I never shoot to miss
But I feel like a storm is coming
If I'm gonna make it through the day
Then there's no more use in running
This is something I gotta face
Sam Smith − Writing's On the Wall
Тёплое солнце. Ласковое Ионическое море, воды которого будто бы гладят кожу и шелестят вдоль неё складками шёлка. Пустынные и извилистые дороги, где из-за каждого поворота открывается вид: на поросшие зеленью холмы, которые почти отвесно спадают вниз и уходят тенями за горизонт, на изрезанную этими холмами береговую линию или на воду, в волнах которой сияет расплавленным золотом очередной закат. В Италии красиво. Ему ли не знать. — Можешь ехать быстрее? — спрашивает Мадлен, зарываясь пальцами в светлые волосы и не отводя откровенно влюблённого взгляда. — Нам не нужно ехать быстрее. У нас есть всё время мира. Мадлен улыбается, пристраивая голову на его плече. DB5, сверкая на солнце серебристым капотом, послушно входит в очередной поворот. Что ещё нужно для счастья? Их небольшое турне началось в Неаполе и охватило почти весь подъём «сапога»: Салерно, деревушки Агрополи и Испани, Кастровиллари и Козенца, которая славится своими блюдами из морепродуктов. Обогнув Калабрию, они долго ехали вдоль залива Таранто, останавливаясь едва ли не каждые десять километров, чтобы искупаться. Ведь им теперь некуда спешить. Скрытая от побережья холмами Матера встречает сбежавших из серого Лондона розовыми сумерками и кострами. До Рождества ещё несколько недель, а итальянцы уже что-то празднуют. Бывший агент 007 невольно вздрагивает и подбирается от каждого фейерверка. — Перестань всё время оглядываться, — насмешливо шепчет Мадлен, пока они идут за носильщиком в свой отель. — Там никого нет. И он действительно перестаёт, задвигая подальше плохое предчувствие. — Что они жгут? — Секреты, желания. Они отпускают прошлое, — охотно делится их провожатый. — Прощай старое, дорогу новому! Бонд охотно соглашается с ним, предпочитая посвятить вечер настоящего губам Мадлен, которые в тёплой Италии будто бы стали ещё притягательнее и мягче, и её телу — гибкому, податливому. Желанному будто не только инстинктом, а чем-то глубже. В тот вечер им обоим казалось, что так будет всегда и вместе они начинают заново. — Пока мы продолжаем оглядываться, прошлое не умирает, — шепчет Мадлен. Она лежит на нём, утыкаясь носом в его плечо и щекоча нос упавшей на глаза чёлкой. — Ты должен её отпустить, хоть это и нелегко. Слова всегда проще действий. Но глядя на то, как легко Мадлен сжигает листок со своим секретом, стоя на балконе в одной лишь его рубашке, Бонд чувствует, что действительно готов. Готов раз и навсегда оставить свою темноволосую и окрашенную в кармин любовь в прошлом. Видеть её снова всё ещё нелегко. Несмотря на чёрно-белое фото, Веспер на надгробии слишком живая. Улыбчивая, с высокой причёской, в бусах и серьгах она напоминает актрису из старого фильма, которая вот-вот сойдёт с экрана или протянет руку, приглашая в свой мир. Бонд всматривается в её лицо слишком долго, чтобы отрицать: он скучает. Но всему в этой жизни должен приходить конец. «Прости меня» — слова, которые он так и не успел ей сказать, сгорают в пламени и жгут пальцы. Но окончательно внутренности выжигает знакомый символ и следующий за ним оглушительный взрыв. Некоторым вещам просто не суждено заканчиваться. Говорят, гнев — одна из стандартных реакций на боль и опасность. Так тело пытается накопить энергию для того, чтобы спастись и залатать сердце. Очередная гонка за жизнь в узких переулках Матеры действительно наполняет его злобой — точнее, обидой на очередной обман и в большей степени на себя. За то, что поверил. — Я ничего не делала, — твердит заплаканная Мадлен. Её лицо, искажённое страхом и покрасневшее от слёз, больше не кажется трогательным. — Я ничего не делала. Во всей этой нелепой ситуации Бонду остаётся лишь мысленно поблагодарить Кью, который довёл до ума старушку DB5. Только благодаря ей они с Сван не превращаются в фарш на камнях крохотной площади под перекрёстным огнём из десятка стволов. Когда телефон Мадлен начинает говорить голосом Блофельда, который давно должен полировать нары в тюрьме, Бонд больше не удивляется. Он просто устал, давно и чертовски сильно. — Как я узнаю, что ты