Разлучённые

      Мощные струи проливного дождя камнем сыпались с отяжелевшего от завесы грозовых туч неба, разбавляя мрачную серость горизонта белыми всполохами стремительных капель. По всей длине покрытого беспросветным туманом небосвода протянулась неприступная стена пестревших изнутри чернотой облаков, чьи некогда белоснежные кудри теперь налились свинцовой синевой, напоминая грозные щиты организовавших блокаду воинов. Мир вокруг погрузился в раннюю темноту, несмотря на то, что день только начал клониться к закату, казалось, уже настала слепая ночь, необычайно пугающая и бездонная, словно таинственная глубина бушующего океана. Везде, куда ни брось взгляд, простиралась непроглядная тьма, её обтянутое липкой паутиной безмолвия пространство стояло совершенно неподвижным, ни единой юркой тени не промелькнуло в его тягучей черноте, от чего создавалось впечатление, что всё вокруг неотвратимо оцепенело. От промокшей земли плавно поднимался в напряжённый воздух призрачный туман, окутывая невидимые цветы и подножия величественных деревьев дымовой завесой, и над усеянными многочисленными лужами тропами невесомо парила пыльная морось, сотканная из разбившихся вдребезги о твёрдую почву капель. Ритмичный перестук падающей воды был слышен повсюду, привычная примирительная тишина приближающейся ночи бесследно испарилась вместе с остатками дневного тепла.       Ледяные брызги иногда успевали долететь до замершего у края террасы Ибрагима, с отрывистым звуком ударяясь о мраморные перила балкона и распадаясь на бесчисленное количество мелких прозрачных осколков, таких же мягких и податливых, как и дождевая вода. Отливающий перламутровой лазурью мокрый мрамор робко поблёскивал при свете долговечных факелов, чей постанывающий треск за непробиваемой стеной несмолкаемого ливня совсем пропал, задушенный вмешательством постороннего звука. Кафтан на груди Ибрагима покрылся зеркальными бусинками небесной влаги, которая не торопилась оседать на богатой ткани, впитываясь в позолоченную отделку, из-за чего могло почудиться, что охваченный собственными угнетающими мыслями воин сам соткан из хрупких дождевых нитей. Неприятный озноб уже постепенно подбирался к телу Ибрагима, когда приютившиеся на одежде капли теряли свою выпуклую форму, превращаясь в тёмное пятно, однако он точно не замечал этих неудобств и продолжал неизменно стоять на своём негласном посту, оттягивая момент истины. Здесь, под прицелом беспощадного дождя, у него появилась возможность отдалиться от надоедливой суеты внешнего мира, и никто не пытался залезть ему в душу вопреки всем его внутренним ограничениям и постановкам личных границ. Ибрагим знал: стоит ему войти за пределы стен Топкапы, и всеобщая предпраздничная атмосфера захватит его с головой без шансов на спасение. Он уже не сможет уйти, чтобы уединиться со своим ворохом беспорядочных сомнений, населяющих теперь все его мысли, а неуместное для него веселье станет его тюрьмой на всё то время, что он проведёт бок о бок с Сулейманом, потому что просто не может оставить его одного. Необходимость делить непонятную радость и притворяться, что испытывает те же чувства, совершенно не нравилась Ибрагиму, однако признаться кому-либо в своих предположениях он не посмел. Да и кому, если никто, кроме него, не способен понять, откуда у него возникли подобные подозрения?       Этим утром Нигяр лично поведала ему, что Валиде намерена устроить для Сулеймана небольшой праздник сегодняшним вечером, дабы отвлечь его от бесконечных забот и позволить ему немного отдохнуть и расслабиться. Развлечение должны были подготовить избранные госпожой наложницы, исполнив безупречно поставленный танец, а на Ибрагиме лежала ответственность лишь за то, чтобы организовать покои повелителя в самом наилучшем виде для предстоящего веселья. Служанки и евнухи отточенно и быстро выполнили все указания воина, так что апартаменты сверкали чистотой и порядком через довольно короткое время, благодаря чему он освободился задолго до наступления заката. И лишь одна ошеломляющая новость не давала Ибрагиму покоя, мешая в полной мере разделить всеобщее предвкушение беззаботного вечера: среди наложниц, выбранных Валиде для постановки танца, оказалась и Нуриман, а это означало, что напарница не упустит такой лёгкой возможности прибрать внимание Сулеймана к своим рукам. Слишком хорошо Ибрагим знал заманчивое обаяние и очаровательную хитрость своей подруги и даже не сомневался, что Сулейман попадётся в её сети сразу же, как только увидит, с каким прирождённым изяществом она будет двигаться в такт зажигательной музыке. Однажды воину уже приходилось видеть танец Нуриман, и ничего лучше того памятного выступления, открывшего ей дорогу в покои Тахмаспа, он не встречал до сих пор.       