Разлучённые

      Бесстрастный слуга лишь молча склонил голову, выражая полное подчинение, и затем степенным шагом скрылся за углом, ступив за порог распахнутых на террасу дверей. На краткое, но такое необходимое время Ибрагим остался один на воображаемом перепутье, между пустынным коридором, где не существовало никаких обязательств и сомнительных угрызений по поводу правильности своего решения, и величественной обителью султана, всегда оказывающей на воина какое-то особенное впечатление абсолютной откровенности и необычайной уязвимости, что неотступно преследовали его всякий раз, стоило ему переступить порог заветных покоев. Неизменно, оказываясь под прицелом проницательного взгляда повелителя, во власти его поразительного умения подчинять себе любую, даже самую дерзкую и упрямую волю одним лишь прямым приказом, сказанным сдержанным, но при этом почти всегда отдалённо бархатным голосом, Ибрагим с трепетом ощущал, что перестаёт понимать самого себя, а его прежде жаркие, невыразимо важные желания вдруг теряют свою былую ценность, превращаясь в нечто пустое и совершенно бессмысленное. Обладающее стальной выдержкой и завидным хладнокровием существо визиря неумолимо становилось безвольным, не имеющим более над собой ни малейшей управы, хотелось безропотно довериться этим проникновенным глазам, несущим в себе и воскрешающую жизнь, и сокрушительную смерть, безвозвратно потонуть в их неизведанной глубине и хоть на миг коснуться незыблемой тайны, такой далёкой и безмолвной, как одинокая звезда посреди затянутого мглой неба. Ничего в целом мире не могло быть ценнее, чем идти по этой скользкой тропе навстречу своей неотвратимой участи, с каждым неминуемо утраченным шагом всё больше осознавая весь риск происходящего, стремиться только к тому, чтобы завоевать эту хрупкую любовь, заслужить безоговорочное доверие и столь же бережно хранить его в сердце в полной неприкосновенности, ревностно защищая даже от самого себя. Будь у Ибрагима иная цель, он бы уже давно изнывал от тоски по желанному признанию, не сумел бы смириться с подобной несправедливостью и сделал бы всё возможное, лишь бы доказать, что достоин чести обладать этим бесценным даром, вопреки всем предубеждениям и подлым козням его заклятых врагов, не посмевших пока явить ему своё истинное лицо. Словно балансируя на краю тёмной пропасти, только и ждущей подходящего случая, чтобы разверзнуться у него под ногами, воин ловко шествовал по острой грани собственной смерти, но никогда опасная близость всем известного конца не пугала его, а внушала лишь благоговение и завораживала своей непорочной искренностью, постоянно представляясь открытой и доступной для него. Что бы ни происходило в этом сумасшедшем мире, которым по закону природы правил сильнейший, Ибрагим не прекращал самозабвенно верить в крепкие узы нерушимой дружбы и всегда встречал со стороны Сулеймана глубокое понимание и неподдельное стремление поступить по справедливости. И теперь, тщательно подбирая в суетливых мыслях наиболее подходящие слова для объяснения, воину оставалось как и прежде уповать на великое милосердие повелителя и робко надеяться, что он примет именно такое решение, какое поможет визирю воплотить в жизнь последнюю часть его тайного плана.       