Часть 3, глава IX
11 января 2024 г. в 11:13
Волк не любил пустые мечты. Он просто принимал жизнь такой, какая она есть, и не ждал подарков и подачек, а если они случались, был искренне благодарен. Ещё тогда, в стае, он был просто умнее Чёрного, изводящего всех разговорами про Наружность, которой на самом деле боялся до усрачки, в чём неоднократно признавался Волку в их тайных чердачных посиделках. А Волк не боялся. Он боялся только Могильника и его верных служителей — Пауков — в белых накрахмаленных халатах, пахнущих лекарствами и наркозом.
Дом был чудом и чудовищем, дарующим сказки и волшебство, но и отбирающим их, иногда вместе с жизнью. Но у Дома были корни. Корни глубокие, уходящие в землю на многие-многие метры и проросшие во времени на сотню лет. Дом не мог никуда уйти, он мог звать во снах, вставлять свои слова в песни, скулить губной гармошкой, даже если в ушах гремит хеви-метал. А вот Могильник мог, и Пауки, тоненько постукивая восьмью коготками мохнатых лапок, могли прийти за тобой куда угодно. Прийти и спеленать, вклеить упрямую мушку в липкие сети болезни. Вот это-то Волк хорошо знал и вспоминал каждый раз, как в его спине начинался сеанс огненного иглоукалывания.
Вернуться в Дом — это как после вроде бы удобной новой одежды нырнуть в старый разношенный свитер или всунуть ноги в убитые дырявые ботинки, но в которых уже каждый миллиметр принял очертания твоей стопы. Будто никуда и не уходил. И вот он, — старый трёхэтажный монстр с заложенными кирпичами окнами второго этажа, а от того будто слепой. Как и его Хозяин. Волк вздохнул, делая последнюю затяжку перед тем, как шагнуть на крыльцо и потянуть на себя дверь в шелухе от множества покрасок.
Он сегодня ведущий актёр, центральная фигура спектакля под названием «вечер встреч выпускников». Всего-то и надо обмануть Чёрного Ральфа и Македонского. Сыграть уверенного в себе парня, прижившегося на воле, для одного, и верного друга, чуткого влюблённого для другого. Мелочи жизни, если подумать. А в финале вышвырнуть подаренное сердце с глупой надеждой, что на той стороне, в Лесу, мох, может, и не разобьётся.
Волк поднялся на второй этаж, в то время как Шакал Табаки надрывался в микрофон, вещая об экологическом кризисе и о сокращении популяции насекомых в мире.
— Привет, — на диване на перекрёстке сидел Стервятник прямой, как и его трость с надраенным набалдашником. — Чего не идёшь в зал?
— А ты? — Стервятник покосился на него.
— Я следующий выступаю — Волк подошёл к старому зеркалу, с которого в кои-то веки была вытерта пыль. Молодой парень с седой чёлкой и напряжённым выражением глаз. Где-то в этих хрустальных глубинах есть память о мальчишке в гипсовых доспехах, выдумывающий войны и верных оруженосцев.
— Максу ничего не сказал?
— Он умеет быть счастливым здесь, — Стервятник мотнул головой и отвернулся, скрывая выражение лица.
— А ты, значит, нет? И помочь-то некому, — съехидничал Волк. Парочка чёрных «Р» как раз выглядывала над рожками антенны сломанного телевизора.
В зале голос Табаки перешёл в ультразвук, старенькая техника истерично зафонила, не выдержав такой нагрузки.
— Если бы у тебя было перо, что бы ты изменил? — вопрос Большой Птицы поймал Волка почти у лестницы.
— Ничего, — Волк обернулся через плечо. В Доме он был счастлив, а его болезнь, смерть родителей — события не подвластные шакалиной магии. — А ты?
— Я бы никогда не писал на стенах.
