Волосы цвета крови

Я никогда не остаюсь одна. Тюремщики не уходят. Их всегда двое, и они постоянно наблюдают за мной, постоянно глушат меня и подавляют. Достаточно запертой двери, чтобы я никуда не делась. Впрочем, я даже не могу подойти к ней поближе без того, чтобы меня не оттащили обратно в центр комнаты. Охранники сильнее, чем я, и неустанно бдят. Единственная возможность скрыться от их глаз — в маленькой ванной, полной белого кафеля и камня молчания.  Его действие сильнее чем действие маленького камушка на груди. В ванной мне следует поторапливаться и не тратить даром ни одной мучительной секунды. Я вспоминаю Джулиана и его способность. Он может убить кого угодно силой своего молчания. Как бы меня ни угнетала постоянная бдительность стражей, я не желаю задохнуться на полу ванной в обмен на несколько минут покоя. Забавно, но я привыкла считать, что мой главный страх — остаться одной. Теперь я всегда при ком-то — и мне еще никогда не было так жутко. Моей свободы нет уже четыре дня. Пять. Шесть. Семнадцать. Тридцать один. Я отмечаю каждый день на плинтусе рядом с кроватью, вилкой выцарапывая зарубку. Приятно оставить здесь след, причинить хоть небольшой ущерб моей тюрьме — Дворцу Белого огня. Стражы не возражают. По большей части они игнорируют меня, сосредоточившись лишь на поддержании полной, абсолютной тишины. Они сидят на своих местах у двери, как статуи с живыми глазами. Это не та комната, в которой я жила в прошлый раз. Очевидно, поселить пленницу там же, где и принцессу, сочли неуместным. Но тем не менее я не в камере. Моя клетка довольно уютна и хорошо обставлена. Плюшевая кровать, полка со скучными книгами, несколько стульев, обеденный стол, даже красивые занавески. Всё — нейтральных оттенков серого, коричневого и белого. Комната лишена ярких красок, как и Тюремщики, вытягивающие из меня силу. Их сила такая же как у Джулиан, но в разы сильнее. Я постепенно привыкаю спать одна, однако ночные кошмары преследуют меня — без Бруно, который их отгонял. Без того, кто обо мне заботился. Каждый раз, просыпаясь, я трогаю кулон у себя на груди. Волло... Брат по крови и по оружию. Мертвый. Жаль, что нет ничего от мамы... Иногда она мне снится. Ничего конкретного, просто проблески ее лица, медно-рыжие волосы, похожие цветом на пролитую кровь. Слова матери преследуют меня. «Однажды кто-нибудь придет и отнимет всё, что у тебя есть». Она была права. Зеркал нет даже в ванной. Но я знаю, как на меня влияет это место. Несмотря на обильную пищу и минимум движений, я худею. Под кожей вырисовываются кости — заметней обычного. Я чахну. Делать, в общем, нечего, только спать или читать налоговый кодекс Норты, но тем не менее я постоянно ощущаю изнеможение. От любого прикосновения образуются синяки. А ошейник, который на меня нацепил Миральд, кажется горячим на ощупь, пусть даже я мерзну и дрожу. Может быть, это лихорадка. Может быть, я умираю. Но пожаловаться некому. Я вообще почти не разговариваю. Дверь открывают, чтобы принести еду и воду, чтобы сменить тюремщиков, — и всё. Я не вижу ни одной горничной, ни одного слуги, хотя, несомненно, они есть во дворце. Тюремщики приносят откуда-то одежду, белье, еду. Они же и прибираются, морщась от необходимости выполнять столь низменную работу. Очевидно, пустить сюда обычного человека слишком опасно. При этой мысли я улыбаюсь. Значит, революционеры по-прежнему угрожает королю — достаточно, чтобы ввести столь жесткие ограничения и не подпускать ко мне даже слуг. Вообще никого. Никто не приходит поглазеть на девочку-молнию, позлорадствовать. В том числе Миральд. Стражи со мной не разговаривают. Они не назвали своих имен. Поэтому я дала им прозвища. Кошка — пожилая женщина, ниже меня ростом, с крошечным личиком и внимательными острыми глазками. Яйцеголовый — с белым круглым черепом, лысый, как и остальные его сородичи. У Трио вытатуированы три линии на шее, похожие на аккуратный след когтей. Зеленоглазая