Разлучённые

      Похожее на далёкий ослепительный огонёк раннее солнце лениво ползло по покатому склону светлеющего неба, медленно меняя положение броских лучей и выставляя на всеобщее обозрение то один, то другой румяный бок. Округлая сфера его пылающего тела иногда цеплялась за самые высокие вершины голубоватых в лесных сумерках сосен, длинные прямые ветви, утыканные пожелтевшей хвоей, простирались по незримому горизонту, избороздив его податливое полотно причудливыми узорами. Смежившиеся между собой оголённые деревья словно переплелись друг с другом, создавая уютное убежище для притаившихся внизу пугливых животных, и почти полностью скрыли скромное сияние небесного светила, притупляя яркость дневного мерцания и погружая рощу в тенистый полумрак. Ближе к студённой земле застенчивая тьма сгущалась, опускаясь на примёрзлую почву ровным слоем сероватого тумана, так что казалось, будто всё вокруг витает в расбавленном воздухе, подёрнутое призрачной дымкой. Несмотря на то, что рассвет давно остался позади, и день стремительно настигал проморзглую чащу, вытесняя прочь последние следы ночного холода, в обители неподвижных деревьев чувствовался цепенящий озноб, что заставлял кровь стынуть в жилах, а кожу — покрываться множеством неприятных мурашек.       Всё тело неподвижно сидящего Ибрагима быстро окоченело от отсутствия всякой нагрузки, скованное зимним морозом, что беспрепятственно впитывался в тёплую одежду, подбираясь к беззащитной коже и оседая на ней тесным покрытием хрупкого льда. Расслабленные мышцы превратились в стальные утёсы, обвитые мощными цепями непробиваемого оледенения, и каждое малейшее движение отныне могло отозваться в них тянущейся болью, настолько стремительно они отвыкли от желанного напряжения. Издалека Ибрагима можно было легко принять за каменную статую, поскольку вот уже несколько минут или даже часов подряд он не шевелился, уставившись пустым взглядом в недоступную никому, кроме него, бездонную даль. Затянутые беспросветной пеленой глубокой тоски потускневшие глаза неотрывно смотрели в одну точку, почти не моргая, обездвиженные ресницы приютили на себе крупицы стеклянной пыли, покрытые пепельной завесой витающей под небом замёрзшей росы. Широкая ветвь старого дуба, на которой, замерев в одной позе, восседал Ибрагим, подтянув колени к груди, сделалась чуть скользкой на ощупь из-за осевшего на ней утреннего инея, так что иногда закостеневшее тело пробивало насквозь пронизывающим холодом, вынуждая его заходиться безудержной дрожью. Гибкий ветер проказливо запутывался в растрёпанных волосах воина, то приглаживая их назад, то простирая по широкому лбу, но он точно не замечал беспордонного вмешательства стихии в своё личное пространство, до сих пор не предприняв ни единой попытки сменить положение или поправить уничтоженную вихревыми потоками причёску.       Пленительные, окутанные загадочной дымовой завесой верхушки далёких деревьев нескончаемыми рядами возвышались к самому куполу безмолвного неба, упираясь в него и застревая кривыми ветвями в белоснежной вате крупных облаков. С течением томительного времени пейзаж перед глазами Ибрагима не менялся, лишь тучи уползали дальше по бескрайнему горизонту, расчищая путь слабым лучам невидимого солнца, да изогнутые кроны лысых акаций и каштанов равномерно покачивались из стороны в сторону, словно исполняя плавный танец. Нестерпимая боль всё не утихала, с прежним остервенением царапая сердце воина изнутри острыми когтями, в душе бушевала неукротимая буря, опаляя стенки стеснённой подавленными слезами груди жгучим пламенем горькой беспомощности. Объятая ледяными оковами голова пустовала, только единственная навязчивая мысль отчаянно пульсировала в налитых свинцом висках Ибрагима: его предали, обманули, истерзали ложными надеждами, которые теперь бесследно расстаяли, как рыхлый снег под натиском весеннего солнца. Он чувствовал, что жаркая, горящая неистовой страстью любовь постепенно гасла в глубине его сердца потухшей среди ночной тьмы свечой, слепой огонь взаимного влечения испарялся