Сердце Нан Эльмота

      — К чему тебе такие вещи, сын? Разве ты не мужчина? — выдыхает полушёпотом Эол, глядя на маленького Маэглина, сонного, укрытого по самый подбородок. Но мальчик смотрит с такой надеждой, что владыка Нан-Эльмота сдаётся. Придвигает ближе к детской кровати резной деревянный стул, садится и задумчиво молчит с минуту. И только когда ребёнок уже в нетерпении двигается ближе к краю кровати, Эол заговаривает: — Сказок я не знаю. Не спеши только печалиться о том… Сейчас я придумаю для тебя её. И будет она твоей только, и тебе я дам право беречь её и рассказать всем, кого ты знаешь. — Для чего же слугам моя сказка?.. — мальчик улыбается радостно и даже сонливость его пропала, так велик оказался интерес к будущему рассказу. — Кто знает? Тебе решать, зоркий мой. — Эол медлит. Слова и мысли в его голове обычно далеки от чего-то нереального, надуманного, и сейчас ему трудно начать. В свете фонаря бестолково мельтешат мотыльки и мошкара. Тёмный раздумывает, глядя туда, а потом вдруг внезапно начинает рассказ. — Это случилось очень давно. Настолько, что о том времени сейчас почти не вспоминают… — Это было взаправду? — удивлённо переспрашивает Ломион. — Разве сказки бывают такими? Неправильно! — Не было, конечно не было. — Эол гладит сына по голове и задерживает руку так. — Это просто я притворяюсь для тебя. — Тогда хорошо. — мигом успокаивается мальчик. — Продолжай, папа. «Много сотен лет назад — а, быть может, и тысяч — жил на свете один юноша. Он был очень похож на тебя лицом, Маэглин, только глаза его были синими, как океан, а кожа вовсе белой, как иней на ветвях ранним зимним утром. А вот волосы были другими: серыми, как облака в грозу, но блестящими. Родичей своих и сверстников юноша сторонился и часто один гулял в просторных и ветреных полях. Ему нравились росистые травы в предутренней мгле. Ты же знаешь, что перед самым рассветом ночь темнее всего? Знал и этот юноша. Нравилось ему, когда реки и ручьи отражали далёкие и тусклые звёзды… Звёзды-то в его небе были не то, что наши, сын. Даже кристаллы на ветвях, которые я зажигал для вас с твоей матерью, ярче, чем те светила. Но однажды случилось так, что довелось ему пожалеть о своих одиноких прогулках. Как обычно, ушёл он из дома, когда стало вечереть. Далеко в поле ушёл он, пересёк лес и пошёл в высокой траве по пояс, сам не зная, куда идёт. И тут услышал он словно бы громовые раскаты и собачий лай. Испуганно замерев, оглядывался он и не видел, как из темноты выезжает всадник на коне, который был чёрным, как земля. И сам всадник был таким же, даже кожа его в тени капюшона казалась серой и неживой. И когда всадник заговорил с ним, юноша почувствовал, что голос его будто бы поднимает бурю и заставляет землю дрожать. — Как твоё имя, юнец? — сказал всадник. — Я не знаю. — просто ответил тот. — Наверное, у меня нет имени.» — И так не бывает! — протестующе заявляет Ломион. Эол нетерпеливо и запальчиво прерывает сына: — Как не бывает? У него так и было. — Не бывает! Он неправильный. Должно быть имя. У меня целых два, за лес и за взгляд. У тебя имя. У мамы вообще много! — Ну а у того юноши не нашлось имени. — Тёмный не намеревается уступать. — И вообще, я тут придумываю сказку, почему ты мешаешь? — Но это моя сказка, папа! — искренне возмущение в глазах сына заставляет мужчину мягко рассмеяться. Он опять гладит мальчика по голове и примирительно кивает. — Хорошо, мой юный принц. Тогда нареки его. Ломион думает, устало рассматривая узоры на подлокотнике отцовского стула. Потом спрашивает: — А не страшно, если будут звать как кого-то взаправдашнего? — Не страшно, сын. Сказка же от этого правдой не станет. — улыбается отец. — Тогда пускай его зовут как