жив? — Мадлен, которую он едва втолкнул в поезд, на грани истерики, но не перестаёт смотреть жалобно. Так, будто ей в самом деле больно. — Не узнаешь, — но в его голос снова возвращается сталь. — Больше ты меня не увидишь. Их вечность — предсказуемо, на самом деле — оказалась слишком короткой. Гордость Белой Принцессы слишком сильна. Но стоит поезду сдвинуться с места, как Сван шлёт свою гордость к чёрту и бежит по вагону в попытке как можно дольше удержать его ставший жёстким взгляд — взгляд человека, которого предали. Снова. Мадлен смотрит на него так, будто не хочет отпускать. Джеймс Бонд смотрит на неё так, будто никогда не простит. Почему всё, что может пойти не так, всегда идёт не так? Прислонившись затылком, который ещё саднит, к бетонной стене и всматриваясь в проплывающий мимо поток пассажиров, бывший агент 007 невольно задаёт себе этот вопрос. Как-то неправильно с ним это всё работает. Стоит ему понадеяться — и все надежды рассыпаются в прах. Стоит довериться — и самые близкие люди вдруг предают, буквально вонзают нож в иссечённую старыми шрамами спину. Кстати, о ножах… Бонд устало хмыкает, кривя в усмешке губы. Ему стоит снова залечь на дно и пуститься в бега, снова свыкнуться с образом жизни вечного одиночки. Только в эту минуту вместо всех планов и дельных мыслей ему почему-то вспоминается человек, об улыбку которого в их последнюю встречу можно было порезаться.***
Мама. Тёплые руки, улыбчивое лицо с вязью ранних морщин. Роскошный саронг из персикового шёлка, скрывающий тело в ссадинах и синяках. Любимые дим-сам, пальцы, мягко поглаживающие по волосам, и последний подарок — узелок счастья. «Милая, ты только не плачь, хорошо? Береги его, и будешь счастливой» Удар. Следующим приходит брат. Такой не по-детски серьёзный, с припухлыми щёчками, но неожиданно проницательной чернотой в глазах. Молчаливый, но не пытающийся защитить мать —потому что раньше них понял, что это бесполезно. Плачущий тихо и зло, собирающий с скулы кровь стёртыми о страницы книг подушечками бледных пальцев. В голове застывает беззвучное из-за стекла машины перед ступеньками детского дома: «Я тебя никогда не оставлю» Удар. Сколько, в конце концов, можно лгать? Отвлекая от этой мысли, Юншен проходится фантомными касаниями по предплечью, поправляя стойку, спокойным голосом напоминает правила ножевого боя. Лечит ссадины после спарринга, без поцелуев «чтобы не болело», но осторожно и мягко — чтобы потом оставлять уже на губах печати нежности, разбивающей сердце. «Чертей рождает собственный разум, Рин. Не дай ему загнать себя в угол» Этот удар был сильнее. Память кожи — самое подлое изобретение природы. Хорошо, что отец приходит последним. Сил уже значительно меньше, и не получится сдуру сломать запястье. Отец умён, является не конечной своей — вечно пьяной, потерянной — версией, а светлым образом раннего детства, когда в жизни Эрин ещё были сладкие палочки махуа и поездки на шее в шумных парках аттракционов. «Будь сильной, дочь. Только сильные выживут в этом мире» Сильные, как же. Только никто не скажет, где взять эту силу, когда вокруг тебя рушится всё. Тяжело дыша, она останавливается, всего лишь на секунду. Образы воспоминаний обманчиво согревают, сушат снова опухшие от едкой влаги веки — но в реальности, как кривое зеркало, только делают хуже. Рвут и так порванную в ошмётки душу, вскрывают старые раны. Удар. Кулак снова впечатывается в грушу, заглушает хрип с привкусом соли на языке. Домашний спортзал — отличное место, чтобы выпустить пар. Если только ты не состоишь из пустот этого выкипевшего пара на сто целых ноль десятых. Ещё удар. Ещё, ещё и ещё. Жаль, крошево изнутри просто так не выбить. Эрин выдыхает, тыльной стороной запястья стирая стекающий по вискам пот. Бокс, бег, изматывающее кардио и большие веса — ничто уже много лет не могло поглотить её гнев и фрустрацию в полной мере. Кроме прохлады стали на кончиках пальцев и свиста лезвия, когда оно рассекает воздух. И влажного звука, с которым лезвие рассекает плоть. Но сейчас всё, что доступно ей в небольшом зале — ряд новых круглых мишеней из ДСП. Эрин облизывает пересохшие губы и усмехается почти плотоядно. «Счастье недостижимо, мам» Раз. «Люди не держат свои обещания, Чарли» Два. «Разум легче