Разлучённые

      Бледное дневное мерцание беззастенчиво просачивалось внутрь неприютного помещения сквозь узкие мозаичные окна, отбрасывая разноцветные блики на вымощенный натуральным мрамором чуть скользкий пол. Едва заметное радужное мерцание идеально круглыми пятнами ложилось на испещрённую чёрными ветвистыми полосами поверхность плиты, трепетно подрагивая от любого мимолётного движения снаружи, будь то медленное перемещение перистого облака или стремительный полёт пархающей птицы. По просторной площадке, огороженной несколькими гладкими колоннами, беспрепятственно резвился вездесущий ветер, неумолимо распространяя по застывшему в немом оцепенении воздуху морозную свежесть зимнего рассвета, что постепенно наступал на владения ещё спящего города сиреневой зарёй. Даже в условиях полной изоляции от постороннего вмешательства ледяных потоков отчётливо чувствовалось призрачное присутствие кусачего холода, словно каждая расписная стена, убегающая к куполообразному потолку, источала ледяное дыхание окутанной полумраком улицы. Робкие тени пугливо разбегались в разные стороны, потревоженные резкими колебаниями чужих движений, и вскоре ленивые лучи несмелого солнца вальяжно приласкали пустынное помещение, окончательно избавляя его от гнёта ночной тьмы. Последние тонкие слои розарванного в клочья сумрака бесследно испарились, погружая площадку в позолоченное море утреннего света, что послужило своеобразным сигналом о наступлении полноценного утра.       Стальные цепи когтистого холода неотвратимо оплели податливое тело Ибрагима, стоило ему переступить порог широкого коридора, и он мгновенно пожалел, что оставил во дворце свою тёплую накидку. В Башне Правосудия царило столь же обжигающее отсутствие всякого тепла, что и снаружи, и это при том, что всё помещение затопило щедрым сиянием зажённых факелов, которые, впрочем, лишь скромно поблёскивали под едва различимым натиском морозного сквозняка. Зябко поёжившись, Великий визирь торопливо пересёк пустующую площадку перед Залом Совета, боязливо прислушиваясь к гулкому стуку собственных каблуков, и пристроился около дальней колонны, предусмотрительно не касаясь её пропитанной холодом поверхности. Как он и подозревал, с рассветом Башня ещё пустовала, так что воин пришёл на предстоящее заседание самым первым, а ведь до последнего его преследовало стойкое ощущение, что он опаздывает. До предела навострённый слух не словил ни единого далёкого звука приближающихся шагов или приглушённые голоса переговаривающихся между собой посетителей, слышно было только унылое посвистывание сквозного ветра где-то под потолком да ничем нетронутую тишину, тяжёлым грузом давящую на полотно гибкого воздуха. Непривычное одиночество со всех сторон окружило охваченного лёгким волнением Ибрагима, лишь усугубляя его и без того встревоженное состояние, и, чтобы избавиться от неприятного чувства собственной уязвимости перед бездонной пустотой, он начал мерить шагами площадку, выстукивая каблуками ритмичную дробь. Одинаково белый с вкраплениями серого пол под ногами замелькал перед опущенными глазами воина, остужая его уставшие от постоянного напряжения мысли.       Время слилось для Ибрагима в одну бесконечную петлю трепетного ожидания, подпитанного необузданным предвкушением первого в его жизни Совета, так что ещё долго он не находил себе покоя среди неприступных стен овеянном холодом Башни. Наконец издалека донёсся желанный перестук чужих шагов, приласкав слух Ибрагима набирающим силу эхом, и он приосанился, приготовившись к встрече со своими товарищами по государственным делам. Визири не заставили себя долго ждать и один за другим просачились в коридор, учтиво кивая друг другу при встрече и обмениваясь лишь несколькими словами скупого приветствия. Во власти сдержанного любопытства Ибрагим перебегал глазами с одного чиновника на другого, стараясь запомнить каждого в лицо, но из солидарности не торопился сходить с места, поскольку никого из них не знал. К счастью, визири сами избавили его от необходимости брать инициативу на себя, поскольку сразу же, как только их взгляды натыкались на замершего на расстоянии Ибрагима, они словно забывали обо всём на свете и переключали внимание только на него, вгоняя воина в непонятное смущение. Каждый из них приближался к нему по очереди, отвешивая уважительный поклон, и с похожей вежливостью изрекал слова поздравления с вступлением на пост, а Ибрагиму оставалось лишь рассеянно кивать в ответ, напустив на себя участливый вид. Знакомство с государственными деятелями началось совсем не плохо, и воин малость приободрился, решив про себя, что на самом деле Совет будет не таким сложным, каким он его представлял.       