под гнётом непривычного, но такого желанного равнодушия. Сказанные Хатидже в порыве неуравновешенной ярости слова нельзя было забрать назад, а нанесённое Ибрагиму оскорбление представлялось ему слишком унизительным, чтобы поддаваться прощению. Властная госпожа сделала свой выбор, предпочтя до безумия влюблённому в неё чужеземцу из Ирана предначертанного ей мужа, и Ибрагим, будь он не слишком опечален случившимся, мог бы отнестись с пониманием к подобному поступку. Однако Хатидже не только не призналась ему во всём сразу, но ещё и безропотно позволила воину ухаживать за ней, обнимать, лаская её стройный стан, и целовать, впитывая терпкий вкус её тонких, мягкий губ. Она одобрила его любовь, хотя под сердцем носила привязанность в другому, а теперь и вовсе с позором прогнала Ибрагима прочь, однозначно дав понять, что не желает его видеть. Безнадёжно влюблённое сердце ещё изнывало скорбной тоской по неповторимой нежности, которую дарили ему изящные руки Хатидже, перед внутренним оком маячил её непостижимый, но до боли родной образ, сохранивший в себе все потаённые изгибы её прелестного тела и гордо брошенный чуть свысока величественный взгляд, обрамлённый частицами лишь ему одному ведомой ласки. В памяти Ибрагима по-прежнему мерцали яркими вспышками незабываемые ночи, что они проводили вдвоём, под покровом безмолвной тьмы, втайне ото всех, охваченные страхом разоблачения и непреодолимой тягой друг к другу. Однако сейчас эти чудесные воспоминания причиняли ему одни только мучительные страдания, снова и снова возвращая его в этот роковой день, когда всё вдруг безвозвратно рухнуло в один миг. Изнурительная безысходность сокрушительной волной накатывала на равнодушного ко всему Ибрагима, выдавливая из груди преисполненный нестерпимой горечи крик, но он с завидной стойкостью сопротивлялся, отказываясь даже самому себе признаваться в собственной слабости.       Хотя он отгородился от внешнего мира, полностью усыпив все свои ощущения, за исключением внутренних, натренированный многократными охотами слух воина не дремал даже в условиях хладнокровной задумчивости. Приглушённые мягким ковром из опавшей хвои невесомые шаги, зазвучавшие где-то в дебрях непроходимой чащи со стороны дворцового парка, степенно приближались к нему и с высоты дубовой ветви различались с огромным трудом, словно навеянные больным воображением призрачные звуки. С явным усилием заставив себя опустить остекленевший взгляд вниз, Ибрагим в самом деле заметил вдалеке миниатюрную, окутанную прозрачным ореолом сумрачного дыма фигурку, что с неожиданной юркостью мелькала среди поросшей густыми зарослями неприметной тропки, при этом умудряясь не издавать ни единого подозрительного шума. Если бы воин так и остался неподвижно сидеть в прежней позе, он бы с лёгкостью принял неизвестный силуэт за какое-нибудь животное, но так перед ним, точно на ладони, предстал смутно знакомый облик человека, который целенаправленно пробирался сквозь неприступные кусты с ловкостью лесной белки прямо к дубу, на чьей ветке расположился Ибрагим. Ещё шаг-другой, и вот из обители устрашающих теней вынырнула обвеянная по краям клочьями разорванного тумана Нигяр, с остервенением вырывая из колючих лап дикой ежевики подол своего неброского платья, волочившегося за ней по земле. Острое сочувствие полоснуло Ибрагима по глухому сердцу, пробуждая в нём толику умертвлённых слепой болью чувств, когда он окинул беглым взглядом изорванную, запылившуюся одежду калфы, задержавшись на исполосованных свежими царапинами обнажённых руках и растрепавшихся волосах, в которых застряли хвоинки и мелкие веточки. Нигяр прошла весь этот тернистый путь ради него, не побоявшись испортить собственное одеяние, и даже кровоточащие порезы, оставленные колючками и высохшими лозами лесных растений, не смогли помешать ей разыскать его в этой чащобе. Правда, её поиски пока не закончились, потому что, остановившись аккурат под нужным деревом, она лихорадочно осматривалась, наверняка рассчитывая увидеть Ибрагима на земле, и не допускала мысли бросить взгляд на распростёртые над её головой плотные кроны. Как бы ни сильно было желание воина остаться в одиночестве никем не найденным, он не мог без сострадания наблюдать за отчаянными попытками подруги отыскать его в диком лесу, поэтому накренился корпусом в сторону, перегнувшись через ветку, и вперил в Нигяр пристальный взгляд.       — Нигяр! — нарочно приглушённым голосом позвал он, напрягая отвыкшие от разговоров связки. — Я здесь, наверху.       В непонимании покрутившись на месте, Нигяр наконец запрокинула голову и отыскала суетливыми глазами Ибрагима, чуть прищурившись от выглянувших из-за туч блеклых лучей. В её подёрнувшихся незначительным истощением глазах смешались невероятное облегчение и трепетный страх, яснее всяких слов говоривший о том, как сильно она переживала за своего друга.       — Как ты туда забрался, во имя Аллаха? — изумлённо воскликнула Нигяр и приложила ладонь козырьком ко лбу, защищаясь от настойчивого солнца. — Спускайся, пока не упал!       Подавив досадный вздох, Ибрагим всё-таки поднатужился, приподнявшись на ветке, и спустил ноги на толстую ветвь под ним, прочно установившись на ней. Ледяное покрытие скользило под каблуками сапог, так что воин судорожно прижал ладони к мощному шершавому стволу, чтобы не упасть, и продолжил спуск осторожно, но при этом достаточно проворно. Когда Ибрагим ступил на землю, окунув носки ботинок в упругую кучу засохших хвоинок, Нигяр порывисто бросилась к нему, и в её встревоженном взгляде ещё читалось скромное восхищение, вызванное его безупречным прыжком. Но подруга быстро опомнилась и со всей внимательностью осмотрела Великого визиря, словно пытаясь найти скрытые изъяны в его несколько потрёпанном виде, и Ибрагим для должного впечатления расправил плечи, чтобы не изводить калфу напрасными стенаниями.       — Как ты? — осторожно осведомилась присмиревшая Нигяр, с неприкрытым сочувствием заглядывая в глаза воину. Волнение било в ней через край и, очевидно, не собиралось стихать, пока она не получит чёткие ответы на все свои вопросы.       — Ты всё видела, верно? — с намёком на закипающее раздражение фыркнул Ибрагим, прислонившись спиной к неровной поверхности дуба и прижавшись к ней затылком.       — Мне жаль, что ты узнал об этом вот так, — с неподдельным сожалением выдохнула Нигяр, на миг пряча горевший невыразимым чувством вины взгляд. — Я думала, что тебе известно... Почему ты не рассказал мне, что влюблён в Хатидже Султан?       Первый порыв, который ощутил Ибрагим — язвительно огрызнуться и заявить, что он имеет право распоряжаться своими чувствами, как ему угодно, и не обязан посвящать в тайны своего сердца всех подряд. Но потом с запоздалым раскаянием он вспомнил, что Нигяр — его верная подруга, и ей он может без колебаний доверить любые свои секреты, даже самые невероятные и глупые. Действительно, поведав ей о своём любовном увлечении сестрой султана, Ибрагим избежал бы постыдной ситуации и вовремя бы узнал, что сердце Хатидже давно занято, и надежды на её ответное внимание питать не стоит.       — Я испугался, Нигяр, — спустя несколько мгновений мучительного молчания признался воин, обратив на девушку усталый взгляд тусклых глаз, и чуть скользнул спиной по стволу, издавая едва слышное шуршание от соприкосновения богатой ткани кафтана с шероховатой корой. — Пренебрёг твоей беззаветной дружбой, потому что испугался разоблачения. Но, как видишь, эта жертва оказалась напрасной.       — Не говори так, — мягко укорила друга Нигяр, поворошив ногами примятое покрывало пружинистой хвои. — Хатидже призналась, что любит тебя. Значит, её чувства вовсе не были ложью.       — Но она скрыла от меня свою помолвку с Рустемом! — горячо возразил Ибрагим, метнув на калфу негодующий взгляд. — Она могла сказать мне правду и не отвечать взаимностью на мои чувства, а вместо этого решила поиграть с наивным глупцом вроде меня! Она разбила мне сердце.       — Дай ей шанс, — наставительно мурлыкнула Нигяр, и в её бронзовых глазах промелькнул заискивающий огонёк снисхождения, придавая её погружённому во мрак лицу очаровательную тень почти детской доверчивости. — Может, Хатидже Султан поймёт, что тоже любит тебя, и расторгнет помолвку, чтобы быть с тобой. Представь, как нелегко ей теперь выбирать! Наверняка она мучается так же, как и ты.       Тихо усмехнувшись, Ибрагим отстранился от ствола и сделал шаг к Нигяр, сокращая последнее разделявшее их расстояние, от чего калфа невольно попятилась, но не стала отходить далеко. На миг в её открытом и чистом взгляде вспыхнула умиляющая растерянность, и воин какое-то время просто смотрел ей в глаза, силясь поймать угасающее эхо ещё какого-нибудь потаённого чувства, что подавлялось почти сразу же, стоило ему зародиться.       — Она госпожа, а я — всего лишь раб, — горько выдавил Ибрагим, ощутив на языке знакомую сухость после этих роковых слов. Теперь, когда он произнёс это вслух, истинный смысл словно заново открылся ему, выявляя то, о чём он прежде даже не задумывался. — Вот, на что я обречён потратить свою жизнь — на вечное прислуживание Династии. Возможно, даже хорошо, что я у нас с Хатидже ничего не вышло. Замужество с ней стало бы тюрьмой для меня.       — Увы, такова доля тех, кто попадает под своды этого дворца, — томно вздохнула Нигяр, проскользнув по притихшему лесу тоскливым взглядом. Вновь покинувшее своё укрытие временное солнце плавно легло на её ранние морщины, и калфа показалась Ибрагиму как никогда усталой и измотанной, её неизменно лучистые глаза будто разом лишились своего задорного блеска. — Ты либо борешься за право находиться на вершине и управлять всеми, либо смиряешься со своим положением, превращаясь в невольника. Но одно остаётся неизменным: ты никогда не поднимешься выше Династии и, каких бы высот ты ни достиг, ты обязан следовать любому приказу её представителей. Кровь решает всё, Ибрагим.       — Но это так глупо! — в отчаянии выпалил Ибрагим, резанув морозный воздух отрывистым жестом напряжённой руки. Подавленная обида снова напомнила о себе, опалив старые шрамы на сердце очередной порцией неистовой боли. — Есть вещи поважнее власти и повеления! Неужели им совсем всё равно на наши чувства? Что они знают о любви, дружбе и преданности?!       Печальная улыбка мягким сиянием озарила бледное лицо Нигяр, приправив её искренние глаза глубоким пониманием, и она подошла вплотную к Ибрагиму, опустив тёплую ладонь ему на плечо. Непроизвольно вздрогнув от неожиданной волны ласкового жара, исходившего от пылающего жизнью существа хрупкой калфы, воин поднял на неё мечущийся в приступе бессильного гнева взгляд и тут же испытал непреодолимое желание успокоиться, словно одно лишь присутствие подруги обладало необъяснимой силой усмирять яростные чувства. Безвольно поддавшись этому странному наваждению, Ибрагим не отрывал взора от проникновенных глаз Нигяр, постепенно отпуская одолевавшую его страждущую злобу.       — Никто никогда не сумеет сломить наш внутренний стержень, — твёрдо произнесла девушка, решительно сверкнув утопающими в туманном сумраке глазами. — Ты останешься свободным, когда узнаешь, что значит быть собой. Раньше я этого не понимала, а теперь поняла. Благодаря тебе.       — Мне? — обескураженно вымолвил Ибрагим.       — Да, Ибрагим. Ты не такой, как все, потому что не предаёшь самого себя. Я потеряла эту истину, когда попала в Топкапы, но ты помог мне воссоединиться с моим внутренним миром. Ты вернул мне веру в себя.       — О Нигяр, — с растроганной нежностью усмехнулся Ибрагим, прижимая ладонь к плечу подруги в ответ. Острое и тонкое, оно показалось ему особенно щуплым, способным сломаться от одного неверного движения. — Это ты вернула мне веру и возродила мою надежду. Я никогда не смог бы стать здесь своим, если бы рядом не было тебя. Спасибо за всё.       Улыбка калфы стала шире и обрела тот самый неповторимый оттенок беззаботного озорства, которое неизменно отражалось в её выразительных глазах с тех самых пор, как Ибрагим впервые увидел её. Вид повеселевшей Нигяр волшебным образом излечил его от собственных переживаний, и тугие путы болезненной тоски наконец ослабли, позволив воину вздохнуть полной грудью и выпрямить навстречу миру своё повзрослевшее сердце. В одном Нигяр несомненно права: он сильнее, чем запреты и правила дворцовой жизни. Он ещё может всё изменить.       