Разлучённые

      Череда одинаково длинных, холодных и пасмурных дней слилась в один спутанный клубок вечности для потерявшего покой и сон Ибрагима. С тех пор, как прогулка в парке обернулась для него знакомством с сестрой Сулеймана, Хатидже Султан, мысли его теперь жили и дышали лишь ей, снова и снова возвращая его в то чудесное мгновение, когда воин невольно стал пленником её господского взгляда. Стоило ему сомкнуть веки в преддверии непродолжительного сна, и перед внутренним взором тут же рисовались прекрасные карие глаза, отливающие начищенной бронзой, в свете осеннего солнца сверкающие ослепительнее самой яркой звезды. В воспоминаниях оживали аккуратные черты милого молодого лица, обрамлённые завитой гривой платиновых волос, и в охваченном слепым потрясением воображении Ибрагима они изящно изгибались, превращаясь в невесомую улыбку на тонких губах и мягкие морщинки под прищуренными глазами. Но созданный на основе увиденного расплывчатый образ прелестной госпожи оставался чётким только несколько часов, а потом постепенно терял былое очарование и начинал тонуть в забвении. В эти мгновения трепетное сердце Ибрагима наполнялось неистовой жаждой, и он бросался на поиски неуловимого создания, как усталый путник бродит по пустыне в поисках воды, чтобы утолить обезвоживание. Каждый раз, когда он понимал, что облик безупречной Хатидже в его голове начинает растворяться под натиском посторонних мыслей, Ибрагим загорался бездумным и почти диким желанием увидеть её снова. Блуждая по коридорам дворца словно в каком-то липком тумане, он цеплялся страстным взглядом за каждое движение, но слишком редко его похождения заканчивались успехом. Пересекаться с Хатидже ему удавалось лишь иногда, и этого везения определённо не хватало, чтобы наполнить бездонную чашу собственных желаний.       Высокие стены, украшенные пёстрыми, но потускневшими от времени арнаментами, что извлисто протягивались до самого потолка, так хорошо были знакомы Ибрагиму, что он совсем перестал смотреть по сторонам. Скованные непонятным напряжением ноги сами несли его вперёд, а он только глядел прямо перед собой в надежде выхватить из полумрака заискивающих теней желанную сердцу фигуру. Редкие окна, попадающиеся на пути взвинченному воину, пропускали внутрь блеклое сияние стеснительного солнца, что неощутимым, расшитым из бледного золота покрывалом ложилось на упругие плечи Ибрагима и податливо соскальзывало с них, когда он стремительно шагал прочь. Ласковое тепло вездесущих лучей беззастенчиво трогало сосредоточенное лицо воина, отражаясь от прищуренных ореховых глаз и погружая ранние морщины под ними в глубокую тень. По гулкому мраморному полу разбежались дребезжащие под неуловимыми движениями воздуха пятна солнечного света, и лишь иногда их затмивало облачко туманной тьмы, являющее собой пересекающего коридор уверенной поступью Ибрагима. Всевидящие стены, казалось, бесцеремонно разглядывали его своими невидимыми очами и злостно передразнивали каждый его звонкий шаг, наполняясь несмолкаемым эхом, что затаилось где-то под потолком и прожорливо съедало любой новый звук.       Всё окружающее Ибрагима пустынное, безмолвное пространство, чья внимательная тишина разрывалась от равномерного стука каблуков по начищенному мрамору, полностью поглотило его грешные мысли, приправленные горьким привкусом безумного отчаяния. Земля и небо слились для него в одно целое, невесомость в его теле боролась с тяжёлой гравитацией, а недоступные взгляду шорохи и шумы перемешались между собой, превратившись в неразборчивые помехи. Возможно, именно поэтому воин не остановился в преддверии крутого поворота, и в следующее молниеносное мгновение что-то лёгкое влетело в его твёрдое тело, испустив тихий испуганный вздох. Маленький аккуратный носик уткнулся в грудь Ибрагиму, худые плечи упёрлись в область ключиц, содрогнувшись от силы внезапного столкновения. Сам Ибрагим едва устоял на ногах, покачнувшись, и машинально вцепился пальцами в податливые тонкие руки, чтобы удержать того, кто так неосторожно переступил ему дорогу.       — Во имя Аллаха! — вырвалось у него, как только неожиданное препятствие с размаху врезалось в его крепкий стан, вынудив пошатнуться. — Вы не ушиблись?       Опустив обеспокоенный взгляд на трепешущее в его руках хрупкое создание, Ибрагим с трудом сдержал вздох неподдельного изумления, мгновенно сменившийся бесконечным восторгом. До неприличия жадный взор неторопливо скользнул по вьющимся по спине волосам цвета насыщенной корицы, задержался на обнажённой широким декальте белой груди, что вздымалась и опадала в бешеном темпе, выдавая испуг своей хозяйки. Длинные изящные пальцы невольно смяли под собой шелестящий кафтан Ибрагима и с некоторым запозданием разомкнулись, разглаживая шелковистую ткань на сильных плечах неподвижного воина. Подёрнутые пугливой робостью округлённые глаза Хатидже медленно прошлись по коренастой груди Ибрагима, ненадолго застыли на выдневшейся из-под плотного ворота кафтана прямой шее, а затем поднялись выше, наконец встретив ласковый взгляд бея. Госпожа смутилась ещё больше и поспешно отпрянула, лихорадочно поправляя и без того безупречное платье. К лицу прилил бледный румянец, и Ибрагим внутренне возликовал, заметив столь необычную реакцию гордой и всегда сдержанной сестры султана.       — Госпожа, — мягко проворковал воин, с неприметной досадой спуская руки по плечам Хатидже, от чего та вновь неудержимо вздрогнула. Отпустив её, он со всей учтивостью поклонился и беспечно улыбнулся. — Простите мою неуклюжесть. Я Вас не заметил.       — Что Вы, Ибрагим, — поспешно отмахнулась Хатидже, упрямо пряча свой взгляд, кроткий, как у дикой загнанной лани. — Это всё я, я очень торопилась и налетела прямо на Вас. Мне очень стыдно, я такая растяпа...       «Почему она извиняется?»       — Нет причин беспокоиться, моя госпожа, — негромко прервал её многочисленные извинения Ибрагим, почувствовав себя неловко от того, что заставил Хатидже так переживать из-за его оплошности. Меньше всего он ожидал, что госпожа броситься просить у него прощение, да ещё с такой стыдливостью, будто он никто иной, как сам султан. — Вам не за что извиняться. Если честно, я даже рад, что мы столкнулись.       Нечто, похожее на слабый огонёк живого интереса, промелькнуло в утопающих в бескрайнем озере растерянности глазах Хатидже, и она чуть склонила набок свою аккуратную головку. Одна непослушная прядь, выбившаяся из её укладки, изящно соскользнула с ровного лба на бархатную щеку, мгновенно приковав к себе рассеянное внимание Ибрагима.       — Рады? — непонимающе пролепетала Хатидже, нахмурив тонкие брови. — Почему это?       — Потому что каждый день я мечтаю о том, чтобы вновь увидеть Ваш прелестный светлый лик, — с плохо скрытой нежностью прошептал Ибрагим, шагая к госпоже почти вплотную. Она не отошла и даже не смутилась, как это произошло в первый день их встречи. — Вы снитесь мне каждую ночь, едва я закрываю глаза, и Ваш милый облик предстоёт перед взором, сопровождая меня в страну грёз. Вы освещаете мне путь ярче самой луны, греете мне сердце сильнее самого солнца. Вы излучаете божественный свет в этом царстве вечной тьмы и холода, моя госпожа.       Нужные слова потоком полились из глубин восхищённого сердца Ибрагима, так что он особо не задумывался над тем, что говорит, лишь ощущал, как грудь распирает от рвущихся наружу возвышенных чувств. Так долго он ждал возможности признаться Хатидже, что она на самом деле для него значит, и теперь, когда всё было сказано, давящая тяжесть под рёбрами исчезла, позволив ему сделать полноценный вздох. Огромные, словно две маленькие лунки, глаза госпожи расширились ещё больше, в них затеплилось столько благодарности и ответной симпатии, что мрачный коридор вокруг счастливого воина засиял множеством ярких цветов.       — О, Ибрагим, это чудесно, — щемяще улыбнулась она, окончательно отбросив стиснительность и стальные оковы, в которых прежде держала собственные чувства. — Я и подумать не могла, что Вы так много ко мне чувствуете. Ваши слова вдохновили меня.       — Вы осчастливили своего раба, госпожа, — чуть склонил голову Ибрагим, уже не пытаясь бороться с подступающим восторгом. — Я готов говорить о Вас до бесконечности. Так хочется постоянно быть рядом с Вами.       — Что ж, тогда, может быть, пройдёмся до моих покоев? — предложила Хатидже, простирая руку вперёд себя. — Не волнуйтесь, я отослала служанок. Нас никто не увидит.       Безудержная радость затопила Ибрагима и вот-вот бы выплеснулась на свободу, если бы он не наполнил себе, что лучше придержать эмоции до тех пор, пока он не останется наедине с собой. Завлекающая своей простотой и искренностью улыбка Хатидже звала его, пленяя окончательно и бесповоротно, и Ибрагим без сопротивления отдался этому сладкому плену, вычеркнув из головы любые посторонние мысли. Больше всего ему хотелось, чтобы тягучие минуты желанного уединения с объектом всех его страстей и мечтаний длились как можно медленнее, а ещё лучше, не заканчивались вовсе.       Молочный свет половинки луны беспрепятственно разлился по просторному полу господской террасы, запутавшись в волосах Ибрагима паутиной из жидкого серебра. Грозовые тучи, столь продолжительное время державшие в осаде бескрайнее небо, наконец отступили, выпуская из тенистой западни источники природного сияния. Белоснежный мрамор с вкраплениями чёрного обсидиана завораживающе блестел, словно отражал бесчисленные яркие звёзды над головами сидевших на балконе друзей, и издавал умиротворяющий шелест, когда последние оборванные с ветвей листья игриво пробегали по нему, подхваченные порывистым ветром. Необычайное спокойствие поселилось в суетливой душе Ибрагима, ночная прохлада морского воздуха с примесью осенних ароматов пожухлой листвы и сырой почвы мягко проникала в стеснённые лёгкие, наполняя натруженное тело расслабляющим теплом. Как всегда, застывший подле него Сулейман хранил ненапряжное молчание, как будто чувствовал, что другу необходимо побыть в окружении своих беспорядочных раздумий, и Ибрагим в который раз за их неразговорчивый вечер покосился на него с немой признательностью в глазах.       — Нигяр рассказала мне, что ты познакомился с моей сестрой, Хатидже, — нарушил умиротворяющую тишину Сулейман, поймав украдкой брошенный в его сторону взгляд воина. — Как она тебе? Подружились?       — Думаю, да, — осторожно отозвался Ибрагим и поспешил спрятать предательски смущённый взор от всевидящих зорких глаз повелителя. — Хатидже мне нравится. В смысле, как хорошая знакомая.       Сулейман понимающе кивнул, но его губы приютили на себе ту самую выразительную ухмылку, которая совсем не пришлась по душе Ибрагиму. Почему его друг постоянно смотрит на него так, когда речь заходит о женщинах? Повернувшись к султану, воин уже собрался прямо высказать ему свою притензию, да так и застыл с открытым ртом, по случайности метнув взгляд на соседнюю террасу чуть ниже. Там, купаясь в призрачном сиянии луны, сверкая жарче горевших рядом пляшущих свечей, стояла Хатидже, по-прежнему одетая в повседневную одежду. Её острый милый профиль в окантовке серебристого небесного мерцания точно светился изнутри, выделяя глубокие тёмные глаза, устремлённые на шелестевшие вдалеке спящее море. В немигающем взгляде беспокойными рыбками плескалась углублённая задумчивость, из-за чего она даже не чувствовала, что потрясённый взор Ибрагима прямо сейчас беззастенчиво изучал её всю во всех подробностях, от аккуратно покоившихся на мраморных перилах грациозных рук до развевающихся по ветру распущенных волос. Украшения Хатидже уже успела снять, и без них она выглядела ещё более привлекательной, настоящей, раскрепощённой. Всё меньше в ней угадывалась госпожа и всё больше — обычная девушка, со своими чувствами и переживаниями.       