ты и я. Будем стрелять в парке через три дня.       — Идёт, — быстрее собственных мыслей согласился воин, не давая себе времени на раздумья. Кровь в нём уже забурлила, руки налились неожиданной силой, в груди проснулось угасшее желание сразиться с достойным соперником за звание лучшего из лучших. — Посмотрим, кто кого. Не терпится увидеть твоё лицо, когда ты проиграешь мне.       — Наши чувства взаимны, — безобидно усмехнулась Нигяр и решительно шагнула к бею, чтобы смело посмотреть ему в глаза. При этом с её милого лица не сходила расслабленная, почти нежная улыбка. — Но на твоём месте я бы не торопилась праздновать победу. Увидимся через три дня на состязании, эфенди.       — Ибрагим, — поправил её воин, мягко улыбнувшись в ответ. Заметив лёгкое замешательство в глазах Нигяр, он добавил: — Прошу, зови меня Ибрагим.       Необыкновенный взор девушки смягчился, и она коротко кивнула, справившись с секундным колебанием. Именно от этого простого, выполненного с присущей калфе аккуратностью жеста Ибрагиму захотелось прыгать выше неба, только бы поделиться со всем миром своей неописуемой радостью.       — Ибрагим, — раскатисто повторила Нигяр, словно пробуя его имя на вкус. От того, с какой бережностью она произнесла каждую букву, в сердце Ибрагима что-то безудержно затрепетало, отдаваясь в груди необъятным теплом. — Хорошо, Ибрагим. Я запомню.       Внезапно над их головами раздался пронзительный страшный визг, который прорезал повисшую в воздухе тишину подобно раскату грома. Одновременно Нигяр и Ибрагим вскинули головы, вперив взгляды в ветви кипариса, что причудливо сплетались у самого неба, заслоняя бледный дневной свет, и от испуга калфа прильнула к руке воина, так что тот ощутил секундный трепет её стройного тела. В кроне дерева сидела огромная сойка, беззастенчиво оглашая дворцовый сад своим резким криком, но миг спустя она уже вспорхнула и улетела прочь, теряя свои пёстрые перья. Ибрагим опустил глаза и наткнулся на такой же растерянный взор ошеломлённой Нигяр, которая успела оправиться от постыдного испуга и теперь смущённо глядела на него, медленно отстранившись от его руки. В уголках сомкнутых губ Ибрагима забрезжила непрошенная улыбка, и затем оба вдруг рассмеялись, сгибаясь пополам от приступа невольного смеха. Чувствуя разрывающее грудь детское веселье в каждой клеточке своего тела, воин впервые за последние дни подумал, что ещё способен быть по-настоящему счастливым.       — Как прошёл твой день?       Ибрагим не сумел сдержать постыдную дрожь, когда ни к чему не обязывающий вопрос повелителя смешался с царившим повсюду ночным безмолвием и прозвучал в измождённом пространстве чересчур громко, хотя был задан почти шёпотом. Сообразив, что Сулейман изучает его мягким взглядом, приправленным нежной насмешкой, воин встряхнулся и постарался спрятать своё смятение, вздёрнув к звёздному небу будто бы задумчивый взор.       — Я гулял в парке с Нигяр калфой, — ответил он, тщательно подавляя трепет встревоженного сердца, что упруго забилось в решётку ребёр при упоминании имени новой подруги. — Она... Показала мне несколько потаённых тропинок.       Серебристый диск почти полной луны плавно выплыл из-за тёмного навеса грозовых туч, проливая ледяной свет на белоснежный пол господской террасы. Бархатная тахта податливо пружинила под весом Ибрагима, из-за чего скованные напряжением мышцы уставшего за день тела наливались приятной тяжестью, расслабляясь. Сидевший рядом с ним Сулейман неторопливо обводил зоркими глазами утопающие в беспросветной тьме окрестности прибрежного Стамбула, облитые скромным сиянием горделивой луны, и в его властном взгляде читалось явное удовольствие. Что именно привело друга в такой неподдельный восторг, оставалось для Ибрагима тайной за семью печатями, однако он уже не в первый раз замечал, что султан просто получал наслаждение, любуясь ночным видом погружающегося в сон города.       — Выходит, вы с ней сдружились, — довольно пробасил Сулейман, и в его воркующем голосе Ибрагиму почудился намёк на облегчение. Неужели повелитель боялся, что они с Нигяр не смогут найти общий язык? — Это хорошо. Теперь тебе не будет одиноко.       — Мне и так не было одиноко, ведь у меня есть ты, — поспешил возразить Ибрагим, одарив султана признательным взглядом. — Ты сделал для меня больше, чем кто-либо.       — Мне кажется, или разговор о Нигяр вгоняет тебя в смущение? — вдруг многозначительно заметил Сулейман, хитро прищурившись.       Предательская краска прилила к голове воина, и он торопливо спрятал взгляд, чувствуя, как у него запылали щёки. Да что это с ним такое? И как повелитель мог так безошибочно догадаться о его ощущениях? Видимо, Сулейман заметил смятение Ибрагима, потому что в его всезнающих глазах промелькнуло понимание вперемешку с каким-то новым нежным огоньком.       — Перестань, — беззлобно отмахнулся Ибрагим нарочито беспечным голосом и отвернулся, притворившись, что ему ужасно интересны неисчесляемые звёзды в чёрной синеве ночного неба. — Да, мы с Нигяр подружились, но я ни капли не смущён. Ты всё не так понял.       — Ладно, ладно, — примирительно улыбнулся Сулейман, лукаво сверкая глазами. — Не буду больше поднимать эту тему.       Молчаливо поблагодарив его за деликатность и понимание, Ибрагим ответил повелителю лёгкой улыбкой, но на сердце у него образовалась странная тяжесть. Разве могло знакомство с озорной и внимательной Нигяр отразиться на нём столь неестественным образом? Посеребрённый холодным лунным мерцанием мрамор террасы заманчиво блестел, далёкие поблёскивающие созвездия застенчиво подмигивали с небосвода, ярко выделяясь на фоне тенистого горизонта. Огни притихшего Стамбула завораживали Ибрагима чистотой своего живого света, и на мгновение ему вспомнился родной Тебриз, такой негостеприимный, но всё же настоящий, такой, какой полагается быть столице государства. Но этот известный город, величаво замерший на берегу переменчивого моря, обдуваемый со всех сторон тропическим бризом, привлекал своим уютом и приветливостью разношёрстных жителей, не способных пройти мимо друг друга без вежливой и искренней улыбки. Их открытые, добрые сердца были полны честной любви, как и сердце их справедливого правителя, беззаветно благотворящего свою страну. Украдкой глядя на Сулеймана, Ибрагим невольно позавидовал искренности и патриотизму окружающих его подданных и на краткий миг пожалел, что был рождён только для того, чтобы разрушить эту идиллию. Чтобы разрушить этот маленький мир, который заботливо принял его в свои границы и оберегал даже тогда, когда казался неприступной крепостью. Он един, как един народ, населяющий его. Разве существует на свете сила, способная это уничтожить?