Самая Длинная ночь в Наружности

      Чай цвета дёгтя, солнечное колесо лимона, горсть сушек в стеклянной вазочке и пять капель коньяка, которые чаще всего оборачивались полноценным стаканом. Дежурство Януса — повод посидеть вдвоём, поговорить или помолчать, отдыхая от ежедневного шума. Новые дети, другие клички и названия стай, учительская стала Аквариумом, Столовая — Кормушкой, а гаражи почему-то называют Якорями, но Могильник так и остался Могильником. Уродливый нарост, пристроенный к громаде Дома, протянувший щупальце-переход, пробившее кирпичную стену брони, и теперь подпитывающийся беззащитными жизнями. Насчёт беззащитных детишек Ральф бы поспорил, особенно применительно к его последнему выпуску и предыдущему. Нынешние его воспитанники пока были слепыми щеночками и милыми котятками, ещё не умеющими выпускать когти, но пройдёт время…       — К тебе заходил Сфинкс? — Ральф задал вопрос, отвлекая друга от бессмысленного переключения каналов. В Доме не выживали часы, радио и телевизоры. Время пасовало перед серым монстром, минутные стрелки замирали, сложные механизмы ломались, рассыпаясь на кучки маленьких шестерёнок и гвоздиков, радиоволны сбивались на ретро станции, а кинескопы теряли яркость цветов, оставляя сине-зелёную или жёлто-серую гамму, или немели, показывая только безголосую картинку. Могильник был исключением. Часы отстукивали минуты с четкостью метронома, радио послушно выплёвывало новости каждые полчаса, и только телевизор пасовал перед десятками кабельных каналов и соглашался демонстрировать пять основных, но в произвольном порядке.       — Эркюль Пуаро. Терпеть не могу, — Янус с мрачной сосредоточенностью давил на кнопки пульта. — Нет, не приходил. Мы виделись как-то утром, он курил на крыльце.       — И что? — Ральф спросил в надежде, что старый друг подметит что-то такое, чего он сам не видел или боялся разрешить себе видеть.       — Так, ты что хочешь от меня услышать? — Янус оставил попытки добиться взаимности от ветерана телевизионной промышленности.       — Не знаю, — Ральф поболтал коньяк — непременный спутник их посиделок — в стакане. — Может быть то, что Сфинкс здесь на своём месте, или что он как будто никуда не уходил. Или то, что он выглядит нормальным.       — Он выглядит нормальным, повзрослевшим и, думаю, ему очень сложно.       — Почему?       — Потому что ни один протез не заменит руки, Ральф. Нога — это опора, тоже важно, но руки! Ты никогда не думал, каково это жить и никогда не почувствовать пальцами мягкость кошачьей шерсти, не перелистнуть книгу, не знать своё тело наощупь, не коснуться лица любимой. Ни-ког-да.       — Вряд ли он сожалеет об этом, потому что родился таким. Для него отсутствие рук так же естественно, как для тебя их наличие. Так же Слепой не страдал от того, что не видел, потому что не видел никогда.       — Но мы-то понимаем.       — Не думаю, — Ральф ответил, совершенно не кривя душой. Острая жалость покинула его в первые годы работы в интернате, иначе было невозможно. А вот Янус, оказалось, ещё не растерял в себе чувство сопереживания.       — Умеешь ты вернуть с небес на землю, — Янус вздохнул и сел на старый диван рядом с Ральфом. — А кто к тебе приходил? Что за хромой тип в пальте? Свидание на работе? Мне дети проболтались на осмотре.       — Стервятник.       — Зачем? Ральф медлил с ответом, не зная, как облечь в слова причину визита Рекса. Говорить про наркотики явно не стоило, как врач, Янус реагировал на такие вещи остро и бурно, несмотря на все годы работы в Могильнике. Альтруистические порывы он бы не понял, а разговоры про Изнанку и странные провалы действительности, вызывали на его лице такое растерянное выражение, что Ральф давно уже не касался этой темы.       — Попрощаться наедине с самим собой, наверное. Ещё раз пройтись по коридорам, наконец понять, что его время здесь закончилось.       — И переночевать в кабинете воспитателя? — Янус повернулся к нему всем телом, и Ральф понадеялся, что тот спишет красноту его физиономии на выпивку, а не на стыд, вызванный воспоминаниями о безобразиях на старом диване.       — Крёстная просила присмотреть, — Ральф буркнул ответ, и больше они эту тему не поднимали. Ральф вышел на предмогильную площадку, зажёг фонарик и с минуту постоял, всматриваясь в рой пылинок, танцующих в конусе света. Когда-то давно Стервятник ждал его тут после попыток передела власти в Крысятнике. Ральф потрогал пальцем бугорок шрама у глаза, стародавнее раздражение слабой волной всколыхнулось внутри. Слишком много этих случайностей, связанных с вожаком Птиц, встречи, беседы в тайне от других, проводы, дареные самокрутки, послания на стенах, равные публичному признанию, и предсказуемый финал. И, конечно, он всё испортил. Был же шанс вытащить Рекса из ямы отчаяния, переключить внимание, ведь тот же сам полез к нему целоваться, но этот назидательный бес, почётный воспитатель с пятнадцатилетним стажем вылез вперёд и разорвал и без того тоненькую нить доверия. Каждый раз, когда он шагал по ночному коридору с фонариком, ему казалось, что пространство искривляется, а луч света будто пульсирует, становясь то шире, то уже, стиснутый в ладонях живой темноты. Он даже старался не моргать, борясь с чувством, что вот-вот влетишь лицом в стену. На перекрёстке кто-то копошился, но, завидев его приближение, сбежал, и Ральф не успел увидеть, кто это был. Он подошёл к окну, выходящему во внутренний двор, выключил свет и долго смотрел на полысевший дуб, ломанные углы гаражных крыш, уродливые кучи — напластование векового мусора между Расчёсками и Домом. Какие-то тени соткались из мглы и, оступаясь, оскальзываясь и шатаясь, поплыли к дырявому забору возле волейбольной площадки. Ральф протёр глаза, у него глюки или кто-то идёт? Летуны? Да нет, эти дети ещё не обзавелись добытчиками в опасной Наружности. Он напряг глаза, подаваясь к окну всё ближе, пока не уткнулся носом в холодное стекло. Ржавый угол рабицы дрогнул, приподнимаясь, и в тусклом свете одинокого подвесного фонаря Ральф увидел два знакомых силуэта. Лестница вспучивалась ступенями, хватая его за ботинки, будто специально старалась помешать и задержать. Ну уж нет! Стервятник бледной немочью колебался у двери чёрного хода.       — Где Слепой?       — Не знаю, мы разошлись у лестницы. Слушая невнятный бубнёж Стервятника, очень хотелось дать тому пощёчину. Не чинясь и не сдерживаясь, по-взрослому, по-мужски. За взлом, за обман, за кражу ключей, за настырное ослиное упрямство. За своё в очередной раз обманутое доверие и за глупость. Ральф методично открывал все двери на первом этаже, заранее зная, что Слепого он сам не найдёт. Потому что это Слепой! Хозяин и, мать его так, проводник воли Дома! Можно разобрать здание до кирпичика, обыскать с собаками и не найти ничего.       — Где Слепой? — он повторил вопрос, вглядываясь в воняющие порошком недра прачечной. Очень может быть, что Слепой сейчас сидит прямо перед ним на тюке грязного белья, а Ральф его попросту в упор не видит, потому что Дом прячет своего любимца.       — В подвале, — голос Стервятника похож на угасающую лампочку. Последние силы ушли на вспышку про кофе на кухне. К подвалу Ральф шёл чуть ли не бегом, успевает ли за ним Рекс со своей больной ногой? Плевать! Раз доволокся сюда по пустырю, значит, готов и марафон пробежать. Ключ повернулся в замке с заминкой и скрежетом, всё ясно — Птица колдовал тут с отмычками. Луч световым ножом рассёк густую темноту, пробежался по выщербленному кирпичу на стенах, комки бумаги и ровный, ничем не нарушенный слой пыли на полу. Стервятник, не чинясь, отпихнул его в сторону и по изумлённому восклицанию, Ральф понял, что тот действительно удивлён.       — Где Слепой? — с упорством попугая опять спросил Ральф.       — Не знаю, я правда не знаю.       — Стервятник, — Ральф выдохнул эту кличку, приросшую намертво, Рексу в лицо, сгребая того свободной рукой за ворот пальто. — Ты даже не представляешь, как мне надоело следить и вылущивать вас одного за другим из каждой щели. Вы — фанатики, повернувшиеся на этом здании. Что вам здесь нужно? Сколько раз мне надо повторить, что вы свободны. Всё! Выпуск был, вы уже не дети, хватит лезть сюда, взламывая замки. Или, может, мне надо сломать тебе ноги, чтобы ты понял? Ты слышишь, что я тебе говорю?! Рекс царапал его ладонь когтями, стараясь вывернуться, и при этом не переставал счастливо улыбаться.       — Ральф, вы здесь? Стервятник с вами? — Сфинкс и не думал понижать голос, стараясь сохранить их ночную беготню в тайне. Детям будет что обсудить утром. — Поднимайтесь, Слепой у меня.       — В кабинет! Все! Быстро! — рыкнул Ральф. Они стояли возле его двери так, будто и не было никакого выпуска, Сфинкс — упираясь ногой в стену, Слепой — сидящий на корточках с отрешенной улыбкой, будто за углом их ждут обеспокоенные Табаки и Горбач, а Македонский качает на руках Толстого. Сытый — вот, что пришло на ум при взгляде на Слепого. А Сфинкс сдался, смирился, согласился с чем-то, чего он-Ральф не знает и не понимает.       — Чем воняет? — Ральф выплюнул вопрос, чтобы они встряхнулись, перестали наслаждаться этим непонятным ему состоянием.       — Болотом. Слепой ноги промочил, — слова Сфинкса вязкие и тяжёлые, как и запах, наполняющий коридор. Запах, которого тут по определению не должно быть, но он был, жил и, кажется, дышал, расширяясь, заполняя собой всё вокруг.       — Что всё это значит? Что за экскурсии? Вы хоть понимаете, что это проникновение со взломом? — Ральф закидывал их вопросами, чтобы они встряхнулись, вернулись из своих мечтаний. Слова про болота он отсёк, как неуместную шутку, сложнее было с запахом тины, лягушачьей икры и кувшинок.       — Вы всё равно не вызовете полицию, мы знаем, — как всегда переговорщиком выступил Сфинкс, принимая весь гнев на себя. — Надо поговорить, Р Первый, пойдёмте в кабинет. Ральф загремел ключами, ковыряясь в замке. Стервятник услужливо подсветил ему фонариком, а Слепой и Сфинкс охранниками, не позволяющими ему отступить, встали за спиной.       — Твоя практика окончена, ты собираешь вещи и убираешься отсюда прямо сейчас, — Ральф обращался и говорил только со Сфинксом, раз уж тот взял на себя дипломатическую миссию. На Стервятника, обнюхивающего Слепого с видом счастливой ищейки, смотреть было противно. Сфинкс молчал, а Ральф прекрасно понимал, что его тирада ничего не стоит. Он не может выгнать его из Дома, даже являясь его куратором по практике. Но они пришли сюда просить о чём-то, пришли, нарушая все правила и нормы. И не только те, что существовали в стенах самого Дома.       — Только одна ночь для всех, кто захочет прийти, — голос Слепого нисколько не изменился за прошедшее время, все тот же безэмоциональный тихий шелест, по звуку которого никогда не угадаешь, сколько лет говорящему.       — Если вам нужен вечер встреч, обратитесь к директору.       — Мы просто посидим там, где вы скажете, где разрешите, и уйдём до утреннего звонка. Никого не побеспокоим. И больше никто не будет пытаться прийти в Дом. Пожалуйста. В словах Слепого есть загадка, электрический импульс, что искоркой пробежал по паутинкам-проводкам, связывающих их. Иначе чего бы так дёргаться Стервятнику и всегда контролирующему себя Сфинксу?       — В моём кабинете, — Ральф ответил, заранее зная, что ставит невозможное условие. Его кабинет — это территория табу для них всех, сюда можно войти только через дверь и выйти точно так же, никаких провалов, наслоений реальностей, вонючих болот и странных ветров, дующих сквозь стены. И тем удивительнее кивок Слепого, детская улыбка радости Стервятника и отчего-то закрытые глаза и крепко сжатые губы Сфинкса. Если я безумен, согласившись на эту авантюру, то на что согласился ты, Сфинкс?