Разлучённые

      Никогда ещё тесные стены дворца, испещрённые бледными полосами заглядывавшей внутрь далёкой луны не внушали Ибрагиму такое стойкое ощущение собственной неприкосновенности и небывалой свободы. Мерно потрескивающие вокруг него трепещущие факелы приветливо освещали ему путь в непроглядном сумраке пустынных коридоров, податливо изгибаясь под натиском гуляющего повсюду неуловимого сквозняка. Казалось, жаркое пламя, зажатое в тисках чёрных канделябров, стремилось дотянуться до единственного существа, способного излучать тепло наравне с ними, и лизнуть его обжигающими языками. Пугливые тени стремительно разбегались прочь от сверкающих серебряных нитей, распущенных равнодушной луной, и тут же безнадёжно путались среди огненных всполохов пляшущих по высоким стенам искр. Благодаря щедрому свету, который дарили окружающие факелы, Ибрагиму было так же ясно видно распростёртую перед ним дорогу, как и в солнечный полдень, когда резвые лучи отражались от мозаичных окон, падая на мраморный пол тусклой радугой.       После получения потрясающей новости о том, что он назначен Хранителем покоев, воин не мог окончательно поверить в улыбнувшуюся ему удачу. Столько времени он ломал голову над тем, как завоевать доверие Сулеймана, и был готов ради этого на любые подвиги и действия, но судьба всё решила за него, приподнеся ему столь неожиданный сюрприз. Теперь Сулейман приблизил Ибрагима к себе настолько, насколько ещё никого не подпускал, доверил ему свою жизнь, самое ценное и неприкосновенное, что только может быть в империи. Задача бея упростилась на несколько шагов, больше ему нет необходимости продумывать сложные планы и ломать голову над способами заполучить беспрекословную верность Сулеймана. Всё, что остаётся сделать, — это выбрать подходящий момент, чтобы нанести решающий удар, который положит конец этой затянувшейся вражде между двумя Династиями. Если бы Нуриман сейчас оказалась рядом с Ибрагимом и услышала про ошеломительное решение повелителя, её радость не знала бы предела, ведь она жаждала победы и успеха больше самого Ибрагима. И лишь теперь, поражённый этой внезапной мыслью, воин по-настоящему осознал, что вместе с тем, как он поднялся на ступень выше по карьерной лестнице, в нём изменилось кое-что ещё. Внезапно успешное выполнение шпионской миссии представилось ему чуть менее значительным, чем в самом начале их с Нуриман путешествия. Вместо опьяняющих раздумий о невероятном визении, что позволит покончить со всем раз и навсегда, Ибрагима одолевали гораздо более приятные и обнадёживающие мысли о том, что его давнее желание найти своё место под сводами султанского дворца начало сбываться. У него появилось множество новых друзей, людей, которые ему небезразличны, которым он может дарить заботу, внимание и любовь. Они доверяли ему так искренне и горячо, что Ибрагим просто не сумел без внутреннего трепета подумать о разочаровании и обиде в их глазах, когда они поймут, что всё это было ложью, притворством.       Неутешительные раздумья слишком сильно затянули Ибрагима в тёмную бездну беспорядочных чувств, и в сердце у него проснулась заснувшая на время бесконтрольная тревога, разом разрушив обманчивую пелену спасительной безмятежности. Умиротворение, поселившееся в груди воина после того, как Сулейман оказал ему невиданную честь, сделав своим близким соратником, испарилось так же бесследно, как утренняя заря исчезает под гнётом распалившегося солнца. Плотный занавес нерушимой тишины, окружавший Ибрагима, внезапно спал, обнажив скрытую прежде нестройную гармонию дворцовых звуков, от далёких шагов где-то этажом ниже до едва слышных голосов. Весь этот предсумрачный шум был очень хорошо знаком Ибрагиму, и всё же он не сдержал недовольный вздох, когда понял, что желанное спокойствие наедине со своей скромной радостью безнадёжно потеряно. Замерев по направлению к одной из центральных террас дворца, воин неопределённое количество времени просто стоял, прислушиваясь к окрестной суете, которая, казалось, не утихала даже тогда, когда наступала глубокая ночь. Неожиданно для него самого чуткий слух Ибрагима поймал иную чистоту, гораздо более призрачную, чем привычные неразборчивые разговоры или перестук чужих каблуков, но вместе с тем настолько ясную, что воину потребовалось только подойти ближе, чтобы распознать незнакомый звук.       