Самая Длинная ночь в Наружности

Ральф велел избавиться от наркоты, но как избавляться же не сказал. Соблазн сожрать всё в одного был велик. Какого чёрта до сих пор так не сделал? Леопард ждёт его на том свете уже давно. Кто-то верил в загробную жизнь, Стервятник не верил. Не верил, что в раю не должно быть деревьев и шишек, а только покой и облачка или что там? Такое место не для него. Метаться между фантазиями о Лесе и грязной реальностью, которую он сам себе устроил, — единственное, что теперь оставалось, это единственная вера, что у него была. Поначалу здесь было просто паршиво. Уныло, тоскливо, всё чужое, он чужой, а там… Права, наверное, была Крестная, когда говорила, что это естественно для подростков, не адаптированных к социуму должным образом. Взрослые они такие, всегда, блядь, правы. Он даже учиться пошёл, как полагалось. Это всё Тень, прямо, как в детстве: потянул за руку и Стервятник пошёл. Но он не хотел, вот совсем. А потом с Леопардом стало как-то легче, и разговоры все о Лесе, и картины его, и любовь. Наверное, это была любовь. Разбираться не было желания, было просто хорошо, приятно знать, что кому-то нужен. Жить под одной крышей с бабкой было неуютно, но сам дом вроде как Стервятника не тяготил, он даже попытался уговорить Леопарда остаться с ним жить, а не перебиваться редкими ночёвками и визитами вежливости, когда Крестная разливала им чай по чашечками, а они сидели на кухне, переглядываясь и заводясь ещё больше от ожидания момента, когда можно будет уйти. С эйфорией было так же, как с Леопардом, — просто. Они ведь и в Доме покуривали травку и ели грибы, что таскал Табаки, подумаешь, чего тут такого? Леопард в такие моменты рисовал. Нет, не рисовал — писал, творил, создавал. То, что несведущие ничерта в прекрасном критики Наружности, считали мазнёй, царапало душу Стервятнику. Хотелось плакать и смеяться. Ему нравилось лежать на старом матрасе, набитом ватными булыжниками, в пыльной каморке Леопарда и смотреть, как тот водил облезлой кистью по картону. Стервятник предлагал ему купить хорошие холсты, на подрамниках, как у настоящих художников, но Леопард только фыркал и смеялся над словом «настоящие». Он предпочитал картон, фанеру, кусок обоев, пачку из-под молока. Однажды он даже нарисовал на окне в комнате Стервятника птицу на цепи, его карандашом для век, маленькую, чёрную, в самом углу. Стервятник смеялся. Он не помнил, кто сказал ему о смерти Леопарда и как, помнил только обрывки истерики, которую устроил, потому что в реанимацию его не пустили. Помнил стойку для капельницы, которая стояла в коридоре вместо вешалки для халатов, что он запустил в запертые двери, медбрата из психиатрии с недовольным лицом, который всадил ему шприц успокоительного. Кровавую крошку стекла у подъезда, где жил Леопард. Стервятник смог забрать несколько его картин до того, как убитая горем мать их повыкидывала, и притащил к себе, спрятал в подвале. Но чувств, что были раньше, они не вызывали. Сколько бы он ни пил, сколько бы дряни ни выкурил и ни сожрал. Ни запаха хвои, ни шума ветра среди листвы, ни желания улыбаться. Он был один. Все его бросали, это было у него на судьбе начертано. Сначала родители и бабка, которая запихнула в интернат, потом сраный сухарь Чёрный Ральф, сбежавший в «отпуск», Тень, нашедший новый интерес в Наружности, разбежавшиеся во все стороны друзья, Леопард, Волк, Лес. Был ли кто-то из них настоящим? Отрава наполняла вены и желудок, боль точила мозг, а сердце истощилось, перестав вырабатывать злобу на весь мир. Злости почти не осталось, иногда лишь вырывались какие-то зыбкие истерики, а больше ни на что и не хватало. Хотелось