Разлучённые

      Острая боль без предупреждения пронзила плечо до самой кости, обжигая расслабленные мышцы огненными искрами неприятного онеменения, и по всей руке разбежались колкие импульсы, из-за чего её скрутило, словно верёвочным узлом. От просквозившей всё тело поверхностой рези Ибрагим безудержно дёрнулся и открыл глаза, тут же поморщившись и испустив тихий стон, прозвучавший в воцарившейся вокруг ненапряжной тишине громче громового раската. Заплывшее зрение с трудом сфокусировалось на чётких контурах первого попавшегося под взгляд предмета, мерцающие цветные точки перед глазами постепенно рассеились, позволяя в прежней полноте рассмотреть помещение. Неотступно Ибрагима преследовало навязчивое ощущение тяжёлой усталости, мышцы всего тела налились свинцом и плохо повиновались, отказываясь двигаться. И всё-таки он заставил себя приподняться на мягком матрасе, оперевшись руками на расшитую рельефными золотыми узорами простынь, и неспеша огляделся вокруг, пытаясь понять, где находится.       Широкий навес, пестревший в меру яркими росписями над головой Ибрагима, простирался над всей просторной кроватью, закрепляясь между четырьмя резными балдахинами. Мягкий полумрак беспрепятственно прогуливался по углам чужих покоев, складываясь в причудливые фигуры, сотканные точно из расстаявших теней, и незаметно утопал где-то в недоступной пустоте, бесследно исчезая под натиском призрачного света. Серебряные канделябры со стекавшим по их округлым краям расстопленным воском чуть поблёскивали в ореоле тусклых дневных лучей, и стоявшие незажёнными целые свечи, казалось, полыхали ненастоящим огнём. Измождённый взгляд Ибрагима скользнул по знакомым, убегающим к куполу высокого потолка стенам, окрашенным в приглушённые тона алого и жёлтого, плавно переместился на покрытый персидскими коврами пол, на котором застенчиво танцевали мелкие блики кристалльного мерцания. Зимние тучи не пропускали к земле ни одного солнечного луча, так откуда бы здесь взяться столь чёткому и природному свету? В изрядно вымученном изумлении Ибрагим снова обвёл глазами апартаменты в поисках таинственного источника свечения, и совсем скоро его затея увенчалась успехом, как только он наткнулся взором на застывший недалеко от кровати тёмно-бордовый стол.       За ним в абсолютно неподвижном состоянии, словно не живой, восседал Сулейман, низко склонившись к гладкой поверхности мебели, и с чем-то возился, но с чем, воин не сумел разглядеть из-за ограниченного обзора. Сосредоточенное лицо повелителя исполосовали глубокие морщины, между сведёнными к переносице бровями пролегла тень, накрывая его мудрые голубые глаза мрачной пеленой томной задумчивости. Позабыв об осторожности, Ибрагим вперил удивлённый взгляд в оцепеневшего султана, уже не заботясь о том, что его могут разоблачить, и бесшумно приподнялся чуть выше, жаждя увидеть предмет, так серьёзно заинтересовавший его друга. Вопреки всем пробудившимся опасениям воина, Сулейман вовсе не выглядел напряжённым или обеспокоенным, скорее напротив, его одолевало завидное спокойствие, граничащее со страстной увлечённостью. Наконец в руках у повелителя Ибрагим заметил драгоценный камень лазурного цвета, возможно, сапфир, который заманчиво блестел в пламени одиноко горевшей над столом свечи, отбрасывая на пол те самые странные отсветы, что стройными рядами танцевали по ворсинкам ковра. Точными движениями Сулейман умело обрабатывал камень, начищая его до ослепительного блеска и сглаживая неровные сколы, и Ибрагим невольно залюбовался искусными действиями мастера, на миг предав забвению тупую боль. Плечо настойчиво пульсировало под туго стянувшей его повязкой, которую очнувшийся воин почувствовал лишь теперь, пробудив все свои чувства. Оказывается, он уже успел потерять счёт времени, и некоторые подробности минувшей поездки засели где-то на затворках памяти, не торопясь всплывать на поверхность.       