Даже стоя на господской террасе, Ибрагим уловил происходящее за дверями покоев движение и безошибочно догадался, что праздник вот-вот начнётся. Тихо вздохнув, он нехотя покинул единственное более-менее безмятежное место во дворце, пусть и омрачённое монотонным пением дождя, и змеёй проскользнул внутрь покоев, надеясь остаться незамеченным. Но проницательный взгляд Сулеймана мгновенно обнаружил его, как только воин переступил порог, отделявший его от бушующего внешнего мира, и больше не упускал до тех пор, пока Ибрагим не подошёл достаточно близко, пересекая пустынные апартаменты широким шагом.       Восседавший на троне в величественном ожидании повелитель смерил подоспевшего Хранителя покоев оценивающим взором, как всегда с особенным вниманием окинув глазами его заученный до автоматизма поклон. Неторопливо выпрямившись, Ибрагим молча занял своё место рядом с троном Сулеймана, как тот того и пожелал, выразив ему своё желание коротким кивком. Конечно, воин всё ещё не до конца понимал, для чего ему находиться возле друга в момент праздника в его честь, но на предложение выйти и оставить его наедине повелитель наотрез ответил отказом, сославшись на то, что это входит в его обязанности, предписанные статусом Хранителя покоев.       В объятые мягким огненным светом от зажённых свечей апартаменты бесшумно проскользнули наложницы-музыканты, и затем раздались первые протяжные звуки танцевальной мелодии, приласкав слух Ибрагима переливчатыми трелями арфы. Одновременно с этим в покоях, словно бы из ниоткуда, появилось несколько рабынь, все в красочных и мерцающих платьях, по-своему очертивающих их разнообразные фигуры. Дыхание у Ибрагима невольно перехватило от потрясения, настолько яркими и притягивающими взгляд выглядели эти утончённые девушки, явно подготовленные для того, чтобы бороться за бесценное внимание султана. Привлечённый их плавными и завлекающими движениями воин невольно покосился на застывшего Сулеймана, чей непривычно хищный взгляд неторопливо перемещался с одной наложницы на другую, лишь на несколько мгновений задерживаясь на каждой из них. Ибрагим внезапно похолодел до кончиков пальцев, заметив, что пылающие страстным влечением глаза повелителя замерли на облачённой в нежное изумрудное платье Нуриман, которая, как нарочно, танцевала в самом первом ряду. Движения её выглядели самыми откровенными и манящими на фоне других рабынь, гибкое тело выразительно изгибалось под порой неведомыми углами, призванными обнажить перед жадным взглядом наблюдателя все пленительные участки стройного стана. Лёгкое платье в обтяг по идеальной задумке выделяло острую грудь Нуриман, её гордо расправленные плечи и прямую спину, уходящую в глубокий прогиб вслед за тем, как пластичные руки взметались вверх, рисуя упругие волны.       Неотрывно следя за беспрерывным танцем наложниц, Ибрагим потерял счёт времени, и все эти томные минуты странного наслаждения он не спускал взгляда с Нуриман, как, впрочем, и Сулейман. Когда музыка внезапно оборвалась, а девушки как по команде остановились, тяжело дыша, иранская рабыня рухнула на колени перед самым троном султана, низко опустив украшенную миниатюрной диадемой голову. Её обнажённая откровенным декольте грудь вздымалась и опадала в стремительном темпе, карие глаза смотрели в пол, но Ибрагим не сомневался, что в них горело коварное торжество. Даже ему становилось очевидно с каждым безвозратно утраченным мгновением, что его подруге удалось покорить сердце Сулеймана, поскольку повелитель упорно глядел лишь на неё и уже беззастенчиво изучал её поджарую фигуру предвкушающим взором. Вопреки тому, что не последовало соответствующего приказа, Нуриман рискнула приподнять голову и дерзко сверкнула на восхищённого султана лисьими глазами, будто взывая к нему, и Ибрагим испуганно закусил губу, решив, что столь смелым поступком подруга перечеркнула все свои старания. Однако и здесь он просчитался: вместо ожидаемой вспышки гнева повелитель запустил