Сопроводив крымскую девушку Александру в обитель султанского гарема, Ибрагим сразу доверил её заботам хлопотливой Нигяр, и та, несмотря на одолевавшее её любопытство и кучу безответных вопросов, обещала приложить все усилия, чтобы обеспечить новой наложнице должный уход и необходимый отдых. Многодневное плавание на шатком торговом судне, беспрерывные побои и хрупкое существование в ужасных условиях на протяжении столь длительного времени давали о себе знать: получше присмотревшись к истощённой рабыне, Ибрагим заметил множество ссадин и свежих синяков на её обнажённых оборванными рукавами руках, жалкие лохмотья, что остались от грязной одежды, мешком висели на её исхудавшем теле, так что не приходилось сомневаться, что под плотным слоем чёрных тряпок прячутся выпирающие рёбра и впалые бока. Заглянув в мертвенно бледное, угловатое лицо Александры, Нигяр ужаснулась сиреневым теням, залёгшим у неё под глазами, и подвергнутая удару работорговца щека всё ещё горела, из-за чего по ней расползался красный отёк. Одним словом, девушка выглядела совершенно измотанной и потерянной, а её покрытое многочисленными кровоподтёками тело нуждалось в срочном лечении, поэтому Нигяр первым делом распорядилась отвести Александру в баню и снабдить её новой чистой одеждой, а Ибрагим нехотя смирился про себя с тем, что ему удастся продемонстрировать свою находку повелителю не раньше, чем через пару недель. На то, чтобы рабыня вернула себе прежнюю обворажительную красоту, могло уйти время, но воин не был намерен ждать слишком долго и ограничился сроком в неделю, полностью положившись в этом деле на Нигяр и её целительские умения.       Как только положенное время истекло, Ибрагим немедленно решил навестить Сулеймана, выбрав для этого поздние сумерки, поскольку под конец трудного дня повелитель обычно настраивался на заслуженный отдых, который никогда был непрочь разделить с какой-нибудь девушкой. Как и завелось на протяжении последнего года, в покои к государю чаще всех прочих рабынь наведывалась Нуриман, так что уже все в гареме прослышали о том, что персидская наложница выбилась в фаворитки султана, чего во дворце не происходило довольно давно, с того самого момента, как бывшая госпожа Махидевран Султан родила Сулейману единственного наследника. Ожидаемо ни у кого с уст не сходил один щепитильный вопрос: почему Нуриман до сих пор не подарила Османскому правителю шехзаде, раз ей повезло проникнуть в его сердце и покорить его своими чарами? Разумеется, правду об этом деле знал только Ибрагим, но никому и в голову не приходило его спрашивать, поэтому преступная история с непродолжительной беременностью его подруги по-прежнему хранилась в строжайшем секрете, а между тем самоуверенная девушка продолжала как ни в чём не бывало посещать хальветы, будто не она некоторое время назад лишила жизни собственное дитя, принадлежавшее ещё, к тому же, Сулейману и всей Османской Династии. Но сегодня, Ибрагим был уверен, всё будет иначе. Как только Сулейман услышит об Александре, он не сможет противостоять тронутому столь соблазнительной вестью любопытству и пригласит крымчанку в свои покои, и Нуриман придётся смириться с возникшим на её пути препятствием, если она хоть немного дорожила собственным положением.       — Паша Хазретлери, — негромко окликнул погружённого в бездонную задумчивость Ибрагима вернувшийся стражник, вынудив его с нахлынувшей досадой встряхнуться. — Повелитель ожидает Вас.       Мимолётно пригладив и без того безупречно сидящий на нём кафтан, Ибрагим коротко кивнул слуге и вышел на просторную террасу, подставив лицо тёплому весеннему воздуху, в преддверии близкой ночи приправленному прохладной свежестью и еле различимым солоноватым ароматом далёкого моря. Резвый порыв внезапно налетевшего со стороны города ветра с обманчивой мягкостью обласкал лоб и скулы воина, заставив невольно прикрыть внимательные глаза, и игриво запутался в уложенных волосах, проказливо потеребив подол неброского одеяния. Пробежавшись по широкому балкону непринуждённым взором, Ибрагим выловил из хитросплетения сгущающихся вокруг теней знакомый статный силуэт неподвижно сидящего на тахте Сулеймана, чей утопающий в щедром напылении странных раздумий неуловимый взгляд устремился на простирающееся над головой бескрайнее