Навострённых ушей коснулся первый нежный перелив натянутых струн, по которым, точно поглаживая шелковистый мех кошки, прошёлся чей-то умелый смычок. Едва Ибрагим схватил эту неизвестную ноту, и вся утопающая во мраке тайна предстала перед ним как на ладони, потому что мелодия, будто по неведомому пожеланию, начала литься открыто, безостановочно. Всё новые аккорды и гармонии возникали из набора прежде неясных звуков и складывались в неповторимую музыку, что плавно возвышалась к усыпанному звёздами небу, разбегаясь по горизонту импульсами нежности и восторга, и так же аккуратно опускалась обратно к земле, растворяясь в отголосках звонкого эха. Потрясённо застыв на месте, Ибрагим самозабвенно слушал эту прекрасную песню, исполненную неизвестной рукой, но ещё больше его потрясло то, что он безошибочно узнал инструмент, способный издавать столь чудесные мелодии. Оказалось достаточно лишь нескольких завываний хрупких податливых струн, чтобы он окончательно убедился, что слышит прекрасную, мягкую скрипку. Будучи беем при дворе Тахмаспа, Ибрагим часто играл на своей собственной скрипке и теперь остро пожалел, что оставил её дома. Чужая игра невольно возбудила в нём скорбную тоску по оставленной родной стране и волшебным вечерам, когда он мог взять в руки любимый инструмент и излить душу всем, кто захочет его услышать. Но воин даже не знал, что в Топкапы живёт человек, управляющийся со скрипкой ничуть не хуже, а может, и лучше него, и от осознания этой так вовремя представшей перед ним истины ему захотелось немедленно пуститься на поиски загадочного музыканта, кем бы он ни был. Стройные протяжные ноты сменяли одна другую, складываясь в душевный зов к самому сердцу, так что Ибрагим не испытывал трудностей, пока следовал в сторону мелодии, чувствуя неукротимое притяжение. Потоки душевной музыки подхватили его и стремительно понесли к своему невидимому создателю, и, очутившись у порога заветной террасы, Ибрагим даже не запыхался, хотя сердце колотилось с неистовой силой, порой заглушая тягучую песню скрипки.       Сделав глубокий, чуть рваный вздох, воин осторожно ступил на мраморный пол балкона, из плотного кольца живых теней выбираясь на залитую матовым лунным светом террасу. Его предвкушающий взгляд одновременно нетерпеливо и испуганно скользнул по чей-то высокой статной фигуре, по светло-зелёному платью в обтяг, что подчёркивало изгибы безупречного женского тела, и задержался на собранных в высокий пучок тёмных волосах. Тонкие жилистые руки, обладающие юным изяществом, приютили в себе начищенную до блеска скрипку, неподвижные лунные блики заискивающе отражались от лаковой поверхности её деревянного корпуса, запутываясь в напряжённых струнах. Зажатый в длинных пальцах смычок мастерски извлекал музыку, с властной мягкостью касаясь звенящих стальных нитей, и Ибрагим охотно залюбовался отточенными движением ведущей руки, жадно ловя каждый её бережный взмах, от которого рождались новые звуки. Пересилив непрошенное волнение, воин осмелился подойти ближе, и в груди у него что-то поражённо оборвалось, когда он узнал в обладателе чудесной скрипки саму Валиде Султан.       