руку за пояс роскошной одежды, заставив Ибрагима проводить его неспешное действие растерянным взглядом, так как воин прекрасно знал, что сейчас произойдёт. Его трепетные догадки, к неожиданному для него самого ужасу, подтвердились, когда в сильных пальцах Сулеймана возник фиолетовый шёлковый платок, расшитый тонкой позолоченной конвой. Подброшенный в воздух одним властным жестом господской руки, платок бережно опустился на пол перед припавшей к трону султана Нуриман, и Ибрагиму осталось только удивляться поразительной ловкости наложницы, сумевшей так безотказно исполнить свой план. Теперь она получила счастливую вещь, проложившую ей дорогу по Золотому пути, и в награду ей достался полностью опьянённый её чарами правитель могущественной империи, совершенно уязвимый перед её непреодолимым влиянием, не подозревающий тайную угрозу в обычной девушке из собственного гарема. Страшная мысль пронзила голову Ибрагима смертоносной вражеской стрелой: его друг оказался в большой опасности.       Время тягучим темпом приближалось к полуночи, и на иссиня-чёрном небе в кавалерии молчаливых звёзд застыла насыщенно жёлтая луна, проливая свой равнодушный свет на охваченное беспробудным сном пространство дворца. В отличие от вчерашней ненастной ночи, неукротимый шторм улёгся, и ничто теперь не напоминало о его приходе, кроме оборванных кое-где в парке веток и широких луж, что усеяли тропинки по всем аллеям. Снова умиротворённую тишину погружённого в нерушимое забвение мира не трогало никаких посторонних звуков, лишь мерный треск извилистых факелов да тихое дыхание уснувших обитателей Топкапы. Последние отголоски летнего тепла бесследно развеялись в безмолвной пустоте вместе с нежными порывами свежего ветра, сменившись кусачим холодом, что постепенно проникал в заряженный весенней мягкостью воздух, вытесняя её прочь. Величественная осень, облачившись в алые тона огненных искр, с окрепшей силой вступала в свои права, и каждый житель дворца чувствовал эту плавную перемену в погоде, торопясь сменить летние наряды на утеплённые накидки и бархатные плащи.       Застывший каменным изваянием около дверей в покои повелителя Ибрагим едва ли ощущал на себе бесцеремонное вмешательство цепенящего озноба, привычно окутанный изолирующей пеленой своих глубинных мыслей. Пляшущие рядом с ним под беззвучную мелодию игривого ветра факелы наполняли объятый ненапряжным молчанием коридор приятным шелестом, так что воину уже не казалось, что он остался совсем один. Сегодня Сулейману предстояла бессонная ночь, наполненная желанной страстью, поэтому Ибрагим нарочно задержался у его комнаты дольше обычного, чтобы перехватить Нуриман до того, как она переступит порог господских апартаментов, очутившись на хальвете. До сих пор воин с трудом верил, что его подруга получила фиолетовый платок, но подобный исход отнюдь не стал бы для него неожиданностью, если бы не невыносимая тяжесть сомнений, которые сдавили ему грудь непрошенной тревогой. Почему он просто не может порадоваться успеху Нуриман, которая значительно приблизила исполнение порученной им миссии, и почему его совсем не гложет чувство вины от того, что он до сих пор ничего не сделал? Вместо хладнокровного восторга и предвкушения скорой победы Ибрагим испытывал неотвратимое предчувствие близкой беды, словно вот-вот должно было произойти нечто ужасное.       Прозрачную завесу утробного безмолвия беззастенчиво разорвали раздавшиеся вдалеке гулкие шаги, медленно приближающиеся к Ибрагиму со стороны утопающего во мраке коридора. Невольно напрягшись, Хранитель покоев обернулся на звук и ничуть не удивился, когда из разбавленных огненными ответами теней выступила Нуриман, ещё более прекрасная и привлекательная, чем во время танца на вчерашнем празднике. По угловатым извилинам её женственного тела струилась обтягивающая ткань, плотно прилегая к нему и заманчивое подчёркивая его стройность, шею украшало объемное ожерелье из драгоценных камней, в распущенные волосах запутался серебряный венок. Если бы голова Ибрагима не была забита возбуждающими раздумьями, он бы непременно ахнул от восхищения, увидев подругу в столь чудесном виде, но его способности поражаться чему-либо хватило лишь на то, чтобы коротко вздёрнуть брови. Поравнявшись с ним, Нуриман гордо вздёрнула подбородок и сдержанным кивком отослала подальше сопровождавших её служанок, словно уже заделалась настоящей госпожой. Возмущение вот-вот готовилось вспыхнуть в обожённой жарким пламенем груди Ибрагима, когда этот приправленный надменной властностью взгляд задержался на нём, но потом в бликующих под светом факелов глазах Нуриман вспыхнули озорные искорки, и воин чуть расслабился.       — Впечатляет, верно? — выразительно улыбнулась девушка, предусмотрительно понизив голос почти до шёпота. — Султан клюнул на мою уловку быстрее, чем я предполагала. Одного танца хватило, чтобы свести его с ума!       — Да, это было поразительно, — согласился Ибрагим, стараясь сохранить невозмутимость на лице. Его общение с Нуриман должно выглядеть не слишком эмоциональным, и уж тем более он не может подавать виду, что знаком с ней. — Волнуешься перед предстоящей ночью?       — Ничуть, — с нарочитым равнодушием отмахнулась Нуриман, явно тщательно пряча от воина любые признаки тревоги. Внешне она действительно представлялась абсолютно спокойной для наложницы, идущей на хальвет к самому султану. — Я сделаю так, что правитель Османов окончательно покорится мне, и тогда никакая сила не спасёт его от неминуемой смерти. Он понятия не имеет, чем обернётся для него эта слепая увлечённость красивой рабыней!       — Тише! — предупреждающе шикнул на неё Ибрагим, испугавшись, что Нуриман рассуждала о своих планах чересчур демонстративно и громко. Потом подступил ближе к ней, со всей серьёзностью посмотрев ей в глаза: — Будь осторожна, Нуриман. У Сулеймана есть любимая женщина, родившая ему шехзаде. Я не хочу, чтобы ты оказалась втянута в грязные интриги и борьбу за внимание повелителя.       Наградив воина скептическим взглядом, Нуриман насмешливо хмыкнула и подалась к нему в ответ, вытянув свою тонкую шею. Ибрагим не отпрянул, хотя желание отстраниться возникло в ту же секунду из-за страха попасться кому-либо на глаза, но он не позволил подруге стать свидетельницей его позорной неуверенности.       — Махидевран Султан придётся смириться с выбором повелителя, — безжалостно заявила Нуриман и резко отвернулась, давая понять, что не намерена продолжать разговор. — Я умею постоять за себя и уж точно не настолько глупа, чтобы позволить унизительной вражде захлестнуть меня. У меня на уме одно: наша миссия, Ибрагим. Как и у тебя, я надеюсь.       Недвусмысленная фраза Нуриман не сразу дошла до понимания Ибрагима, однако, осознав всю её незаметную прежде глубину, он вынужденно признал, что подруга начала догадываться о причине его странного поведения. Разумеется, будь Ибрагим по-настоящему счастлив за удачу напарницы, он бы вёл себя совершенно иначе, а не избегал встреч с ней на протяжении всего времени, что она провела во дворце. Но разве воин мог вот так прямо сознаться Нуриман, что его мучают сомнения? Да она тут же посчитает его предателем и отвернётся от него, и тогда их многолетняя дружба превратится в ярое соперничество за то, что каждый из них считает правильным. Раскола в своих отношениях с подругой Ибрагим не хотел допускать, поэтому твёрдо выдержал испытующий взор девушки, всеми силами пытаясь молчаливо убедить её, что всё осталось по-прежнему. Поверила ему Нуриман или нет, он так и не узнал: наложница сошла с места, взметнув пропитанный сквозняком воздух полами своего нарядного платья, и углубилась в узкий коридорчик, ведущий к покоям Сулеймана. Ибрагим потерянно посмотрел ей вслед, гадая, что подруга жаждет сказать ему своей неожиданной отстранённостью, и испустил трепетный вздох, услышав, как с характерным хлопком притворилась за спиной Нуриман дверь господских апартаментов. Вновь в сердце проснулось навязчивое ощущение, будто он что-то упускает, а в ушах ещё раздавались последние слова девушки: «У меня на уме одно: наша миссия. Как и у тебя, я надеюсь».       