затмить манипуляциями, Юн» Три. Лезвия с хрустом вонзаются в дерево, пробивая его почти насквозь. Эрин методично продолжает шпиговать мишени, пока не использует все тридцать лезвий, что есть под рукой. Кончики пальцев горят, будто на них и вправду сгорают эмоции. Только после того, как снаряды заканчиваются, её отпускает достаточно, чтобы подняться наверх и принять душ. Тёплые струи воды смывают очередной день — почти такой же, как предыдущий. Пока что всё, чем Эрин занимается в отпуске — загоняет себя физически, чтобы выместить весь накопленный за годы гнев, напомнивший о себе после выходки неизвестного кибергения. Обернув вокруг талии свежее полотенце, 005 идёт к зеркалу, сквозь пелену пара всматриваясь в своё лицо, и машинально берёт в руку лезвие из нержавеющей стали с узенькой полки. Ножи есть в каждой комнате этого дома. На раскрытой ладони нож тоже смотрится хорошо, манит остротой ощущения — будто просит снова коснуться и ощутить себя живой. Не холодной или обезумевшей от эмоций куклой. Мягко обхватывая нож пальцами, Эрин прикрывает веки, невольно вспоминая тот самый день.***
Семнадцать лет назад
Холод стали под подушечкой лезвия сменяет мимолётная боль, за которой следует приятная пульсация, разливающаяся красным и тёплым. Неглубоко — нельзя, так наставник точно заподозрит — но медленно, коротко, но до жжения. Сделав очередной порез, Эрин наблюдает за тем, как на краях раны стремительно скапливается кровь, и шумно выдыхает, прикрывая веки. Боль отрезвляет её. Успокаивает. — Что ты делаешь? Строгий голос за спиной заставляет застыть и за миг прокрутить в голове все варианты развития событий. Медленно развернувшись, Эрин видит у входа в тренировочный зал женщину. Немолодую, с коротким ёжиком седых волос — но со сталью в глазах. — Тренируюсь. Она отвечает спокойно и перекладывает нож в здоровую — правую — руку. Затем показательно, с замахом мечет его в цель. Лезвие с тихим лязгом врезается в дальнюю мишень. В восьмёрку. Женщина щурится. Смотрит строго, будто бы видит насквозь. — Откуда кровь? Эрин сглатывает незаметно и бросает взгляд вниз. Всего пара капель, однако на светлом полу зала их слишком видно. Вот чёрт. — Порезалась. Случайно, — выходит оправдательно и слишком хрипло. Эрин исподлобья смотрит на женщину, понимая, что не обманет. Таинственный контролёр смотрит на неё долгих две минуты, не расцепляя рук, сложенных перед собой. Эрин держит взгляд, изо всех сил успокаивая панику внутри. — Будьте осторожнее в следующий раз, — наконец, говорит женщина, разворачиваясь, чтобы уйти. Но перед самым выходом вдруг бросает через плечо. — Боль всегда временна. Но любовь к боли может стать слабостью. Эрин хмыкает в закрывающуюся дверь, но всё же переводит взгляд на свои руки. Покрытые сетью тонких царапин — случайных и не — они вдруг действительно кажутся слабыми, будто опутанными верёвкой. Резко выдыхая, будущий агент прокручивает в пальцах очередное лезвие, выбирая мишень и бросает — нож входит в ДСП как в масло. Точно в десятку. В карьере агента нет места таким очевидным слабостям. Эта останется между ней и внезапной гостьей.***
Настоящее время
Резать себя чаще, чем случайно, вошло у Эрин в привычку, когда она только начинала свою карьеру в разведке. Психологические тесты не выявляли особых отклонений, но боль от порезов — которых первое время было слишком много — со временем начала приносить странное удовольствие. Тогда, после знакомства, как оказалось, с самой Оливией Мэнсфилд, Эрин справилась с искушением. Но иногда, особенно в эмоционально сложные моменты, соблазн снова рассечь кожу лезвием возвращался. Стряхнув капли влаги с мокрых волос, 005 откладывает нож на место и покидает ванную. Она хорошо запомнила, что лезвия — её оружие против врагов, но не против себя. За окном — декабрь. Через несколько дней она станет ещё на один год старше. Эрин никогда не любила свой день рождения, ведь он всегда проходил одинаково: в одиночестве, взаперти, без друзей. Отец иногда дарил ей какие-то дорогие и ничего не значащие подарки, но через несколько дней снова кричал и бил. И со временем Эрин разучилась любить этот праздник. Потому что из года в год ничего не менялось. Во взрослом возрасте она встречала свои дни рождения на работе — иногда под прикрытием, иногда в погоне. Несколько раз подарками ей служили головы и тела врагов, успешно выполненные миссии. Со временем и это стало привычным. Но, может, ей стоит что-то изменить?.. То ли душ сотворил чудеса, то ли мишени, нашпигованные ножами — пятые за неделю — но Эрин вдруг чувствует в себе желание попробовать. Хорошо провести этот день хотя бы наедине с собой, раз в этом году есть такая возможность. Высушивая волосы полотенцем, она прикидывает, хватит ли бензина в служебном БМВ на то, чтобы доехать до магазина.***
