blood color

      

***

      День близился к концу. Это был четвертый день без неё, Рану не нужно напрягать память, чтобы сказать точно. Ран растворился во времени, чувствуя его течение. Он отсчитывает каждый грёбаный час, сам себя загоняя в эти временные рамки. Он мог пойти к ней сегодня утром — как только проснулся, и понял, что под рёбрами нестерпимо тянет. Мог пойти после полудня, когда активно грело землю солнце. Мог пойти на закате, когда мир окрашивался в его любимый кроваво-алый. Но сдвинулся он с места только тогда, когда сгущались на небе сумерки, готовящие погрузить мир во тьму.       Машина осталась далеко, Ран в кои-то веки решил, что ему просто необходима прогулка на свежем воздухе, и плевать, что понятие «свежий воздух» для Токио просто смешное. Иными словами, Хайтани искал всяческие способы, чтобы оттянуть время. Даже шаг замедливал, но время, как назло, тянулось слишком размеренно — уже через полчаса он стоял возле нужной многоэтажки, зашёл в которую он только спустя несколько кругов, которые он бесцельно наматывал вокруг её дома.       Он никогда не считал себя мнительным или слабым, больной решимости в нём хоть отбавляй, но переступить за порог и выйти на общую балконную площадку было выше его сил. С одной стороны, желание увидеть Хороми и решить этот вопрос о подвешенном состоянии их… совместного статуса толкало Рана в спину, вперёд. С другой же, он так сильно шугался неизвестности и неблагоприятного для него исхода, что казалось легче пойти на Сауса с голыми руками, чем просто поговорить с девушкой.       На площадке тихо, ни души, только еле слышно воет сквозняк и приглушённо шумит на заднем плане город. Ран хмурится, он видит возле заветной двери с двадцать пятым номером совсем не то, что хотел бы увидеть.       —Ты какого хера тут? — Спрашивает он у тупой чёрной псины, что смотрела на него слишком пристально.       Казалось, эта стрёмная косматая тварь, с которой у них взаимная нелюбовь с первой встречи, сейчас набросится на него, готовая защищать укрытие своей хозяйки. Но Йои только поджимает хвост и, на удивление, жалобно скулит, глядя на него. Хайтани усмехается, вновь, да сколько можно уже это делать, разговаривает с псиной.       — Кормить тебя не буду, обойдешься, — ухмыляется своему властному положению Ран, но пёс этого не понимает, он продолжает смотреть на него до противного жалобно.       Его это почти смущает, но пришёл он сюда не для того, чтобы разбирать психологию собак. Хлипкая, почти картонная дверь отделяет его от Хороми Исихары. Ран, как порядочный человек, звонит в звонок с провалившейся от времени кнопкой, уже готовый увидеть девушку на пороге, на крайний случай — её обеспокоенную мать, которая в прошлый раз ему открывала. Женщина не вызывала в нём отрицательной реакции, как минимум потому, что её совсем не оттолкнул ни его статус, ни их с Хороми связь. Получать доверие от человека с хроническим предубеждением ко всему миру — действительно приятно.       Дверь не открылась ни через минуту, ни через две. Даже после непрерывных звонков не отворилась и никто за ней не стоял, лишь животное крутилось возле его ног, чем очень Рана раздражало. В какой-то момент он просто решил, что эта ебучая кнопка решила проверить его на стрессоустойчивость и поломалась прямо в этот день, поэтому он тактично постучал костяшками о деревянную поверхность. Тишина. Ран бьёт сильнее. Никто по-прежнему не открывает. Хайтани проверку не проходит и спустя ещё несколько томительных минут ожидания во всю долбит кулаком, вот-вот сбивая дверь с петель.       — Хороми, — он прижимается лбом к побитому дереву, чувствуя кожей каждую трещину полопавшейся краски. — Открой.       Просьбу его не слышал никто, кроме как пса, что гавкал в такт ударам. Рана не услышат, ему не откроют. Хороми и её семья отсутствуют, либо же кто-то из них позорно прячется, наивно полагая, что Хайтани не способен выбить их ненадежную защиту нахуй. Его окончательно лопнувшее терпение говорит, что может. Сначала он для приличия дёргает ручку, которая устойчиво ему сопротивлялась, а потом окончательно сдаётся и резко наваливается всем телом на дверь, снова и снова, пока не вышиб дешёвый замок. Было бы неловко, если бы жильцы действительно просто отсутствовали, но внутренняя чуйка яростно твердит: здесь что-то не так.       