вздохнуть свободно и посмотреть в серое небо, затянутое облаками, как раньше: без ожиданий, но и без горечи. Но он был в плену. Стервятник знал, что Ральф не поверит ему на слово, что потребует доказательств или убедительности в голосе, но что тот придёт сам проконтролировать процесс избавления от «лаборатории», не ожидал никак. Дома никого не было. Тень, разумеется, был на занятиях, а куда делась Крестная, Стервятник не представлял. Ей вообще не шло звание бабушки, потому что бабушки целыми днями обычно сидят с вязанием перед ящиком, по которому крутят турецкие сериалы, а она на месте не сидела. Пожалуй что Тень любил сериалы даже покрепче их бабули. Порой Крестная казалась Стервятнику такой же затворницей, как и он сам, за те два года, что они жили под одной крышей, он так и не увидел ни одну её сморщенную знакомую. А такие водились, ведь Крестная неизменно выбиралась из дома не то в гости, не то на какие-то высококультурные мероприятия, Стервятник не спрашивал, ему было всё равно, а она не сообщала. Вот и сейчас он понял, что её нет, только потому, что сначала настойчиво трезвонил дверной звонок, а потом ему начал подражать телефон. Ральф больше не пользовался специальным кодом, чтобы вынудить Стервятника взять трубку. Он велел записать его номер и отвечать на звонки. Стервятник записал. И отвечал. — Ты дома? — раздалось в трубке вместо приветствия и в ответ на хриплое «угу» Ральф добавил: — Тогда открывай. И сбросил звонок. Стервятнику хотелось никуда не ходить, предыдущей ночью он не спал, и отрубиться удалось только под утро, когда бешено колотящееся сердце прекратило пульсировать в животе или измученный бессонницей мозг перестал это замечать. Вылезать из-под одеяла не было никакого желания, система отопления в доме была старой, от камина больше копоти, чем тепла, а хотелось именно его. Вообще-то Стервятник был привычный: в Доме зимой без свитера нельзя было даже сходить отлить, а уж про скоростное вытирание после душа и говорить нечего. Но в Доме было то, чего не было здесь, то, за что дом называют домом. Он не надел штаны, отчего ноги тут же покрылись мелкими мурашками, стоило Стервятнику вылезти из-под одеяла. Сунул ноги в тапки и пошаркал на первый этаж в одной футболке. Колено ужасно болело, и закостеневшая с ночи нога едва ли была лучше дешёвого негнущегося протеза. Ральф смотрел с осуждением. У него часто был такой взгляд, как будто Стервятник был уже перед ним в чём-то виноват. Табаки говорил, что это преувеличение. Да, Чёрный Ральф страшный и ужасный, но такой же справедливый и отзывчивый, великий Гудвин, не иначе. Может, Шакал был прав, и Стервятник сам себе какую-то вину придумал. Он вообще-то много грешочков за душой носил, начиная с мелких краж и драк в детстве, заканчивая наркотиками и неразборчивыми связями, но не перед кем раньше он не испытывал чувства вины. Даже перед теми, у кого спёр значок или сломал нос. А вот смотреть в глаза Чёрному Ральфу было тяжко. — Сделаешь всё сегодня, как договаривались, — сказал Ральф полушёпотом, бросая взгляд в сторону гостиной, опасаясь, что кто-то его ненароком не услышит. — При мне. — Совсем не доверяете? — Стервятник звучал обиженно, хотя прекрасно понимал, что Ральф ему действительно не доверял. Это было разумно, какое доверие наркоманам? Он чувствовал себя не просто уставшим и невыспавшимся, а скорее измученным. Измученным своим собственным существованием, тем, что он никому был не нужен, тем, что никто ему не доверял. Стервятник отвернулся, казалось, что если он посмотрит сейчас в глаза Ральфа — разревётся. — Пойдёмте, — позвал он и двинулся в комнату. — И захватите ботинки, вход с