Дом содрал с них шелуху прожитых без него годов в одно касание, будто волшебник махнул палочкой, и вот уже все наружние платья превратились в привычное благотворительное тряпьё, красочные татуировки Мертвеца поплыли цветовыми пятнами, утрачивая чёткие контуры, свитер Горбача терял петли, формируя неожиданные дырки, Македонский прилип к чашкам и пепельницам, бегая с ними туда-сюда, Слепой ник к стенам, ковырял штукатурные чешуйки и, казалось, что вот-вот растворится прямо здесь, наплевав на все договорённости.
Хотел бы Волк знать, как он сейчас выглядит со стороны, коснулись ли и его все эти превращения? Неизменными остались только Ральф и Табаки. Но с Ральфом всё было ясно, он никуда и не уходил, сберегаемый Домом для своих целей. Возможно, только для того, чтобы они сегодня собрались все здесь.
И Табаки. Шакал Табаки всегда разный и всегда одинаковый, вечный мальчишка-старичок, смотря какой стороной обернётся монетка. Табаки в деловом пиджаке с нелепой перьевой брошью и кедах таких грязных, как будто их специально выдерживали в мусорных кучах.
— Так приятно всех видеть, — промурлыкал Шакал, подкатываясь к Волку. — Как будто ничего и не было. Конечно, кабинет Р Первого никогда не знал такого нашествия даже во времена затянувшегося отпуска нашего любимого воспитателя.
Табаки захихикал, защёлкал суставами пальцев, Волка передёрнуло, но он смолчал.
— Но на что только не пойдёшь ради сердечного друга, правда, Волк?
Волк кивнул, не снисходя до ответа. В туалет побежала очередная парочка, то ли хлебнуть чего-нибудь из непрошедшего таможенный контроль у Р Первого, то ли заверить друг друга в верности и набраться смелости. Волк следил глазами за Македонским, не хотел и не мог перестать. А Мак, чувствуя его взгляд, только улыбался, забирая помятые стаканчики, подбирая обронённые салфетки и фантики, стряхивая окурки, смахивая крошки печенья со стола. Улыбнётся ли он, когда очнётся один на той стороне. Почему нет? Многие забывали всё, что было здесь, уходя туда, а возвращаясь, с трудом припоминали произошедшее на Изнанке. Несколько дней, и в памяти мутные обрывки, скользкие образы, тревожные и непонятные, неудобные.
— Драконы, как и слоны, ничего не забывают, — вдруг брякнул Табаки, как обычно непредсказуемо меняя тему разговора. — Да-да-да, я бы посоветовал тебе почитать трактаты китайских мудрецов, кое-какие древнеарийские легенды, ну и похождения Кецалькоатля — пернатого змея.
Волк, не стесняясь, устало вздохнул, сегодня ему совершенно не хотелось вступать с кем бы то ни было в дурашливый диалог, но Шакала Табаки никогда не волновало мнение собеседника, если он имел что сказать.
— Дракон — уникальнейшая животная, может обернуться в любое живое существо, но чаще всего выбирает человека, как наиболее противную ему тварь. Ты спросишь, почему? А потому, что человек — главный враг рода драконьего. Но драконов мало, если не сказать практически нет. Раритет и диковинка.
Табаки удовлетворённо чихнул, подтверждая правдивость всего сказанного, а Волк подумал, что на их стаю когда-то приходилось аж целых две раритетных диковины. Одна его раздражала своими психозами и апломбом, а вторую он просто не замечал, как не замечают швабру, стоящую в углу до тех пор, пока она не понадобится.
— Тут, конечно, возникает вопрос размножения, как ты понимаешь. Есть разные теории на этот счёт, может, для того они и обращаются в людей, чтобы найти себе пару?
Волк посмотрел на Македонского, который слушал Сфинкса, привычно, по-домовски опустив глаза и смотря в пол, натянув на ладони рукава свитера.
— Только вот ведь какая беда, — Табаки порывисто завздыхал и высморкался в свой же роскошный шелковый галстук. — Драконы живут вечность, а люди по их меркам — один миг.
Мак обернулся, посылая Волку улыбку, предназначенную только ему, улыбку — признание, улыбку — свидетельство таинства, что случилось между ними накануне. У Волка заломило между рёбер, будто кто-то всадил туда стальной штырь и теперь с наслаждением, никуда не спеша, ворочает, качает его из стороны в сторону.