небо, только-только тронутое первым оттенком бледной тьмы. Недавно взошедшая на небесный престол молодая луна, выставив на всеобщее обозрение лишь один свой мерцающий серебристой белизной бок, застенчиво разбросала ровные полосы призрачного света по мраморному полу господской террасы и осмелилась коснуться горделиво развёрнутых плечей самого султана, в приступе слепого восхищения найдя пристанище на богатой ткани его роскошного кафтана. Против воли залюбовавшись тонко очерченным потусторонним сиянием профилем Сулеймана, Ибрагим, словно повинуясь какому-то возвышенному сигналу, сократил расстояние между ним и повелителем и остановился только тогда, когда почти физически почувствовав, как надоедливые тени ревностно смыкаются вокруг него, хватают за плечи, пытаясь оттолкнуть прочь, подальше от своего негласного господина. Точно привлечённый этим мнимым противостоянием, Сулейман медленно обернулся на воина, и его блуждающий взгляд приобрёл искусный оттенок нахлынувшей скромной радости, отразившись на его серьёзном лице в неком подобии безмятежной улыбки.       — Мерхаба, Ибрагим, — чуть кивнул ему султан, и его оттенённые стыдливым полумраком мудрые глаза приветливо сверкнули, смягчившись. — Давно ты не приходил ко мне, всё делами занят.       — Это верно, повелитель, — неброско улыбнувшись, отозвался Ибрагим и задержался перед государем в почтительном поклоне, лишь спустя пару мгновений позволив себе поднять на него дружелюбный взор. — В последнее время дел действительно много. Но сейчас я свободен и надеюсь, что не побеспокоил тебя.       — Какое беспокойство, друг мой, — с потаённой лаской пророкотал Сулейман и плавно указал рукой на место рядом с собой, приглашая визиря присесть. — Ты же знаешь, я всегда тебе рад.       Неприметно качнув повелителю головой в знак признательности, Ибрагим послушно опустился на тахту подле него и тут же по неизвестной привычке скользнул удовлетворённым взглядом по видневшимся с балкона крышам разбросанных в низине городских домов, нещадно облитых лунным светом и будто окутанных туманной пеленой чистого снега. Пестревшая насыщенной синевой узкая полоса видневшегося за строениями Стамбула пролива неподвижно мерцала под властным взглядом наблюдательной луны, и тихая ночная тьма неизбежно окутывала его безмятежную гладь, постепенно пряча её от любых посторонних глаз. Пугливые сумерки медленно перетекали в смелую ночь, затихали вечерние переклички дерзких лесных птиц, и окружающее великолепный дворец пространство погружалось в нерушимое молчание, безжалостно изоблачая бесцеремонных нарушителей неприкосновенной тишины.       — Несколько дней назад я был в городе, — напрямую поделился Ибрагим и едва успел подавить преждевременное внутреннее ликование, увидев, что невозмутимый взгляд Сулеймана подёрнулся невинным интересом. — Там мне встретилась одна девушка, рабыня с торгового судна. Она показалась мне весьма привлекательной, и я взял её во дворец.       — Что за девушка? — будничным тоном осведомился Сулейман, мастерски скрывая от воина всякие признаки его растущего любопытства, и лишь вздёрнутые вверх брови могли служить негласным подтверждением того, что он искренне заинтересован. — Откуда она, как зовут?       — Александра, из Крыма, — немедленно ответил Ибрагим и даже на миг затаил трепетное дыхание, боясь спугнуть окрепшее влечение повелителя. — Несомненно, обладающая редкой красотой, но к тому же, и непростым характером. Нрав у неё уж больно дерзкий.       — Дерзкий, говоришь? — воркующе усмехнулся султан, на миг прикрыв приправленные ласковым смехом глаза. Его взгляд прояснился и теперь воспылал настоящей жаждой, словно у измученного странника, нашедшего наконец источник чистой воды. — Если это так, то она и меня не побоится, как думаешь?       