Постепенно визири разбились на небольшие кучки по двое или трое и принялись негромко беседовать друг с другом, тесно сблизив головы и изредка позволяя иным эмоциям, кроме равнодушной серьёзности, тронуть их каменные лица. Вновь оставшись наедине со своими поверхностным раздумьями, Ибрагим с трудом подавил острый укол разочарования, когда осознал, что, несмотря на показное радушие, другие чиновники явно избегали его, точно он попал в Башню Правосудия по глупому недоразумению. Подобная отчуждённость глубоко уязвила его, однако он и не подумал подавать виду, будто чужое внимание незнакомых ему людей представляет для него хоть малейшую ценность. Незаметно увлёкшись тайным наблюдением за общающимися визирями, Ибрагим не сдержал испуганную дрожь, услышав прямо над ухом громогласное объявление появившегося из ниоткуда стражника:       — Дорогу! Султан Сулейман Хан Хазретлери!       Отвлёкшиеся на приглушённые разговоры чиновники все как один оборвали незавершённые фразы и развернулись в сторону, откуда спустя миг-другой выплыла статная фигура Сулеймана, облачённого в роскошный алый кафтан. Никогда прежде Ибрагим не видел своего друга таким нарядным и от того ещё более величественным, излучающим неоспаримую власть, так что даже не заметил, как все находящиеся в помещении участники Совета безропотно склонились перед своим повелителем, выражая безоговорочное подчинение. Опомнившись, Ибрагим поспешно согнулся в поясном поклоне, низко опустив голову, и с явным усилием усмирил непрошенный внутренний трепет, когда подёрнутые потаённой гордостью глаза султана задержались на нём, в нарочно растянутой манере оглядывая все подробности его безупречной позы. Наконец Сулейман плавно взмахнул рукой в сдержанном жесте, разрешая подчинённым выпрямиться, и воин вместе со всеми расправил сведённые плечи, поднимая на повелителя открытый и преданный взгляд. Покончив с церемониями, визири вернулись к прерванным беседам, а Сулейман неторопливо поравнялся с Великим визирем, встав с ним плечо к плечу.       — Готов к первому заседанию, Ибрагим паша? — с нотками безобидного лукавства в рокотливом голосе произнёс он, склоняясь к уху Ибрагима.       — Думаю, да, — не без некоторой робости ответил воин, позволив обуревавшим его тревожным чувствам вырваться на свободу. Перед Сулейманом он не собирался притворяться, да это всё равно было бесполезно с его поразительной наблюдательностью. — Но мне немного не по себе. Визири никогда прежде не встречались со мной и вынуждены выказывать мне почтение. Они вряд ли рады моему появлению.       — Их можно понять, — согласно кивнул Сулейман, и Ибрагим мысленно поблагодарил его за то, что друг не стал переубеждать его в столь очевидных вещах. — Однако они обязаны считаться с моей волей, согласны они с ней или нет. Не волнуйся, к любым переменам можно привыкнуть.       Чуть прильнув плечом к сильному плечу повелителя в знак немой благодарности, Ибрагим в который раз обвёл изучающим взглядом увлечённых разговорами визирей, и на один сумасшедший миг его посетила безумная мысль присоединиться к какой-нибудь группке и вступить в беседу. Но он быстро отказался от этой затеи, испугавшись маловероятного, и всё же возможного осуждения со стороны чиновников, которым вряд ли понравиться, если какой-нибудь чужак вот так бесцеремонно вмешается в их диалог. Тщательно взвесив все за и против, Ибрагим решил остаться рядом с Сулейманом, тем более, с его появлением возбуждённые смутным беспокойством чувства воина заметно притупились, и в груди разлилось вязкое тепло долгожданного умиротворения. Ненапряжное молчание султана лучше всяких посторонних шумов и разговоров поддерживало стойкость внутри Ибрагима, а его поразательная тактичность представлялась как никогда уместной в условиях всеобщего ополчения против него.       