Знакомый колкий трепет прокатился по всему телу Ибрагима от самых пальцев, подушечками которых он коснулся рельефных гибких струн нового инструмента, и сладостное предвкушение с новой силой подступило к нему, забившись в груди пойманной птицей. Гладкая, с чуть зеркальной поверхностью скрипка бережно покоилась у него в руках, и воин всё никак не мог заставить себя притронуться к ней смычком, настолько чудесной и божественной она выглядела, излучая какую-то женскую невинность. Плавные изгибы её отполированного корпуса напоминали фигуристую талию нежной девушки, а в руках скрипка почти не ощущалась, словно весила не больше пёрышка. Таинственная улыбка заиграла на губах Ибрагима, стоило ему вспомнить, как Сулейман приподнёс ему в подарок этот прекрасный инструмент, точно угадав его самые заветные желания, но воин никак не мог возродить в памяти сцену их разговора, в которой он бы упомянул, что умеет играть. Однако все эти мелочи не имели столь большого значения, так что Ибрагим просто сердечно поблагодарил Сулеймана за такой бесценный дар, теряясь в предположениях, чем он заслужил подобное внимание. Скрипка появилась у него не так давно, но именно сегодня ему выпал отличный шанс испытать её в действии, с чем он тянул до последнего, желая ещё налюбоваться на свою искуссную красавицу.       Дворец уже был захвачен в плен загадочной ночи, россыпь мерцающих звёзд запятнала чёрное полотно ясного неба, складываясь в причудливые созвездия и словно подмигивая с недосягаемой высоты безмолвным наблюдателям земного мира. Одним из таких наблюдателей являлся Ибрагим, вышедший на террасу, чтобы впервые за столь длительное время вновь прикоснуться к скрипке и извлечь из податливых струн давно знакомые мелодии. Всё внутри него безудержно волновалось, рождая очередной импульс бесконтрольной дрожи, а в сердце поселился странный холод, значение которого воин не понимал или не хотел понимать, потому что боялся услышать голос разума. Вереница неоправданных страхов с безумной скоростью проносилась у него в мыслях, то утопая на затворках сознания, то всплывая на поверхность, из-за чего Ибрагим только продолжал откладывать момент истины, боясь, что у него не получиться пробудить в душе прежний отклик на с молодости знакомую музыку.       Ненавязчивое прикосновение странствующего ветерка приласкало открытую кожу рук и лица Ибрагима, заставив его очнуться от угнетающих раздумий и вернуться в реальность. Молчаливая скрипка всё ещё лежала на его ладонях нетронутой, и, в который раз всмотревшись в её зеркальный корпус и увидев собственные глаза, воин наконец решился. Опустив инструмент на плечо и прижавшись подбородком к гладкому дереву, Ибрагим зажал правой рукой верхние струны, а левой поднял смычок и поднёс его к центральным нитям, затаив дыхание извлекая первый звук. Нота получилась довольно высокой, но короткой и быстро оборвалась, зато следующая гармония отличилась протяжностью и чистотой, положив начало душевной песне. Ловко перебирая пальцами по наизусть заученным струнам, Ибрагим самозабвенно прикрыл глаза и доверился своему чутью, чувствуя, как его восторженное сердце выстукивает воображаемый ритм в такт завывающей музыке скрипки. На мгновение он растворился в собственной игре, вместе со слаженными аккордами взлетая к самому небу и растворяясь в воздухе подобно звучному эху, что скользило по стенам террасы вместе с постепенно затихающей гармонией. Волшебный мир прекрасной музыки уже почти утянул Ибрагима на дно, окончательно разрывая его связь с реальностью, и воин охотно следовал этому порыву до тех пор, пока не ощутил вмешательство чего-то постороннего. Чего-то, чего явно не должно было оказаться поблизости, но чему Ибрагим несказанно обрадовался, когда незаметно приоткрыл глаза.       Чей-то далёкий внимательный взгляд беззастенчиво наблюдал за ним с нижней террасы, и его обладатель явно надеялся остаться незамеченным, но этот пронзительный, изучающий взор Ибрагим узнал бы отовсюду. Машинально скользнув к источнику бесцеремонного вмешательства в его личное пространство, воин не сумел совладать с приступом неудержимого изумления, обнаружив у края чужого балкона замершую Валиде Султан. Её призрачный взгляд, обычно устремлённый в недоступную никому другому даль, теперь чётко уставился на играющего Ибрагима, и в нём отчётливо читалось нечто, похожее на сдержанное замешательство. Испытав долгожданное удовлетворение от того, что заставил Мать-Львицу столь откровенно поразиться увиденному, воин решил не подавать виду, что заметил её слежку, и просто продолжил играть, в порыве вдохновения насыщая мелодию новыми переливами и замысловатыми трелями. Теперь Валиде убедилась в правдивости слов Ибрагима, и, возможно, это вынудит её пересмотреть свои предубеждения. Боязливая надежда затеплилась в душе воина, но он так и не позволил ей разрастись во что-то большее, хотя на дне выразительных глаз Валиде на миг забрезжил незнакомый огонёк, отдалённо напоминающий нежность.