На смену непроизвольному замешательству, которое являлось реакцией на столь неожиданное зрелище, почти мгновенно пришло слепое восхищение, подстрекавшее Ибрагима пристально смотреть на играющую госпожу и беззаветно любоваться её мастерством. Кто бы мог подумать, что Мать-Львица имеет такой высокий талант, да к тому же, сближающий её с Ибрагимом! Неужели судьба наконец-то оказалась на стороне воина, подарив ему возможность найти у себя с госпожой нечто общее, что позволит им понять друг друга?       Свободно льющаяся мелодия внезапно умолкла, как если бы кто-то зверски оборвал поющие струны, лишив их чистого голоса. Ибрагим мгновенно очнулся от охватившего его благоговения и тут же напрягся, почувствовав на себе чужой пронзительный взгляд, полный откровенной неприязни. Валиде уже перестала играть и теперь стояла повёрнутой лицом к Ибрагиму, её горевшие бронзовыми огнями глаза излучали неприкрытую враждебность, напоминая жадные до свежей крови очи опьянённого азартом охоты хищника. В который раз по спине воина пробежал предательский холодок, сковывая плечи и грудь ледяными когтями неуместного трепета, от чего дыхание застопорилось, став редким и тихим. Он так и не научился невозмутимо сносить этот испытующий взгляд, и, хотя снаружи Ибрагим выглядел абсолютно невозмутимым, внутри у него бушевала неистовая буря.       — Это было чудесно, госпожа, — на одном дыхании выпалил растерянный воин, отвесив Валиде приветственный поклон.       Вопреки его ожиданиям, испепеляющий взор женщины нисколько не смягчился, ни намёка на призрачное дружелюбие или хотя бы лояльность не промелькнуло в её неприступных глазах. Напряжённые руки, на которых проступили бледные извилины голубоватых вен, крепко сжимали пальцами скрипку и смычок, губы сомкнулись в тонкую линию, словно госпожа удерживала себя от того, чтобы заговорить.       — Что тебе нужно? — с отталкивающей угрозой в хриплом голосе процедила Валиде, сведя редкие брови к переносице.       — Я услышал Вашу прекрасную музыку, — бесстрастно ответил Ибрагим, постаравшись выдавить из себя беспечную улыбку. — Я ведь тоже умею играть на скрипке, как и Вы, госпожа. Ваше мастерство меня покорило.       — Оставь эту лесть, — пренебрежительно фыркнула Валиде, демонстративно отвернувшись и прикрыв сверкающие надменностью глаза. Потом покосилась на Ибрагима, словно проверяя, по-прежнему ли он обращает на неё внимание, и с неподдельным презрением бросила: — Что насчёт твоего умения играть, я склонна в этом сомневаться. Рабам вроде тебя подобная роскошь не доступна.       Жаркое возмущение до краёв затопило разум Ибрагима, ударив в голову резким приливом крови к лицу и вытеснив прежние возвышенные чувства, во власти которых он так самонадеянно позабыл о том, что разговаривает с госпожой. Обидные слова Валиде уязвили его до глубины души, растоптанная в прах гордость затребовала неминуемой мести, но благоразумие всё-таки взяло верх. Глубоко вздохнув, Ибрагим усилием воли усмирил поднявшийся из недр его обманутого существа слепой гнев и смело шагнул навстречу Валиде, с потаённым торжеством заметив, как она напряглась.       — Если не верите, позвольте Ваш инструмент, и я докажу, что Вы ошибаетесь, — решительно заявил воин, протягивая руку в скрипке женщины. Терпение затрещало по швам, однако он не позволил себе отступить, получив возможность продемонстрировать этой высокомерной госпоже, чего он стоит.       — Руки прочь! — взвилась Валиде, вдруг разом растеряв своё обычное хладнокровие. Но спустя миг она уже усмирила вспышку внезапной ярости, хотя её взгляд остался таким же недоверчивым и предвзятым, словно она смотрела на что-то, не достойное её бесценного внимания. — Мне ничего от тебя не надо. Оставь меня и забудь сюда дорогу. Я не желаю тебя видеть.       — Почему Вы так враждебны со мной? — не выдержал Ибрагим, ощутив на месте глубоко задетого самолюбия всплеск безысходного отчаяния. Накопившееся негодование вырвалось на свободу, как только почувствовало слабость в мощной стене здравого разума, отделявшего воина от решающего шага. — Я только пытаюсь стать Вам другом и верным защитником, а Вы не даёте мне даже шанса! В чём причина?       — Ты не слышал меня? — резко стрельнула глазами в его сторону Валиде, метая молнии пропитанным ненавистью взором. — Уходи, немедленно!       На одно сумасшедшее мгновение Ибрагим хотел поддаться первому порыву и возразить дерзкому заявлению госпожи, но быстро отбросил эту затею, распознав в её непокорном взгляде настоящий вызов. Что ж, если Мать-Львица решила вступить с ним в войну, он не позволит ей долго упиваться своей маленькой победой. Каких бы жертв не потребовала от него эта жестокая борьба, Ибрагим не собирался сдаваться и молча поклялся себе, что сделает всё возможное, чтобы убедить Валиде в собственной значимости. Резко развернувшись спиной к прожигающей его насквозь немигающим взором женщине, воин неторопливо, нарочно растягивая каждый миг мнимого торжества, покинул террасу и подавил неуместное желание обернуться. Валиде явно задалась целью избавиться от него или сделать так, чтобы другие обитатели дворца перестали ему доверять. Но в эту игру могут играть двое.       Завлекающая своим статным величием ночь, окутанная в плотный плащ из блестящего чёрного бархата, вновь опустилась на бескрайние владения Стамбула, погружая в беспросветную тьму Топкапы и прилежащие к нему окрестности парка. Сурово нахмурившиеся тучи угрожающе наползли на бездонное небо, скрыв ровно обрезанный диск половинки луны и лишив спящего мира её заботливого сияния, что могло разогнать густые тени. Призрачные силуэты, навеянные игрой усталого воображения, стыдливо прятались по углам утонувшего в звенящей тишине дворца и оттуда продолжали с невинным любопытством подглядывать за неспящими, словно хорошо замаскированные доносщики. Этой беззвёздной ночью, которая теперь полноправно завладела всем миром, утягивая его в омут стальной безмятежности и густого забытья, двое никак не могли найти желанный покой и ещё ни разу не сомкнули глаз, хотя время приближалось к полуночи.       Раскалённые цепи железной тревоги тесно сковали животрепещущее сердце Ибрагима, что набивало сладостную трель во власти возбуждающего предвкушения. Ни томная обитель пленительного сумрака, ни отголоски немой, обманчиво безмолвной тишины не пробуждали в его охваченной смутным волнением душе ни капли страха, словно он давно привык находиться под прицелом вездесущей тьмы, в полном одиночестве. Мраморная колонна обжигала напряжённую спину неприятным ознобом, который беззастенчиво подбирался к беззащитному телу сквозь роскошную ткань повседневного кафтана, ноги намертво приклеились к полу, опасаясь издать неверный звук, способный положить конец этой тайной вылазке. Заполненный неподвижной темнотой пустой коридор едва ли освещался несколькими факелами, чьё гаснущее пламя полыхало в отражении белых стен огненными волнами, так что казалось, словно откуда-то в помещение проник окрылённый ветер. Каждое незначительное движение, промелькнувшее в глубине нетронутого лишним шумом коридора, воспринималось нетерпеливым Ибрагимом как появление долгожданного компаньона, способного рассеять плотную завесу хитрых теней своим мнимым присутствием. Его трепетные ожидания длились уже довольно долго, но воин был готов ждать столько, сколько потребуется, чтобы насладиться очередной сладкой ночью, не идущей ни в какое сравнение с его самыми смелыми и доверчивыми мечтами.       