Внезапно раздавшиеся в беспросветной глубине коридора одинокие шаги, сотрясающие крепкие стены Башни грубыми отголосками уплотнённого гула, привлекли внимание Ибрагима, заставив его невольно напрячься подле плеча Сулеймана. Посторонний шум, которого не должно было быть, всегда ассоциировался у воина с тайной угрозой, однако повелитель возле него сохранял прежнюю властную невозмутимость, точно появление неизвестного человека в пределах закрытой территории его нисколько не настораживало. Мельком подивившись завидному равнодушию друга, Ибрагим пристально уставился на проход, ведущий на площадку для сборов, и всё сильнее напрягался по мере того, как неясные звуки приближались, нарастая с каждой секундой. Казалось, никто, кроме него, не замечал странного шума: визири продолжали всё так же беспечно общаться, обмениваясь неброскими фразами, стражники по бокам от Сулеймана не выказывали признаков настороженности, неподвижно замерев на своём извечном посту. И вот, когда Ибрагим уже пристыдил себя за подобную трусость, сбросив железное оцепенение с натренированных мышц, через порог переступил чей-то незнакомый ему силуэт, отличающийся крепким сложением, и мгновенно приковал к себе множество удивлённых взглядов. До того, как мрачное удовлетворение от осознания собственной правоты взыграло в груди Ибрагима, визири общей толпой сорвались с места, кто впереди, а кто чуть с опозданием, и тесным кольцом обступили названного гостя, оказавшегося невысоким мужчиной средних лет. Площадка затрещала от поднявшегося нестройного ансамбля перебивающих друг друга голосов, в которых сквозила неподдельная радость, смешанная с нестерпимым интересом. Иногда Ибрагиму удавалось выловить из мельтишения перед глазами чужих спин светящееся измождённым, но вполне искренним счастьем лицо незнакомца, что неустанно отвечал на посыпавшиеся на него нескончаемые вопросы, хотя сам явно валился с ног от истощения. Судя по его немного растрёпанному виду, он только что вернулся из какой-нибудь поездки, но Ибрагим не рискнул подойти к нему и спросить прямо, слишком сокрушительным оказалось обездвижевшее его замешательство.       — Кто он такой? — вполголоса спросил воин у Сулеймана, приблизив к нему голову и не сводя с незнакомца оценивающего взгляда.       — Это Рустем паша, бейлербей Диярбекира,— так же тихо отозвался Сулейман, с неприметным удовлетворением наблюдая за визирем, которого обступили его товарищи. Похоже, приезд этого чиновника пришёлся султану по душе, а вот Ибрагим только непонимающе захлопал глазами, окончательно сбитый с толку. — Я отправил его в эту провинцию, чтобы он навёл там порядок после того, как прошлый бей поднял восстание. Его миссия затянулась на целых полгода, но сейчас дела в Диярбекире наладились, и я призвал его обратно.       Задумчиво кивнув, Ибрагим вперил в Рустема изучающий взор, неотрывно наблюдая за тем, как он ловко лавирует между собравшимися вокруг него визирями, прокладывая себе путь к Сулейману. Послушно расступаясь перед ним, чиновники продолжали возбуждённо галдеть, некоторые одобрительно похлопывали вернувшегося из длительной экспедиции товарища по плечу, на что тот дружественно кивал. Остановившись перед султаном, Рустем задержался в глубоком поклоне, провожаемый чуть ласковым взглядом повелителя, и одарил его тёплой улыбкой, выпрямляясь. Его многогранные серые глаза, казалось, были сотканы из всех оттенков пасмурного неба, точно так же затянутые тёмными штормовыми тучами, что рассеялись лишь на краткий миг, пропуская скромные лучи поблёкшего внутреннего солнца. Приправленное мучительной усталостью лицо Рустема избороздили ранние морщины, в окружении которых впалые глаза выглядели особенно грустными, а призрачная улыбка — поникшей и выдавленной будто через силу.       — Повелитель, — чуть надтреснутым голосом пробасил Рустем, пройдясь по Сулейману благоговейным взглядом. — Для меня честь вновь предстать перед Вами. Иншалла, Вы в добром здравии?       — С возвращением, Рустем паша, — приветливо проворковал Сулейман, подавая визирю руку. Тот бережно сжал её в покрытых мелкими рытвинами пальцах и прильнул губами к тыльной стороне его ладони, зажмурившись. — У нас всё чудесно, слава Аллаху. Ты сам как?       — Молюсь о Вашем здоровье, повелитель, — с учтивостью ответил Рустем, отстраняясь от господской руки и аккуратно отпуская её. — Вы осчастливели своего слугу, позволив ему вновь лицезреть Ваш светлый лик.       Довольная улыбка изогнула тонкие губы Сулеймана, и он в властном одобрении прикрыл мерцающие снисхождением глаза, слегка наклонив голову к Рустему, словно принимая его уважительный ответ. Почувствовав себя непривычно обделённым и единственным, кто ничего не понимает, Ибрагим сам не заметил, как нахмурился, с растущим раздражением наблюдая за встречей султана и его визиря. Но в этот миг окрашенный оттенком мягкой безмятежности взгляд Сулеймана задержался на нём, и повелитель кивнул на него Рустему.       — Это Ибрагим паша, мой новоиспеченный Великий визирь, — представил воина султан, указав на него рукой.       Окинув Ибрагима приправленным ледяным интересом взглядом, Рустем медленно кивнул ему, и в его сумрачных глазах промелькнуло нечто, отдалённо похожее на враждебность. От подобного откровения Ибрагим даже растерялся и с трудом заставил себя вежливо качнуть головой в ответ.       — Приятно познакомиться, паша Хазретлери, — заметно похолодевшим голосом протянул Рустем, оценивающе прищурившись. От его радушного настроя не осталось ни следа, так же, как и от прежде изнурительного состояния, словно всё это было всего лишь напускным притворством.       — Взаимно, паша, — сдержанно ответил Ибрагим, сделав вид, будто не заметил столь демонстративной перемены в настроении визиря.       Явно удовлетворившись словами своих пашей, Сулейман неспешно развернулся по направлению к другим визирям и, прежде чем отойти в сторону, наклонился к Ибрагиму, понизив голос:       — Советую тебе поладить с Рустемом. Думаю, он тебе понравится.       Когда повелитель удалился, величаво ступая по чувствительному мрамору, Ибрагим робко взглянул на стоявшего перед ним Рустема, всеми силами постаравшись предстать дружелюбным и расслабленным. Однако его плечи предательски приподнялись, выдавая сдерживаемое напряжение, а в груди поселился неприступный холод, определённо свидетельствующий о том, что его и новоприбывшего визиря с самого начала разделила какая-то необъяснимая пропасть. В отличие от воина, Рустем даже не пытался смягчить свой острый взгляд или хотя бы напустить на лицо притворную улыбку, во всём его гордом существе отчётливо читалась потаённая ненависть, причина которой оставалась для Ибрагима не менее странной и загадочной.       — Удивительно, что повелитель доверил пост Великого визиря какому-то проходимцу из чужих земель, — совершенно иным и гораздо более грубым тембром бросил Рустем, и в его пронзительных глазах полыхнул дикий огонь непримиримого презрения. — Не понимаю, что в тебе есть такого, чего нет во всех нас?       — Повелителю лучше знать, кто чего достоин, — холодно осадил его Ибрагим, совсем не горя желанием раздувать ссору. Сулейман посоветовал ему подружиться с Рустемом, но, похоже, бейлербей Диярбекира был настроен крайне враждебно. — Если тебе не по вкусу его решение, можешь сказать ему об этом прямо. Уверен, повелитель одобрит подобное непослушание с твоей стороны.       — Вижу, острить ты умеешь, — насмешливо усмехнулся Рустем и подступил ближе к воину, так что между их телами помещался ровно один кулак. Ибрагим собрал в руки всю свою выдержку, чтобы не отшатнуться. — Вот только это тебя не спасёт. Знаешь, сколько Великих визирей лишилось своих голов? Мой тебе совет: не лезь на рожон и сохранишь себе жизнь.       