Говорят, все дороги ведут в Рим, но у него вместо Рима — конечно, Лондон. Спустя неделю жизни в мотелях от липкой южно-итальянской жары Джеймс Бонд уже был готов взвыть. Поэтому сейчас, поправляя тёмные очки, он с удовлетворением вдыхает морозный воздух родины, проникающий в салон неприметного седана через приспущенное стекло. Ехать в свою квартиру глупо. После триумфальной отставки он даже не знает, принадлежит ли ещё эта квартира ему. Кью, вероятно, не простит «пожизненную аренду» DB5 так быстро. Манипенни строит личную жизнь. Таннер, как всегда, усердно работает. Да и не хочется Бонду слушать их лекции о долгах и ошибках. Оставался только один человек — не слишком близкий, но и не чужой, способный выслушать, но не желающий учить других жизни. Предпочитающий холодные лезвия разговорам по душам и потому, как выяснилось, — кривые улыбки. Адрес 005 он узнал случайно ещё до отставки — увидел конверт с заказным письмом на столе у Ив. Выходя из машины, Бонд с долей интереса рассматривает небольшой домик с террасой и острыми крышами. Он абсолютно не выделяется на фоне других домов Ричмонда и ничем не выдаёт рода деятельности своей хозяйки. Даже, наоборот, кажется довольно милым, несмотря на серый цвет. Бонд усмехается, вспоминая свою холостяцкую берлогу на Веллингтон-сквер. В ней всегда было холодно. Декабрьский ветер задувает под лёгкую куртку, пока бывший агент 007 вдавливает кнопку звонка, так до конца и не понимая, зачем он здесь. Чтобы поплакаться? Поговорить? Предложить забыть свои и чужие проблемы на дне очередного рокса? Не то чтобы Бонду хотелось копаться в чужой душе. Но — внезапно — ему сейчас нужен был человек. Просто человек рядом. Кто-то, кто, вероятно, и сам в этом нуждается. Спустя пару минут дверь открывается и в проходе показывается хозяйка. — Бонд, — брови Эрин приподнимаются, но её голос не звучит удивлённо. — Что вы здесь делаете? На ней тёмно-красное домашнее платье и фартук. Светлые волосы собраны в слегка небрежный низкий пучок. Но даже так Эрин не похожа на домохозяйку — выдают сильная поза и что-то хищное в глазах. — Проезжал мимо, решил заскочить в гости, — он отвечает первой попавшейся фразой и поднимает руку с бутылкой виски. — Пустишь? Эрин с минуту осматривает его нечитаемым взглядом, но потом всё же отталкивается от косяка, открывая проход. — Заходи, Джеймс. Делая вид, что не заметил, как легко и просто они перешли на «ты», Бонд всё же замечает зажатый в одной из рук уходящей на кухню Эрин табельный глок. Когда ты действующий агент, в гости могут зайти не только коллеги. Дома у 005 чисто и слегка пусто. Неудивительно, учитывая, что она лишь недавно вернулась на родину. У входа — одна пара обуви и один чёрный зонт. В гостиной — один диван с одной серой подушкой, низкий столик и выключенный телевизор. Несмотря на общий минимализм, на стенах в коридоре Бонд обнаруживает целых две картины: на одной из них девушка с зонтиком среди голых деревьев, на другой —тёмно-серые, чёрные точки и мазки. Кажется, 005 всё ещё скучает по Китаю? — Ужин готов. Внешне невозмутимая Эрин застаёт его посреди комнаты смотрящим в сторону выхода на террасу. — Что-то подсказывает мне, что ты любишь ужинать в одиночестве, — обводя взглядом гостиную, намекает Бонд. — Угадал, — Эрин усмехается почти впечатлённо. — Но тебе повезло объявиться на моём пороге под ужин, а я решила побыть вежливой, — развернувшись, снова идёт на кухню. — К тому же, смею предположить, что вернулся ты не потому, что скучал. Теперь уже усмехается Бонд. Их обмен «любезностями» почти стал традицией. — Свинина чар-сиу. У неё кисло-сладкий вкус, — рассказывает Эрин, накрывая на небольшой стол. — Дим-сам. Что-то вроде... как это