Ибрагим помнил утреннюю перепалку между Валиде и Сулейманом, разговор с Хатидже у мечети, поиски повелителя и волнения по поводу надвигающейся бури. Помнил, как заметил неизвестного наёмника на крыше священного здания, увидел блеск стального лезвия и молниеносно принял единственное правильное решение, определившее судьбу его друга и его собственную. Бросаясь под прицел чужого кинжала, воин отключил все свои мысли, им двигало лишь исступленное желание спасти повелителя от верной смерти, он даже не задумался о последствиях столь опромечтивого выбора. Впрочем, оружие вошло в его плоть не настолько глубоко, чтобы убить, однако за свою отвагу Ибрагим поплатился рваной отметиной на плече, после исцеления которой у него наверняка останется памятный шрам. Роковой удар напрочь выбил его из колеи, заставив проявить постыдную слабость на глазах повелителя и Валиде Султан, и дальше пронзительного крика госпожи, пропитанного неподдельным страхом, Ибрагим не помнил совершенно ничего, словно впал в бредовое беспамятство. Вероятно, Сулейман позаботился о нём после его отключки, иначе бы невыносимая боль и дальше продолжила терзать его, бросая то в жар, то в холод, будто в приступе знобящей лихорадки.       Стоило воину вернуться мыслями к своей ране, как та снова протестующе взвыла, стрельнув по руке тысячами острозаточенных клинков, и он согнулся пополам от очередного приступа боли, подавляя непрошенный стон. Вмиг ослабевшие руки подогнулись, уронив Ибрагима обратно на воздушную перину, и из его стеснённой хриплым дыханием груди вырвался сдавленный вздох, что вдребезги разбил крепкий купол неприступного безмолвия. Мысленно отругав себя за подобную беспечность, Ибрагим съёжился на господской кровати, словно стремясь слиться воедино с шёлковыми простынями, но шуршащая ткань всё равно выдавала его неуместно громким шелестом, сопровождавшим каждое его незначительное движение.       — Ибрагим?       Преисполненный робкой надежды голос Сулеймана мягко влился в величественную тишину, разбавляя податливый воздух мелодичными переливами своего утробного тембра, и приласкал слух Ибрагима щемящим теплом. Несказанно обрадованный тому, что снова услышал эту неповторимую нежность, воин с усилием приподнялся на локтях и устремил на повелителя чуть ласковый взгляд, словно пытаясь донести ему, что боятся нечего, он в порядке. Приправленные неприкрытым беспокойством глаза Сулеймана мгновенно наткнулись на бледное лицо воина, и спустя мгновение плотно сжатые губы султана тронула облегчённая улыбка.       — Ты так напугал всех нас, Шупхели, — вымученно улыбнулся он и поднялся со своего места, неторопливо прошествовав мимо стола к кровати. Ибрагим хотел было встать, чтобы поприветствовать государя должным образом, но Сулейман бесшумно опустился на край широкого ложа и лёгким жестом руки остудил порыв воина. — Лежи, тебе требуется отдых.       — Что... Что произошло? — надтреснуто спросил Ибрагим и поморщился от того, насколько жалко и сипло прозвучал его голос. — Как я здесь оказался?       — Разве ты не помнишь? — искренне изумился Сулейман, придвинувшись ближе к раненому воину, и с ни на что не намекающим участием взглянул на него. — Ты спас меня, друг. И едва не поплатился за это жизнью.       Рассеянно кивнув, Ибрагим всё-таки поднатужился и принял сидячее положение, несмотря на то, что Сулейман неприметно напрягся, точно был готов в любой момент броситься к нему. Подобная излишняя опека немного досаждала самоуверенному воину, не привыкшему показывать другим свою уязвимость, однако трепетная тревога повелителя не могла не вызвать в душе Ибрагима ответную благодарность. Покосившись на возбуждённого султана успокаивающим взглядом, он осторожно выпрямился, стараясь при этом не потревожить раненое плечо.       — Мы привезли тебя во дворец без сознания, — продолжил Сулейман, как только убедился, что Ибрагим не собирается напрасно геройствовать. В его бездонных глазах заплескалось утихшее на время волнение, выдавая то, с каким трудом ему даются эти непростые воспоминания. — Хвала Аллаху, лекарь успел обработать рану до того, как началось заражение. Я очень боялся, что не успею... Что потеряю тебя.       — От меня не так-то просто избавиться, — слабо улыбнулся Ибрагим, выдавив из себя хриплый смешок.       