Клевер, примерно моего возраста, бесстрастно выполняет свои обязанности. Она единственная, кто смеет взглянуть мне в глаза. Когда я впервые поняла, что Миральд хочет меня вернуть, я ожидала боли, темноты или того и другого. Но, главное, я думала, что придется терпеть пытку под его пылающим взглядом. Однако ничего подобного не произошло. В тот день, когда меня привезли, я думала меня убьют или повесят перед всеми, как главного политического врага. Но палачи так и не пришли за мной. И никакой шёпот не проникал в мою башку, например Самсон Мерандус или королева Элара, не попытался обнаружить мои мысли. Если таково мое наказание, оно скучное. У Миральда нет воображения. Голоса по-прежнему звучат в моей голове. Слишком много воспоминаний. Они режут, как лезвия. Я пытаюсь заглушить боль нудными книжками, но слова расплываются у меня перед глазами, буквы меняются местами, и я вижу имена людей, которых покинула. Живых и мертвых. И всегда, всюду — Волло. Прошел месяц с тех пор, как я дышала свежим воздухом, и почти столько же — с тех пор как я видела что-нибудь, кроме этой комнаты и того немного, что открывается из окна. Окно выходит в дворцовый сад, который уже давно облетел. Руки зеленых придали причудливые формы небольшой купе деревьев. Летом, наверно, они выглядят прелестно — покрытые листвой и цветами венцы с необыкновенными спиральными зубцами-ветвями. Но голые, скрюченные дубы, вязы и буки похожи на скелеты; их сухие мертвые сучья скребут друг о друга, как когти. Двор безлюден, заброшен. Совсем как я. «Нет», — мысленно рычу я. За мной придут. Я не теряю надежды. У меня всё переворачивается в животе каждый раз, когда открывается дверь. Я ожидаю увидеть Бруно, Килорна. Или Камило в чужом обличье. Даже полковника. Теперь я бы заплакала от радости, увидев его кровавый глаз. Но никто за мной не приходит. Никто не придет. Жестоко позволять надеяться, когда надежды быть не может. И Миральд это знает. Когда вечером тридцать первого дня садится солнце, я понимаю, в чем заключается его замысел. Он хочет, чтобы я сгнила тут. Зачахла. Чтобы меня позабыли. В мертвом саду с серого, как сталь, неба падает первый снег. Стекло холодно на ощупь, но замерзать оно отказывается. И я тоже.                                            *** — Я поела, — по привычке говорю я, зная, что никто не ответит. Кошка уже стоит рядом и сердито смотрит на недоеденную порцию. Держа тарелку, как таракана, на вытянутой руке, она несет ее к двери. Я быстро вскидываю голову, надеясь хоть мельком увидеть прихожую. Как всегда, там пусто, и у меня обрывается сердце. Кошка с лязгом бросает тарелку на пол — если та и разбилась, Кошку это не волнует. Слуги приберутся. Дверь захлопывается, и Кошка возвращается на место. Трио сидит на стуле с другой стороны, скрестив руки на груди. Его немигающий взгляд устремлен мне в грудь. Я буквально чувствую тишину. Она напоминает наброшенное на голову одеяло, которое удерживает мою способность под спудом, где-то далеко, там, куда я даже не могу дотянуться. И от этого мне хочется содрать с себя кожу. Ненавижу это ощущение. Ненавижу. Не-на-ви-жу. Я швыряю стакан в противоположную стену, и вода забрызгивает отвратительную серую краску. Мои стражи не ведут и бровью. Я часто бью посуду. От этого становится легче. На минутку. Наверно. Абсолютная тишина раскалывается — не от взрыва, а от щелчка. Знакомый звук отпираемого дверного замка. Вне графика, без предупреждения. Я резко поворачиваюсь на звук, и Стражи тоже — от удивления они теряют концентрацию. Внезапно заколотившееся сердце гонит по моим венам адреналин. На долю секунды вспыхивает надежда. Я представляю, кто может быть за дверью. Килорн. Камило. Исабелла. БРУНО. Я хочу, чтобы там оказался Бруно. Я хочу, чтобы его забота поглотиламеня целиком. Но на пороге стоит человек, которого я не знаю. Только его одежда знакома — черная форма с серебряной отделкой. Офицер службы безопасности, безымянный и не имеющий