называют здесь… дамплингов? — видеть, как британка пытается подобрать английский синоним к китайскому слову слегка забавно. — К ним хорошо идёт жёлтое вино хуанцзю. Но с двадцатишестилетним «Гленфиддиком» всё идёт хорошо, — 005 садится напротив, приподнимая бокал. — За успехи? — Скорее, за то, чтобы пережить все провалы, — хмыкает Бонд и, не чокаясь, одним глотком осушает свой рокс. Закусывая, он не может сдержать лёгкий стон удовольствия. — С кухонными ножами ты управляешься не хуже, чем с боевыми. Еда действительно тает во рту. — Надеюсь, твоя оценка моих кулинарных способностей повысилась не только благодаря виски. А Эрин вдруг — улыбается. Нешироко и устало, но мягко. Снова по-другому. Когда-то давно Бонд подозревал, что эта женщина улыбается неискренне. Не так давно видел, как её губы кривятся в улыбке, куда более точно отражающей всё, что творится у неё на душе. Но сейчас с поразительной точностью вдруг понимает: есть кое-что, что делает каждого человека честным. Усталость. Сильная и опустошительная, увязшая корнями глубоко в прошлом, где всегда есть, чем её питать. И улыбка уставшей, домашней Эрин нравится ему куда больше натянутого и преувеличенно оптимистичного сияния, которое за пределами этого дома отражалось от складок её чёрного тренча, как от железной брони. Они едят молча, но Бонд чувствует себя комфортно. Ужинать с Эрин даже приятнее, чем с Мадлен. Может, не так приятно, как после хорошей драки лакомиться чёрной икрой вместе с Веспер, но где-то рядом. 005 не зажигает свет. Они сидят у окна, сквозь которое льются сепией краски сумерек и свет уличных фонарей. Мерный стук их ножей и вилок почти не нарушает тишину дома. Но концентрация алкоголя в крови стремительно повышается и располагает к разговору. Кое-что ему всё же стоит сказать. — Спасибо, — вдруг говорит Бонд, откидываясь на стуле. Взгляд невольно уходит в сторону — к серо-коричневому небу за стёклами. — Спасибо за то, что нашла её раньше и помогла выбраться. Хотя, возможно, не стоило, — договаривает про себя. Эрин замирает, но быстро возвращается к своей тарелке. — Это моя работа, — пожимает плечами. Так, будто бы ей неловко принимать благодарность. — И это я позволила её похитить, — поднимает взгляд, неожиданно проницательный, острый. — Но, может быть, мне не стоило напрягаться. 007 усмехается, в который раз удивляясь тому, как ловко они читают мысли друг друга. Вопросы ясны, но они (пока) не звучат вслух. — Я получил почти целый месяц покоя. Свободы, — Бонд переводит взгляд на опустевший бокал в руке и ставит его на стол, чтобы снова наполнить. — Я был счастлив целый месяц. Такая роскошь, — улыбается будто бы спокойно. Но резкость, с которой он опрокидывает рокс, говорит об обратном. — Мне казалось, что я обрела свой покой семнадцать лет назад, — задумчиво отвечает Эрин, помолчав с минуту и покачивая в пальцах свой бокал. — Как оказалось, одной мелочи достаточно, чтобы всё разрушить. Мужчина напротив согласно кивает. После четырёх порций виски тело наполняет приятная лёгкость. У агентов довольно высокая толерантность к алкоголю, но это не мешает им расслабляться. Сложив в раковину посуду, 005 выдыхает, распуская пучок и позволяя светлым волосам осыпаться на отнюдь не хрупкие плечи. — Выйдем на террасу? Пол отапливается, только набрось куртку. Не нуждаясь в его разрешении, Эрин проходит мимо, подхватывая бутылку с остатками виски, и направляется к выходу на задний двор. Оборачиваясь, Бонд следует за хозяйкой, замечая плавность движений и ленцу в голосе, которую тоже не слышал раньше. Он не сомневается, что при малейшей опасности агент 005 за мгновение возьмёт себя в руки. Но то, что сейчас она позволяет себе быть такой — наглой и расслабленной, не ждущей ответа — в определённой степени ему льстит. Люди отпускают себя только с теми, кому доверяют. На террасе и правда довольно тепло. Эрин, набросившая поверх платья пальто, устраивается в одном из плетёных кресел. Уже давно стемнело, и сейчас Бонд не видит её лица. Что-то щёлкает. В темноте вспыхивает огонёк. — Не знал, что ты куришь. Эрин молчит, выпуская из губ облако ароматного дыма. — Мы не друзья, чтобы всё друг о друге знать, — звучит совсем не грубо, всего лишь как констатация факта. И Бонд, садясь в