Из груди Ибрагима против воли вырвался приглушённый смех, и плотно сомкнутые в единую тонкую линию губы Сулеймана растянулись чуть шире в невозмутимой улыбке, а в обуянных недюжинной страстью глазах так и плясали озорные искорки сдержанного веселья. С растущим торжеством воин осознал, что ему осталось совершить последний рывок, чтобы добиться своей цели, и охваченное непрошенным волнением сердце безудержно подпрыгнуло, подгоняя его поскорее завершить начатое. Близко наклонившись к Сулейману, воин выразительно взглянул на него из-под чуть опущенных век и понизил вкрадчивый голос до хитрого шёпота:       — Есть лишь один способ испытать правдивость моих слов, Сулейман.       — Я понял тебя, мой коварный искуситель, — так же тихо прошелестел ему в ответ повелитель, и при этом его столь же многозначительный взгляд полыхнул безобидным лукавством. — Пригласи эту девушку ко мне, посмотрим, так ли она непокорна и прекрасна, как ты говоришь.       Безропотно склонив голову в демонстрации непоколебимого послушания, Ибрагим не сумел подавить прилив мрачного ликования при мысли о том, что его план удался и этой ночью Нуриман впервые за столь долгое время не сможет попасть в покои султана. Разумеется, ему ещё предстояло выяснить отношения с давней подругой, которая обязательно догадается о его причастности к истории с крымской наложницей, но возможная ссора совсем не страшила воина, а скорее напротив, её предвкушение придавало ему сил, помогая раз и навсегда решится на необходимое признание. Слишком долго Нуриман прозябала в полном неведении того, что творилось в бушующей душе Ибрагима, но теперь визирь твёрдо вознамерился уничтожить всякие недомолвки между ними и в последний раз объясниться перед ней со всей честностью и откровением, как того и предполагает их долгая, проверенная годами дружба. Одно препятствовало ему совершить этот роковой поступок: после всего, что Нуриман придётся услышать от своего верного товарища, они с Ибрагимом уже не смогут остаться друзьями.       Непроглядная темнота недосягаемого неба углублялась с каждым минувшим мгновением по мере того, как на сонные владения Стамбула наступала суровая ночь, окончательно изгоняя из бренного мира последнее эхо прошедших сумерек и безжалостно пожирая тленные останки чернеющей синевы. По безупречной глади невидимого полотна, что всё явстсвеннее превращалось в один сплошной сгусток непроницаемого мрака, подобно жемчужному бисеру рассыпались молодые лучистые звёзды, заискивающе мерцая с высоты далёкого горизонта, и, казалось, начинали блестеть ещё ярче и надменнее, как только замечали, что становятся объектом чужого наивного восхищения. Подёрнутый робкой позолотой округлый край растущей луны, словно стальное лезвие смертоносного клинка, пронзал податливую поверхность невесомой небесной вышины, и от того вокруг властелюбивой хозяйки искусительной ночи пролилось призрачное сияние, напоминая капли жидкого серебра. Неповторимо ласковые, но в то же время обжигающие бесстрастным холодом лунные лучи беспрепятственно добрались даже до умиротворённых вод спящего моря, подчёркивая своим призрачным изяществом маленькие гребешки редких волн, и теперь беззастенчиво путались в зыбком зеркале стеклянного течения, подсвечивая изнутри сумрачные глубины недоступного взгляду дна. Расположенный в долине притихший город давно уже потонул под гнётом неумолимой тьмы, с высоты дворцовой террасы с трудом можно было разглядеть похороненные под её непреодолимым натиском крыши неприметных домов, лишь изредка на них ниспадало снисходительное покровительство лунного света, окрашивая потрёпанные черепицы в тон бледной белизны.       