Ран никогда не ошибается.       Помещение квартиры встречает его мрачной давящей пустотой. Он проходит в гостиную, собака тут же плетётся за ним по пятам, суетливо вынюхивая каждый угол. Сначала Хайтани не заметил подвоха — в этой комнате и до этого было не особо много вещей. Но первое, что его смутило — отсутствие растений в горшках и баночек с таблетками, которые стояли на видном месте. Помимо различной кухонной утвари, именно они притягивали взгляд. У Рана в груди колет ледяными иглами, он с опаской поднимает взгляд на стену, где висела в рамке фотография маленькой Хороми. Холод расползается по конечностям. Стена пустует, о том, что там когда-то висела фотография, говорит только торчащий маленький гвоздь.       — Хороми жутко не любит эту фотографию, но глядя на неё такую маленькую, и сравнивая с тем, как она выросла, я вспоминаю, ради чего живу.       Слова её матери. Непременно очень важный для неё снимок — буквально смысл продолжать борьбу за существование. Такие вещи просто так не убирают в далёкий ящик, как и препараты, без которых жизнь усложняется в сотни раз.       — Не может этого быть. — Ран с трудом осел на потёртый серый диван.       Сзади отчаянно выло животное, бегая по помещению и очевидно что-то выискивая. Или кого-то. Ран понимает, что этот больной собачий ублюдок тоже её ищет. И, если уж не только предчувствие Рана говорит о наличии проблемы, то шестое чувство животного только это подтверждало. Хайтани хотелось в голос рассмеяться. Это что значит, она их бросила?       Не может этого быть. Просто не может.       В голове вихрем пронеслись обрывки воспоминаний, отдающих синяками по телу и головной болью. Нет ведь ничего хуже, чем когда тебе вручают надежду, словно сладкий леденец, а потом отнимают. Ран это помнит, и как он был тем самым маленьким ребёнком с леденцом, и как похожие трудности постоянно преследовали его по жизни. Ран это ненавидел до потери пульса, но всегда принимал за двоих, чтобы не рушить мир грёз другого человека.       Сейчас иллюзия ломается у него одного, но легче от этого не становится, наоборот, с каждой новой догадкой о предательстве Ран чувствует, как лёгкие врезаются в ребра.       Он подрывается, целенаправленно шагая к её комнате и замирает перед приоткрытой дверью, Исихара всё ещё не починила её после прошлого его визита. Открывать было страшно от представления, что он войдёт, а вместо её вещей, вместо пространства, которое дышало ей, которое хранило в себе её личность и таила их самые сокровенные моменты близости, окажется растоптанным затхлой пустотой.       Хайтани не успевает помедлить ещё сильнее — что сегодня его особая фишка — черная косматая морда протискивается в щёлку и являет перед ним самый страшный кошмар. Её там нет. Ни в голых стенах, некогда завешенных рисунками; ни в пустой старой кровати; ни в абсолютном отсутствии её барахла. Только измученная гипсовая голова неизменно стоит на своём месте, чуть покрытая пылью. Ран бредит, ему кажется, что серьёзное выражение лица заточенного в камне старика над ним насмехается.       Он просто жалок, что напридумывал себе чего-то. Жалок, что припёрся сюда.       — Не делай этого, Ран. Ты совершаешь ошибку.       Об этой ошибке она говорила? Ещё тогда, когда он стоял перед ней на коленях, выцеловывал на бёдрах свои чувства и разбрасывал звёзды перед глазами, Хороми Исихара уже знала, что покинет это место. Покинет его.       Смех всё же вырывается откуда из прогнивших его глубин. Оставила. Она его бросила. Страхи подтвердились, обращаясь внутри него самой распространённой защитной реакцией — злобой. Ран скользил руками в белых перчатках по лицу, смахивая парочку слёз, проступивших от истеричного надломленного смеха. Потянулся выше, пытаясь зарыться в волосы у корней, причиняя себе больше боли из-за туго затянутых кос. Ему нужно ещё, ещё больше боли, больше разрухи и насилия, только бы перекрыть то, что творится внутри. Не просто хаос, а огромная черная дыра, всасывающая в себя всё хорошее, что когда-то в нём было.       