Не дождавшись ответа, Рустем резко отвернулся и горделивой походкой пересёк площадку, приближаясь к другим визирям, так что Ибрагим снова остался один. Безудержный гнев в его сердце боролся с уязвлённым отчаянием, навеянным чувством полной несправедливости, и вдобавок ко всему, воин нехотя признал, что в словах Рустема таилась доля горькой правды. Вероятно, только что он обрёл своего заклятого противника, который не успокоится, пока не добьётся его смерти или хотя бы смещения с поста, являющегося лакомым кусочком для него самого. От осознания собственной постыдной беспомощности перед влиятельным пашой Ибрагим едва не вцепился себе в волосы, а навязчивая безнадёжность неподъемным камнем навалилась ему на плечи, пригибая к земле. В ушах внезапно зазвучало эхо роковых слов, сказанных Нигяр не так давно, но только теперь Ибрагим понял, что она говорила действительно серьёзно:       «Любая ошибка может привести тебя к смерти, не говоря уже о многочисленных врагах, которые точат зуб на этот высокий пост. Отныне тебе следует вести себя осмотрительно».       Боязливое солнце лишь на миг выглянуло из-за сумрачной занавеси закрученных в причудливые формы туч, хитро подмигнув своим гигантским жёлтым глазом и бегло окинув дворцовый сад бледно-золотистым сиянием. Своеобразная арка из переплетённых друг с другом тонких ветвей молодых осин создавала надёжное укрытие от пронизывающего ветра и редких солнечных лучей, погружая проходивших под ней людей в прохладную тень. С небывалым наслаждением Ибрагим нырнул в спасительный полумрак, подставив лицо порывам морозного воздуха, что мягко просачивались сквозь прорехи в лабиринте ветвей, беззастенчиво забираясь под края плотно прилегающей к телу одежды. Зимние запахи замёрзших деревьев и студённой земли приятно вскружили воину голову, заманивая его на дно желанного забытья, и все тревожные мысли начинали неумолимо таять, растерзанные в клочья пленительными ароматами утопающего в немой тишине парка. Степенно идущая рядом с ним Нигяр не сводила безмятежного взгляда с окрестностей сада, словно видела эту аллею впервые, и её податливые губы изогнулись в блаженной улыбке, из-за чего по милому лицу распространилось расслабленное выражение беспечности. Дрожащие пятна блёклого света неровно ложились на её распущенные волосы и расправленные плечи, вынуждая её иногда невольно щуриться, ленивый ветер снисходительно поигрывал полами её простецкого платья. Под твёрдыми шагами друзей громко шелестела серая галька, а над их головами, в вышине синеющего неба, скромно писвистывали устойчивые к холоду невидимые птицы.       Всю дорогу Ибрагима настигала неотступная тишина, поскольку ни он, ни Нигяр не проронили ни слова с тех пор, как Великий визирь поделился с ней впечатлениями от первого Совета. Заседание прошло лучше, чем он рассчитывал, за исключением лишь того, что Рустем словно нарочно пытался оспорить каждое его слово, каким бы очевидным оно ни являлось в обсуждаемом ими вопросе. К счастью, Сулейман списал столь странное поведение вернувшегося чиновника на вполне объяснимое желание вновь влиться в государственные дела, от которых он был оторван, будучи бейлербеем Диярбекира. Но Ибрагим прекрасно знал истинную причину недружелюбного настроя Рустема, и когда он поделился своими опасениями с Нигяр, та только неопределённо промычала в ответ, погрузившись в какие-то свои мрачные мысли. Вскоре напряжённое обсуждение кануло в забытьё, и друзья больше не поднимали между собой эту тему, негласно решив про себя просто насладиться своей традиционной прогулкой, отгородившись от мирских проблем.       Узкая тропинка, проложенная под осиновым туннелем, подошла к концу, и Ибрагим выступил из-под низко склонённых ветвей, врезавшись в сокрушительный поток встречного ветра. Нигяр выпрыгнула следом, поморщившись от неожиданной преграды в виде резвого вихря, и ободряюще улыбнулась воину, поймав его далёкий взгляд, устремлённый как будто сквозь неё. Встряхнувшись, Ибрагим ответил подруге рассеянной улыбкой и прошёл чуть дальше по открытой поляне, кое-где огороженной газонами некогда свежей зелёной травы и низких цветов. Обведя утопающий в редкой полутьме парк внимательным взглядом, он сперва подумал, что сад в очередной раз пустует из-за гуляющего по улице нестерпимого холода, но затем приметил неподалёку впереди, прямо за ровно подстриженными кустами волчьих ягод, две неизвестные фигуры, замершие близко друг к другу.       