Бурная пляска пылающих подле стен факелов отбрасывала рваные тени на мраморную плиту, покрывая её пятнистыми огненными всполохами и распространяя по погружённому в ледяное безмолвие пространству мягкий треск подгорающего воска. Разбавленная животрепещущим светом ночная темень кое-где почти полностью рассеивалась, так что начинало казаться, будто вместо властелюбивой, заманчивой ночи раньше времени наступил воскрешающий рассвет. Призрачное тепло, излучаемое закованным в ржавые канделябры пламенем, хоть немного притупляло вездесущее дыхание зимнего холода, который с приближением глубоких сумерек только набирал силу, просачиваясь сквозь открытые всем ветрам просторные террасы внутрь огромного дворца. Большинство обитателей Топкапы уже погрязли в объятиях всевозможных сноведений, поэтому над всеми пустынными коридорами повисла нерушимая тишина, отгородившая спящий дворец от беззастенчивого вмешательства посторонних шумов неприступным куполом. Даже разгуливающий под резным потолком любопытный ветер беспричинно таял в неподвижном воздухе, а вместе с ним исчезал и призрачный свист, отдалённо напоминающий нестройный хор писклявых летучих мышей.       Беспросветный мрак плотным кольцом окружил Ибрагима, обволакивая его крепкую фигуру ласковыми прикосновениями расступающихся перед ним заискивающих теней, что неустанно цеплялись за его плечи и руки, точно наровя утянуть в бездонную пустоту. Сопротивляясь этой необъяснимой тяге, воин упрямо продолжал свой бесцельный путь по безлюдному коридору, не оглядываясь по сторонам и не замечая ни малейших изменений во внешнем мире, словно находясь за воображаемой стеной глухого равнодушия. Ноги сами несли его через крутые лабиринты дворцовых пролётов навстречу неизвестному, но такому мощному и непреодолимому желанию, что Ибрагим с трудом узнавал самого себя во власти невиданных ему прежде чувств, похожих на какую-то неутолимую жажду. Что с ним такое, куда он идёт, почему именно сейчас — все эти поверхностные вопросы, иногда всплывающие у него в голове, так и оставались без ответа, а между тем воин не сбавлял умеренный темп, один за другим пролетая переплетения маленьких площадок и балконов. Неистовое влечение, пугающее Ибрагима своей откровенностью, но в то же время завораживающее неизвестным мотивом, гнало его вперёд, и он позволил себе просто поддаться ему, ни о чём не размышляя и не вспоминая о неизбежных последствиях. Всё, что ему было нужно, находилось где-то там, под тенистым покровом непроглядной тьмы, так же, как и он, совсем одинокое и до сих пор борющееся с неистовыми чарами навязчивого сна, точно существовало рядом нечто, способное разрушить стеклянный кокон невыносимого безмолвия и вызволить из череды бесконечных сомнений и страхов. Именно такие мысли неотступно преследовали Ибрагима, пока он парил над гулким мрамором дворца, налегке преодолевая всё новые повороты и лестницы, и приближался к источнику желанного удовлетворения, не обращая внимание на противный голосок разума где-то на подкорке уставшего сознания.       Запретная территория султанского гарема обожгла задремавшую настороженность Ибрагима настойчивым импульсом суетливого понимания, подмывая его остановиться и повернуть назад, прочь от обители забывшихся беспробудным сном наложниц. Однако он и не подумал прислушаться к трезвой мысли, промелькнувшей в затянутом густым туманом сознании вспышкой разящей молнии, и без колебаний, не оставляя себе времени на дальнейшие раздумья, подошёл вплотную к тяжёлым деревянным дверям, которые, на его счастье, оказались приоткрытыми. Тонкая щёлочка, пропускавшая внутрь прохладные потоки сквозного ветра, идеально подходила для того, чтобы проникнуть в гарем, не потревожив ни единой живой души, так что Ибрагим затаив дыхание переступил порог, с безупречной ловкостью протиснувшись сквозь незапертые двери. Начищенный до