Гипсовая голова с грохотом разбивается о стену, остаётся существовать осколками и пылью. Рану мало, в нём не осталось каких либо сожалений и контроля. Теперь он отчаянно погребён в своей тьме. Дальше пошло всё остальное: он без сожалений херачит руками стол, с каждым ударом раскраивая дерево на глубокие трещины, так, что щепки разлетались по сторонам. Ногами яростно раздалбливал старую кровать, первым выломав покосившееся временем дно. На этой кровати, какие-то невосполнимые четыре дня назад они сидели вместе, чувствуя друг друга, сливаясь в нечто большее, чем просто контакт человеческих тел. Они без слов были близки душой. Этого больше нет и никогда не будет.       Ран действительно совершил ошибку, когда снова позволил себе в неё влюбиться.       — Что за хуйня? — громкий голос раздался за его спиной.       Отвлечённый саморазрушением Ран не слышал ничего, кроме громких воплей в голове, которые яростно скандировали о предательстве. Хайтани словно прооперировали тупым ножом, порылись во внутренностях, без какого-либо сочувствия переворачивая сочащиеся болью органы. Конечно, ему совершенно плевать на появление охуевшего Мадараме, которого, как и его самого, здесь быть не должно.       Сейчас Хайтани не до сравнительного анализа ситуации, он не способен думать. Впору было бы натянуть на лицо знакомую игривую маску, шугануть Шиона в привычной манере, изводя колкостями, потешаться над его слабостью и никчемностью. Но сейчас все эти термины он испытывает на себе.       —Съеби отсюда, — срывается между судорожными вздохами. Ран задыхался от злости и накрывшей его агонии.       Хочется уничтожить её мир полностью. Без остатка, будь у него под рукой пачка спичек, не раздумывая сжёг бы это проклятое место, со стороны наблюдая, как языки пламени уничтожают всё то, что с ней когда-то было связано. Спичек у Рана нет, но он с безумной страстью косится на окно, думая, как приятно будет нанести ещё больше увечий. И этому месту, и самому себе, наплевать, что костяшки сбиты даже с учётом надетых на нём перчаток. Кровавые пятна проступали на некогда белоснежной ткани. Признак его особенности, мнимого аристократизма, который он сам себе присвоил. Все его придуманные качества оказались такой дешевкой перед его главной пробоиной: всегда идти на поводу у своих желаний.       У Рана сейчас не просто прихоть — необходимость, размотать тут всё до состояния неузнаваемых руин, и он не будет перед этим останавливаться. Это станет очередной его ошибкой. Когда Ран отвернулся, чтобы сквозь побитую мебель пробраться к окну, притихший на какой-то момент Мадараме потянет его за воротник, одновременно притягивая в свою сторону, и, вместе с тем, получая больше контроля над его телом. В обычном состоянии ему Хайтани не одолеть, но сегодня тот слишком рассеян, момент для нападения идеальный.       Теперь у него есть нечто большее, чем просто старые счёты с этим высокомерным придурком. Шион может и не семи пядей во лбу, но понять сложившуюся ситуацию всё ещё способен.       Всё началось с того, что Исихара не пришла на собрание в клуб, когда он должен был представить её как свою подчинённую. Он кормил её пустыми обещаниями, давая надежду на невозможное: её полную от него независимость. Ей нужно было сделать копию всех документов Хайтани, чтобы устроить на них облаву и упечь за решетку. Братья Хайтани были как кость в горле для Тосвы-Канто и него в том числе. Шион был только рад избавиться от них, и Исихара ему, как он думал, успешно в этом помогала: притащила копии всех документов, внимательно слушала и выполняла все поручения.       Делала всё ради свободы, которую бы никогда, на самом деле, не получила.       