другой стороны дома. — Я могу пройти по улице. — Снег выпал. Не хочу объясняться с Тенью, если он заметит чужие следы во дворе, — кисло пробубнил Стервятник. Ральф разулся и, взяв ботинки в руки, пошёл вслед за Стервятником по длинному тёмному коридору, где маячила дверь с матовым стеклянными оконцем, залитым морозным светом. Тот шаркал ногами по полу, чуть подволакивая ногу и не оборачивался. — Ты хоть штаны надень, раз на улицу собрался, — сказал Ральф ему в спину. Стервятник хотел капризно отмахнуться, да и подниматься в комнату было тяжело, но он вспомнил, что в подвале было холодно. И хоть подвальная зябкость была хорошим предлогом, чтобы скрыть за ней дрожь от ломки, ему не хотелось выглядеть перед Ральфом упрямым мучеником. — Подождите минутку, — выдохнул он и повернул к лестнице. Ральф ждал его на улице, на маленьком крылечке у задней двери, курил и смотрел в сад, где голые кусты были припорошены снежком. Многие считали эти застывшие во времени виды красивыми, у Стервятника возникало лишь желание отвернуться. В подвал была ещё одна лестница из кухни, но ей уже много лет не пользовались, даже замок заржавел — в доме была просторная кладовая и необходимости хранить что-то, кроме старого хлама, в подвале не было. Когда Стервятник изъявил желание устроить там художественную мастерскую, поучиться живописи, как Леопард (такая у него была легенда), Крестная не возражала, отдала ему ключ и от двери в кухне, и от наружней, заглянула туда всего лишь раз с инспекцией и предложением нанять кого-то для уборки, а больше и не появлялась. Тень тоже был там всего дважды. Стервятник для своего искусства выбрал модные эпоксидные смолы, спиртовые чернила, краски на основе сольвента, всё это воняло так жутко, что снижало желание родственников наблюдать за творческим процессом до нуля. Хотя пару раз они с Леопардом всё же что-то делали вместе, было даже весело, и не понятно: от самокруток или токсичных испарений краски. Свою небольшую лабораторию Стервятник спрятал за заставленным коробками стеллажом, прикрыл шторкой и не выставлял все инструменты совсем уж нарочито на случай любопытства бабки. Ральф, не церемонясь, прошёл прямо туда, осмотрел полки, заглянул в шкафчики и, отодвинув стул, стоявший у стола, подальше, сел. Туалета в подвале, разумеется, не было, но старая, исцарапанная эмалированная раковина висела в углу. Стервятник молча вынимал все склянки и коробки из шкафов, вытряхивал и выливал содержимое в раковину, споласкивал ёмкости ледяной водой. Ходить туда-сюда от стола утомляло, нога ныла, Стервятник смотрел в пол, шмыгал носом. В звенящей тишине подвала этот звук казался особенно громким и неуместным, он раздвигал стены шире и делал желтоватый свет тусклее, будто это был не подвал с окошечками под потолком в жилом доме, а тёмный склеп, вырубленный глубоко в горе, стылый, мрачный, с расходящимся кругами эхом капающей воды. Стервятник достал со стеллажа пару коробок, глянул внутрь, а потом вытряхнул из них рыхлые стопки: старые пожелтевшие бумаги, серые связки газет, шершавые журналы по садоводству, совсем тонкие и мягкие от старости, пахнущие плесенью. В коробки он стал складывать своё неказистое оборудование: колбы, горелки, весы и ложки, их было немного. Ральф сосредоточенно следил за каждым его движением. — Что ты здесь делаешь? — спросил он. — Мет? Стервятник тихо усмехнулся, не оборачиваясь. — Вы думаете, так легко варить метамфетамин в подвале у бабушки? — Откуда мне знать, — Ральф звучал несколько напряжённо. — Для этого нужны знания, которых у меня нет. И это настоящее производство, совсем другие масштабы, нежели для себя и товарища. Даже Мертвецу