особого значения. Он заходит в мою темницу, оставив дверь открытой. За ней толпятся другие, такие же, как он. В передней становится темно от их количества. Тюремщики вскакивают, удивленные не меньше, чем я. — Что вы делаете? — сердито спрашивает Трио. Я впервые слышу его голос. Кошка делает, как ее учили — встает между мной и сотрудником безопасности. Меня оглушает прилив тишины, полный ее страха и замешательства. Он обрушивается на меня, как волна, поглощая небольшие остатки сил. Я сижу на стуле, как прикованная, стараясь не рухнуть на пол в присутствии посторонних. Сотрудник безопасности ничего не говорит. Он смотрит в пол. Ждет. Следом входит она, в платье из шёлка. Ее серебряные волосы зачесаны и украшены камнями под цвет короны, которую ей не терпится надеть. Я вздрагиваю при виде Эванжелины — безупречной, холодной, опасной, настоящей королевы с виду, хоть и не по званию. Потому что она еще не королева. За это поручусь. — Эванжелина, — негромко произношу я, стараясь, чтобы голос не дрожал — одновременно от страха и от того, что я отвыкла говорить. Ее черные глаза касаются меня с деликатностью свистящего кнута. Она обводит взглядом мое тело, отмечая каждый изъян, каждое несовершенство. Я знаю, что недостатков много. Наконец взгляд Эванжелины падает на ошейник. Она разглядывает заостренные металлические концы, и ее губы кривятся от отвращения и неутолимой жажды. Как легко ей было бы нажать, вогнать концы ошейника мне в горло, чтобы я истекла кровью до капли. Заточение не лишило Лакизу Крескент гордости. Пока не лишило. «И никогда не лишит», — напоминаю я себе. Я стою на подгибающихся ногах. Суставы болят, руки трясутся. Я пытаюсь призвать как можно больше огня, хотя бы для того, чтобы держаться прямо. Меня тащат на цепи, как в первый день после прибытия. Поводок крепко сжимает в кулаке Кошка. Они с Трио продолжают давить тишиной, и в моем черепе словно стучит барабан. Длинный путь по Дворцу Белого огня кажется марафонским забегом, хотя мы идем неторопливо. Как и в прошлый раз, мне не завязали глаза. Они даже не стараются сбить меня с толку. Я узнаю места, по мере того как мы приближаемся к пункту назначения, сворачивая в коридоры и галереи, которые я свободно исследовала когда-то. В те времена я не чувствовала необходимости запоминать их. А теперь изо всех сил стараюсь запечатлеть в голове план дворца. Мне уж точно он понадобится, если я намерена выбраться отсюда живой. Моя спальня выходит на восток и расположена на пятом этаже; это можно понять, сосчитав окна. Я помню, что Дворец Белого огня имеет форму соединяющихся друг с другом четырехугольников; каждое крыло окружает внутренний двор, вроде того, куда выходит окно моей комнаты. Вид из высоких сводчатых окон меняется с каждым поворотом. Дворцовый сад, площадь Цезаря, длинные отрезки плаца, где Волло тренировал солдат, стены, а за ними — заново отстроенный мост. Хорошо, что нам не приходится миновать покои, где я обнаружила записную книжку Джулиана, где наблюдала за яростью Волло и тихими интригами Миральда. Удивительно, сколько воспоминаний содержат остальные части дворца, хоть я и прожила тут совсем недолго. Зал совета. Идеальный круг из мрамора и блестящего полированного дерева. Вдоль стен стоят кресла, на красивом паркете — герб Норты. Белый, черный, серебряный, с зубцами в виде водяных капель. Я чуть не спотыкаюсь, увидев его. Мне приходится закрыть глаза. Не сомневаюсь, Кошка протащит меня через весь зал. Я охотно позволю ей это сделать — лишь бы не смотреть вокруг. Я помню — здесь умерла мама. Перед моими глазами проносится ее лицо. За ней охотились, как за кроликом. Тут стояли волки, которые схватили её, — Эванжелина, Элара, Миральд. До допроса дело не дошло. Потому что мама покончила с собой. В присутствии всех нас она проглотила отравленную таблетку, чтобы не выдать секреты революционеров. Чтобы не выдать меня с братом... Мы миновали зал совета, но то, что я вижу, — еще хуже.