Но её продолжали обнадёживать. Мадараме хвалил её, когда она делала всё успешно, смог запудрить мозг тем, что её прикрепление к нему в криминальных кругах просто необходимо для её же безопасности. Хороми верила, так он думал, а она тогда почему-то не пришла. Шион спустил это с рук, на тот момент проёбы Исихары его мало волновали, по сравнению с новостью, что уничтожение Хайтани успешно стартовало, а значит, скоро всё сложится для него донельзя лучше. Короли Роппонги не встанут на пути у Свастики, когда те замнут Рокухару под себя. Там уже и сам Шион получит для себя намного более высокое положение, чем пятый номер. Да, он предал своих друзей, сформированное ими поколение, которым они всегда заправляли вместе, но считаться с понятием чести и достоинства он не стал бы никогда. Подобное казалось ему смешным.       Оно же и сыграло с ним злую шутку, когда так поступили с ним.       Хороми Исихара оказалась не такой слабовольной, какой он всегда старался её сделать. Даже такая слабая и ведомая личность, как она, оказалась способна на сопротивление. А ведь Мадараме ломал её так старательно: угрожал, измывался, извёл её до состояния полной конформности и беспрекословного повиновения.       Сначала её страдания лишь забавляли, тешили самолюбие, ведь он способен управлять жизнью другого человека, не всегда применяя грубую силу и доставая кастет из кармана. Ему нравилось, что её глаза всегда грустные и отчаянные. Нравилось, как легко из них пролить слезы. Мадараме буквально тащило с того, что бывает нечто настолько слабое, что прикоснись к Исихаре грубее, и она словно распадётся на части.       Со временем ему это наскучило, слабость Исихары не вызывала былых впечатлений, но он догадался, как можно использовать её в своих целях. Она ведь такая маленькая, хрупкая и незаметная, что никто и духу её не учует. Так Исихара и начала для него свою работу не только как личная игрушка, но и как полезная шпионка, которую стало в будущем выгодно использовать для всей банды. А пока Хороми оставалась в тени, выполняя всю грязную работу, Шион получал деньги за добытую информацию. Девушка никогда с него средств не спрашивала, невольно вызывая у него к ней благосклонное расположение.       И именно тогда начала расти его собственная слабость. К хорошему привыкаешь быстро, а хорошего у Мадараме в жизни было мало. Вмешательство Исихары в его жизнь именно таким и стало — хорошим. Шион бы не сказал точно, когда она впервые побывала у него дома. Когда она, сдерживая брезгливость, впервые убрала его завалы мусора, плодящие антисанитарию, тем самым запуская непрерывную цепь привыкания к ней. К единственному человеку, который по своей инициативе проявил к нему что-то на подобии заботы. Он бы не сказал, когда она впервые приготовила ему пожрать или забрала мелкую из интернета на выходные, но отчётливо помнил один момент: когда она впервые обработала ему рану.       — Больно? — Исихара старательно смывала перекисью подсохшую густую кровь с его виска. Над ухом противно зашипело.       От боли в нем обострилась раздражительность, хотелось от души нарявкать на Исихару, вымещая на ней все последствия болезненных ощущений. Но он не мог. Каждый раз, поднимая глаза на неё, он сталкивался с такой тревогой на её лице, что заставляла его раз за разом затыкаться. Она ведь обрабатывала ссадину по собственной воле.       — Не-а.       Ему было охуеть как больно.       Он не помнил точно, но Исихара принимала свою участь и правила его игры. Ему это льстило. Принадлежность к Мадараме вычертана у неё на теле — спорить с этим было бесполезно. И это сделало её другим человеком ещё с самого начала.       — Хороми, что ты делаешь?       Аяка застала её в ванной комнате с тупыми ножницами в руках. Хороми выглядела потерянной среди грязно-зеленой плитки, мигающей тусклой лампы и противного мерного звука воды, капающей из поломанного крана. Несчастным взглядом она гладила своё отражение в зеркале, в последний раз любуясь длинными темными волосами, собранными в два низких хвостика.       — Меняю прическу.       