rose-coloured glasses

             Холодно, как-то неестественно сыро, слишком пусто. Недружелюбно. Злобная, ощетинившаяся, словно черная кошка, тьма заставляет поежиться, интуитивно искать на стене выключатель, чтобы избавиться от мрачных, темно-синих обоев – на них танцевала собственная тень, криво изламываясь в переходе с пола на стену.       Кейтлин душит в себе желание уйти, вернуться под свет тусклой, желтой лампочки; нырнуть в теплые объятия надежных рук, зная, что они согреют и поддержат. Молчаливо или с острой шуткой – Вай улыбнется, покружит в воздухе и внушит этим ощущение свободного полета; будто представит птицей-ястребом, долетевшим до солнца.       Но крылья становятся пеплом. Рано или поздно, перья дымятся, опадают, словно с мертвого, не пережившего – как бы оно не боролось – палящую засуху, растения. И спустя мгновение целовать пухлые губы кажется горизонтом – видимым, близким и далёким одновременно, незыблемым. К нему невозможно подойти, как бы не бежишь ему навстречу.       У Кейт сводит челюсть – не выходит рта раскрыть, кажется, что поршни заело от переизбытка усилий. До крови язык прикусывает, в бесполезных стараниях сдержать стыдливо-жалкие слезы. Привкус боли почему-то такой же, как запах монетки, окисленной в потных ладонях.       Остекленевшие озера смотрят в ничтожное ничто, куда-то перед собой, снова натыкаясь на тошнотворную бирюзу стен.       Каждое движение, совершаемое на негнущийся ногах, колоколом бьёт в барабанные перепонки. Кейт скидывает с себя ветровку, даже не удосужившись повесить ее – осталась валяться в прихожей.       Странно возвращаться в съёмную квартиру, слышать эхо своих шагов – возможно, прерывистый стук сердца тоже можно засчитать – и видеть пыль на ветхих полках, заставленных потрепанными конспектами. В последний раз она была здесь две недели назад. Быть может, меньше, или вовсе наоборот – больше. Кейт не может сказать.       Она вообще, казалось бы, забыла, как это – говорить. Всё вокруг: расстановка предметов, потекшие потолки, аккуратно застеленная кровать – осязается чужим, неизвестным, странным, черт возьми.       Спальная комната – на плане она выглядела, будто буква «Г» завалилась на правый бок – встречает Кейтлин скупо, нежеланно. Здесь тесно.       Вай как-то сказала, что ей не нравятся узкие проходы – чувствует себя мокрой крысой, шныряющей по канализации. Раньше Кейт бы отмахнулась от этой фразы, но сейчас она уверена – Вайолет чертовски права.       Низкая горбатая тумба и письменный стол с разбросанными на нем застывшими проектами в дальнем правом углу, зашторенное окно короткой тканью-вуалью слева от него; кушетка и неаккуратно прибитая полка над ней прятались за углом – Кейтлин не спешила проходить во внутрь. Точно уж конура, дыра на окраине города, яма, находящаяся ниже, чем Ад. Но ниже преисподней уже нихера. Пустота.       Ничего не изменилось с последнего пребывания, во временном янтаре застыв.       Вот, например, недопитая банка Кока-Колы, которую купила ей Вай. А у подножия кровати лежит пара черных носков – чудо с вишнёвой шевелюрой их забыло наверняка лет пятьсот назад. На подоконнике, прямо над, в тысячный раз побеленной ими обеими, батареей, покоится первый подарок Вайолет – плюшевое сердце с маленькой, кривоватой, но вышитой вручную надписью:       «Принадлежит кексику»       Внутри что-то с грохотом упало. Скатилось со склона выдержки, разбиваясь об острые скалы штормового моря. На ребра что-то напирает, с каждым ударом прибавляя по сеточке трещин.       Кейтлин помнит, как Вай его дарила – с красными, как маков цвет, ушами; улыбаясь, становилась на колени, по-детски бережно вручая ей в руки мягкую игрушку.       Лёгкие все же не выдерживают – лопаются, пронизанные металлическими иглами. Кейтлин едва ли дышит – она искренне сомневается в том, что этот автоматический процесс вообще возможен – и шаг за шагом ступает по вытоптанному бабушкиному ковру, рвано садясь на матрас. Кейт запрокидывает голову, пытаясь унять зябкую дрожь, вернувшуюся то ли от уличного холода, то ли от нахлынувших воспоминаний.       И понимание того, что это точно не первый вариант, ведь за окном знойная весенняя жара, – вскрывает вены, задевая нервные окончания.       Даже в эту, Богом забытую, квартирку Вай пропиталась до основания-фундамента. Везде ее запах, куда ни глянь – предметы, принесенные ею; она привязана, словно красной ниточкой судьбы, ко всей мебели, на которой лежала, пролистывая скучную книжонку; сидела, потягивая из кружки кипяток; смотрела на Кейт блестящим серебром своих ртутных глаз, длинными пальцами клацая по выпуклым клавишам ноутбука.       