кресло рядом, действительно не обижается. Они продолжают молчать, наслаждаясь свежестью воздуха и видом на потемневшую от холода лужайку. На заднем дворе дома тоже почти ничего нет. Темнота через несколько метров врезается в забор — глухую стену из светлого камня, которая надёжно отгораживает дом от происходящего с той стороны. Бонд смотрит в эту стену, но тоски почему-то не чувствует. Как будто вся эта серость на самом деле такая — лишённая цвета — и всегда такой была. Если прищуриться, можно заметить в стене несколько «заплаток» из кирпича посветлее и, наверняка, несколько крупных или не очень трещин. Но в темноте их почти не видно. В темноте перед глазами — обычный серый забор. Краем глаза Бонд всё же поглядывает на 005. Стоит признать, сигаретный дым ей к лицу. С тонкой порцией табака в смертоносных пальцах Эрин выглядит одновременно властной и печальной, будто достигнувшей в своих мыслях какого-то дна. На секунду ему вспоминается Северина из казино «Золотой дракон». Она тоже казалась сильной и так же красиво курила, но в разгар перестрелки испуганно пряталась за его спину. Бонд уверен: 005 прятаться точно не будет. Однако, всматриваясь в неё в свете тлеющей сигареты — без макияжа, тренча и каблуков, но с тенями на отстранённом лице и сбитыми в кровь костяшками пальцев — бывший агент 007 видит по всему телу края незаживших ран. Они проступают на бледной коже, сухие и стягивающие, как трещины в кирпичной ограде дома. Как его собственные трещины, которые, будучи небрежно заляпанными свежим цементом «ты знал, что так будет», глубоко внутри всё равно продолжают болеть. Бонд выдыхает шумно, отворачиваясь. Какие же они оба покалеченные и разбитые. — Во сколько ты впервые убил? Негромкий в реальности вопрос ощущается громом посреди тёмного неба и разрезает молчание. — В тридцать пять, — Бонд слегка склоняет голову набок. Опьянение достигает той весьма (не)приятной точки, когда хочется отвечать и не хочется думать. Эрин кивает, делая затяжку. — А я, оказывается, в четырнадцать. События прошлых лет всё еще не выстроились в голове в логическую цепочку. Им не хватало деталей и целых кусков, но ощущения — страшно, вокруг только враги, нужно действовать, громко, мягко, мокро — она всё же вспомнила. И почему-то в присутствии Бонда говорить об этом было легко. Бывший агент 007 переводит на неё слегка заострившийся, но, скорее задумчивый взгляд. — Уверен, у тебя были веские причины. Эрин хмыкает. — Если можно считать веской причиной аффект при почти безусловном рефлексе в случае опасности бить первой — то да, — выходит слегка иронично, но, в целом, не всё так плохо. Это и правда звучит как приличный оправдательный приговор. — Хочешь сказать, ты с детства была опасной штучкой? А Джеймс Бонд всё же умеет разряжать обстановку, за Эрин награждает его полуулыбкой. Каким-то образом она знала, что Бонда не так-то легко отпугнуть. В его биографии наверняка тоже немало чёрных страниц. — Отец бил мою мать, — их разговор начинает до странного напоминать исповедь. — Бил до крови и жёстко контролировал. Когда связался с криминалом, начал бить и меня. Один человек стал моим... другом и научил защищаться, а потом предал. И я убила его. Бонд в своём кресле слегка подаётся вперёд. Смотрит тоже перед собой, будто погружается в воды своих воспоминаний. — Моим экзаменом на должность «два нуля» стали мелкий перебежчик и его связной. Поэтому я не могу понять тебя в полной мере, — вздыхает с усмешкой. — Но у меня есть брат, который, даже сидя в тюрьме, продолжает создавать проблемы. А ещё две мёртвых женщины и одна живая, которую своими руками хочется придушить. — Брат… — губы Эрин трогает печальная улыбка. — Говорят, семья нужна, чтобы не чувствовать себя одиноким. Но именно благодаря своей семье я чувствую себя одинокой как никогда. В знак солидарности Бонд допивает остатки виски, молча принимая протянутую ему бутылку. Молчание растягивается на несколько минут, за которые Эрин успевает докурить, запахнуть пальто и откинуться в кресле, а Джеймс — задуматься о том, хватит ли расстояния от веранды для разбега, чтобы перемахнуть через стену из кирпича. — Ты ошибся в ней? Вопрос повисает в воздухе и рискует сам стать большой ошибкой. Но что-то — то ли первая