Самая Длинная ночь в Наружности

      — Я приду в твой клуб сегодня после смены? — вопрос звучал, как утверждение, но Волк всё же оставил в нём возможность отказать и спрятаться. Мак понимал, что означал этот вопрос: вряд ли Волку захотелось пропустить стаканчик у бара, где выпивка классом ниже, чем в его заведении, и уж точно он не собирался расслабиться и отдохнуть на диванчиках под ужасную долбящую музыку. Волк собирался смотреть на него. После того единственного раза, когда он появился в клубе без предупреждения, Волк больше не приходил. Последующих обсуждений не было тоже, Волк не вспоминал о морали, не просил прекратить, не осуждал, он вообще так и не озвучил своего мнения насчет фривольных танцев у шеста. Мак ему был за это благодарен, но неспокойное чувство вертелось внутри ужом. Что, если Волку всё равно? Всё равно, потому что между ними ничего такого и нет, удобное сожительство с поцелуями и не больше. Что, если Волк однажды станет говорить о нём так же, как говорил о Стервятнике Ральфу: они не чужие, но их связь ничего особо не значит. Македонский согласно кивнул. Скромность и стыд теперь бы выглядели фальшивей, чем напускная страсть на сцене. Он привык, что его хотят, как куклу, как кусок мяса, и глупо было притворяться, будто совсем не хочется, чтобы Волк взглянул на него так же хоть разок. Ночь перевалила за половину, протягивая стрелки на циферблате всё дальше, смена подходила к концу, Мак выходил на сцену уже трижды, и каждый раз хотелось сжаться в комок, застыть и закутаться в пыльной шторке, имитирующей занавес. Каждый раз он искал в зале знакомый взгляд и надеялся, что не найдёт. Чувства внутри трещали, опаляя щёки в ожидании. Македонский тряс в потных ладошках игральные кости, где на каждой грани были желания, воюющие друг с другом за право нырнуть в его сердце: спрятаться, исчезнуть, умереть или открыться, соблазнить, смотреть в глаза. Он так и не смог выбрать, не успел. Стоило знакомому силуэту появиться в толпе, и Македонский просто вспыхнул, теряясь. Голова кружилась, а искры диско-шаров слепили падающими звездами, Мак больше не танцевал, а считал шаги, чтобы не упасть со сцены. Казалось, что кости отяжелели, наливаясь свинцом, а суставы двигались, как несмазанные шарниры, туго, хрустко, механически. Он не отдавал себе отчёта в том, как движется, красиво это, складно или наиграно, он весь ушёл в жаркое пламя, что выдыхал. Плавная волна от бёдер и вдоль позвоночника прокатывалась по коже жидким огнем, разведённые ноги ныли от напряжения, приоткрытые губы, кажется, высохли вовсе. Македонский закрыл глаза, не в силах выносить рвущую голову на части музыку и липкие взгляды публики. Наверное, это и было его ошибкой. Нельзя сбегать, закрыв глаза, когда единственная опора — тонкие шпильки стриптизерских туфель. Нельзя сбегать, когда хочешь остаться. Он оступился, и боль прошила лодыжку, вмиг выдёргивая назад в реальность. Мак бросил взгляд в зал. Кажется, никто не заметил. Наступать на левую ногу стало невыносимо до искр перед глазами, но позволить себе упасть и уползти со сцены он, конечно, не мог, сдаться боли на глазах у того, кто никогда ей не сдавался, было бы просто нечестно. Он сжал зубы, крепче вцепившись в пилон, балансируя на одной ноге и цепляясь за шест коленом. Со стороны это должно было выглядеть красиво, но в глазах Волка он не заметил восхищения, только напряжённую злость. Дождавшись последних нот музыкальной композиции, Македонский сделал ещё один плавный оборот и бессильно опустился на сцену. Пьяная толпа визжала и аплодировала, кто-то пихнул ему мятую купюру, а он тяжело дышал и не двигался, не зная, что делать. Выбор стоял между тем, чтобы спуститься в зал и хромать, как сломанная кукла, цепляясь за стену, или ползти за кулисы прямо по сцене под сальными взглядами взбудораженных мужиков. И ни один из вариантов ему не нравился. Мак поймал взглядом движение в зале, будто налетевший ниоткуда ветер разогнал липкий туман, застилающий зрение. Седая чёлка, небрежно уложенная гелем, пристальный взгляд, что не отпускал. И сразу стало легче дышать. Волк пробирался через толпу беснующихся у сцены тел, и все расступались перед ним естественно, будто не замечали вовсе, раскидываемые в сторону звериной целеустремленностью. Мак свесил ноги с подиума и аккуратно сполз вниз, опираясь на его протянутые руки. Волк смотрел на него, внимательно изучая лицо, и Маку некуда было сбежать от этого взгляда. Македонский не знал, что сказать ему: попросить проводить в раздевалку или достаточно одного «спасибо»? Спасибо, что помогаешь, спасибо, что заметил, спасибо, что пришёл. Язык прилип к пересохшему нёбу, а жар накатывал волнами, и Мак мог лишь смотреть в ответ. На минуту стало совсем неловко, когда Мак вспомнил, что из одежды на нём только бесстыдно обтягивающие трусы и наклейки-звёздочки, прикрывающие соски. Снова захотелось спрятаться, сбежать, и Мак нервно отпрянул назад, неловко ступая на больную ногу. Волк нахмурился и сжал зубы, а потом, ни слова не говоря, шагнул ближе и поднял его на руки. Не как принцессу, а скорее, как мешок картошки, подхватывая под задницей и закидывая на своё плечо. Македонский сжался и не дышал, хватаясь за Волка, как мог, и стараясь не выглядеть жалким обмякшим тюком. Он чувствовал, как его потный и скользкий от лосьона живот прилипал к белоснежной рубашке Волка, как горячая рука лежала на его пояснице, аккуратно придерживая.       — Куда? — спросил Волк, поворачивая голову к нему. Мак почувствовал, как его дыхание скользнуло по рёбрам. Неконтролируемая дрожь поползла вдоль позвоночника.       — Вход в служебные помещения у бара, — пробормотал он. — Там раздевалка. Волк направился к бару, и Мак старался не цепляться за него очень уж сильно. Он почти ничего не слышал, ни смешков вокруг, ни музыки, только шум собственной крови в ушах. Он вдыхал запах волос Волка, привычный, теплый, родной, запах, который не скрыть ни гелем для волос, ни сигаретным дымом. Под тусклой табличкой «служебный вход» был узкий коридор, который вёл на склад, в общую раздевалку для персонала и к другим помещениям, спрятанным от глаз посетителей. Этот коридор не пользовался особой популярностью: официанты почти всё время торчали в зале, танцоры выходили чаще у сцены. Здесь не было толп пьяного народа, как у туалетов, но Волку всё равно пришлось пару раз прижаться к стене, пропуская снующих туда-сюда ребят, провожающих его любопытным взглядом. В очередной раз наткнувшись на парня, что тащил ящик из подсобки в бар, Волк шагнул в сторону и остановился в самом темном углу, чтобы перевести дух. Мак не весил много, но Волку вообще не следовало бы поднимать тяжести. Македонский чувствовал его тяжелое дыхание, жар его тела и напряжение мышц, Волк так крепко прижимал его к себе и пальцы на пояснице впивались уже не бережно, а жестко, будто дело было вовсе не в тяжелой ноше и больной спине. Мак осторожно погладил между лопаток, и Волк повернул к нему голову, провел носом по ребрам, медленно выдыхая. Темнота обволакивала, а от чужого дыхания по коже внутри всё тянуло, в пальцах пульсировало и хотелось запустить руку под одежду.       — Волк, я хочу домой, — прошептал Македонский. Шумный выдох в ответ заставил вздрогнуть.       — Я тоже хочу. Волк решительно шагнул из интимной темноты, направляясь на звук смеющихся и жалующихся на нелегкую судьбу голосов, будто делал последний рывок перед долгожданным финишем. Они не смотрели друг на друга, когда он аккуратно опустил Мака на стул. Когда Мак снимал свои туфли и натягивал джинсы и свитер под голодные до сплетен взгляды коллег, что облизывали Волка с ног до головы. Не смотрели, когда молча ехали в такси до дома и когда Македонский преодолевал бесконечную лестницу, вцепившись одной рукой в грязные перила, а второй в подставленное плечо. Даже в прихожей они не включили свет, пока раздевались. Будто та дрожь, что пробирала до самого нутра, тот жар, что толкал грудную клетку участившимся дыханием, были поставлены на паузу и утонули в моменте между тогда и сейчас. Будто только справившись со всеми ритуалами, что переносили их из одной точки в другую, можно было вновь начать дышать и чувствовать. Македонский поднял взгляд. Глаза Волка горели в темноте. Такие не примешь за болотные огни, заблудившись в лесу, в них чувствуется опасность настоящего дикого зверя. Македонский осторожно протянул руку, касаясь во тьме его шеи, ласково и успокаивающе скользя по ней ладонью. Волк вновь подхватил его на руки, чтобы отнести в комнату.       — Мне нужно в душ, — напомнил Мак нерешительно.       — Потом, — выдохнул Волк, опуская его на кровать. Он помогал Маку раздеваться, осторожно снимая джинсы, свитер тот стянул сам. Когда Волк коснулся его щеки, стоя рядом и накрывая своей жадной тенью, Македонский не выдержал, повернул голову и поцеловал его едва зажившие пальцы, а потом, схватив за ворот рубашки, потянул Волка на себя, находя в темноте горячие губы. Они пахли сигаретами и снегом.