Холодное железо застывает в районе подбородка, Хороми, прицелившись, неаккуратно срезала первый из них. Руки в черных полуперчатках дрожали.       — Зачем? — Девочка удивлённо ахнула, глядя на отрезанные пряди волос в раковине. Капля за каплей они намокали от собиравшийся влаги. Не только кран в этой ванной был поломан.       — Не хочу, чтобы меня узнавали.       В сумке у неё лежит красноватая помада и несколько пачек краски для волос. Прежней Хороми Исихары больше не существует.       Исихара менялась, но что-то в ней оставалось неизменным и неподвластным её влиянию. Что-то, что одновременно напоминало о её прошлом и кричало о неотвратимости настоящего.       — Что, опять?       Шион недовольно смотрел на её дрожащие от тревоги руки, прижатые к носу. Кровища у этой хилячки хуярит без остановки. Его это бесит. Он является причиной этого.       — Прошу прощения, но я это не контролирую.       На её вежливую реплику Мадараме только закатывает глаза и нетерпеливо цыкает. Им нужно торопиться, а с Исихарой вечно какие-то проблемы, останавливаться посреди улицы и тратить на неё время ему не прельстит. Девушка кое-как его нагоняет, еле отслеживая дорогу из-за слегка откинутой назад головы.       — На тебе, — Мадараме вынимает изо рта сигарету, беспардонно запихивая её Исихаре, та только успевает подхватить её губами, пачкая фильтр помадой. — Лучшее лекарство.       Он смеётся, когда Хороми непонимающе хлопает глазами и пытается затянуться, делая это слишком сильно для первого раза. Громкий кашель был слышен на всю улицу. Её кряхтение больше похожи на странные звуки, издаваемые мелким зверем. Что же, иногда и с ней бывает весело.       Всего он и не вспомнит, такого было много. Шион никогда не ценил этого, в мыслях не допускал возможности, что это всё когда-то придёт к своему завершению. Он думал, что Исихара для него просто приятный бонус для упрощения жизни. Мадараме смотрел на то, как она таскается с щенком, которого однажды приручила, и думал, что чувства к ней у него абсолютно идентичны. Она как питомец. Маленькая, преданная, местами даже милая, на потеху ему. Только вот, о животных тоже нужно заботиться и нести за них ответственность. Сам того не замечая, Шион начал.       Провожать её до дома, чтобы никакой утырок, кроме него, её не тронул. Пробираться к ней в комнату через окно, поджидая там. Ему нравилась её комната, ему нравилось ждать её там, или приходить, заведомо зная, что там ждут его. Жадность Мадараме не знала границ, но для Исихары эти границы стирались — одна сигарета находилась в кармане всегда, и ей лучше не знать, что Шион всегда кладет её туда заранее.       Сосуществование с Исихарой было удобным и простым. Простые вещи Мадараме любил, их у него в жизни тоже было мало. Сложности же всегда вызывали отторжение в каждой клеточке его тела. Он всегда избегал работёнки, где нужно просчитывать наперёд и напрягать извилины. По этому принципу он когда-то проебал целое поколение Чёрных Драконов. И, видимо, проебал и Исихару, потому что предугадать её уход было для него неприятным, оттого — сложным.       — Сейчас ты получишь по заслугам, — хрипел он ему на ухо словно шакал.       Грузное тело Хайтани обрушилось на покрытый белой пылью и обломками дерева пол. Шион был мельче его ростом, но крупнее в плечах, что давало ему некоторое преимущество, когда он повалил его лицом на пол, наваливаясь телом сверху. Пока Хайтани не получит в руки телескопку, шансы на победу склонялись в сторону Мадараме. Тут уже было больше не про равный бой, месть или соперничество. Это залежалая годами черная зависть, метаморфизованная в ослепляющую душу ненависть.       Братья Хайтани — глупые мальчишки, родившиеся с золотой ложкой во рту. Два избалованных идиота, что нарывались на неприятности либо от скуки, либо на неугоду богатеньким родителям. Казалось бы, что с них взять, привередливые тепличные растения, а адаптировались в мире, как короли. Им ничего не стоило выбить себе этот статус — совершить одно громкое убийство в раннем возрасте, и местная гопота с благоговением нарицает их королями Роппонги. У Шиона не так. Всегда было. Ему, чтобы выжить в мире, который с детства повернулся к тебе задницей, нужно было безжалостно хуярить направо и налево, в отместку получая ещё больше. Он не такой, как Хайтани, его боевые навыки весьма заурядные, а особыми силами он наделён не был. Авторитет ему поддерживала лишь настороженность окружающих его психическим состоянием.       