— Но вот, что я тебе скажу, — Табаки дёрнул Волка за штанину, привлекая внимания. — Люди не просто так охотились и веками изводили бедных ящерок, потому что знали, что у тех есть лекарство от всех болезней. Кто-то называл это философским камнем, кто-то эликсиром бессмертия, кто-то живой и мёртвой водой. Правда, достоверных свидетельств, что какой-нибудь парнишка в латах вырвал из когтистых лап данное лекарство не осталось, но ведь это не значит, что его нет! Ты подумай про это, Волк, хорошо подумай. А я не могу спокойно смотреть, как наш Чёрный Ральф становится всё чернее, пойду, пожалуй, подарю ему свой прекрасный галстук.
Шакал резво покатил к Р Первому, только что вышедшему из ванной с таким деревянным лицом, будто он там только что получил выговор от Акулы за каждого из его членов стай поимённо, сопряжённый с лишением премий и прочих преференций. По пути Табаки на мгновение притормозил, чтобы снять галстук и оттереть с него сопли о штаны, и разгладить ладошками замятую ткань.
— Подумаю, — прошептал Волк и поглядел на бледный блин настенных часов.
Прокуренный кабинет Ральфа, наполненный алкогольными парами смородиновой сивухи Рыжего, будто пробила тугая струя тёплого воздуха, пахнущего дорожной пылью и дикими травами летних полей. И все услышали, почувствовали этот безмолвный зов, дыхание другой стороны, зовущее всех домой.
Пора. Волк пошёл к Ральфу, стараясь не смотреть на улыбки, расцветающие на лицах уходящих. Ему бы тоже стоило так улыбаться для поддержания легенды, только лицо не слушалось.
— У меня телефон в куртке остался, дадите фонарик? — Волк кашлянул, стараясь что бы голос не сипел и звучал в меру жизнерадостно согласно мероприятию.
— Пойдём, я с тобой прогуляюсь, — Ральф приоткрыл дверцу шкафа, у которой стоял мрачным истуканом, претерпевая нашествия на свой кабинет, поискал наощупь и вытащил небольшой фонарик.
Они вышли в пустой, гулкий и тёмный, как подземный тоннель, коридор. Зеленоватый лучик тонким лезвием резал ломтями густую сытую темноту.
— Почему так и не сделали дежурного света? — спросил Волк только ради того, чтобы не молчать.
— Чтобы тут шарахались по ночам? — буркнул в ответ Ральф.
— Нас это не останавливало.
— Вас вообще ничего не останавливало, никогда.
Они спустились на первый этаж, прошли мимо кабинета, предназначенного для встреч с родителями, свернули к по сей день неработающему бассейну и остановились у раздевалки, переделанной под гардероб. Ральф передал фонарик Волку и заскрипел ключом в прорези замка. Наверху хлопнула дверь, пронзительно заиграла флейта, вызывая шаловливый ветерок, зашуршавший неубранным мусором по коридорам, зашумев жалюзи на окнах первого этажа. Ральф замер с ключом в замке, посмотрел на Волка, тот пожал плечами.
Горло сдавило шипами колючей проволоки, выдавливая все слова куда-то вглубь организма, запирая их там навечно. Ральф вскинул голову, как ищейка, вынюхивающая призрачный след в воздухе. Наверху звук флейты на мгновение взмыл под потолок и оборвался, будто отсечённый ножом.
— Что это? — Ральф дёрнул Волка за локоть, и тот от неожиданности выронил фонарик. Луч свет теперь бил в угол, высвечивая отошедшие от стен плинтуса и клубки не выметенной пыли. Волк молчал, пытаясь сложить прыгающие губы то ли в улыбку, то ли в нужное слово, но слов не было. Ничего больше не было, и никого.
Ральф оттолкнул Волка и ринулся по коридору грохоча ботинками по деревянному полу.
— Подождите, — просипел Волк, нашарил руками фонарик на полу и поплёлся следом. Никому не стоило ходить в эту ночь в темноте по Дому одному.