Нагретый за день щедрым теплом весеннего солнца мрамор приятно покалывал чувствительные пальцы, когда Ибрагим опустил ладони на перила примыкающего к его покоям узкого балкона, обратив как никогда умиротворённый взгляд вниз, на открывшийся ему с террасы непримечательный вид, что оказался в плену жадной ночи наравне со всем окружающим его миром. С тех пор, как воин побывал в апартаментах повелителя, минуло немало времени, но визирю всё чудилось, будто эти пара часов промелькнули перед ним, как один миг, настолько неуловимым представился ему беспощадный поток неизменной вечности. Соблазнительных звёзд на чёрном горизонте стало заметно больше, чистое небо потемнело и теперь приобрело изящный оттенок огранённого обсидиана, а беспрерывно шумящее вдали море совсем потерялось из виду, лишь несмолкаемый лепет пугливых волн, что плавно лизали каменистый берег, служил мнимым напоминанием о существовании этой переменчивой стихии. В пропитанном пёстрой сухостью воздухе появился более острый привкус вечерней свежести, с медленно остывающей воды до дворца долетал нежный бриз крепнувшей прохлады, и Ибрагим с неприкрытым наслаждением подставил грудь слабым дуновениям покорного ветра, расправив охваченные предательским расслаблением плечи. Целое стадо безудержных мурашек без предупреждения пробежало по вытянутой в безупречной осанке спине воина, мягко покусывая открытую воротом кафтана шею, и всё поддавшееся невольному удовольствию тело вмиг безвольно обмякло, сбрасывая последние остатки привычного напряжения с натренированных мышц. Царивший в сердце визиря редкий покой наконец позволил упорядочить лихорадочные мысли, туманная завеса ненавистных сомнений спала, высвобождая из длительного заточения помутнённое ненужными тревогами сознание, так что впервые за последнее время бесконечных волнений и страхов Ибрагим почувствовал возвращение желанной безмятежности. Возвышенная гордость порождала в его смиренной душе невероятное довольство самим собой, чего с ним не случалось слишком давно, на смену непрерывному ожиданию скрытого нападения, предчувствию потаённой угрозы пришла дерзкая уверенность в собственных силах, так что теперь воин с несвойственным ему высокомерием ощущал, что ему подвластно абсолютно всё. Снова и снова вспоминая прекрасно продуманный план, который ему удалось в столь идеальном виде привести в исполнение, визирь не прекращал восхищаться собственной удаче и неустанно благодарил Аллаха за то, что тот принял его сторону и помогает ему искупить тяжесть прошлых грехов. В приступе безмерного удовольствия Ибрагим глубоко вздохнул, насыщая лёгкие непорочной свежестью ночного воздуха, и тут же в груди у него вспыхнуло животворящее тепло, словно изнутри поднялись изворотливые языки воскрешающего пламени.       Равномерное дребезжание зажённого рядом факела вдруг порывисто всколыхнулось, задетое чьим-то посторонним движением, и дрожащие на гладкой поверхности крапчатого мрамора рыжие блики встревоженно запрыгали по всей террасе, рождая в глубине наблюдательной тьмы бесформенные тени. Навострённого слуха бдительного Ибрагима ненавязчиво коснулось лёгкое эхо чужих осторожных шагов, что медленно, но неотвратимо приближались прямо к нему, уверенно поставленной поступью рассекая неприступную пелену призрачного полумрака, словно тихий полёт предусмотрительной птицы. В спину воину аккурат между собранных лопаток вонзился до дрожи знакомый пронзительный взгляд, лишь каким-то чудом сдержавший в себе назревающий прилив беспощадного гнева, и от того прежде расслабленные мышцы плечей и позвоночника сковало стальными цепями едва различимого напряжения, разом уничтожив хрупкое спокойствие. Как только настороженное тело атаковал непрошенный импульс постороннего присутствия, а выносить упрямое давление чужого бесцеремонного взгляда стало почти невозможно, Ибрагим резко повернул голову в сторону неизвестного наблюдателя и почти не удивился, увидев перед собой бесстрастное лицо Нуриман. Воину не составило особого труда догадаться, что эта непринуждённость являлась только мастерски припрятанным на дне раздражённого существа негодованием, и любой неверной искры хватит, чтобы распалить тлеющий огонь бессильной ярости. Именно этого Ибрагим ожидал от своей подруги, поэтому не испытал ни малейшего угрызения невольной растерянности, чем, вероятно, лишь ещё больше взбесил озлобленную девушку.       — Всё в порядке, Иншалла? — с намёком на безобидную насмешку обратился к Нуриман воин, нарочито беззаботно переметнув ровный взгляд с неё на распростёртые внизу окрестности окутанного мглистым туманом парка. — Мне не нравится, как ты смотришь на меня.       — Это ведь ты сделал, не так ли? — без обиняков бросила вместо положенного ответа Нуриман, и на её напряжённом лице отразилось внезапное понимание, а в резком голосе зазвенела холодная сталь. — Ты подложил эту змею в постель султана?       — Её зовут Александра, — внезапно похолодевшим тоном изрёк Ибрагим, крепче вцепившись пальцами в гладкую поверхность мраморных перил, и против воли покосился на подругу ледяным взором, чувствуя нестерпимую тяжесть во всём теле от того, что его насквозь прожигали эти пристальные глаза. — И она наложница повелителя, имеющая все права стать его фавориткой. Таково было желание государя.       — Неужели? — с откровенной иронией фыркнула Нуриман, насмешливо прищурившись. — Разве не ты привёл её в гарем, а потом позаботился о том, чтобы Сулейман ею заинтересовался? Разве не ты преследуешь цель выдворить меня из его покоев?       Не сдержав досадный вздох, Ибрагим развернулся к негодующей девушке и смерил её суровым взглядом, точно вознамерился прижать её к земле или вынудить хотя бы сбавить свой издевательский тон. Однако дерзкая наложница и не подумала отступить, ни малейшего всплеска каких-либо колебаний не промелькнуло на дне её вызывающего взора, так что у воина больше не осталось сомнений в её стойкой решимости со всем разобраться. Будь на месте Нуриман другая рабыня, движимая исключительно безрассудной любовью и жаждой безграничной власти, Ибрагим списал бы такое своевольное поведение на обычную ревность, но он прекрасно знал, что в чёрством сердце подруги не теплилось ни единого светлого чувства по отношению к Сулейману, даже несмотря на то, что они вот уже целый год делят одно ложе. Причина бесконтрольного бешенства девушки крылась в совершенно ином: в желании во что бы то ни стало исполнить свой долг. Тахмасп мог бы гордится несгибаемой преданностью своей фаворитки, которая во имя жестокого поручения не пощадила ни единой невинной жизни, включая жизнь собственного ребёнка.       — Твои выходки переходят все границы, Нуриман, — угрожающе заговорил Ибрагим, из последнего самообладания борясь с рвущимся наружу раздражением. — Мне не повезло стать личным свидетелем того, к чему может привести твоя чрезмерная жестокость. Неужели ты считаешь, что после подобного я смогу без всякого страха оставлять тебя наедине с Сулейманом?       — О каком страхе, во имя Аллаха, ты говоришь?! — в сердцах воскликнула Нуриман, всплеснув руками, и в её непробиваемом взгляде вспыхнуло неподдельное замешательство. — Очнись, вспомни наконец о своём истинном долге, Рахман! Ты защищаешь нашего врага! Ты служишь ему, постоянно находишься рядом с ним и уже давно мог бы убить его! Чего ты добиваешься?!       — Я добиваюсь справедливости. Тахмасп поступил подло, послав лазутчиков в стан своего врага вместо того, чтобы сразиться с ним на поле боя. И я оружием в его руках больше не стану. Отныне всё будет иначе.       