Вот издали послышался знакомый невесомый гул чьих-то осторожных шагов, будто их обладатель прятался от чего-то и не хотел быть замеченным, и Ибрагим весь встрепенулся, почувствовав, как сердце забилось за решёткой рёбер с неистовой силой. С надеждой, граничащей с бесконтрольным восторгом, он вгляделся в тускло освещённую факелами даль пустынного коридора, поддавшись в сторону приближающегося звука и едва удерживая себя на месте, и боялся даже моргнуть. Пропитанный частичками чужого дыхания воздух вокруг воина раскалился до предела, потревоженный его прерывистыми вздохами, и затрещал от повисшего в нём напряжения, точно в преддверии опасной грозы. Наконец хрупкое терпение Ибрагима вознаградилось, когда из-за угла, мягко ступая по гладкой поверхности начищенного мрамора и излучая какой-то неуловимый внутренний свет, выступила до дрожи знакомая аккуратная фигура с характерным господским разворотом острых плечей и гордой осанкой. Чем ближе стройный силуэт подбирался к застывшему в немом восхищении Ибрагиму, тем яснее проступали в мерцании искусственного огня чёткие, плавные изгибы изящного женского стана, обнажённая умеренным декольте бледная грудь, прилежно уложенные локоны тёмных волос. Из-под мощного крыла непроглядного мрака выбрались неизменно внимательные, поддёрнутые очаровательной нежностью карие глаза, смотревшие так ясно и открыто, что могли бы заполнить потусторонним сиянием весь коридор лучше любой свечи.       — Госпожа, — с откровенной лаской в чуть дребезжащем голосе проворковал Ибрагим, с небывалым удовольствием склоняясь перед Хатидже Султан. — Вы пришли.       Сомкнутые в извилистую тонкую нить гладкие губы Хатидже тронула незабвенная робкая улыбка, и она смело подступила к Ибрагиму, подняв на него чудесный мягкий взгляд. Внутри воина всё безнадёжно замерло, и с минуту он просто смотрел на неповторимое создание природы, в который раз поражаясь её чистой безупречности, а колкие удары головокружительной страсти уже постепенно овладевали его податливым разумом, лишая воли.       — Я же тебе говорила, Ибрагим, — бархатно усмехнулась сестра султана, умиляясь бережному поклону безропотного бея. Приблизившись к нему почти вплотную, она невесомо коснулась пальцами его подбородка, поднимая ему голову, и улыбнулась чуть шире, встретившись с его затуманенным непреодолимыми чарами взглядом. — Не нужно звать меня госпожой, пока мы здесь. Эта ночь принадлежит лишь нам двоим, и я хочу, чтобы мы провели её, как равные друг другу.       — Я всё никак не привыкну, — испытав прилив жаркого смущения, признался Ибрагим, послушно выпрямляясь. — Несмотря на то, что эта ночь далеко не первая у нас с тобой. Порой мне кажется, что ты забываешь вырваться из образа властной госпожи.       — Мне всё труднее даётся это перевоплощение, — негромко вздохнула Хатидже, и её мерцающие во тьме глаза скрыла пелена неясной тревоги. Приветливая улыбка померкла, затемнив её лучистый лик туманными облаками потаённого страха. — С каждым днём я становлюсь всё более подозрительной и пугливой, вынужденной держать маску равнодушия. Боюсь, я не смогу притворяться слишком долго.       — Думаешь, кто-то что-нибудь заподозрил? — затаив дыхание спросил Ибрагим, решив больше не ходить вокруг да около. Если ночные встречи представляют для Хатидже сложность, он не собирался и дальше мучить её тем, что ей не по силам. В конце концов, идея тайных свиданий под покровом темноты принадлежала именно ему, а Хатидже согласилась, не задумываясь, потому что испытывала ответные чувства.       С тех пор, как госпожа и воин открыто признались друг другу в своей взаимной любви, их жизнь превратилась в постоянные прятки от посторонних глаз и унизительное притворство, поскольку это была единственная возможная мера, чтобы сохранить в тайне незаконное увлечение молодых людей. Для Хатидже необходимость признаться во всём своей матери или брату представлялась просто непостижимым позором, поэтому Ибрагим предложил на время сделать вид, будто между ними ничего нет. Но в глубине души он прекрасно понимал, что они не сумеют избегать других обителей Топкапы вечно, и когда-нибудь правда всё равно выйдет наружу, что бы это ни значило.       