откровенность Эрин, то ли та же усталость, которую может понять только так же уставший человек — не позволяют оставить его без ответа. — Единственное, в чём я ошибся, — так это в том, что поверил в искренность её чувств, — с уловимым раздражением, стискивая в кулак всё ещё зудящие пальцы. — И в то, что спустя столько лет всё же заслужил право на счастье. Эрин ставит локоть на небольшой столик и, подперев кулаком щёку, смотрит, будто выискивая что-то в заострившихся чертах чужого лица. Затем кивает себе и слегка отстраняется. — Если ты злишься, значит, тебе не всё равно. Но не значит, что это ошибка, которую однозначно стоит прощать, — голос спокойный, почти безразличный. — В конце концов, жизнь — просто чёртова череда ошибок. Когда даёшь себя приручить, потом случается и плакать. Бонд хмыкает, усмехаясь. — Не думал, что и ты будешь учить меня жизни. 005 со своими высокопарными историями о французах и от французов могла бы дать фору ей с кучей регалий в области правки мозгов. — И не собираюсь, — подумав, Эрин позволяет себе в честь праздника затянуться второй сигаретой. — Мне просто нравится препираться с вами, 007. Очередной смешок Бонда растворяется в воздухе вместе с частью напряжения и небольшим облачком дыма. Слова Эрин оседают где-то на задворках расслабленной алкоголем памяти. И он, конечно же, подумает о них позже. Когда-нибудь... никогда. Потому что сейчас всё, о чём получается думать — это женщина с сигаретой, сидящая в метре справа. Женщина, у которой, очевидно, не меньше проблем и плохих привычек, позволяющих хотя бы как-то с ними справляться. Женщина, которая отчаянно пытается не пустить через край своё прошлое, но продолжает толкать себя на край в настоящем, чтобы вновь испытать потрясение и хотя бы частично вернуть себе волю к жизни. Вероятно, похожим способом живут мазохисты и адреналиновые наркоманы. Однозначно, похожим способом привык жить и он сам. Женщины, которые встречаются на пути Джеймса Бонда, за редким исключением умирают. Но можно ли убить того, кто уже внутренне мёртв? Можно ли ошибиться там, где к ошибкам относятся как к долгожданному наказанию? Эрин будто бы чувствует направление его мыслей и решает действовать первой. Сделав последнюю затяжку, она избавляется от окурка. — Уже поздно, — 005 поднимается, слегка разминая мышцы, и поворачивается в его сторону. — Тебе пора, Джеймс. Бонд кивает. Но продолжает сидеть. Температура воздуха опускается ещё ниже, тело под лёгкой курткой почти окоченело от холода. Но то ли шёпот серых стен, то ли агентское чутьё, которое он ещё не успел растерять, не позволяют ему уйти. Ощущения, притуплённые алкоголем, вдруг заостряются. Кажется, даже воздух вибрирует сотнями мелких волн, резонирующих с волной, ощутимо запертой в человеке напротив. Из обрывков расслабленности и слов за мгновения формируется напряжение, для разрыва которого достаточно лишь одной искры. Поворачиваясь, Бонд видит эту искру в тяжёлом, не менее напряжённом взгляде. Когда ошибок уже и так слишком много, ещё одна точно не сделает хуже. — Я... заберу из гостиной свое портмоне, — попытка противостоять, медленный подъём на ноги, шаг в сторону двери. Твёрдое понимание: никакого портмоне у него с собой не было. Касание даже не кожей — одеждой. Кивок. Лёгкие шаги за спиной. И едва темнота дома проглатывает две фигуры, волны сталкиваются. Происходит взрыв. Бонд не чувствует боли в затылке, когда его грубо, с неизвестно откуда взявшейся силой толкают в стену. Не слышит, как скинутая туфля сбивает одинокий торшер. Как падают на пол пальто и куртка. Скулят, разлетаясь по комнате, пуговицы его рубашки. Словно он бывал здесь десятки раз, Джеймс безошибочно находит спальню — даже когда его торс обвивают ногами, а подбородок, виски и шею жгут жадные поцелуи-укусы. У Эрин другое тело. Жилистое и сильное, с перепадами натренированных мышц. Не такое мягкое и податливое, как у неё. Это тело женщины, которая убивает не словом или слезой, а своими руками. Но прямо сейчас, когда всё внутри разрывается, когда накопившиеся злость и обида на обстоятельства переходят в какое-то отчаянное безумие, именно это тело кажется самым желанным. Взаимно спасительным. Кому как не ему знать, что лучший способ избавиться от фрустрации и