Каждая комната все ещё звучит – отказывается глушиться шумом крови в ушах – их разговорами по душам, интимным шепотом и ленивыми комментариями низкорейтинговых ужастиков.       Внимание плывет вместе с тушью по щекам.       Дурочка.       Кейт обещала себе не плакать; не рвать волосы в отчаянном желании содрать с себя скальп. А по итогу, содрогается всем телом, беззвучно глотая слезы, ладонями лицо закрывая. Ком в горле гирей висит, давит на хваленое хладнокровие, раздробив его на жалкое подобие чего-то ранее существующего. Ядовитой издёвкой слепив из осколков китайскую подделку, не иначе.       Да пускай к чертовому Сатане катится это обещание.       Обида жжется, как разгоряченные, железные турники на детской площадке в сорокаградусный солнцепек. И Кейт знает, ей уже не плохо, а просто-напросто паршиво, как худой, изголодавшейся и скулящей дворняге на обочине в белесую, слепую метель.       Она снова поссорилась с ней.       С той, чьи эмоции, словно бенгальские огни: яркие, во все стороны бьют ключом искрами закатного диска, но по настоящему раскрывается их красота лишь под иссиня-черной периной небосклона, усыпанного блеклыми точками.       Существенной разницы Кейт так и не вычислила, когда дело касается выражения чувств или же эмоций Вай, потому как истинная прелестность любви сего чуда распускается редким, но безусловно прекрасным цветком, когда они друг напротив друга.       Не условное "наедине", а именно то тающее, как пломбир в духовке, ощущение присутствия рядом человека, у которого точно так же – по-глупому влюбленно – треплется жар-птица в грудной клетке.       Кейтлин – наперекор своей отстраненно-рабочей маске – без ума от всей Вай без остатка. Превозносить их отношения на отдельный Олимп в своей голове стало не рутинной закономерностью – привычкой. Кейт до мозга костей тонет в городском водовороте, в красно-зеленых бликах светофора на кожаной куртке возлюбленной, в проливном, освежающем дожде.       Она любит видеть тандем кед – свою пару и чужую, кояя на два размера крупнее – перепрыгивающие через слегка дребезжащие зеркала на пресловутой «зебре», белыми полосами на наждачном асфальте нарисованной.       Пристрастилась наблюдать за переплетенными пальцами: тонкими, бледными и – ставшими родными – долговязыми с чуть искривлёнными костяшками. Или же в глухой тишине субботнего утра, умостившись на поджаром плече, наслаждаться тем, как невесомо перепрыгивают грубоватые подушечки тех самых пальцев по позвонкам, пересчитывая в сотый-миллионный раз. А Кейт всегда прошепчет что-то ванильное в ответ на такую нежность. В тот самый момент, ибо по другому не хочется.       Когда их миры – будто бы противоположные полярности магнита – соприкасаются, они вероятно похожи на нуждающихся в кислородных масках, потому что им до одурения нужно насытиться воздухом, разделяющим их существо. Кислород, как ревностный собственник, делит их души, чтобы они не посмели слиться воедино. Говорят же, нельзя тонуть в человеке, забываясь.       Но кто их станет слушать, ведь так?       Часто, наверное, чаще, чем пульс, Кейт называет Вай «чудом» – не важно, переписка это или разговор напрямую – но так она может напомнить, в первую очередь, себе, что Вайолет является чуть ли не рубином среди угля и кварца в ее жизни.       Так она может сравнить Вай с клубничным, воздушной нежностью оседаемым на языке, йогуртом – идеально сочетаемым с кексами – однако Кейт никогда не произнесет этого вслух.       И теперь, Кейтлин корежит и гнет, словно балку, держащую на себе весь вес конструкции, от этого мерзко-склизкого, царапающего органы изнутри, противоречия. Она будто одним глотком влила в себя гремучую, неоднородную смесь вины и несчастной, побитой измученной совестью, обиды. Лишь заключает – до ломки терпеть не может эту Вай – и рассыпается от своих же лживых, фальшиво-убедительных мыслей.       Размокшая соль – наверняка на рану – катится по скулам, замедляется на линии челюсти перед смертельным прыжком в небытие, разбивается об ткань и впитывается в песчаного цвета футболку.       Трель телефона Кейт услышала не сразу – мешал звон, небось хрустальными бокалами рассудок с кем-то чокался, прощаясь – и одеревенелыми пальцами достала из кармана брюк мобильник. На тусклом дисплее горело белыми цифрами восемь пропущенных и около десяти сообщений.       