кристалльного блеска пол смягчал его крадущиеся шаги, приглушая обычно гулкое эхо от ритмичного стука каблуков, и вскоре воин ощутимо расслабился, позволив себе пересечь узкий коридор между спящими за занавесками девушками своей привычной стремительной поступью. Вокруг ни раздалось ни малейшего шелеста или шума, который возвестил бы о том, что кто-то из наложниц вдруг проснулся, слышалось лишь мерное дыхание неподвижно лежащих в рядок рабынь, что смешивалось в сгущённом воздухе, взмывая к самому потолку. Одна незашторенная занавесь привлекла обострённое внимание Ибрагима, и он на мгновение замер рядом с ней, украдкой заглянув за распростёртую ткань, чуть колыхающуюся под тихими порывами ледяного сквозняка. Так и есть: среди занятых девушками постелей зиял пустой матрас, причём он был аккуратно заправлен и выглядел абсолютно нетронутым, явно указывая на то, что его обладательница сегодня даже не ложилась в кровать. Осенённый внезапной догадкой Ибрагим тут же смекнул, что этот матрас принадлежал Нуриман, которую он сегодня вечером провожал на очередной хальвет в покои Сулеймана, и от воспоминания об этом он чуть не испустил отчаянный стон. Каждый раз, когда Нуриман скрывалась за дверями господских апартаментов с излучающей коварное торжество приторной улыбкой, сердце Ибрагима тревожно пропускало удар, а в груди поселялось прочное предчувствие скрытой угрозы. При мысли о том, что когда-нибудь один из таких хальветов мог оказаться для Сулеймана последним, внутри у него всё холодело, погружаясь в плен неподдельного страха.       С огромным усилием Ибрагим заставил себя идти дальше, оставив позади пустующее ложе подруги, и наконец очутился в тёмном коридоре, куда не проникал даже слабый луч потрескивающих на каждом углу факелов. Густые тени, в разыгравшимся воображении принимающие вид причудливых фигур, вновь сомкнулись вокруг Ибрагима, точно препятствуя ему ступить дальше, в глубь запретной части дворца. Воин с досадой отмахнулся от собственных предубеждений и смело шагнул в объятия обманчиво ласкового мрака, минуя один коридор за другим в поисках единственно верных покоев, ради хозяина которых он до сих пор не сомкнул глаз и рискнул переступить через святые правила. Наконец неприметная дверь, впечатанная в овеянную холодом стену, проскользнула в поле зрения навострившего свои чувства Ибрагима, и он резко замер, каким-то потаённым ощущением осознав, что добрался до нужной цели. Старые петли предательски заскрипели, когда воин постарался предельно осторожно открыть неподдавшуюся с первого раза дверь, и перед ним предстала окутанная такой же слепой темнотой маленькая комната, представляющая собой довольно тесное помещение с минимальным количеством мебели. Около правой стены стоял небольшой комод, заставленный какими-то безделушками вроде флаконов и скромных шкатулок с украшениями, слева в самый потолок упирался массивный шкаф, окантованный резной обделкой. А в дальнем углу приютилась самая обычная, ничем не примечательная кровать, на которой в данный момент безмятежно восседал ничего не подозревающий обитатель столь прибеднённого жилища, с головой погружённый в своё рутинное дело.       Распущенные волосы, в витающей по всему помещению глубокой тьме тронутые оттенком нежной черноты, плавно струились по острым плечам Нигяр, податливо ложась под зубчики деревянного гребня. Плавные движения, с какими она расчёсывала свои спутанные за день локоны, бесповоротно пленили жадный взгляд Ибрагима, и он бесцеремонно скользнул пожирающими глазами по всей хрупкой фигурке калфы, облачённой в белую ночную сорочку. Тонкая, почти прозрачная ткань плотно облегчала ровную спину и выпирающие лопатки сидящей к воину затылком Нигяр, мягкие мышцы вдоль её позвоночника ритмично двигались в такт незамысловатым взмахам руки. Подойдя ближе, Ибрагим словно во сне прошёлся восхищённым взором по обнажённым предплечьям девушки, по упирающимся в пол босым ступням, и задержался на маленьком зеркале, в которое она смотрелась, продолжая приводить в порядок растрепавшуюся причёску. С замиранием сердца воин сделал роковой шаг и в тот же миг увидел собственное отражение в кусочке чистого стекла, а затем и сама Нигяр заметила названного гостя, переметнув карие глаза прямо на него. Их взгляды — по-хищному возбуждённый и приправленный диким испугом, — на одно томное мгновение встретились, и неожиданно Нигяр вскочила с кровати, роняя зеркало и гребень на мягкий матрас. В её огромных, как две медные луны, глазах плескалось неподдельное смятение, и Ибрагима вдруг пронзило отрезвляющее чувство вины, стоило ему прочитать на лице девушки почти животный страх. Чего она так испугалась?       — Ибрагим? — неприкрыто дрожащим голосом выдавила перепуганная Нигяр, чуть заикаясь. Её худые плечи с неожиданным остервенением напряглись, словно она приготовилась драться. — Ч-что ты здесь делаешь? Тебе... Тебе же нельзя в гарем!       — Прости, я не хотел тебя пугать, — примирительно проворковал Ибрагим, с удивлением расслышав в собственном голосе похожую необъяснимую растерянность. Казалось, только сейчас он окончательно сбросил с себя путы таинственного забвения, будто пробудился от глубокого сна, и ему мгновенно стало стыдно за свой неприемлемый поступок. — Я... Я сам не знаю, почему пришёл. Мне просто не спалось, и я подумал... — Он умолк, с запоздалым раздражением сообразив, что ему нечего сказать в своё оправдание. Разве можно объяснить проникновение в покои девушки посреди ночи, да к тому же на территории гарема? Если бы сейчас глаза Нигяр полыхнули неистовым гневом, он бы безропотно принял его, потому что знал, что заслужил это. — Впрочем, неважно. Я лучше пойду. Извини ещё раз, такого больше не повторится.       Сгорая от нахлынувшего чувства неловкости, Ибрагим поспешно отвернулся, затылком ощущая на себе пристальный взгляд Нигяр, в котором не выражалось ничего, кроме запредельного непонимания. Она не злилась и даже не бросалась на воина с упрёками, на краткий миг в её очаровательных глазах даже вспыхнул несвойственный ей огонёк бесконтрольного увлечения, словно и она попала под непреодолимый натиск пугающе сильного пленения. Ибрагим решил, что всё это ему только кажется, и шагнул одервенелыми ногами к двери, намереваясь как можно быстрее покинуть тесные покои.       — Постой, — робкий голосок Нигяр, приправленный нотками умилительного смущения, мягко врезался в спину уходящему воину, разбившись о неё волной приятного тепла. Резко замерев, он обернулся и изумлённо уставился на неподвижно стоявшую в снопе лунного света девушку, чей кроткий взгляд исподлобья взирал на него, заманчиво сверкая в сиянии небесного серебра. — Не уходи. Мне тоже не спится...       Стеснённое трепетным волнением сердце боязливо воспрянуло, настукивая мелодичную дробь, и поверхностное дыхание замерло в груди, препятствуя воину сделать полноценный вздох. Воспротивившись мимолётному оцепенению, он развернулся к Нигяр, не сводя с неё изучающего взгляда, и, не чуя под собой пола, медленно сократил расстояние между ними до тех пор, пока их тела не оказались в недозволенной близости друг от друга. Ни один мускул не дрогнул на расслабленном лице калфы, блестящие глаза смотрели по-прежнему ясно и открыто, она больше не боялась и не шелохнулась, когда Ибрагим в несколько решающих шагов опередил повисшую перед ними незримую грань. Время для него застыло, превратившись в непреодолимую вечность, весь мир растворился в пустынном небытии, и отныне для него существовала лишь Нигяр, её преданный неповторимый взгляд и пленяющие своей застенчивой улыбкой алые губы. Поддавшись вперёд, Ибрагим скользнул оледеневшими ладонями по еле прикрытым полупрозрачной сорочкой гладким плечам девушки и наклонился ближе к ней, настолько, что сумел почувствовать на своей щеке её сдержанное дыхание, опаляющее кожу возбуждающим жаром. Нигяр не двигалась, не выражая ни малейшего сопротивления, и лишь невольно вздрогнула, почувствовав нежное прикосновение чужих рук. Словно опомнившись, Ибрагим усилием воли преодолел опережающий его шальные мысли порыв и чуть сжал плечи калфы, с участием заглянув ей в глаза.       — Ты хочешь этого, Нигяр? — тихо прошелестел он, бережно коснувшись носом её мягкой щеки. Щуплое тельце Нигяр внезапно напряглось, но это продлилось всего несколько секунд, и затем оно вновь стало податливым и гибким, как стройная ветвь дерева под порывами сокрушительного ветра.       — Всегда хотела, — глухо обронила калфа, с безмерной нежностью ответив на взгляд Ибрагима, из-за чего его сердце безудержно пустилось вскачь. — Я боялась признаться себе в этом греховном желании, стать отвергнутой. Но теперь я больше не боюсь.       Щемяще улыбнувшись, Ибрагим бережно привлёк Нигяр к себе, соприкоснувшись с её вытянутым в струнку телом, и порывисто впился ей в губы, чувствуя, как горячая волна страждущего наслаждения проникает внутрь его возбуждённого существа, вбрасываясь в кровь пламенным азартом. Выпирающие рёбра калфы скользнули по натренированному стану воина, когда она приподнялась на цыпочки, страстно углубляя поцелуй с неожиданной для него силой. Мягкие губы оказались необычайно сладкими, точно обмазанные терпким щербетом, и от того хотелось целовать их всё дольше, впитывая в себя их неповторимый вкус, стремясь слизать с них следы приторной сладости. Тёплые ладони Нигяр расположились на крепких плечах Ибрагима, в то время как его напряжённые руки беззастенчиво обследовали изящные изгибы её тонкой талии, задерживаясь на косточке каждого позвонка. Поддаваясь ласкающим прикосновениям воина, девушка послушно прогибалась, вытягиваясь по его ладони и являя жадным пальцам все прелести ещё не обследованного тела, которое так и тянуло потрогать, огладить каждый его скрытый участок, пленительно проглядывающий сквозь ткань лёгкой сорочки. Не разнимая страстного поцелуя, Ибрагим притеснил плавно извивающуюся в его руках Нигяр к кровати и мягко опрокинул её на упругий матрас, нависая сверху. Встретившись с его жаждущим взглядом, девушка заманчиво улыбнулась, и в её опьянённых взаимным желанием глазах сверкнул незнакомый лукавый огонёк, словно сооблазняя воина пойти ещё дальше, сбросить стальные цепи навязчивых сомнений и дать волю своим запретным мечтам. Низко склонившись над калфой, Ибрагим запустил пальцы в её шелковистые, разбросанные по простыням пряди и с неугасающей жадностью оставил горячий поцелуй на её нежной шее, тем самым заставив Нигяр против воли испустить тихий стон наслаждения. Чуть дрожащие руки девушки вцепились в ворот кафтана Ибрагима и спустились ниже, начиная неспеша высвобождать верхние пуговицы богатой одежды, и воин не стал отставать, стягивая шелковистые рукава сорочки с хрупких плечей расположившейся под ним калфы. Точно по какому-то тайному сигналу они вдруг остановились и снова посмотрели друг другу в глаза, прислушиваясь к чужому загнанному дыханию и впитывая в себя тепло разгорячённых тел.       — Что же мы делаем? — с предыханием пролепетала Нигяр, медленно раздвигая края одежды Ибрагима и с некоторой робостью касаясь ладонью его обнажённой груди. — Всё это неправильно...       — Забудь обо всём, Нигяр, — выдохнул ей в шею Ибрагим и повалился на кровать рядом с ней, завороженно вглядываясь в её доверчивые глаза. — Это наш выбор, который у нас никто не отнимет. Никогда.       — Но Хатидже...       Воин поднёс руку к лицу девушки и мягко прижал указательный палец к её губам, прерывая готовую сорваться с них фразу. Сейчас ему не хотелось думать о сестре султана, размышлять о том, правильно он поступает или нет, все его мысли были заняты одной только Нигяр, и ему это нравилось. Словно поняв его молчаливый намёк, Нигяр придвинулась ближе к Ибрагиму, проскользив ладонью по его груди, и крепко прильнула к нему всем телом, тревожа его частым движением впалых боков, что вздымались и опадали при каждом её трепетном вздохе. Полностью растворившись в её незабвенном аромате, Ибрагим блаженно закрыл глаза и уже без зазрения совести подумал, что больше всего на свете он желал именно этого: провести чудесную ночь рядом с Нигяр и почувствовать, как жаркое пламя разделённой любви вновь возрождается в его истерзанном свежими ранами сердце.