Заинтересованный Ибрагим подозрительно прищурился и осторожно двинулся к притаившимся силуэтам, стараясь ступать как можно бесшумнее и не издавать ни единого постороннего звука. Когда расстояние между ними значительно сократилось, воин навострил слух, почти сразу уловив едва различимые в шуме ветра голоса, женский и мужской, преисполненные взаимной ласки и какой-то терпкой нежности, напомнившие Ибрагиму рокотливый стрекот двух влюблённых ласточек. Непонимание и непрошенная настороженность ядовитыми лозами диких роз оплели возбуждённое сердце Великого визиря, распространяя по груди жар искристых сомнений, что обжигали внутренности неистовым пламенем. Почему-то ему почудилось, что один из голосов определённо ему знаком, но он поспешил отогнать пугающие мысли, ожидаемо пришедшие на смену обычным подозрениям, и, собравшись с духом, покинул своё временное убежище за волчьими кустами, выступив прямо на едва приметную тропинку. От увиденного у Ибрагима перехватило дыхание, в груди сделалось тесно, словно при нехватке воздуха, и сердце пронзила такая жгучая боль, что он был готов испустить оглушительный крик.       Надёжно скрытые от посторонних глаз, в оплетении веток куста замерли Хатидже и Рустем, стоя друг напротив друга и крепко взявшись за руки, что определённо было взаимным действием с обеих сторон. Ошеломлённый взгляд Ибрагима вонзился в их переплетённые пальцы, и от того, с какой невозмутимостью мягкие ладони Хатидже покоились в грубых руках паши, у него под рёбрами взметнулась новая волна жаркого возмущения. Поняв, что их обнаружили, госпожа и визирь одновременно повернули головы к неожиданно появившемуся воину, в их только что безмятежных глазах промелькнуло неподдельное замешательство, подёрнутое настоящим страхом. Острое лицо Хатидже смертельно побледнело, а вот к впалым щекам Рустема наоборот прилила кровь, выдавая его зародившийся в глубине потревоженного существа гнев. Сам Ибрагим даже не мог осознать, злиться ему или нет, а если да, то на кого больше: на визиря-самозванца, который нагло присвоил себе его возлюбленную, или на госпожу, не потрудившуюся объяснить ему, в чём дело.       — Хатидже? — вынужденно нарушил трескучее молчание Ибрагим, с запоздалым изумлением заметив, что не слышит собственного надломленного голоса из-за грохота крови в ушах. — Что здесь происходит?       Прежде, чем Хатидже успела ответить, Рустем решительно шагнул вперёд, оказавшись почти вплотную к обескураженному воину, и смерил его испепеляющим взором, как орёл свою будущую жертву. В любой иной ситуации Ибрагим бы постарался избежать агрессии, но сейчас его самого распирало от нестерпимой ярости, и он смело встретил взгляд визиря, давая понять, что нисколько не стыдится своего поступка.       — Да как ты смеешь так разговаривать с госпожой? — угрожающе прошипел Рустем, напрягая упругие плечи. Его серые глаза метали огненные молнии. — Она вольна делать, что пожелает, или ей отчитываться перед тобой о каждом своём шаге?       Дерзкий ответ уже закрутился на языке Ибрагима, готовясь вырваться на свободу, однако воина больше всего интересовало лишь одно, поэтому он оставил оскорбление Рустема без ответа, повернувшись к застывшей на прежнем месте Хатидже. Её мертвенно побелевшие губы не двигались, словно онемели, а в глазах плескался безутешный испуг, только убедивший воина в том, что она что-то скрывает.       — Вы что, знакомы? — выдавил из себя Ибрагим, чувствуя, как горло царапает сотнями острых осколков, препятствуя сделать полноценный вздох.       — Да, Ибрагим, мы знакомы, — наконец проронила Хатидже севшим голосом и впервые посмотрела воину прямо в глаза, больше не прячась. Страх постепенно отступил, и в её умеренный взгляд вернулась сдержанная властность, которая теперь с треском расподалась на куски по мере того, как Ибрагим буровил её немигающим взором. — Я знаю, ты возмущён тем, что увидел, но поверь, я не сделала ничего незаконного. Дело в том, что... Мы с Рустемом помолвлены.       