И все они от Вай. Или ей мерещится, ибо перед взором пелена мылит изображение, глаза щиплет от сдерживаемых слез. Дрожащими пальцами Кейт мотает переписку, нервно кусая губы.       15:13 Вай: «Извини, я могу приехать?» «Нам стоит поговорить»       15:27 Вай: «Кексик?..» «Эй» «Не игнорь, прошу» «Прошу, Кейт, ответь» «Пожалуйста»       15:36 Вай: «Кейт? » «Кейтлин! Ну же, где ты?» «Я звоню тебе, ладно?»       Как только взгляд пробегается по последней букве, на экране высвечивается очередной звонок, девайс разрывает от какой-то, выбранной из стандартно-заводских, мелодии.       «Это уже десятая попытка» – невольно подсчитывает голосок разума.       Кейтлин не тянет – без раздумий проводит большим пальцем вправо по зелёному кругляшку – и в мгновение слышит помехи, шум ветра и внезапный, как тот самый рывок воздуха, голос.       — О Боже, Кейт это ты?! Правда ты?       — Да, — всхлип все же выпрыгивает из груди, — Вай.       — Только не бросай трубку, ладно? Я сейчас, уже подъезжаю, ты же дома, да?       Дома. Вай никогда так не говорила. Но голос ее сейчас резкий, чуть неровный, как скрежет листа металла, который пытается укрыть жертв от смерча. Он утратил свою окраску, хрипотцу, уверенность в происходящем – Вай потеряла контроль над ситуацией. Даже через динамик Кейт улавливает сбивчивое дыхание, будто лёгкие Вайолет не могут ухватится за верёвку кислорода, сталкиваются с ребрами с каждым вдохом.       — Да, я дома. У себя, — Кейт трёт пальцами-ладонями-футболкой глаза, принимая поражение.       Кейтлин потом подумает о том, что на ткани останутся пепельные пятна от туши.       Она не может злиться, когда Вай мчится к ней на всех скоростях, потонув в бурных волнах тревоги. Кейтлин любит ее до зуда в груди и какая-то там ссора отходит на второй план, когда Вайолет готова грохнуться с девятиэтажки от отчаянной нужды удостовериться, что с Кейт – с ее кексиком – все нормально.       Пускай бы она кричала и била тарелки, делала всё, чего пожелала захлестнувшая ярость; рычала о том, что видеть не хочет, но только после того, как Вай залетит в темноту подъезда; перепрыгивая через ступеньки, доберется на седьмой этаж и отворит запасными ключами входную дверь.       Возможно, Кирамман состроила бы из себя неприступную глыбу льда, ответила бы звонким холодом, заморозив свое сердце в лучшей морозилке, но сил нет. Кейтлин откинула ту самую задетую гордость ради Вай, ради того, чтобы встретить ее, а не отвернуться, руки на груди скрестив. Беспомощность потрошит нутро, где-то в районе грудины сдавливает в костлявом кулаке воспалившийся, жилистый орган.       Именно по этой причине, как только звучит короткое «клац», Кейт машинально оборачивается, хотя Вай, наверное, ещё только обыскивает комнаты – выдавал ее гулкий топот массивных подошв.       Вайолет взъерошенная, грудная клетка вздымается тяжело – перевести дух дается с титаническим трудом. Она пробегается по спальне взглядом, натыкается на стройную фигуру и срывается с места быстрее осинового листа на морозе. Молочный туман в радужках растушеван, смешан с необычайно-колкой тревогой – глядит прямо в чужие, плакучие озера, обрамленные потекшими разводами тоски вороной.       Кейт в два шага рвется навстречу и в секунду, нет, в долю миллисекунды оказывается в мягких объятьях широкой персиковой толстовки. Черешня прядей слегка рябит в покрасневших от слез глазах, но Кейтлин не чувствует дискомфорта – шмыгает в чужое плечо и вдыхает аромат уличной пыли, автомасла и мяты, отчего абелитом взрывается все ее существо.       — Хей, не плачь, — Вай шепчет самими губами, — Извини меня, слышишь? Прости идиотку, я поступила неправильно.       — Нет-нет, я тоже не лыком шита… – сипло протестует Кейт, вжимаясь в бесценное тепло любимого человека.       Наверное, эта кофта тоже будет запачкана.       — Тише-тише, тихонько, – ладони Вай горячие, в них хочется закутаться, упасть, доверившись.       Кейтлин так и делает – ластится, переводит вес на Вайолет, а та лишь крепко поддерживает, продолжая что-то бархатисто-легкое на ухо лепетать. Дыхание постепенно успокаивается, выравнивается под натиском заботливых рук, поглаживающих по спине.       