Самая Длинная ночь в Наружности

В праздничные каникулы народа в Доме становилось намного меньше — кого-то забирали родители, кого-то удавалось отправить на лечение в специализированные центры, а некоторые впадали в спячку. Но Дом никогда не умел впадать в спячку целиком, порой и парочки слишком активных подростков хватало, чтобы не позволить воспитателям расслабиться или слинять с работы пораньше. В тишине коридоров гуляло эхо шагов, на обеде не оставалось нетронутых тарелок, а смех под окном не утихал даже в плохую погоду, словно дети организовали дежурство и хоть один из них обязательно должен был катать кривого снеговика из едва выпавшего снега. В целом было тихо и пусто, не беспокойно, но это совершенно не облегчало Ральфу задачу. Одно дело, когда в гости наведывался бывший воспитанник в тоскливом одиночестве, и совсем другое — шумная кучка ему подобных. Вряд ли хоть от кого-то в Доме укроется несогласованный визит посторонних. Ральф сказал им: не больше пятерых человек, и Слепой со Стервятником согласно закивали, но в искренность движений их шейных позвонков верилось с трудом. Оправдаться перед директором стоило бы заранее, но любой выдуманный повод казался Ральфу бредом. На помощь неожиданно пришёл Табаки. Ральф никак не ожидал увидеть именно его, заходя в директорский кабинет, но удивляться было некогда, как и рассматривать ярко-жёлтую брошь с перьями, приколотую к строгому пиджаку Шакала — тот начал приседать на уши бывшему воспитателю с той же естественностью и пылом, будто не было прошедших в разлуке лет. Он редко моргал блестящими, опьяненными успехом глазищами и тянул губы в располагающей улыбке, так похожий на лемура, что невольно хотелось вытащить его из навороченной современной коляски за хвост и вернуть в зоопарк. То, что плёл Табаки, на реальность походило мало, но его существование в целом отдавало фантасмагорией, оттого директору (и Ральфу вместе с ним) оставалось только кивать. Табаки обещал спонсорскую помощь и своё личное выступление перед подрастающим поколением Серого Дома с напутствием в солнечную жизнь и благородные подвиги. Привлёк на свою сторону товарищей, которые послужат прекрасным примером законопослушной и счастливой жизни, — Сфинкса и Македонского, которого записал чуть ли не в монахи. Предлагал ещё Рыжего, как представителя села, но видимо, его расписную рожу директор тоже помнил хорошо, поэтому отнесся с сомнением. Ральф до последнего не верил, что тот согласится, но в итоге детали были утрясены, а время оговорено. Спектакль продолжился в назначенный день: тех немногих, кто остался в Доме, согнали в актовый зал, где Табаки целый час вещал о тропических лесах и вымирающем чувстве стиля. Сфинкс сидел молча в первых рядах, поглядывая на всех такими красными глазами, как будто не спал несколько ночей подряд. Не мудрено, Ральф тоже спал плохо. Македонский пришёл с Волком, но сам по большей части занимался раздачей чая и меценатских печенюшек. Это получалось у него удивительно ловко, словно он занимался этим каждый день. А вот Волк выступил перед воспитанниками, и его речь, пожалуй, была самой полезной из всего этого вечера. Он никого не грузил пафосными речами, не пугал описанием недружелюбного мира, ответил даже на самые дурацкие вопросы и рассказал, где работает. Улыбался белозубо и вдохновлял, так, как умел только он — он пах жизнью и не сломленной силой. Кто-то даже растрогался, аплодируя ему в конце, Ральф не заметил кто. Было такое ощущение, что всё заволокло туманом, в голову набили вату, а перед глазами крутят пародию на собрания из прошлого. Ральф моргал будто через раз, с трудом улавливая нить своих мыслей. Ему всё мерещилось, что вот сейчас за Табаки захлопнется дверь актового зала, и Ральф проснется. Директор, кажется, попал под этот странный гипноз тоже, потому что когда собрание закончилось, и дети расползлись восвояси, тот выглядел весьма довольным и благодушным.       — Вы уже домой? — поинтересовался у него Ральф, за окнами давно стемнело. — Я посижу ещё с ребятами в столовой, чай попьем. Директор одобрительно кивнул, и его нисколько не смутило, что помимо прежних участников мероприятия откуда-то возникли Рыжий с Мертвецом, а за ними подтянулся и Стервятник. Ральф вёл их на второй этаж, слыша ещё от лестницы шепотки и шарканье ног собравшихся у его кабинета не таких уж желанных гостей. С каждым шагом он раздражался всё сильнее. Он, разумеется, знал, что озвученную квоту на посетителей никто не станет соблюдать, но от секунды к секунде этот балаган казался ему всё более дурной затеей. Перед глазами уже мелькали картинки собственного прокуренного кабинета, стола с липкими пятнами разлитого пойла, ревущий в углу за диваном пьяный Стервятник и ещё два часа рассказов Табаки о вымирающих видах