Из груди будто вышибло весь воздух, так что на миг воин забыл, как дышать. В глазах на страшное мгновение потемнело, а в голове образовалась пугающе беспросветная пустота, лишая его любых мыслей, кроме той, что отчётливо пульсировала на затворках сознания, отдаваясь в висках свинцовой тяжестью. Ибрагима точно с размаху окатило холодной водой, сердце покрылось непробиваемой коркой крепкого льда, которая вытеснила из него всякие чувства, за исключением отчаянной ярости. До последнего он не мог поверить в услышанное, но в правдивости слов сомневаться не было смысла: глаза Хатидже смотрели прямо и уверенно, ни единой лукавой искры не проскользнуло на их зеркальной поверхности. Теперь, спустя несколько месяцев беспрерывного обмана, она наконец перестала лгать и сказала ему правду.       — Ты... Ты с самого начала лгала? — предательски дрогнувшим голосом прохрипел Ибрагим, в неверии изучая взглядом лицо женщины, которую так беззаветно любил. Всё в ней отныне стало чужим, ненастоящим, притворным. — Но зачем? Для чего ты дала мне ложные надежды, заставила поверить в искренность твоей любви?       —Я не хотела лгать! — запальчиво выпалила Хатидже, и в её чистом голосе зазвенело стеклянное отчаяние. — Я думала, что Рустем уехал навсегда, и наша помолвка будет разорвана. Поэтому я решила начать всё сначала с другим человеком, которого полюбила столь же сильно и искренне. Я хотела быть с тобой, Ибрагим. Однако теперь Рустем вернулся, и я обязана исполнить свой долг перед семьёй и будущим мужем.       — Ты знал об этом? — резко повернувшись к Рустему, бросил Ибрагим, смерив его пытливым взглядом.       Визирь ответил воину непроницемым взором, для человека, только что узнавшего о возможной измене, он выглядел слишком спокойным. Ибрагим уже догадался, что ему предстоит услышать, но от этого его ноша не стала легче, а уязвлённая гордость продолжала жалобно изнывать в глубине раненой души, отравленной беспощадным ядом предательства.       — Ещё осенью Хатидже прислала мне письмо, в котором сообщила, что намерена расторгнуть помолвку, потому что полюбила другого, — глухо заговорил Рустем, оставаясь поразительно равнодушным к сложившейся ситуации. — Тогда я понял, что должен вернуться, если не хочу потерять свою госпожу. Я завершил дела в Диярбекире так быстро, как только смог, и сразу рванул сюда. Хатидже мне всё объяснила, так что наша помолвка остаётся в силе.       — Ты её не получишь! — в приступе негодования рявкнул Ибрагим, нависая над невозмутимым пашой, отрешённость которого начинала его раздражать. — Если потребуется, я буду сражаться за свою любовь!       — Даже, если Хатидже выберет не тебя? — пренебрежительно съязвил Рустем и опять попал в точку своим справедливым упрёком. В самом деле, с чего Ибрагим решил, что имеет право диктовать госпоже её выбор? И есть ли резон бороться, когда всё уже предопределено?       Переводя смешавшийся взгляд с визиря на Хатидже, воин с досадой осознал, что сестра султана давно усмирила все свои сомнения, и её выбор очевиден, каким бы обидным и несправедливым он ни являлся для него. Госпожа предпочла ему своего прежнего возлюбленного и намерена сыграть с ним свадьбу, и с этим Ибрагим уже ничего не мог поделать, ему оставалось лишь смириться с поражением и потерей той, кому он хотел посвятить свою жизнь. Однако смиряться он не собирался: пока есть надежда отстоять свою любовь в честном поединке, Ибрагим не позволит Рустему вот так просто отобрать у него Хатидже. Всё для него решилось в один миг, сильные пальцы взметнулись в воздух и скользнули к поясу, нащупав под слоями одежды резную рукоять кинжала.       — Сразимся, как подобает воинам, и пусть поединок определит достойного, — сурово заявил Ибрагим, в ледяном ожидании меряя взглядом на мгновение замешкавшегося Рустема.       