столько не скурить. — Тогда что? Стервятник пожал плечами. — Можно сказать, народная медицина. Он нагнулся, доставая из нижнего ящика большую жестяную банку, и, открыв крышку, сунул её Ральфу. В нос ударил пряный запах травы, такой ни с чем не спутаешь. — Муха явно не косячок дунула, — зло заметил Ральф. Стервятник поставил банку на стол и, всё ещё не глядя на Ральфа, шмякнул рядом с ней коробку из-под обуви, набитую таблетками и ампулами. — Скажем так: мне нравятся эксперименты, а рецептурных препаратов у нас с Тенью хватает. Я знаю доктора, который может выписать чуть больше, чем требуется несчастному больному мальчику. Рядом с таблетками оказались банки, наполненные сушеными грибами, склянки с экстрактами и смолой, измельчённые в пыль травы. Что мог, Стервятник смыл в раковину, тщательно промывая бутылочки. Всё происходящее почему-то вызывало у него чувство грусти, прощания. Как будто заканчивался какой-то важный этап жизни, как будто он переворачивал страницу. Так Стервятник себя чувствовал, когда собирал вещи после выпуска. Смешно было думать, что ему грустно прощаться с наркотой, но, наверное, дело было не совсем в ней, а в том, что теперь придётся справляться без нее. Она не помогла и не победила его, отчаянная попытка выбраться или забыться не удалась. Теперь он не сможет засыпать в бреду цветных галлюцинаций, теперь он не сможет не чувствовать боль утраты и горечь одиночества. Смотреть в глаза Чёрного Ральфа без одурманивающей пелены не сможет. Да и будет ли у него шанс? Сейчас тот разберётся с незадачливым воспитанником, выполнит своё обещание взамен и уйдёт, как всегда. Чтобы Ральф вернулся, придётся опять что-то учудить. Как глупо. — Это, наверное, лучше будет выкинуть где-то подальше, — сказал Стервятник, плотно заматывая банки с травой и грибами в плёнку, чтобы от них не воняло. Горло перетянуло корабельной верёвкой, он с трудом сглотнул подступающие слёзы, выдохнул резко и обернулся. — Поможете донести до мусорки? — он кивнул на ящик, набитый бутылками из-под спирта и растворителей, закопчёнными колбами и пустыми коробочками. Ральф поднялся и подошёл ближе. Его глаза были такие чёрные и блестящие, как маслины сквозь стекло банки, наполненной маслом, и Стервятник вдруг почувствовал себя таким несчастным и беспомощным. Он поступал правильно, избавляясь от всей этой дряни, плюс он получил шанс побывать в Доме ещё один раз, напоследок, но он не чувствовал ни радости, ни облегчения. Правильности этой не ощущал. Он моргал своими покрасневшими глазищами и, не накрашенные, с бледными слипшимися ресницами, они походили на глаза покойника. Ему необходимо было сказать, что он чувствовал, прямо сейчас облечь в слова, но рот будто залило смолой. Он шагнул к Ральфу, схватился за его пальто и прижался к его губам своими, холодными и дрожащими. — Рекс, — Ральф мягко, но настойчиво отстранил его от себя. — Не надо твоей дурацкой морали! — горячо выдохнул Стервятник и поцеловал его снова. Ральф ответил, кажется, ответил, Стервятник не очень понимал, его губы дрожали так, будто он целовался в первый раз и ему снова было пятнадцать. Неловко, нелепо, волнительно. Он не выдержал и оторвался, проглатывая несдержанный всхлип, вытер губы запястьем. — Пойдём, — велел Ральф, подхватывая коробку. Они так же прошли через дом, и Стервятник тащил ботинки Ральфа, а потом долго смотрел ему вслед, не закрывая дверь и наблюдая, как тот выбрасывает мусор в контейнеры у ворот и, спрятав мешок в багажнике, садится в машину. Стервятник пообещал ему избавиться от всего, что было в его лаборатории. Про коробку, что валялась у него под кроватью, он Ральфу ничего не сказал.