Страх управляет людьми, а он добился того, что его боятся. Мадараме Шион особо жесток и безжалостен, от его одержимого взгляда бросает в холодный пот, а жажда крови действительно пугает. Шион — хищник, он её не боится, запах крови его притягивает, питает. Ничто не насыщает лучше солёного железа, которое он так любит слизывать с кастета. И пусть его осуждают и тыкают пальцем, в страхе называя: «Бешенный пёс», ему плевать, пока это обеспечивает ему внимание и власть.       Но даже тщательно выстроенный образ способен затеряться в тени кого-то более зловещего и харизматичного. И тень только разрастается, когда этот кто-то не один — их всегда двое. Практически всегда вместе, как приклеенные. Братья Хайтани не брезгуют вдвоем пойти на одного, потому что их сила неделима, когда они вместе. Поэтому и уничтожить их можно только по-отдельности.       Начал он с Риндо: приказал подчинённым с Тосвы внимательно отслеживать его передвижения, чтобы те напали, когда он будет один. Гаденыш оказался более проворным и живучим — не сдох. Старшего это событие заметно задело, но не сломало, теперь он как курица-наседка возился с Риндо, не спуская с него глаз. Но это стало не проблемой, а только преимуществом. Гениальный план Коконоя — с помощью Исихары засадить Хайтани на приличный срок, чтобы те не крутились под ногами. Отличный план, сработанный почти идеально. Почти.       Вчера Мадараме узнал, что Хайтани выкрутились. Сегодня, предварительно названивая на выключенный телефон Исихары, он приходит к ней, обнаруживая, что все его планы окончательно разрушены. Исихара исчезла, так резко и безвозвратно, как никогда не решалась. Квартира её семьи, покинуть которую она не могла столько лет, опустела в один миг. Почти. На руинах её прошлого гордым знаменем разрушений стоял он — главная причина его ненависти.       И если его уничтожить, то только сейчас.       Не теряя ни секунды, Мадараме принялся шариться по своей куртке в поисках своего главного оружия. Для Шиона кастет, как для Хайтани телескопка — неделимый от него атрибут, способствующий победе. Локтем он придавал Рану шею — недостаточно сильно, чтобы перекрыть кислород, но достаточно, чтобы ослабить его попытки вырваться. Хотя, на удивление, старший Хайтани не особо уж сопротивлялся. Иногда совершал попытки сбросить с себя чужую тушу, но это было чем-то инстинктивным.       — Блять, да где же он? — Смесь злости и паники разрасталась по взвинченному телу.       Шиона, как никогда раньше, стремительно подзаряжала перспектива расправы. В какой-то степени он был опьянён этим — пелена яростной решимости застилала глаза. У него есть одна единственная цель: собственноручно уничтожить Хайтани своим оружием, чтобы пробитая черепушка стала его посмертным клеймом.       Хайтани, кажется, не страшно, он снова смеётся жутким раздражающим смехом. Но не такими манерными смешками, раздражающими нервы, а чем-то разросшимся до размера маниакального психоза.       — Это так ты пытаешься навредить мне? — Слышится с прежней издёвкой.       Это отвлекает, это возвращает во времена, когда у Мадараме не было перед ним никаких преимуществ.       — Заткнись! — Скрипит он, тут же громко вскрикивая от жуткой боли в ноги.       Йои — псина, которую Шион ненавидел с самого его рождения, которая всегда свирепо рычала при одном появлении парня в поле зрения, которую он со временем зашугал не хуже никчемной хозяйки — осмелилась вонзить зубы в его икроножные мышцы. Мощные челюсти сомкнулись на его ноге, острые клыки вонзились в кожу. Боль от укуса разносилась по всему телу, не прекращаясь, Йои оттаскивал его сторону, делая ранение более рваным и только усиливая крики поехавшего Шиона. Если бы боль не была такой острой, он бы даже сумел осознать, что пёс защищал Хайтани.       