Сердце Нан Эльмота

Не особенно ему, признаться, нравилась эта Франция. Эолу вообще как-то мало нравился мир, полный исключительно людьми, которых было неприлично больше, чем нормальный мир мог вмещать. Честное слово, ему казалось, что из каждой щели может вылезти человек и начать что-то спрашивать, что-то рассказывать, и говори ему или не говори прекратить — пойдёт заливаться соловьём! Узнаешь и о тяжёлой жизни, и о том, у кого кто родился, и о давешнем пожаре на такой-то улице, и что у соседей кошка окотилась. Глупое и неприятное ощущение вовлечённости в чужие жизни, которое ему было не нужно. Ну неужели по суровому и спокойному лицу кузнеца нельзя было понять, что ему не нужно изливать душу? Что он — не лучший слушатель? Да у него же в глазах чётко читалось, что он в зеркало смотрит и сам себе не улыбается никогда! Но к нему шли и шли, шли и шли, приносили мелкие вещи на починку — что было тоже странно, потому что он ковал, наверное, лучшее оружие в городе и таскаться к нему с его репутацией и расценками с мелочами было невыгодно для кошельков — и в ожидании требуемого говорили. Несколько раз Эол старался это пресечь, а потом перестал и просто блестяще научился игнорировать чужую болтовню, превращая её в белый шум на фоне. Людям, что выворачивали ему всё своё нутро, и не нужен был собеседник. Хватало просто того, что их вроде бы слышит кто-то. Впрочем, кое-кто из этого белого шума выбивался. И к этому кому-то кузнец даже сам ходил, а не ждал появления странного человека в своём доме или кузнице. Пьер поэтом был — совсем поэтом, каким он должен быть, что ему было делать в окружении звона металла об металл и жара, нагнетаемого горном? Одухотворённый весь такой, возвышенный, вечно в мыслях о своих пьесах и постановках. Театра Эол поначалу не переносил на дух, считая кривляния на подмостках тупой тратой времени… Из-за Гренгуара стал по крайней мере сдержанней в выражениях, чтобы не оскорбить творца. Он Пьера слушал, даже вникал в его рассказы против своих привычек. Наблюдал. Может, поэт был чуть-чуть не в себе (люди искусства все, в общем-то, такие) или просто являлся редкого сорта чудаком, но был он комфортнее всех, кого Эол знал в Париже. Пожалуй, это лучше всего описывалось так: его раздражали все. Все живые и даже умершие. Все говорившие и молчавшие. Но Гренгуар раздражал его намного меньше всех, а по временам был даже вполне сносен. Да и… Облик его был менее дурацким. Может быть так виделось сугубо из-за отсутствия антипатии к его духу. Эльфы же вообще именно на такое в первую очередь внимание обращают… Дух у поэта был, по мнению Эола, вроде чистого серебра. Сверкающий, светлый, лёгкий и приятный для имеющих с ним дело. И обладающий свойством… Обеззараживать. Дарить частички этой незлой лёгкости. Пожалуй, с Пьером кузнец даже пару раз улыбался. Он и забыл, как они оказались знакомы. Как-то случаем — то ли на улице столкнулись, то ли, может, в магазине или в лавке какой. Или, может, это его кто-то для чего-то привёл посмотреть спектакли, а он слишком откровенно скучал и думал о своём и привлёк внимание автора постановки? Нет, Эол не помнил, ему это значительным и не казалось. — …а я ему и говорю: какая тебе женитьба? На ней? Да она тебя и видеть не захочет… Вот есть один юноша, всё цветы ей носит на валентинов день и другие праздники! А вы с кем-то праздновать будете или один? — Что праздновать? — Эол собрался с силами и ответил исключительно из едва-едва имевшегося уважения к молодому аристократу, который, кстати, когда и стал причиной его славы как мастера-оружейника в городе. — Ну так день Валентина. — ответил белёсый юнец. — И с кем его справляют? — вздохнул Эол, жалея, что вообще сказал хоть слово. Вернулся к мелкой работе над рукоятью будущего изделия. Длинные, ниже плечей, волосы, которые он никак не желал обрезать, выпали из хвоста и пришлось отвлечься его перевязать. — Ну… С тем, кто вам нравится. — пожал плечами мальчишка. И что вот он тут сидел? Эол же сказал, что работы на несколько дней. К чему пялиться и его нервировать? — Обычно это девушки или женщины, разумеется, но я уже сомне… Неважно! Неважно. Так что? — Возможно, один есть. — мастер пожал плечами. — Сойдёт то, что я ненавижу его меньше других? — Да уж наверное. — раздражающий тип внезапно посмотрел за открытый дверной проём на улицу. — Пойду я. Когда можно зайти? — Я же говорил, дня три, не меньше того. — Эол едва договорил, а юноша уже и пропал. Он отложил инструмент, немного подумал. Непонятная и незнакомая человеческая традиция почему-то зафиксировалась в мыслях. Может, действительно Пьера можно поздравить? В каком-то смысле он Эолу правда нравился и даже был дорог, что ли, стоило признать. Что там рассказывал этот заказчик… Цветы кому-то дарят? Он видел, как актёрам иногда бросали цветы на подмостки. И самому автору тоже, если он выходил. Ничего странного, следовательно, в этом не должно было быть… Он знал одну лавку, где и в феврале нашлись бы акант, мелисса и даже гибискус. Да, они бы подошли. Стоило надеяться, Пьер оценит.