многоножек. Внезапно захотелось всех разогнать, и плевать, что он не сдержит собственного обещания. Эти вон нисколько не стеснялись нарушать правила, вламываться, врать в глаза, и сейчас надуют — будут петь хриплые песни всю ночь, а через неделю он опять найдёт Стервятника, ползающего по кустам за гаражами. Или снова вызовут из органов, ещё лучше. Но посиделки оказались совсем не похожи на то представление, что парой часов ранее отмочил Шакал, да и на привычные Ночи Сказок это походило лишь фрагментарно. Не было никаких воспоминаний и поминок по ушедшим, никаких баек и сказок, песен под гитару. Рыжий принес выпивку и Волк тоже, и если Волчью тару Ральф узнал по этикетке и на контрафакт она не походила, то мерзкую бодягу Рыжего на смородиновом листе пришлось попробовать, чтобы убедиться, что та не опасна для жизни. Разговоры по большей части шуршали тихо, гости вели себя прилично, разбиваясь маленькими группками, а потом перетасовываясь между собой, Слепой перетекал от одного к другому, как будто что-то вынюхивая или прислушиваясь. О чём он шептался с приятелями, Ральф не слышал, но с Волком их пара слов походила на деловые переговоры, с Рыжим на дружескую беседу, а с Крысой почти на драку. Со Сфинксом Слепой не разговаривал. Сфинкс вообще выглядел так, словно всё происходящее для него испытание, сродни визиту в Могильник, он был хмур и молчалив. Пожалуй, он даже выглядел уязвимым и немного растерянным, такого Ральф на ним не припоминал. Македонский вновь стал услужливой тенью с пепельницами и пластиковыми стаканчиками, Табаки зудел, но как-то по-тихому, по-домашнему, Горбач, который совершенно неожиданно для Ральфа пришёл вместе с Крысой и Слепым, наигрывал приятную, но усыпляющую мелодию на своей флейте. Мертвец и Рыжий всё время шептались по углам так, как будто им одним было весело на уроке биологии и они хихикали на задней парте, раздражая училку и всех остальных. Рыжий был без бровей, и смотрелось это настолько комично, что возможно, повод для веселья у этих двоих был вполне обоснованный. В комнате стало чертовски тесно, будто она ужалась до размеров коробка, накурено и немного зябко из-за распахнутой форточки. Сидеть было совсем негде, потому все шатались туда-сюда, как зомби, по очереди освобождая места на старом диване и не решаясь занять воспитательское кресло, несмотря на то, что Ральф на него не претендовал, наблюдая за всеми, прислонившись плечом к книжному стеллажу. Диванные подлокотники, подоконники, угол стола и ковер на полу время от времени тоже становились пристанищем для усталых бродяг, а ванная пользовалась удивительной популярностью в этот вечер. Сначала на островок тишины между душем и унитазом сбежали безбровый Рыжий и Мертвец, закрывшись на шпингалет, потом Волк с Македонским, а Стервятник постоянно смывался туда, стоило ему встретиться взглядом с Ральфом. Будто его тошнило от одних только воспитательских глаз. Сфинкс возник рядом внезапно, так, словно вовсе не собирался, но тормознул, проходя мимо. Он сжимал в граблях одну из двух кружек, что имелись у Ральфа. Наверное, в привычных обстоятельствах он не решился бы на такую дерзость без спроса, но пластиковый стаканчик для искусственной руки был слишком хрупок.       — Спасибо вам, — произнес Сфинкс негромко, честно глядя в глаза. — За этот вечер и за всё, что вы вообще для нас делали.       — Говоришь, как будто мы прощаемся, — ответил Ральф. — Но уходить ты, кажется, не спешишь.       — Я просто говорю за них, за всех, кто постесняется или побоится вам сказать, что мы вас правда всегда уважали.       — Опоздал с речью на пару лет.       — А по-моему, в самый раз, — натянуто улыбнулся Сфинкс. Ральф лишь хмыкнул и поднял свой стаканчик, как бы предлагая выпить за это.       — Что здесь происходит, Сфинкс? — задал он вопрос спустя минуту. Не то чтобы он не понимал, не почувствовать эту атмосферу раскачивающейся вселенной было невозможно. Часы на стене перестали шагать стрелками ещё в начале вечера, звуки из коридоров не были слышны, словно и коридоров тех не существовало. Как будто кабинет Ральфа превратился в пузырь, болтающийся в бесконечном космосе на длинной кишке, что открывалась за дверью, и Ральф живо представлял себе, как по этой кишке они все поползут куда-то наружу, где можно будет наконец вдохнуть свежим воздухом свободы, а не прокуренных обоев в цветочек.       — Вы сами знаете, не мне вам рассказывать. Глаза Сфинкса стали неестественного цвета — таких зелёных оттенков в жизни не бывает, особенно в коробковом кабинете с запылёнными лампочками — они мерцали и искрились и, кажется, даже пахли, и от этого чувства становилось не по себе. Ральф слышал столько сказок и небылиц за всё время своего пребывания в Доме и всегда со скепсисом относился к той атмосфере тайны и умалчивания, что детишки нагнетали вокруг этого, но теперь как будто понял, почему они это делали. Налет мистицизма был единственным, чем можно было прикрыть несуразность этих посиделок, как чистая скатерть, которой накрывают стол, который пора было выкинуть ещё в прошлом века. Сейчас в кабинете Ральфа собралось совсем мало теней, не было песен и пьянок, как в ночь перед выпуском, не было объятий, обмена адресами и набитых рюкзаков, но ничего не изменилось: они не хотели отпускать Серый Дом, прощались и никак не могли попрощаться, а все эти проводы и посиделки ничего не изменят, когда наступит рассвет. Завтра за воротами их будет ждать всё тот же мир, которого они все не хотят. Оттого эта атмосфера трепетного волнения, как перед дальней поездкой, казалась Ральфу очередной фальшивкой. Его уже тошнило от фальшивок и сказок, но он упустил момент, когда можно было встряхнуть щенков за шиворот и выставить вон. Перед глазами вновь мелькнула чёрная сгорбленная спина, скрывшаяся за дверью ванной, и Ральф сунул свой стаканчик на книжную полку, отделяясь от неё.       — Мне надо отойти, — бросил он Сфинксу, не глядя, и направился в ванную, чуть ли не перешагивая Табаки, который подкатил к нему со своими свежими мыслями насчет регулярных вечеров встреч с выпускниками. Стервятник сидел на бортике ванны с сигаретой и даже не вздрогнул, когда Ральф вошёл без стука, как будто знал, что так произойдет. Давненько он не был таким: с пафосным лоском и напускным спокойствием, улыбался, охотно общался со всеми, скрывая нервозность за игрой окольцованных пальцев на блестящем набалдашнике трости. Одежда Стервятника выглядела опрятной, а волосы не походили на гнездо, краски на глазах не было, и она не скрывала тёмные круги от недосыпа, недоедания или сотни других недо. Он был очень похож на себя времён Дома, только вся юношеская тонкость стерлась из черт. Ральфу казалось, что тугая цепь, что душила Стервятника всё это время, наконец отпустила его горло, только во взглядах, что тот бросал на Ральфа до сих пор плавало непонятное чувство надлома. Стервятник молчал, Ральф молчал тоже, не совсем на самом деле понимая, зачем пошёл за ним. Он чувствовал, что что-то изменилось, но не видел в этом своей роли. Быть может, стоило её и не искать больше.       — Полагаю, я выполнил все твои просьбы и даже больше, — произнес Ральф. — Ожидаю, что и ты выполнишь свою часть сделки. Ральф вспомнил о том, с чего это всё началось, и удивился тому, как пусто теперь было внутри. Ни праведного гнева, ни воспитательского долга больше не осталось.       — Справедливо, — согласился Стервятник.       — Мне не хотелось бы оставлять недомолвок. То, что случилось между нами, мало походило на обдуманные действия. Но я готов попробовать ещё раз. По-настоящему, Рекс, как взрослые люди. Стервятник вяло закивал, как игрушечная собачка, приклеенная к передней панели в машине Шерифа, словно не расслышал или не понял Ральфа. Или не решался отказать. Когда он поднял взгляд, Ральф понял, что готов был открыть для него дверь, которую тот, наоборот, теперь хотел бы закрыть, и это давалось Стервятнику с трудом.       — Кажется, я немного опоздал со своим предложением, — догадался Ральф и понимающе кивнул. Где-то внутри маленькая часть него всё же хотела, чтоб Стервятник остался. Было неприятно признаваться себе, но ему понравилось чувствовать чужое тепло под одним одеялом. Только безумный мог бы желать себе такого любовника, как Стервятник, лечить его больную душу, вытаскивать из наркопритонов, терпеть его выходки и истерики. Но может, годы воспитательского труда среди тех, кто отчаянно рвался на тот свет, немного примирили Ральфа с припадочными сопляками. Он вздохнул. Это всё минутная слабость, жил же спокойно эти пару лет, назавтра станет даже проще. Стервятник смотрел на него, сжимая губы в бесцветную линию, а потом приподнял крышку унитаза носком ботинка и бросил туда свою недокуренную сигарету.       — Простите, я… — тихо прошелестел он.       — Не надо объяснять, — оборвал его Ральф. — Надеюсь, ты найдешь то, что искал. Он развернулся к выходу, жалея, что начал этот разговор: не вышло бы поставить точку в их истории, ведь истории никакой и не было. Ральф взялся за ручку двери, и в этот момент Стервятника сдуло с бортика ванны, прибивая к нему. Он прижался со спины, останавливая руку и тяжело дыша в затылок, поцеловал в шею сзади, а потом беспомощно уткнулся лбом между лопаток и зацепился пальцами за ремень на Ральфовых брюках, совсем как мальчишка. Сердце в груди болезненно сжалось. Ральф медленно повернулся, аккуратно выворачиваясь из цепких лап, обнял, прижимая к себе тощее тело, и погладил по плечам.       — Не надо, Рекс, всё будет хорошо, — мягко произнес он и поцеловал Стервятника в макушку. — Ты справишься.