На губах повелителя забрезжил расплывчатый призрак тоскливой улыбки, и воин только теперь по-настоящему осознал, что пришлось пережить его другу в те страшные мгновения, когда он едва не лишился своего верного товарища. Глубокое сочувствие сумрачной искоркой вспыхнуло в сердце Ибрагима, и он пододвинулся вплотную к Сулейману, тихо шелестя богатыми шелками. На смену поверхностному восторгу, который оказался лишь прикрытием для его истинных горестных эмоций, пришло не вполне осознанное, но от того не менее мощное чувство вины, что обожгло внутренности воина языками неистового пламени. Если бы Ибрагим заметил убийцу раньше, у него было бы время, чтобы обезвредить его, и тогда не пришлось бы идти на крайние меры и жертвовать собой, обрекая друга на душевные страдания. Потянувшись к Сулейману, Хранитель покоев медленно обвил руками его натренированные плечи и прильнул к его крепкому стану, устроив голову рядом с его шеей.       — Я тоже испугался, — проникновенно прошептал на ухо повелителю Ибрагим, с наслаждением ощутив ритмичное сокращение мышц его тела при бережном соприкосновении с ними. — Ты мог погибнуть, поэтому я... Прости, что заставил тебя так переживать...       — Молчи, мой добрый друг, — едва касаясь дыханием уха Ибрагима, прошелестел Сулейман и с готовностью прижал его к себе, крепко обняв за плечи. Тело воина обволокло приятной волной внутреннего тепла, какого он не испытывал уже очень давно. — Тебе не нужно оправдываться и извиняться. Твой поступок достоин восхищения и благодарности, и мне не хватит слов, чтобы выразить тебе свою признательность. Ты не просто спас меня от смерти, Ибрагим. Ты доказал, что я всегда и во всём могу на тебя положиться, как на настоящего друга.       — Ты дорог мне, Сулейман, — тихо проронил Ибрагим и впервые с тех пор, как его одолели тяжёлые сомнения насчёт правильности его выбора, он не испытал ни намёка на сожаление. Он говорил от всего сердца, с искренней любовью, и эта любовь больше не пугала его. — А ради любимых людей я готов на всё.       Ещё долго друзья не разнимали объятий, подпитываясь взаимным теплом чужих тел, и Ибрагим наконец позволил себе полностью расслабиться, обмякнув в руках повелителя. Рельефные узоры на господском кафтане извилисто изгибались под пальцами воина, пока он равномерными движениями поглаживал спину султана, а его грудь соприкасалась с коренастой грудью Сулеймана при каждом вздохе. Раненое плечо перестало изнывать исступленной болью, дав Ибрагиму несколько минут долгожданного отдыха от постоянного напряжения, и он блаженно прикрыл глаза.       — У меня есть кое-что для тебя, — вдруг произнёс Сулейман и мягко отстранил от себя воина, наградив его нежным взглядом. — То, что ты сделал, заслуживает вознаграждения.       — Что ты, не стоит, — поспешно запротестовал Ибрагим, отпрянув от повелителя, и с некоторой мольбой заглянул ему в глаза. — Самая большая награда для меня — это твоя жизнь.       Многозначительно улыбнувшись, Сулейман понимающе прикрыл глаза и запустил руку за пояс своего кафтана, невольно приковав к себе подёрнутый призрачным интересом взгляд Ибрагима. Прежде, чем воин успел что-либо спросить, повелитель выудил из-за кушака маленький бархатный мешочек, сшитый из тёмной ткани и простроченный золотистыми узорами. Ловкие пальцы султана проскользнули внутрь под прицелом выжидающего взора Ибрагима, который даже сам не заметил, как странный предмет переманил на себя всё его внимание, хотя он наотрез отказывался принимать что-либо от своего государя. Вскоре Сулейман вытащил нечто очень маленькое, гладкое и круглое, с овальной рукоятью, изрезанной рельефными линиями, и поставил это на ладонь, протянув Ибрагиму. Озадаченный воин пристально изучил до боли знакомый предмет, но так и не вспомнил, где ему удавалось видеть его раньше, а между тем Сулейман наблюдал за ним с добродушной насмешкой, словно забавляясь его непониманием.       — Пост Великого визиря с недавних пор пустует, — рокотливо заговорил повелитель, терпеливо ожидая от ошеломлённого Ибрагима какой-нибудь реакции, но воин продолжал обескураженно моргать. — Я приберегал его для такого преданного и самоотверженного помощника, как ты, Ибрагим. Прими эту печать, и полномочия Великого визиря перейдут к тебе.       — Я не понимаю, — озадаченно пробормотал Хранитель покоев, не в силах оторвать взгляд от заманчиво покоившейся на ладони у султана императорской печати. Рука не поднималась взять эту прелесть и перенять на себя тяжесть каждодневных обязанностей, которые не всякому удастся сдержать на своих плечах. — Ты предлагаешь мне столь высокий пост, но я... Я не чувствую, что готов к этому. Что, если я не справлюсь?       — Ты готов, Ибрагим, — твёрдо заявил Сулейман и словно в подтверждение своих слов протянул печать воину, с потаённой гордостью прикрыв глаза. — Из тебя выйдет отличный визирь. Поверь мне, ты справишься.       Навязчивые сомнения заполонили мысли Ибрагима, беспорядочно напоминая ему о порученной ему миссии, но он с досадой отогнал их прочь, чётко решив для себя, что отложит эти размышления далеко и надолго. Сейчас его распирало от гордости и счастья, он никак не мог до конца поверить, что Сулейман проникся к нему настолько беззаветным доверием, что без колебаний назначает его на должность Великого визиря, второго человека в империи после султана. Перед воином мгновенно открылось множество различных путей и дорог, о которых прежде он не смел и мечтать, однако в то же время его одолевал трепетный страх. Раньше Ибрагим никогда не занимался обязанностями визирей, даже в пору своего проживания во дворце Тахмаспа, а теперь ему сразу поручили вести дела империи, да ещё так внезапно. Стоит ли ему соглашаться? Или лучше отказать Сулейману и тем самым защитить его от возможной угрозы?       «Если Тахмасп узнает, он потребует от меня решающего шага. А я не знаю, хватит ли во мне сил и желания завершить начатое. Возможно, я уже не тот, каким был до того, как попал в Топкапы. Я определённо изменился...».       С раздражением встряхнувшись, Ибрагим приказал себе подавить ограничивающие убеждения и смело взглянул в умные глаза Сулеймана, расправив сведённые плечи. Больше ему может не представиться столь прекрасный шанс, чтобы добиться своей мечты, а значит, все мосты сожжены. Он навсегда оставит позади свою прежнюю жизнь и начнёт строить новую здесь, во дворце Топкапы, служа на благо Османской империи. Склонившись над рукой Сулеймана, Ибрагим бережно взял печать с его ладони и приложил холодный предмет в губам, с наслаждением почувствовав на языке привкус древнего металла. Печать оказалась довольно увесистой, но от того не менее ценной и хрупкой, так что воин с особой осторожностью сжал её в пальцах, с трудом осознавая её вес в собственной ладони.       — Я оправдаю твоё доверие, повелитель, — почтительно поклялся Ибрагим и прильнул губами к подолу господского кафтана, выражая свою благодарность. — Ты оказал мне великую честь.       — Ты заслужил это, — глубоко кивнул Сулейман, с нежностью проводив взглядом рутинные действия Ибрагима, которые тот всегда выполнял с необычайным трепетом. — Я нисколько не сомневаюсь в твоих способностях, и ты не сомневайся.       Сил у приятно поражённого воина хватило только на то, чтобы тепло улыбнуться повелителю в знак невыразимой признательности, но Сулейман, казалось, всё понял без слов и молча встал, оставив мягкий мешочек рядом с Ибрагимом. Императорская печать в руках новоиспечённого визиря пленительно блестела, пальцы приятно покалывало при соприкосновении с её рельефной поверхностью, особенно, с её дном, где красовался врезанный в постаревшую сталь традиционный знак Османской Династии.       — Ступай, пройдись немного снаружи, — будничным тоном посоветовал Сулейман, возвращаясь за стол к прерванной работе. — Тебя там кое-кто ждёт.       «Хатидже», — стрельнула в голове восторженная мысль, и Ибрагим тут же сорвался с места и, настолько стремительно, насколько позволяло раненое плечо, вылетел за пределы покоев, подгоняемый взбудораженной дробью влюблённого сердца.       По коридору беспрепятственно носился ледяной сквозняк, разрывая на мелкие куски скопления матового сумрака, и фигуру ворвавшегося в обитель покоя и тишины воина окутала невидимая дымка искусственно созданных теней. Трескучие факелы с необычайной резвостью танцевали на погружённых во тьму стенах, отбрасывая трепешущие блики на белоснежный мрамор, гладкая поверхность начищенной плиты покрылась огненными всполохами, словно очутилась во власти свирепого пожара. Нырнув в атмосферу вечернего умиротворения, Ибрагим повертел головой по сторонам, силясь выловить из полумрака знакомую стройную фигуру Хатидже, однако вокруг не было никого, за исключением неподвижного силуэта около главной террасы. Света в той части коридора не хватало, чтобы выявить все очертания незнакомца, поэтому Ибрагим подошёл ближе, чувствуя, как от волнения плечо начинает противно завывать. Жадный взгляд скользнул по острому профилю испещрённого многолетними морщинами лица, тонкой шее, исполосованной голубыми рисунками вен, и задержался на устремлённых в даль непроницаемых глазах, отгороженных от внешнего мира какой-то потусторонней преградой.       — Госпожа, — не сумев скрыть разочарование в голосе, изрёк Ибрагим, сгибаясь в должном поклоне.       Огранённый глухой пеленой отрешённости взгляд Валиде Султан медленно переметнулся на воина, и на дне его зажёгся какой-то небывалый огонёк робкого ожидания, словно Мать-Львица знала, что он обязательно появится. Она не пыталась выглядеть радостной или вежливой, единственное, что читалось во всём её существе — это неимоверная усталость, смешанная с толикой желанного облегчения. Но эта её обнажённая искренность лишь больше расположила к ней Ибрагима, так что он даже позволил себе неприметно улыбнуться.       — Как видите, я всё ещё жив, — невесело усмехнулся он, однако взор Валиде остался непроницаемым. — Если Вам нужен повелитель, я доложу ему.       — Не стоит, — тут же выпалила госпожа, впервые придав своим глазам тусклый оттенок каких-либо эмоций. — Я пришла к тебе.       До сих пор Ибрагим был уверен, что за сегодняшний день случилось достаточно, чтобы исчерпать все его возможности удивляться, но неожиданное признание Валиде умудрилось опередить решение Сулеймана назначить его на пост Великого визиря. Изумлённо уставившись на госпожу, воин постарался скрыть неподдельное замешательство, что, вероятно, не очень-то у него получилось, потому что Валиде только глухо усмехнулась.       — Ты удивлён, верно? Я знаю, ты ждал кого угодно, но не меня. Однако я не могла не прийти, и я надеюсь, что ты меня выслушаешь.       — Я слушаю, госпожа, — кивнул Ибрагим, внезапно проникнувшись в измождённой женщине сердечным состраданием, и в знак правдивости своих слов вперил в неё внимательный взгляд. Ему в самом деле было интересно, почему Мать-Львица решила посетить его и что такого важного она собиралась ему поведать.       — Стыдно признаться, но я думала, что Сулеймана надо спасать от тебя, — спустя миг глухо обронила Валиде, пристыженно пряча взгляд, словно ей было тяжело говорить подобное прямо в лицо Ибрагиму. — А оказалось, что... Ты хотел спасти его от верной смерти. Ты без колебаний бросился под оружие неприятеля ради моего сына.       Когда госпожа обратила на воина приправленный отголосками прошедшего страха взгляд, Ибрагим неожиданно проникся к ней углублённым состраданием, настолько разбитой и уставшей от постоянных тревог она выглядела. Но больше всего его потрясло другое: впервые с того дня, как госпожа и воин возненавидели друг друга, Валиде обратилась к Ибрагиму без каких-либо упрёков или привычного презрения, а в её затуманенных потаённой болью глазах теплилось нечто, похожее на благодарность. Неприступная стена между ними словно пошла трещинами, готовясь обрушиться в любой момент, как только кто-нибудь из них совершит последний рывок.       — Это мой долг, госпожа, — с намёком на кроткую ласку проворковал Ибрагим и шагнул ближе к Матери-Львице. Она не отстранилась и лишь с немым участием посмотрела ему в глаза. — Я сделал бы то же самое для любых других представителей Династии.       — Раньше я бы поставила под сомнение это утверждение, — едва заметно усмехнувшись, призналась Валиде, — но теперь я вижу, что ошибалась на твой счёт. Сильно ошибалась.       — Все мы иногда делаем поспешные выводы, — понимающе улыбнулся Ибрагим, внутренне радуясь тому, что госпожа наконец-то отбросила неоправданные стереотипы и смогла изменить своё мнение насчёт него. — Я тронут Вашим откровением, госпожа, и очень ценю это.       Всегда неумолимо суровые и властные глаза Валиде внезапно смягчились, пустив в себя очаровательную искринку скупого тепла, но даже этого Ибрагиму хватило с головой, чтобы убедиться в правдивости своих тайных предположений. Мать-Львица действительно стала относиться к нему иначе, так что воин с некоторым опасением позволил себе надеяться на окончание их бесславного противостояния.       — Удачи тебе на твоём посту, Ибрагим паша, — внезапно произнесла Валиде, и её взгляд полыхнул безобидным лукавством, мгновенно омолодив её на несколько лет.       — Вы уже знаете? — поразился Ибрагим, не стремясь спрятать одолевшее его замешательство. Сулейман только сейчас назначил его на новую должность, как Валиде умудрилась прознать об этом? — Но откуда?       В груди у госпожи заклокотал бархатный смех, по глубине вибраций и плавности свободно льющихся звуков сравнимый с утробным мурчанием дикой львицы. Ибрагим поймал себя на мимолётной мысли, что никогда прежде ему не доводилось слышать, как Валиде по-настоящему смеётся, и теперь, во власти лёгкого удивления наблюдая за ней, он не мог не улыбнуться.       — Сулейману очень хотелось отблагодарить тебя за то, что ты спас ему жизнь, — переливчатым голосом заговорила госпожа, когда приступ её утончённого смеха остался позади. — Он спросил у меня, что я думаю по поводу твоего назначения на пост Великого визиря, и я одобрила его решение.       — Вы одобрили? — тупо переспросил Ибрагим, с трудом веря собственным ушам. Как же это было не похоже на ту Валиде, которую он знал всего лишь несколько часов назад! — Но почему? Мне казалось, Вы жаждите избавиться от меня.       — Верно, — не без потаённого сожаления согласилась Мать-Львица, на миг отводя взгляд, и сократила расстояние между ней и Ибрагимом. Её гибкая рука плавно поднялась вверх, и затем хрупкая ладонь мягко коснулась раненого плеча воина, но, вопреки его ожиданиям, боли так и не последовало. — Но иногда жизнь склонна менять людей. Я признаю, что совершила ошибку, однако теперь я готова её исправить, если, конечно, ты дашь мне шанс.       — Разумеется, госпожа, — не задумываясь, выпалил Ибрагим, с наслаждением расслабляя скованное болезненным напряжением плечо под исцеляющей рукой Валиде. — Вы не представляете, как для меня значимо Ваше доверие.       Сдержанно кивнув, госпожа чуть погладила ладонью крепкое плечо воина, а потом опустила руку, сделав маленький шаг назад. Быстрее, чем она развернулась к нему спиной, намереваясь уйти, Ибрагим порывисто приблизился к ней и бережно перехватил её руку, склонившись над ней и прильнув губами к тыльной стороне её ладони. Упруго натянутая кожа оказалась неимоверно податливой и мягкой, под ней искревлёнными змеями простирались дорожки голубоватых вен, а пальцы расслабленно лежали в боязливых пальцах Ибрагима, не выказывая ни малейшего сопротивления. С такой же аккуратностью воин отпустил руку Валиде и молча откланялся, напоследок задержав на ней признательный взгляд.       — Ибрагим! — ударил его в спину поспешный оклик госпожи, когда он уже отошёл прочь, направляясь в глубь коридора. Визирь замер на месте, чуть обернувшись, и едва не растаял от того, с какой неподдельной нежностью на него смотрели обычно равнодушные и неприступные глаза Валиде. Точно вторя беззвучному завыванию подвижного воздуха, вкрадчивый шёпот Матери-Львицы порывом шелестящего ветра долетел до Ибрагима, и его слух приласкало искреннее: — Спасибо.       Расшитая тёмным позолотом пленительная ночь незаметно спустилась на засыпающий город, постепенно окутывая его ледяным спокойствием и плотной пеленой непроглядного мрака. Чёрное, как огранённый обсидиан, небо уходило в недоступную взгляду высь, окрашиваясь в приглушённые оттенки насыщенной синевы и грубой сирени, ни единого мерцания притавишейся где-нибудь на краю горизонта звезды не мелькало на его матовой поверхности. Даже всевидящая луна, извечная стражница земного покоя, бесследно исчезла среди беспросветной тьмы, похищенная неуловимыми тенями, что подобно воображаемым призракам сновали по окрестностям притихшего Стамбула. Любой случайный звук стремительно пожирала беззастенчивая тишина, на полных правах подчинившая себе весь прежде пестревший смехом и радостью мир, так что за надёжной преградой навязчивого безмолвия с трудом угадывался робкий лепет далёкого моря.       