Неконтролируемый трепет охваченного благоговением сердца уже не стал для Ибрагима полной неожиданностью, потому что таковой была его обычная реакция при взгляде на Хатидже. В теле возбудилось множество различных ощущений, от физических и знобяще приятных до душевных и от того не менее важных, но и к этому воин постепенно привыкал. Однако в этот момент, когда его страстные глаза отыскали среди ночной тьмы фигуру госпожи, неизменно прекрасную и скромную, нечто новое и до селе неведомое вспыхнуло в его груди, распространилось по всему его внутреннему миру и мощным импульсом выбралось наружу. Впервые в его взгляде появилось это едва уловимое выражение, при этом невероятно тёплое и значимое, если постараться его распознать. Впервые Ибрагим смотрел на свою госпожу не просто с нежностью и щемящей лаской, с неподдельным восхищением и обожанием, а с любовью, робкой и сдержанной. Её маленький огонёк только зародился в пламенном сердце воина, но с тех пор продолжал неумолимо расти, превращаясь в настоящее неистовое пламя.       Неподвижная голова Хатидже резко дёрнулась, заставив Ибрагима изумлённо моргнуть, и затем, к его неописуемому разочарованию, госпожа отошла от балкона и вскоре скрылась с глаз. Видимо, она вернулась в свои покои, чтобы наконец отойти ко сну, и неудовлетворённое в полной мере желание Ибрагима больно обожгло его изнутри, вынудив раздосадованно вздохнуть. Он уже решил отвернуться от чужой террасы и перестать глазеть, пока никто не увидел, но вдруг приметил новое движение в глубине балкона, возбудившее в нём угасшее любопытство. Чёткая тень легла на мраморный пол, ветер донёс равномерные переступания каблуков, и вот из-под плотной вуали томного мрака выбрался силуэт другой женщины, гораздо более статный и гордый. С такого расстояния Ибрагим не сумел различить цвет её платья, казавшийся одинаково чёрным в объятиях ночной темноты, но распознал надменное вздёрнутую линию шеи и подбородка, броско смотрящие сверху вниз ледяные глаза такого же цвета, как у Хатидже, но на тон темнее. Это сдержанное высокомерие было воину отлично знакомо, поэтому он без особого труда узнал в величественной женщине госпожу, с которой разговаривал в первый день. Прищурившись, он чуть наклонился вперёд, чтобы получше рассмотреть таинственную незнакомку, и не удержался от раздражённого фырканья, прочитав в её равнодушном взгляде откровенную спесивость.       — Кто это? — не выдержав, спросил Ибрагим у Сулеймана, постаравшись скрыть сквозившее в голосе пренебрежение. Было в этой госпоже что-то отталкивающее и даже немного пугающее.       Полуприкрытые глаза повелителя переметнулись на соседнюю террасу, и в его мягком взгляде затеплилась неожиданная нежность.       — Айше Хавса Султан, или, как её принято здесь называть, Валиде Султан. Это моя мать. Моя и Хатидже.       — Твоя... Мать? — удивился Ибрагим и немедленно отвёл взгляд от женщины, поразившись собственным недобрым о ней мыслям. Как он мог думать такое о матери своего друга и повелителя? — Но... Почему она здесь?       — Валиде управляет моим гаремом, — будничным тоном пояснил Сулейман, словно бы речь шла о каких-то повседневных проблемах. — Таким образом мы разделяем власть: она устанавливает в гареме мою справедливую волю, в то время как я забочусь о государстве. — Голубые глаза Сулеймана затуманились пеленой приятных воспоминаний. — Айше Хавса вырастила нас с Хатидже и воспитывала нас практически в одиночку, пока наш отец был занят делами империи. Во многом благодаря ей я стал таким, каким стал. В благодарность за то, что она сделала для нас, мы с Хатидже зовём её Мать-Львица. Это как нельзя лучше отражает её стойкий характер и суровый, но по-настоящему добрый и заботливый нрав.       Ибрагим снова посмотрел на застывшую у края балкона Валиде и постарался представить её молодой и полной сил, без глубоких морщин, что теперь избороздили её когда-то красивое и милое лицо. Сверкающие, как у хищника в засаде, глаза внезапно уставились прямо на воина, и тот в ту же секунду позорно отвернулся, постаравшись напустить на себя самый беззаботный и развязный вид. Пристальный взгляд Матери-Львицы, казалось, прожигал его насквозь и видел абсолютно всё, что творилось в голове у Ибрагима, включая вызывающие размышление о ней и об успехе его миссии, которая при столь тщательном наблюдении со стороны могла закончиться полным провалом.