Кастет так и не нашёлся, поэтому отбиваться от собаки приходилось голыми руками, параллельно отползая в сторону, туда, где величались остатки от кровати Исихары. Обломком доски он грубо саданул по голове животного, вырывая болезненный скулеж у того из пасти. Кажется, он угодил в старую рану, которую сам когда-то ему оставил. Йои спешно ретировался, на глаз чахнув от боли и скрываясь за дверью.       Лужа крови стремительно накрапывала с разорванной ткани его штанины. Боль была адской, она парализовала, казалось, обе его ноги, потому пошевелить нижними конечностями казалось невозможным.       — Блять, блять, блять, — прикусывая язык, кричал Мадараме. — Чтоб ты сдохла, ебаная псина.       За неожиданным нападением Шион упустил одну важную деталь: до борьбы с животным у него была другая стычка, которую он успешно проебал. Пламенные аплодисменты Хайтани звучали в его черепной коробке сардоническим хохотом у него в голове. Теперь, когда его тело с трудом его слушает, а всё, на что способен — сжимать грязными ладонями укус на ноге и скрипеть зубами от боли, Мадараме точно проебал абсолютно всё.       — Это было забавно, — в открытую насмехался Ран, кажется, вернув себе крохи душевного равновесия. — Я хотел убрать тебя сам, но ситуация вышла куда более забавной.       — Пошел нахуй.       Голос Мадараме сочился ядом, в брошенную фразу он вложил всю свою беспомощную злость, даже в безвыходной ситуации продолжая дерзить. Пытается сохранить своё падшее достоинство, но Хайтани читает его как открытую книгу — паршивцу страшно, эта эмоция ярко красуется на его лице, прикрытая от глаз соперника лишь защитными словами.       — Бой двух псов, когда ещё такое увидишь?       Хайтани показательно засучил рукава, предварительно отряхнув их от пыли. Шион от этого действия ненароком скривился, ведь даже после того, как Ран двинулся крышей и потерял самообладание, по какой-то причине именно в квартире Хороми, даже с разбитой губой и в грязной форме — он всё равно восстал из пепла, оставаясь таким же херовым выпендрёжником, любящим поиграть с жертвой подольше. А когда эта жертва — твой названый товарищ, то можно себе позволить растянуть удовольствие. Их ведь, на самом деле, ничего не объединяет, Ран ни на секунду не задался вопросом, почему Мадараме на него кинулся, он никогда не чувствовал, что они на одной стороне.       — Что же случилось? — Наигранно интересуется он, медленно, словно затишье перед бурей, надвигаясь в его сторону. — Ты пометил чужую территорию? Или, может, вы не поделили хозяйку?       На последней фразе глаза у Рана опасно сверкнули пониманием. Он ещё с того момента, когда Шион пытался удушить Исихару у него на глазах, всё понял. А та ситуация в клубе только всё подтвердила. Шион и его тупые понты — нихуя не стоят, но они такая неразрывная его черта, что манипулировать им с помощью слабостей всегда было легко.       Он признавал Исихару своей, но она не его. Хороми, видимо, вообще ничья, и этот факт только больше подрывал двух поехавших на этой почве парней.       — Как будто не ты повёлся на эту грязную суку, — отчаянно язвил он в ответ.       Рану и его кулаку этот ответ по вкусу не пришелся, он отдавал внутри сразу целым спектром негативных эмоций: начиная от правдивости этого утверждения, действительно же, повёлся; заканчивая тем, что оскорбив Исихару, Хайтани странным образом чувствовал себя так, будто это его назвали грязной сукой. Мерзко, противно, непростительно. Ран не спускает эти слова с рук, он уверенно бьёт Мадараме в лицо, кажется, ломая ему нос. Телескопка ему сейчас не нужна, он справляется и без неё. Отборный мат льётся из уст отброса, Рану это нравится, действительно удовлетворяет его воющую волком жажду насилия. Он бьёт снова, ещё и ещё, а на лице нарастает безумная улыбка.       Прекращает он, когда Шион начинает громко кашлять, давясь кровяными сгустками и харкая на пол. Поле их битвы было жестоко потрепано и изувечено. Почти уничтожено, но именно так Ран и хотел.       — Ты бьёшь мне за неё ебальник, — на этот раз громко смеётся Шион, перемалывая во рту кровь и выбитый зуб. — Но я пришёл сюда потому, что Исихара наебала всех.       — Я отхуярил тебя не за неё, — искренне веря в свой обман, не оправдывается Хайтани. — А за то, что ты полез на меня, долбаёб.       Это ложь лишь наполовину, Ран не соврёт, если скажет, что нападки Шиона его не вывели из себя. Но Исихара… как бы она не поступила, Хайтани никому не позволит причинять ей вред — глупый, отчасти наивный собственник, который раньше проявлял себя только в отношении к Риндо, всё ещё существовал в нём.       У Рана понимание ситуации отсутствует полностью, он руководствуется только безумством чувств, бушующих внутри. В чём-то он вёл себя по-детски, неконтролируемо и неразумно, но кто его за это засудит? Точно не Мадараме, пульс которого так соблазнительно бился под ладонью. Контроль над чужой жизнью всегда такое упоительное чувство, и пусть Ран не собирался убивать Шиона — с этим было бы много проблем, но изрядно над ним поиздеваться может себе позволить. Мадараме задыхается, прибитый к стене его рукой, как когда-то Исихара. Ран презирает их обоих за свою слабость, в которой виновен только он.       — Веришь ей, да? Доверяешь? — Из последних сил хрипит, с болью выдавливая каждое слово.       К Хайтани ли он адресовал эти слова? Не себя ли он спрашивал за собственные просчёты? В наказание за самообман Ран сжимает руку сильнее, чувствуя, как сокращается гортань. Шион скатывается по стене, лишаясь сил. Проигрывает. Снова. Но причинить боль он всё ещё способен, и Хайтани, и Исихара смогут ответить за всё то, чем обернулась его жизнь.       — Она работает на Тосву-Канто… — скалится, а ложь плавно вытекает из его рта вместе с кровью.       Глаза Хайтани удивлённо округляются, он был готов к подобному, но точно не к такому. Мир Шиона уже изрядно пошатывается из-за нехватки кислорода, поэтому Хайтани послабляет хватку, давая знак:       — Говори, — вырывается натянуто.       Мадараме просьбу охотно выполняет.       — Она работала на меня, — вскидывая подбородок, с жалкими осколками гордости выпаливает очевидную новость. — Исихара всегда такая покорная, в голову бы не пришло, что она может предать… но эта стерва обманывает хорошо, и, как посмотрю, не только меня.       Хайтани не мог терпеть больше, не мог слушать, ему достаточно главного факта — его предали и бросили, оставили, как ненужного беспомощного щенка, который так отчаянно пытался заслужить людского тепла. Ран небрежно откинул тело Шиона в сторону, вновь ударяя затылком об стену, несмотря на боль, тот злорадно замычал. Хайтани планирует его покинуть, но Мадараме недостаточно, он знает, куда может надавить, и знает, что в таком состоянии Хайтани непременно ему поверит.       И всё же, ложь действительно сладка.       — Это она донесла на тебя, Хайтани, — прилетает ему в спину, тот только и застывает в дверном проёме. — Сделала это по приказу выродков Майки. Кто знает, может она из тех, кто причастен к нападению на Риндо?       Ран, наверное, мог бы простить что угодно, банально забив на факт собственного предательства. Справляться с болью он привык, а слабым он себя не считает, поэтому и концентрироваться на этих эмоциях он никогда не будет. Исключением служит только брат — задень его кто-то хоть на миллиметр, и старший мгновенно теряет голову.       Он бы простил Исихару за всё, закрыл бы глаза на её жалкое предательство, даже на то, что она воспользовалась им, растоптав самолюбие. Это бы Ран смог спустить с рук, и переварив отвращение к её личности, перешагнув этап слепой боли в груди, забыл про неё, и, возможно, оставил бы в живых. Но, стоя на периферии двух реальностей, в одной из которых они были вместе в этой самой разрушенной комнате, а в другой чуть не погиб по её вине его брат, Ран путался. Но чувствовал одно, стремительно растущее в нём с каждым вздохом: давно забытую, незыблемо чистую — ненависть к Хороми Исихаре.