С высоты дворца открывался настолько чудесный вид, что у Ибрагима невольно перехватывало дыхание всякий раз, когда он опускал поражённый взгляд вниз, на плавающие среди сумрачного тумана городские дома. В некоторых из них ещё продолжал гореть свет, хоть немного разбавляя вязкую завесу ослепительной черноты, и край утопающего за их треугольными крышами неба будто светился изнутри бледной рыжинкой. Покатый карниз огромного здания Топкапы стремительно остывал под натиском вездесущего холода, распространяя по неподвижному телу цепкий озноб, от которого кровь в жилах словно превращалась в лёд. Резвый ветер вперемешку с нежным морским бризом неустанно окатывал Ибрагима мощной волной морзного воздуха, путаясь в волосах и бесцеремонно забираясь под края небрежной одежды, явно не приспособленной для прогулок в зимнюю ночь. И только неизменный животворящий жар, исходивший от застывшего рядом объятого трепетом тела, мог хоть немного притупить ощущение адского холода.       — Поздравляю с новой должностью, — раздавшийся над ухом беспечный голос Нигяр прозвучал так внезапно среди искусно созданной тишины, что Ибрагим позорно вздрогнул от мимолётного испуга. Друзья сидели рядом на краю крыши дворца, по-турецки скрестив ноги, и каждый из них до того момента был погружён в собственные далёкие мысли.       — Спасибо, Нигяр, — рассеянно отозвался Ибрагим, нехотя выпутываясь из липкой паутины утягивающих на дно желанного забвения раздумий. — Я сам не верю, что стал Великим визирем. Это такая честь!       — И ответственность тоже, — добавила мудрая калфа, многозначительно сверкнув обрамлёнными разбавленным сумраком глазами. — Отныне тебе следует вести себя осмотрительно. Любая ошибка может привести тебя к смерти, не говоря уже о многочисленных врагах, которые точат зуб на этот высокий пост.       — Знаю, — тяжело вздохнул Ибрагим, вынужденно признавшись себе, что подруга права. Живя во дворце Тахмаспа, воин не раз наблюдал казни провинившихся чиновников, и подобная горькая участь его ничуть не привлекала. — Не волнуйся, я всё понимаю. Я справлюсь с любыми недругами, которые осмеляться связаться со мной. Им придётся смириться с решением нашего повелителя.       В ответ на это Нигяр только неопределённо пожала плечами, и они замолчали на какое-то время, снова отвлёкшись каждый на свои мысли. Незаметно придвинувшись ближе к подруге, Ибрагим украдкой переместил на неё приправленный несмелым восхищением взгляд, поскольку в объятиях величественной ночи Нигяр выглядела ещё прелестнее и милее. Её аккуратный профиль как по идеальной задумке ярко выделялся на фоне тёмного неба, почти сливающиеся с жидкой тьмой распущенные волосы податливо развевались, подхваченные игривым ветром, и несколько неспослушных прядей иногда опускалось на её расслабленное лицо, затмевая гладкий лоб. Задумчивый взгляд был устремлён в затягивающую на неизведанное дно мрачную даль, и лишь изредка медные глаза прятались под веером длинных ресниц, придавая ей сходство со спящей. Острые плечи хрупкой калфы замерли в развёрнутом положении, из-за чего её впалая грудь подалась вверх, равномерно двигаясь в такт неторопливому дыханию. Вдруг нечто блестящее ослепительным бликом сверкнуло в районе декольте девушки, мгновенно приковав к себе заинтересованный взгляд Ибрагима, и он чуть наклонился к Нигяр, чтобы рассмотреть неизвестный предмет.       — Что это у тебя? — спросил он, указав на на грудь Нигяр между пуговицами её платья.       Сперва она явно не поняла, что такого необычного воин сумел там разглядеть, но потом её словно осенило, и калфа запустила руку за ворот одежды, вытаскивая наружу чёрную тонкую верёвку. На ней висел причудливой формы камень неогранённого сапфира, натурально лазурного цвета, но слегка потёртого от времени, и его отколотый кусочек напоминал недостающую часть какого-то огромного целого.       — На этот раз я не очень хорошо его спрятала, — расслаблено отшутилась Нигяр, покрутив камень в пальцах, и опустила его на ладонь, протянув Ибрагиму. — Это сапфир, камень верности и целомудрия, талисман любви.       — Выглядит весьма древним, — оценивающе заметил Ибрагим, легко проведя пальцем по одной из сколотых граней камня, край которого оказался немного острым на ощупь, но значительно потупившимся от времени. — Откуда он у тебя?       — Единственное, что напоминает мне о моём детстве, — с приглушённой тоской вздохнула Нигяр, обратив затуманенный воспоминаниями взгляд к молчаливому небу. — Я родилась у берегов Дуная, в Сулине. Своего отца не помню, но хорошо помню мать, жертвенную и любящую женщину. Этот камень — её подарок. Она всегда носила на шее сапфир, как талисман, до тех пор, пока у неё не родились мы с сестрой.       — У тебя была сестра? — изумился Ибрагим и тут же прикусил язык, сообразив, что прервал рассказ.       Однако Нигяр вовсе не рассердилась, её ранимое и впечатлительное существо безвозвратно погрузилось в прерванное эхо отзвеневшей юности, в то время, которое она проводила на свободе, ни от кого не зависев и не имея обязательств. Как бы Ибрагим ни старался, он не мог понять её скорбь: сам он родился и вырос в Иране и никогда не знал иной жизни, кроме той, какая была ему уготована с самого детства. Он продал свою независимость по собственной воле, добровольно уйдя на службу к Тахмаспу, но Нигяр пережила нечто гораздо более страшное. У неё отняли дом и семью, забрали детство и свободу. Она потеряла всё.       — Когда мы с сестрой подросли, мама разбила пополам свой камень и отдала нам по кусочку. Она сказала, что сапфир всегда будет связывать нас, что бы ни случилось с нами в будущем. — Нигяр помолчала, точно собираясь с мыслями, и продолжила дрожащим голосом, в котором слышались сдерживаемые слёзы: — Я безумно любила свою сестру, мы были не разлей вода, всегда вместе. Но потом на нашу деревню напали грабители, и нас разлучили. Меня продали во дворец султана в качестве наложницы, я стала рабыней... А о её судьбе я не знаю ничего. Я даже забыла её имя, забыла мою милую сестрёнку...       — Мне жаль, — только и сумел выдавить Ибрагим, не зная, как ещё утешить сломленную многолетним горем калфу. — Прости меня, я не хотел напоминать.       — Я лишилась всего, чем дорожила, — еле слышно всхлипнула Нигяр, будто не заметив слов Ибрагима, и на её огромных глазах прозрачными бусинками проступили первые слёзы. — У меня не осталось даже воспоминаний о том, какой в прошлом была моя жизнь. Всё, что у меня есть — это бесценный дар от моей матери, последнее, что связывает меня с потерянной сестрой.       В порыве горьких чувств Нигяр рванула к Ибрагиму, прильнув стройным телом к его мускулистому стану, и уткнулась носом ему в грудь, беззвучно зарыдав. Растерянный воин смущённо приобнял подругу за вздрагивающие плечи и крепко прижал её к себе, не находя слов от обуревавшего его отчаянного сочувствия. Разбитое состояние калфы вызывало в нём противное ощущение беспомощности, так что он не придумал ничего лучше, как просто побыть рядом с ней, разделяя её боль.       — Но ведь сейчас у тебя всё не так плохо, — попытался подбодрить Нигяр Ибрагим, мысленно проклиная себя за бестактность. — Ты главная служанка гарема, а ещё у тебя появился друг.       — Это правда, — сквозь слёзы улыбнулась Нигяр, бросив на воина признательный взгляд. — Я рада, что у меня есть такой друг, как ты. Но порой мне так тяжело принять эти перемены...       — Перемены — это неотъемлимая часть жизни, — спокойно произнёс Ибрагим будничным тоном, будто речь шла о чём-то повседневном и незначительном. — Ты смиришься, Нигяр. Когда придёт время, ты почувствуешь, что готова, и отпустишь прошлое. И когда это произойдёт, я буду рядом, обещаю.       Постепенно приглушённые рыдания калфы начали стихать, и вскоре их призрачное эхо рассеялось в немой пустоте, смешиваясь с всепоглащающей тьмой. Мокрая от слёз щека Нигяр прижалась к плечу Ибрагима, пропитывая кафтан солоноватой влагой, а её хрупкие пальцы незаметно вцепились в его одежду на груди и спине, точно девушка боялась, что воин вот-вот испарится, как вода под гнётом палящего зноя. Завороженно вслушиваясь в прерывистое дыхание подруги, Ибрагим продолжал обнимать её дрожащее тело и иногда поглаживал её ладонью по плечу, стремясь внушить ей умиротворение и силы. Внутренне взвывая к неприютной вышине неба, он поднял охваченный отчаянной надеждой взгляд к тенистому горизонту в поисках хоть какого-нибудь знака, способного убедить его, что всё действительно будет хорошо. И в тот же миг, словно подчиняясь таинственному сигналу, среди ничего не выражающей бездны скромным огоньком вспыхнула одинокая звезда.