прочих лишних эмоций — сжечь их в костре внезапной страсти, касающейся только тел. Не душ. Эрин тоже об этом знает. Падая на кровать, она шипит, как дикая кошка — и кто бы знал, что под маской вежливости и безразличия столько невыжженного огня. Не позволяя отстраниться, мгновенно тянет на себя, царапая короткими, состриженными почти под ноль ногтями спину. Джеймс тяжело дышит, чертыхаясь, сдавливая в ладонях талию. Теряя терпение. Довольно болезненный укус в шею срывает не стон, но почти звериный рык. Остатки одежды теряются на простынях в борьбе за власть. В конце концов, светлые волосы рассыпаются по подушке. Однако пальцам на запястьях отвечает колено, вдавившее пах. От мокрых разводов на груди — холодно. Но в приближении — внезапно жарко и полно. Как и должно быть. В постели с Эрин каждое ощущение — острое, как её ножи, и одновременно безумное, как её любовь к боли. Время теряет свой смысл, но с каждым движением навстречу, хрипом, ударом зубов о зубы дарит что-то более важное: облегчение, выход, разрядку. Самосожжение ради лучшей цели. Их накрывает не одновременно, но с одинаковой силой. Эрин почти кричит в поцелуй и дрожит всем телом, сжимая в себе, притираясь виском к виску. Джеймсу приходится слегка сжать пальцы на тонкой шее, чтобы удержать равновесие на другой руке, пока перед глазами плывет и цветеет. Сильно. Ярко. И только упав на бок рядом, едва справляясь с заполошным дыханием, он чувствует другое, едва уловимое после всех искр касание. Не животно-дикое и отчаянное, а просто тёплое. Выражающее признательность, которую не облечь в слова. Эрин губами касается его плеча у самой кромки шеи, и это выглядит как что-то слишком личное, откровенное — гораздо более личное и откровенное, чем то, что происходило последний час. Усталость берёт своё и опускает веки двум людям на смятой ткани их пепелища. За окном высоко над серой кирпичной стеной догорают звёзды.***
Эрин открывает глаза резко, как по щелчку. Она всегда просыпается в шесть пятнадцать. Покидать постель и выпутываться из одеяла, которым её накрыли — весьма заботливо — пока не хочется. И не потому, что нужны будут какие-то объяснения. Они оба знали, на что шли, хотя это и могло выглядеть по-другому. А ещё она знает, что в комнате уже как минимум два часа кроме неё никого нет. Когда мышцы окончательно затекают, 005 всё же встаёт, заворачиваясь в простыню, и идёт в душ. Надевает новое платье, невозмутимо собирает с пола пуговицы от мужской рубашки, заваривает крепкий кофе. Взяв обеими руками чашку, Эрин подходит к кухонному окну и смотрит на солнце, просвечивающее на горизонте. После взрыва, минувшей ночью опалившего изнутри, на душе стало до странного пусто. Но после тяжести, несколько недель назад сдавившей сердце, эта пустота ощущалась, скорее, чем-то приятным. Не то что бы способ сбрасывать напряжение через постель для неё был в новинку. Но в этот раз ощущения после были какими-то другими. Более глубокими, наполняющими тело силой — и хорошо бы такой, которой хватает не на один день. Возможно, это банальное совпадение, ведь им обоим явно было, что кинуть в костёр, чтобы горело чадяще и ярко. Возможно, это всего лишь опыт. (Не)возможно, спустя месяц взаимных подозрений и перепалок двум агентам «два нуля» удалось найти нечто общее, объединяющее в разных плоскостях разных жизней. Об этом можно было бы подумать ещё, но Эрин выбирает не думать. Интуиция подсказывает ей, что их с бывшим 007 пути снова пересекутся очень и очень не скоро. Доверяясь ей, 005 определяет произошедшему место подальше на полке памяти и выдыхает, настраивая себя на то, чтобы сохранить ощущение призрачного покоя внутри. Как можно дольше. И ничто другое не помогает с этим так, как работа. Подумывая о том, чтобы досрочно выйти из отпуска, Эрин переводит взгляд на календарь. Два деревянных кубика с цифрами и подставка, на которой вырезан перевёрнутый иероглиф 福 — одно из немногих напоминаний о Гонконге, кажется, подарок кого-то из бывших коллег — всё ещё живёт иронией вчерашнего дня. На кубиках цифры 1 и 7, 17 декабря. (Не)счастливый день, в который она родилась. Опуская взгляд взгляд в кружку с остатками кофе, Эрин Эртон хочет верить, что у Джеймса Бонда судьба сложится счастливее.Конец первой части