Устало опустив голову, Хатидже отвернулась от Ибрагима, обхватив нежными руками свои хрупкие плечи, и вся вдруг сжалась, показавшись воину как никогда уязвимой и маленькой. Его сердце болезненно защемило от сострадания к молодой госпоже, прежде ему не доводилось наблюдать в ней такую надломленность, так не свойственную её горделивому нраву.       — Не знаю, Ибрагим, — потерянно пролепетала Хатидже, и в её чудесном голосе просквозили отголоски неукротимого отчаяния. — Мы не можем прятаться до бесконечности. Но мне так страшно говорить об этом! Что, если нас обвинят в незаконных отношениях, и меня отправят в ссылку, а тебя казнят?       — Этого не случится, — уверенно заявил Ибрагим, обойдя дрожащую от нахлынувших переживаний госпожу и мягко сжав руками её напряжённые плечи. — Давай расскажем Сулейману, он точно поймёт. Он никогда не поступит так со своей сестрой и преданным другом, поверь мне.       — Ты в самом деле так считаешь? — неприметно всхлипнула Хатидже, поднимая на воина преисполненный боязливой надежды взгляд. — А как же Валиде? Вдруг она не одобрит наши чувства?       — Нам не нужно чужое одобрение, Хатидже, — покачал головой Ибрагим и мягко привлёк изящную госпожу к себе, соприкоснувшись с её грациозным станом. — Наша любовь истинна, потому что этого хотят наши сердца. Любовь не подчиняется законам, ей невозможно указывать. Пока во мне живёт желание быть с тобой, я готов на всё, что приподнесёт нам судьба.       Омрачённое беспокойством лицо Хатидже снова приютило на себе нежную улыбку, и она потянулась к Ибрагиму в ответ, податливо прильнув к его сильному телу. Их влюблённые взгляды встретились, и затем Ибрагим склонился над госпожой и прижался губами к её упругим губам, увлекая её в страстный поцелуй. Хатидже не сопротивлялась и с большим рвением впилась в губы воина, так что он даже отклонился от неожиданности, но не разомкнул объятий, ни на миг не упуская того терпкого вкуса, что он ощущал каждый раз, когда целовал госпожу. Голова закружилась от переизбытка возвышенных эмоций, сердца возбуждённых общей страстью возлюбленных забились в унисон, толкаясь в чужую грудь напротив, словно стремясь прорваться за трепещущие в поверхностном дыхании рёбра. Весь мир съёжился до крохотных размеров и сошёлся на одной лишь Хатидже, Ибрагиму не хотелось думать ни о чём другом, кроме неё, он мечтал видеть только её глаза и слышать её поверхностные вздохи, с которыми она углубляла их продолжительный поцелуй. Светлый разум Ибрагима окончательно отключился, поддаваясь искушающему опьянению, и на несколько замечательных мгновений он перестал чувствовать что-либо, кроме тёплых ладоней госпожи на своих плечах.       Завороженно глядя вслед уходящей Хатидже, Ибрагим тоскливо вздохнул, ощутив привычное сопротивление страждущего сердца, не желавшего отпускать объект своей безоговорочной привязанности. Но они провели вместе не один час, и наступила пора расстаться, как всегда бывало после неопределённого количества времени, которое они коротали рядом друг с другом. Редко выплывающая из-за хмурых туч тусклая луна на миг осветила серебряной вспышкой вновь опустевший коридор, и Ибрагим разочарованно сник, когда не обнаружил впереди ни следа от исчезнувшей Хатидже, словно её присутствие было лишь жестоким наваждением его фантазий. Ему следовало вернуться в свои покои, ибо пост Хранителя требовал от него всегда находиться подле апартаментов повелителя, но воин не мог заставить себя сдвинуться с места. Ему всё чудилось, будто невесомый дух только что ушедшей Хатидже по-прежнему парил где-то возле него, распространяя по воздуху свой неповторимый аромат, так что Ибрагим не торопился покидать место тайной встречи, чтобы подольше насладиться остатками преданной любви госпожи. Их ночное свидание мгновение назад подошло к концу, а он уже чувствовал, что невыносимо скучает.       — Я знала, что тебе нельзя доверять, — внезапно прозвучал за его спиной пропитанный ледяной яростью голос, среди воцарившейся тишины прозвучавший резче громового раската. Стремительно обернувшись, Ибрагим обескураженно уставился на вынырнувшую из объятия теней Валиде Султан, чьи обрамлённые гневом глаза неистово блестели наподобие двух неукротимых свечей. — Вот, чем занимается Хранитель покоев посреди ночи, когда должен быть на своём посту?       — Госпожа? — изумлённо воскликнул Ибрагим, не сумев совладать с накатившим на него страхом. Как много она успела увидеть? Что ей удалось услышать? Долго ли она здесь стоит? — Что... Что Вы здесь делаете?       — Кажется, это мне следует задать подобный вопрос! — резко бросила Валиде, в один широкий шаг сократив расстояние между ней и растерянным воином. На дне её сурового взгляда плескалось холодное торжество. — Что ты здесь забыл, да ещё и вместе с моей дочерью? Как понимать такое унижение?       — Это не то, что Вы подумали, госпожа, — как можно более невозмутимым тоном выдавил Ибрагим, лихорадочно соображая. Необходимо было отыскать какую-нибудь лазейку, чтобы спасти Хатидже от несправедливого гнева её матери. Не может же Валиде знать всё!       Однако в прямо брошенном сверху вниз взоре пышущей яростью госпожи не промелькнуло ни малейшего сомнения, в нём только сильнее укрепился расчётливый гнев, из-за чего по хребту Ибрагима прогулялся цепкий кусачий мороз панической тревоги. На один страшный миг он подумал, что всё потеряно: их тайна раскрыта, Валиде доложит обо всём Сулейману и худшие опасения Хатидже сбудутся. Ему пришлось призвать на подмогу всю имеющуюся у него силу воли, чтобы не отвести глаза.       — Ты думаешь, я настолько глупа? — презрительно фыркнула Валиде, насмешливо прищурившись. — Почти каждую ночь Хатидже покидает покои под предлогом, что ей не здоровится, и возвращается только под утро, а ты беспордонно пожираешь её глазами, как только видишь! Да как ты смеешь вести себя с госпожой подобным образом?!       — Наши чувства истины и взаимны, — твёрдо возразил Ибрагим, уже начиная терять самообладание. Негодование так и рвалось наружу, подстрекая прямо высказать Валиде всё, что он думает о её недостойной слежке. — Выслушайте меня, и я всё объясню...       — Не утруждайся, — властно отрезала госпожа, надменно вздёрнув голову, а затем шагнула к воину вплотную, едва не коснувшись его тела. Ибрагим в смятении отступил, чувствуя себя неуютно под прицелом этого испепеляющего взгляда. — Запомни, ещё хоть раз я увижу тебя рядом с Хатидже, и ты пожалеешь, что оказался здесь. Я позабочусь о том, чтобы ты вылетел отсюда и навсегда забыл дорогу в наш дворец! Пока что я смолчу об этом позоре, но не надейся, что я спущу тебе с рук подобное оскорбление. Не приближайся к моей дочери!       Не успел Ибрагим и слова вымолвить в ответ, как Валиде сошла с места и стремительно проскачила мимо, обдав его потоками трескучего воздуха, потревоженного движением её платья. Было слышно, как громко и неприкрыто стучат удаляющиеся каблуки, сопровождаемые тяжёлым шелестом богатого атласа, но Ибрагим не посмотрел ей вслед, даже не обернулся, чтобы убедиться, что она действительно ушла. Его душил непримиримый гнев, сердце воспылало огнём жажды мести, а в груди сделалось жарко, как в охваченном необъятным жадным пламенем лесу. Пока Валиде так враждебно настроена против него, не будет ему покоя во дворце. С этим определённо пора что-то решить, и чем скорее, тем лучше.