Время, словно ушло на перекур, не поставив таймера. Все кажется таким простым и незначительным, решаемым по щелчку пальцев. Кейт удивляется тому, как меняется ее мировоззрение рядом с Вайолет. А они даже почти ничего не сказали, не философствовали, не думали об этом. Все так хрупко, немного неспокойно, теплом обливает инеевые клеточки тела.       Простояв так длительную умиротворяющую вечность, Вай тяжко выдыхает, разжимая объятия. Ладони ее – Кейтлин только сейчас замечает – измазаны в мазуте, отчего узоры отпечатков на коже четко виднелись. Вай наверняка ремонтировала очередную тарантайку на своей работе, в машинном сервисе, когда поняла, что Кираманн нет на связи.       — Я так испугалась, Кейт, – подносит обе кисти к подпухшему лицу, тем самым обнимая его. — Мы поссорились и ты не отвечала, думала – остынешь, но звонки мои продолжались, а ты все молчала. Мне представилось самое худшее и вот я здесь.       С мягким нажимом больших пальцев стираются со щек влажные дорожки, Вай внимательно следит за лазурными радужками, изучая синие вкрапинки около зрачков. Серые глаза, словно еловый лес укрытый до верхушек ватной поволокой тумана, завораживали, сверкая переливом – точно гладь реки от закатного солнца.       — Ты настолько восхитительна, Вай, — вдохновенно отвечает Кейт, касаясь выбритого виска ноготками, а затем и подушечками, очерчивая. — Спасибо тебе. За все.       Улыбка трогает губы – Вай беззастенчиво усмехается – и вперивается носом в нос, играючись, покачивает головой из стороны в сторону. Жест, на грани щенячьего, воспринимается как должное – Кейт отзеркаливает движения Вай, тихо посмеивается.       — Твой смех один из лучших звуков, что я слышала, — внезапно произносит Вайолет, заглядывая в самую душу сосредоточенным взглядом – Кейт вслушивается в слова, не прерывает зрительного контакта и мысленно хмыкает, ибо искорки шутливыми бесенятами прыгают по серебру очей вишнёвого чуда.       — А что же на первом месте? — любопытствует Кейтлин, перенимая от возлюбленной сей смешливый настрой. Голос чуть надтреснутый, суховатый после охватившей печали, но Кейт старается не обращать на это внимание.       — Твои стоны, конечно же, — Вай подмигивает, уголки губ дергаются в безобидной ухмылке.       — Значит, мне стоит наградить тебя наилучшим призом, тебе так не кажется? — Кейтлин любит, когда Вай на какую-то долю секунды пребывает в замешательстве, а затем понимающе щурится.       Ей нравится умопомрачительный шарм Вайолет и ещё тысяча и одна вещь, коюю она бы хотела запечатлеть на бумаге, но – от недостатка места – Кейт готова расписывать болотную бирюзу стен цветными фломастерами. Однако, займётся Кейтлин этим потом. Возможно, перед сном.       Мысли рвутся – Вай тянет за другой краешек, вытягивая девушку из задумчивой мечтательности:       — И что же ты имеешь ввиду?       Кейт закатывает глаза, чуть приподнимает брови, видя издевательски изломленную, шрамированную напротив и перебивает Вай – она уже открыла рот, чтобы что-то добавить – накрывая чужие губы своими.       Поцелуй неспешный, тягучий, почти что деликатно-бережный. Его хочется смаковать, как вино из погреба многолетней выдержки, слегка пригубить веселья ради. Кейт посасывает манящие уста, массажными движениями зарывается в невыбритые пряди. Руки Вай в сложных, словно смолистые змеи обкрутили, узорах исчезают с лица, съезжают по плечам к оголенным локтям, шершавыми пальцами легонько окольцовывая предплечья.       У Вайолет мурашки по спине бегут, сползают по лестнице из набитых шестерней – Кейт чуть напирает, прикусывая пухлую нижнюю губу, смотрит из-под опущенных ресниц, находя светлый взгляд серой дымки.       — Испытываешь мое терпение, м-м?       — Возможно, — Кейт показывает кончик языка и для Вайолет это кажется по-ребячески беззаботным, игривым.       Вай лишь проглатывает смешок, и мягко дергает в сторону узкой кровати. Сверкая глубоководными, хищными океанами, Кейтлин послушно отшагивает спиной вперёд и падает на жесткий матрас и с небрежным – присущим диким кошкам, поймавшим добычу покрупнее – удовольствием, завлекает Вайолет к себе за ворот плюшевой толстовки.       — И кто из нас более нетерпеливый, а?       Вайолет нагло оскаливается, вздергивая подбородок. Раскрытыми ладонями опирается по обе стороны от бедер, обтянутых шероховатой на ощупь тканью.       — Заткнись, Вай, — Кейтлин цокает, но уголки губ все же приподнимаются – скрывать от Вайолет не выйдет в любом случае, так что она даже не пытается.       Блеск потяжелевшего пасмурного неба отзывается приливом жара.       — И ты искренне думаешь, что я послушаюсь?..