тебя? — Маэглин умиротворённо и уютно копошится под одеялом, ложась поудобнее. Эол встаёт с места и отходит проверить фонарную свечу, чтобы сын не приметил неясной горечи в его усмешке. Ни к чему ему такое видеть. — Хорошо. Тогда дальше? — Да, папа, дальше. «Всадник хмыкнул. — Не бывает безымянных. Ты лжёшь мне. — Хорошо. — просто ответил среброволосый. — Тогда зови меня Эолом. — И что значит твоё имя, Эол? — чёрный всадник спешился и приблизился к юноше. — Не знаю. В языке нашем нет такого слова. Верно, ничего не значит вовсе. — Ну как знаешь. И что ты делаешь один в поле? — Просто гуляю. Но раньше не видел я тут тебе подобных. Всадник рассмеялся. Только теперь, оглянувшись, Эол увидел, что псы, сопровождавшие его, окружили их кольцом. И их шерсть была чёрной так же, как одежды их господина. — Конечно же нет! Я служу светлому королю! Добр он и милостив и недавно только велел мне объезжать эти земли и собирать всех желающих вкусить от его щедрот! Поезжай со мной, юноша, и тебе тоже не быть обделённым!» — Я бы с таким не поехал. — чуть-чуть насупившись, Маэглин вздыхает. — Прости, пап. Продолжай. «— Быть по-твоему. — улыбнулся юный герой. Всадник взял его к себе в седло, ибо другой лошади у него не было и конь помчал их прочь от знакомых лесов и лугов. Никогда раньше юноша не ездил верхом, но от падения его спасали ловкие руки незнакомца. А потом он увидел дворец. Тот был странным. Холодным, тоже чёрным и не светилось в нём ни единое окошко. Юноша даже испугался и обернулся к спутнику. — Разве может у доброго короля быть такой мрачный дом? — Отчего нет? — всадник скинул капюшон. Лицо его перестало быть серым и резко забелело в окружающем сумраке, но волосы были черны. Только жёлтым светились глаза. — Разве от цвета зависит доброта? — Конечно нет… — смутился юный Эол. — Прости. Я не со зла сказал такое. — Ничего. Король тебя не накажет за это. Всадник сам спешился и помог Эолу покинуть седло. После взял его за руку и даже сквозь его чёрные перчатки герой почувствовал, как горяча его рука. — Неужели ты — огонь? — спросил он. — Да. — кивнул незнакомец. — Да, я огонь, Эол. — Воистину велик король, если даже огонь посылает он на свою службу. — улыбнулся путешественник. Всадник же ничего не ответил, только увлёк юношу за собой. Далее мало что запомнил наш герой. Добрый король так ему и не показался. Зато вечно был рядом с ним всадник в мрачных одеждах, которого так и стал юноша звать огнём. Огонь завлёк его, привязал в себе — тем, что научил создавать ранее незнакомые, но красивые и интересные вещи. В огне плавился металл, отливались украшения и ковалось оружие. Огонь согревал даже в бессонные ночи, умел обжигать до глубоких ран, но умел и просто делиться теплом, не причиняя боли. Огонь был мастером и учителем. Огню, думалось, можно верить, ибо он казался действительно светел и добр. Но вскоре стал юноша замечать, что тень его длиннее и чернее, когда он ступает рядом с пламенным всадником в чёрном. А после с удивлением и ужасом узрел, что чёрными сделались и его волосы, будто бы огонь опалил их, оставив угли. И страшно ему сделалось… И, обманув огонь и следовавших за ним псов, сумел он выбраться из дворца доброго короля, даже не забрав с собой ничего из того, что сам сделал.» — Ну что, мой принц? Нравится ли тебе сказка? — Да. — кивает Маэглин. — Но мне жаль того Эола. И его красивые серые волосы. — Не серые, а серебряные. — поправляет его отец. — Как твоя любимая заколка для плаща. — Так даже лучше. И ещё больше обидно, что огонь их испортил. — вздыхает мальчик. — А потом что с ним стало? — Слушай. «Долго бежал юноша, желая скрыться прочь от дворца и от жёлтых глаз огня. И вот увидел он поля, леса и ручьи, что