В неверии изучая растерянным взглядом подёрнутые непоколебимой решительностью глаза Ибрагима, Нуриман безвольно отступила назад, разрывая густой воздух между ними частыми вздохами неуравновешенного дыхания, и с неожиданным сожалением покачала головой. На мгновение воину захотелось раскаяться в своём сердечном признании и утешить потрясённую подругу, для которой это откровение наверняка стало сокрушительным ударом в спину, однако он усилием воли подавил опрометчивый порыв, напомнив себе о всех ужасах и смертях, что он успел принести в этот дворец будучи сторонником своего бывшего шаха. Впредь ни одна невинная кровь не окропит своды Топкапы по его вине, никто больше не будет страдать, теряя близких и родных. Теперь Ибрагим преследовал лишь одну цель — уберечь Сулеймана и его семью от подлости их общего врага, как и положено настоящему воину.       — Так ты... Предал нас? — внезапно севшим голосом пролепетала Нуриман, всё ещё не оправившись от глубинного потрясения. В её давших слабину потерянных глазах вновь зародилась неистовая буря, безвозвратно уничтожив любые признаки острого разочарования. — Изменил своему государству ради чужой империи? Как ты только посмел, Ибрагим, как?! Ведь я доверяла тебе. Тахмасп доверял тебе! А ты воткнул ему кинжал в спину...       — Да пойми же ты наконец! — взорвался Ибрагим, и Нуриман испуганно вздрогнула, в смятении поморгав. — Я не хочу этого и никогда не хотел! Оказавшись в этом дворце, встретив Сулеймана, я понял, что создан для другой жизни. Я не убийца, Нуриман. Я принёс клятву верности своему повелителю, моя обязанность отныне — защищать его жизнь. Пока я рядом, Сулеймана никто не тронет, ни ты, ни Тахмасп, ни кто-либо ещё. Я не позволю.       — Если всё, что ты сказал, правда, нам больше нет смысла оставаться на одной стороне, — спустя несколько мгновений трескучего молчания заявила Нуриман, возвращая своему взгляду прежнюю враждебность, что теперь подёрнулась незнакомым чувством откровенного презрения. — Ты выбрал свой путь, я выбрала свой. Ты прав, с этого дня всё будет иначе, Ибрагим. Отныне мы враги, и нас больше ничего не связывает. Аллах свидетель, я не хотела, чтобы всё закончилось вот так.       — Очевидно, такова наша судьба, — с деланным равнодушием отозвался Ибрагим, хотя в душе у него отчаянно стонала нерушимая привязанность к лучшей подруге, а в сердце поселилась прожорливая тоска. — Нам с тобой предстоит пойти по разным дорогам, Нур, но я всё ещё надеюсь, что когда-нибудь они пересекутся, и ты осознаешь, какую ошибку совершила.       Не удостоив бывшего друга ответом, Нуриман отвернулась и медленно, словно в приступе внезапной слабости, направилась прочь с террасы, еле переставляя отяжелевшие ноги. Во всём её потрёпанном состоянии читалась разбитость, испепеляющий взгляд погас и больше не выражал ничего, кроме блуждающего поражения, что непримиримым пламенем плясало на поверхности знакомых глаз, навеки погружая их в омут заклятой ненависти. Провожая девушку потаённо печальным взором, Ибрагим сожалел только о том, что не смог убедить её ступить на этот путь вместе с ним, чтобы и дальше сражаться бок о бок за правду, но теперь на стороне истинной справедливости. Меньше всего воин предполагал, что их общая миссия, которая должна была сплотить их, укрепить давнюю дружбу, превратиться в причину неминуемого раздора, окажется именно той силой, какая способна разлучить лучших друзей, сделав их злейшими врагами. Острое сожаление непрошенно кольнуло Ибрагима в самое сердце, возбудив обречённое осознание того, что их с Нуриман пути разошлись навсегда.       — Ошибку сейчас совершаешь только ты, Ибрагим, — глухо проронила Нуриман прежде, чем переступить порог террасы и скрыться под куполом жадных теней, чьи тёмные языки уже лизали её стройный стан, готовясь поглотить очередную жертву. — В отличие от тебя, я никогда не стану предательницей.