Самая Длинная ночь в Наружности

Людей искусства всегда тянуло к низменным и тёмным удовольствиям, это Стервятник точно знал, взять тех же любимых Сфинксовых «Дирижаблей» — пропитались порошками насквозь, Стервятник читал всякие истории о них. Сам он, конечно, не так уж много тонких натур знавал лично: скромный кружок бездарных домовских поэтов, Леопард да Курильщик, но от мыслей о последнем сводило челюсти. В юные годы Стервятник представлял себе богемные тусовки красиво, как в песнях и книгах: курение опиума на бархатных диванчиках, вино и свободная любовь за прозрачной занавеской. Реальность оказалась куда более прозаична. Тогда же Стервятник понял, что его Птичья тусовка в Доме была такая же, как все эти притоны «для своих», куда его таскал Леопард. Немытые окна, дешёвое вино, прокуренные кресла и вечная очередь в туалет. Оказалось, художники больше любили бухать. Оказалось, что им не нужны вещества, меняющие сознание, чтобы рисовать весь тот ужасный бред, что звали современным искусством. В какой-то момент Стервятнику показалось, что он и сам часть этого бреда, размазанный грязным мастихином по холсту. Тень смотрел на его сборы с тоской, устало и умоляюще. Наверняка думал, что Стервятник пойдёт и вусмерть обдолбается в очередном полуподвальном заведении, где название коктейлей значили отнюдь не то, что наливали в стакан, а то, что подкладывалось под салфетку рядом. Тени было и невдомёк, что всё то, что просто продаётся на улицах, Стервятнику было неинтересно. К этой дряни нужно было как минимум подмешать пару тщательно высушенных ингредиентов, чтобы поймать хотя бы намёк на запах бескрайних колосящихся полей. Но не объяснять же ему, ещё разорётся. Стервятник ушёл, не желая оборачиваться. Он испытывал отвращение к Тени в такие моменты. Как у того вообще хватало сил на что-то надеяться? Как хватало терпения жить, как обычные люди? Как Чёрный, как Курильщик. Ну Тень-то уж должен был его понять! Во рту было горько, словно он сожрал стебель старого алоэ. Выходить в люди было словно наждачной бумагой обтереться вместо полотенца. Чужие взгляды липли к коже, запахи застревали в волосах, тошнило перманентно. Тень всё повторял, что это потому, что Стервятник ничего не ел, но Стервятник знал — это потому что сердце вырвали. Ему казалось, что с Леопардом они смогли бы вернуться в Лес. Ведь не важно, где ты и когда, если Дом тебя пометил — ты вернёшься. И это ощущалось таким реальным, таким почти-почти. А теперь Стервятник сидел иногда в подвале в окружении пылящихся картин Леопарда и ничего не чувствовал, глотал то, что они когда-то пробовали вместе, и не мог вспомнить даже, как выглядели столбы вдоль заброшенного шоссе. Леопард рисовал это шоссе в точности до каждой трещины и выбоины, и Стервятнику казалось, что нагретый солнцем асфальт жёг ступни. Теперь ступни жгло только расползающееся по венам зелье. С Волком было иначе. Никаких приходов не было, но он успокаивал. Не зря в детстве его звали вампиром. Он вампир и был — энергетический; душу высасывал, страх, слёзы. С ним Стервятник знал, что не сошёл с ума, что не в самокрутках дело, и песни Саары он не придумал, пусть сам Волк не верил в сказки про Изнанку, как и все остальные. Стервятник пришёл к нему, надеясь на одну жалкую ночь, когда сможет выть, не сдерживаясь, а потом уснуть хоть на пару часов без кошмаров. Но кажется, вампир нашёл себе кого послаще. Стервятник же не находил себе места. Пробовал в комнате запереться, но Тень всё время скрёбся под дверью и нудел, пока не вынуждал его впустить. От него болела голова. Даже если тот просто садился на постель и молчал. Стервятник пробовал напиться, но его стошнило от пары бокалов бабкиного коллекционного вина. Хорошо, что не жрал ничего, а то бы слив в раковине забился, а Стервятнику она была очень нужна — опускать ладони под ледяную воду и держать, пока не покраснеют. Пробовал музыку слушать на полную громкость. Когда-то в Гнезде ему это помогало, сейчас только в окно хотелось выйти, да куда там со второго этажа? В бабкин шиповник? Дрочить тоже не вышло. Наверное, разучился кончать, если никто не впивается в плечо зубами до кровавых синяков. И Стервятник плюнул, поплёлся туда, где можно просто делать вид, что весело. Волосы вымыл и глаза намалевал, пожирнее, со злостью корябая карандашом по векам. Позариться на такое могли только извращенцы. Но такие ему были и нужны. Выпивку Стервятник себе всегда покупал сам, не терпел всяких ухаживаний с угощением и «ты здесь один?». Флирт — только самый грязный и прямой. В этот раз было так же: парень слишком напористый и дёрганый, заведённый от кривой улыбки Стервятника, отреагировавший довольным оскалом на его кличку. Он втопчет его в грязь, хорошо, что Стервятник не трудился особо над чисткой ботинок. Туалеты, как всегда, обросли очередями, и даже под лестницей было без шансов. Пошли, сказал парень, чье имя Стервятник уже и не помнил, и он пошёл. На улицу, неприятно забирающуюся под одежду колким ветром, налево в проулок, где стояли мусорные бачки и скрипела на ветру пожарная лестница, отвалившаяся одним из креплений от стены. Стервятник стукнулся затылком о металлическую перекладину в жёстком поцелуе, залезая языком в чужой прокуренный рот, а потом и вцепился в неё же руками, когда его развернули. Дёрганый парнишка торопливо стянул с него брюки и звенел пряжкой ремня, что-то бормоча про презервативы. Они у Стервятника были, спасибо Рыжему, приучил к хорошему. Но даже так всё равно было больно. Прострелило от задницы до затылка, всё внутри сжалось, и Стервятник зашипел, крепче вцепляясь в перекладины пожарной лестницы. Надо было принять больше, глупо было выходить из дома под парочкой косяков и ждать, что грязный секс в подворотне что-то исправит. Пожарная лестница тряслась и громыхала, рискуя перебудить весь квартал, и Стервятник мычал, сжав зубы. Было больно, у него даже не стоял. Было отвратительно и вместе с тем хорошо, до слёз. Перед глазами то темнело, то вспыхивали красные пятна, то возникало чужое мрачное лицо. Какого хрена Ральф мерещился ему в такой момент? Это из-за их недавнего разговора? Стервятник не мог забыть тот разговор, всё думал о том, как Чёрный Ральф смотрел на него, говорил с ним как будто успокаивающе. С жалостью. Почему он просто не мог проигнорировать его, ведь в Доме так и делал. Стервятник помнил, какой неприятный у него был взгляд, когда он увидел все те буквы «Р», что Стервятник выписывал в его отсутствие на стенах. У Ральфа было удивительное свойство пробираться под кожу, даже если он сам того не хотел. Вот и сейчас, сейчас в этом тёмном закутке, где несло с мусорных баков, а из подвального бара доносились ампутированные от музыки басы, Стервятник какого-то чёрта видел его лицо. Он вздрогнул. Ральф стоял в конце проулка, метрах в пяти от проклятой лестницы. Стоял с зажатой в зубах, но не зажжённой сигаретой и смотрел на него. Настоящий, не галлюцинация и не видение, явившееся в похотливом бреду, реально стоял там в свете уличных фонарей. Не смотри. Стервятник дёрнулся, пытаясь вырваться из рук ошалевшего парня за спиной. Не смотри. Стыд и отчаяние обожгли горло, слёзы в глазах вызвали желание скривить противную морду и отвернуться, будто обиженный ребёнок. Он не мог отвести взгляд. Ральф смотрел на него, и Стервятник смотрел в ответ. По венам текло что-то ядовитое, злое, он прогнулся в пояснице и застонал, между ног было горячо. Он уставился на Ральфа, подставляясь и пошло открывая рот, дёргая проклятую лестницу изо всех сил, чувствуя, как приближается наконец собственная разрядка. Нравится смотреть? Смотри. Сгореть бы в твоих глазах.