прежде знал. И в лесу встретил он родичей своих, товарищей и знакомых, которые немало удивлены были появлением юноши. Думали они, что он пропал где-то и не вернётся боле. — Странные вещи я видел! — сказал им другой Эол. — Дворец доброго короля я видел, скрытый в черноте и сумраке и огонь, который служит ему! И очи у огня того жёлтые, и всюду с ним свора огромных чёрных собак. И был я во дворце том, только короля не видел, хотя и обещали мне много. Зато огонь я полюбил. — Видел ты странное, а говоришь много страннее. Знаем мы уже доброго короля. — ответил брат юноши. Или не брат, а кузен… А может, дядя или племянник, кто его знает? Только волосы его тоже были серебряными и такими же были одежды. — И конь его белее золы и снега, и сам он сияет белым, а стая, что сопровождает его, вовсе не чёрная, а тоже белая и светлая. — Быть не может. Ни разу не видел я такого на службе у доброго короля! — воскликнул юноша. — Потому что то сам добрый король. Сам он приезжает, сам говорит с нами. И не служит ему никакой огонь, а только лишь свет, чистый и прекрасный. И сегодня приедет он. Долго ждать не пришлось. Зазвучали смех и пение, застучали копыта и появился среди друзей того Эола белый всадник. Действительно лучился и сиял он, но юноша испугался его почему-то. А белый всадник легко углядел его, ибо резко выделялся он теперь чернотой волос своих, и подошёл к нему. — Почему твои волосы так темны? — спросил он. — Вся родня твоя сребровласа, а ты нет. — Огонь испортил мои волосы. Такой же всадник, как ты, только одежды его из мрака, и конь, и стая псов его. — Вот как. — всадник вздохнул. — Позволь же хоть попробовать вернуть тебе прежний цвет. — Конечно! Я вовсе не хочу быть таким черноволосым, добрый король! — обрадовался юнец. Белый всадник улыбнулся нежно и тонко, после обнял его и поцеловал в макушку. Потом взглянул на Эола и вздохнул. — Не по силам мне полностью вернуть то, что отобрал огонь. Коварно обошёлся он с тобою, притворившись мной. Но взгляни: теперь прежнее серебро есть в твоих волосах, пускай и не так много. — Спасибо тебе. — кивнул юноша. — Пусть хоть так, я уже рад. Но после того отдалился он и от родни своей, и от товарищей вовсе. А скоро ушёл от них далеко в новое поле, в котором не бывало ни всадника-огонь, ни белого доброго короля. Там гулял он, слушая ветер, и там однажды остался стоять навек и только блёклые звёзды освещали его одинокую фигурку с тех пор. Огонь обжёг его, а свет не исцелил до конца, но одинаково от обоих был он теперь далёк. Потому и пропал вдали от всех, не сумев выбрать и даже цвета волос одного лишившись.» — И всё? Он просто вернул себе часть серебряных волос и умер? — удивляется мальчик. Взгляд его уже вновь сонный. Эол наконец возвращается на стул у кровати сына. — Да. Это же не огромная сказка, в ней нет чего-то сложного. И он не умер, он просто ушёл и застыл в поле. — Не двигался, значит умер. Бездвижно даже не покушать… А про любовь? — ребёнок зевает. — Про любовь? А разве юноша не любил огонь? — Это другое. — вяло машет ладошкой Ломион. — Это как ты любишь работать с металлами. А я хочу про любовь такую, как у тебя и мамы! — Ну это нужна уже совсем другая сказка, мой принц. — Эол проверяет, хорошо ли укрыт сынишка и целует его в лоб.— Но тебе ведь уже время уснуть. — Придумаешь и её? Пожалуйста. — Непременно, юный сокол. Завтра же расскажу тебе что-то такое. И Маэглин засыпает, а отец уходит из его комнаты. Нет, не удаётся ему придумывать сказки, негоже вышло… И до рассвета, покинув дом, стоит он, подобно статуэтке, недалеко от опушки Нан-Эльмота, глядя на луну и звёзды на чистом небе. И далеки от леса думы его. И в глазах его вместо белого звёздного света трепещет пламя.