Глаза визиря несколько секунд оставались бесстрастными, только участившееся дыхание и напряжение в крепких плечах выдавали его колебания, пока он бегал взором по решительному лицу воина к его готовой для первого удара руке. Наконец Рустем справился с собой, вновь вернув себе прежний хладнокровный вид, и молча потянулся к собственному кинжалу, висевшему у него на поясе ничем не прикрытым, неотрывно наблюдая за Ибрагимом своим соколиным взглядом. Растерянная Хатидже в объятиях липкой паники следила за развернувшейся сценой, её точно сковало знобящим оцепенением, так что казалось, будто она вовсе перестала дышать.       — Ты пожалеешь, что встал на моём пути, чужак, — грозно протянул Рустем, до белизны в костяшках пальцев стиснув рукоять своего оружия. — Это быстро закончится.       Сосредоточенно прищурившись, Ибрагим машинально принял боевую стойку и напружинил ноги, приготовившись отскачить в сторону, если кинжал полетит прямо в него. Его верный клинок пока покоился в ножнах, но начищенное лезвие давно истосковалось по вкусу свежей крови, так и подмывая воина поскорее освободить его и дать ему волю смертоносно поражать врагов. Прежде, чем он осмелился обнажить оружие, звякнула кованная сталь, и чужой кинжал вырвался из своего заточения, разрезая стоячий воздух на рваные слои и предупреждая Ибрагима о надвигающейся опасности. Натруженные мышцы руки пришли в упругое движение, и зеркальная поверхность острозатраченного лезвия показалась из расписных ножен, угрожающе сверкнув в лучах редкого солнца.       — Довольно! — внезапно разнёсся над притихшей поляной звонкий голос Хатидже, заставив обоих бойцов как по команде замереть на месте. Высокий тембр госпожи резанул податливое воздушное пространство не хуже любого меча, а из её глубинных глаз словно посыпались искры, как зарождается стремительная молния в утробе штормовых облаков при наступлении неистовой бури. Обнажённая умеренным декальте белая грудь вздымалась и опадала в бешеном темпе, каждый прерывистый вздох наполнял невыносимое безмолвие шелестящим свистом. — Что вы здесь устроили?! Я госпожа, не забывайте! Кто вы такие, чтобы позволять себе подобное в моём присутствии?!       — Хатидже... — начал было Ибрагим, но госпожа метнула на него такой испепеляющий взгляд, что он мгновенно замолчал, от удивления даже выпуская из руки кинжал.       — Преданные рабы Династии не должны вести себя столь унизительным образом! — отрывисто крикнула ему Хатидже, приблизившись почти вплотную к растерянному воину. — Твоё поведение недопустимо! Одного моего слова достаточно, чтобы лишить тебя жизни, так что советую впредь помнить, где твоё место! — Она негромко вздохнула, словно переводя дух, и, когда снова посмотрела на Ибрагима, в её взгляде не осталось ничего, кроме ледяной властности и неукротимого гнева. — Сегодня я закрою глаза на это безобразие, но не потерплю повторения такого позора. Знай цену своей чести и потрудись не пятнать более мою. А теперь прочь!       Сказав это, Хатидже демонстративно отвернулась, спрятав от Ибрагима свои некогда лучащиеся нежностью и обожанием глаза, отныне превратившиеся в осколки неприступного льда, что не под силу растопить даже самому сильному солнцу. В неверии взирая на милую сердцу госпожу, покорившую его своей утончённой красотой и ласковой кроткостью, Ибрагим с минуту простоял неподвижно под прицелом насмешливого взора торжествующего Рустема, а затем развернулся и побрёл прочь, ничего не видя перед собой. Купающийся в бледном золоте сад расплывался у него перед глазами, надоедливые колючки встречающейся по пути ежевики цеплялись за одежду и обнажённую кожу ладоней, до крови царапая её, но потрясённый воин не чувствовал боли. Единственная боль, что подобно жадному хищнику выгрызала изнутри все его когда-то пылающие страстью и любовью чувства, поселилась в его израненном сердце, медленно, но верно уничтожая последнюю надежду на возрождение утраченного счастья. Ибрагим больше не сопротивлялся и позволил угнетающей горечи взять вверх над его несгибаемым духом. Ему не хотелось, чтобы кто-либо отыскал его в таком состоянии, поэтому всё брёл и брёл в глубь неизведанной чащи, пока мощные стволы убегающих верхушками в небо сосен не сомкнулись у него за спиной.