Должна. Должна, должна, должна.
Это слово проходит бегущей строкой в сознании маленькой девочки в теле почти совершеннолетней девушки, которая на деле нуждается совершенно в другом. Отчаянно жаждет помощи и понимания, поддержки и любви, что алой нитью прошла бы сквозь сердце и разум, скрепляя их воедино и сшивая разорванную в клочья волшебницу. Всю свою осознанную жизнь она жила в стремлении что-то доказать. Не себе – отцу. Он был лучшим среди лучших и ожидал того же от дочери. Мечтал видеть ее уверенной в себе, сильной и смелой. И со стороны юная Хьюстон таковой и казалась. Вечно улыбчивая, веселая, несоразмерно однокурсникам умелая волшебница. Она показывала всем чудесную картинку, совершенно не понимая, что прячется с обратной стороны рисунка, созданного отцом на чистом листе. В груди больно щемит, давит в легких. Лоя с силой прикусывает ребро ладони, чтобы не взвыть от растерянности и обиды. По аудитории проносится громкий всхлип, и девушка тут же закрывает рот, чувствуя, как захлебывается и задыхается в истерике. Хьюстон плакала редко. Она не должна показывать свою слабость. Но она показывает. Да, пустому классу и бледной луне, что заискивающе заглядывает в окна на правой стене комнаты, но показывает. Понимает, что устала. Устала гнаться за ветром в попытке ухватить его за самый кончик, устала зубрить и быть лучшей по всем блядским предметам, устала улыбаться окружающим до спазма в скулах. Устала быть красивой марионеткой в руках своего любимого и отчаянно, нездорово любящего отца. Лоя хочет просто быть здесь и сейчас. Чувствовать на языке терпкий, с ноткой полыни вкус молодости. Не сделать домашку, прогулять занятие, потерять факультетские баллы, целоваться с кем-то в темном уголке, сбежать в Хогсмид через тайные ходы, смеяться не потому что нужно, а потому, что хочется. Вдохнуть полной грудью этот дурацкий весенний воздух с примесью аромата цветов. Признаться кому-то в том, что ей больно от удара или неудачного падения. Лоя хочет почувствовать себя слабой. Почувствовать себя живой. Тяжелая дверь предательски скрипит, и староста тут же замолкает. Кажется, она даже не дышит, пристально вглядываясь в слабо освещенный луной угол класса. - Кто здесь? – Как бы гриффиндорка ни старалась, ее голос дрожит.***
– Если ты сейчас не выйдешь, Эйвери, клянусь, я лично сдам тебя Слизнорту и скажу, что это ты украл книгу, а затем хвастался мне, – угрожающе шепчет Лестрейндж, придерживая однокурсника за локоть и пытаясь вытолкать из их небольшого укрытия в виде колонны. Но тот лишь пихает в ответ, не планируя поддаваться под удар, ведь тогда наказание от Филча настигнет неминуемо. Кому хочется драить котлы или, того хуже, мыть его паршивую кошку, явно блохастую и кусачую? А так как на эту вылазку они с Эйвери пошли вдвоем, у Рабастана просто нет выбора, кроме как идти на такие жертвы. – Да ты охренел, Лестрейндж! Ты сам меня на это подбил, чтоб ты знал, я ненавижу зелья и книга эта твоя мне даром не... – А-а, я слышу тебя, маленький паршивец, – вдруг гнусавый голос перебивает юношу, оказавшись неожиданно слишком близко к колонне, за которой они прятались. Они оба замерли, слушая тяжелые и гремящие шаги завхоза, адреналин буквально бил по тонким венам, но вот Рабастан внезапно выталкивает сокурсника из-за колонны, в душе надеясь, что он не окажется таким идиотом и не станет глупить. В небольшом проеме слизеринец видит, как Филч подступает к Эйвери все ближе, а тот, явно раздосадованный и злой, отряхивает колени и поднимается с пола. – Простите, сэр, я не понимаю, как оказался здесь. Кажется, снова ходил во сне... – Заткнись, гадёныш. Из-за таких как ты, миссис Норрис не находит себе по ночам места, а потом линяет от стресса. Завхоз куда-то уводит беднягу, вероятнее всего, к декану, так что дальнейший разговор Рабастан уже не слышит, но более ему и не интересно. Он крепче сжимает в руках украденную ветхую книгу с зельями, и темной тенью бесшумно уходит в противоположную сторону, надеясь добраться до подземелий прежде, чем Филч разберется с Эйвери и пойдет проверять, не сбежал ли на ночную прогулку кто-нибудь еще. Да, не очень умно портить отношения с тем, кто всегда его выручает, но Лестрейндж знает, что зелье, которое он хочет испробовать, того стоит. К тому же, Эйвери вряд ли будет долго злиться, максимум перестанет здороваться ближайшие пару дней. Если, конечно, в качестве наказания тот не пропадет на это время. Филч всего лишь десять лет на посту завхоза, однако до сих пор пытается доказать каждому студенту, что он истинный ужас и страх этой школы. Наивный мерзкий сквиб. Этот проход, слизеринец знает точно, всегда безлюдный. Даже старосты во время своего обхода обычно пропускают левое крыло третьего этажа, вот только не все знают, что в самом конце коридора есть маленькая и достаточно хорошо спрятанная лестница, что ведет к самим глубинам подземелий. Круг приходится делать значительный, но если нет выхода, этот путь всегда спасает ночных нарушителей из змеиного факультета. Всхлип. Еще один и еще. Явно женский, потому что такой жалостливый и отчаянный. Звуки, исходящие из «вечно пустующей» привлекают внимание и любопытство Рабастана, заставляя остановиться и на миг замереть. Он сам не замечает, как сворачивает направо и приоткрывает дверь. Вопрос, заданный откуда-то из глубины класса, дает понять, что он уже выдал свое присутствие, но едва ли это останавливает юношу. – Люмос, – произносит Рабастан, дабы осветить себе пространство и разглядеть того, точнее ту, кого застукал за минуткой слабости. Не отдает отчета в том, почему не закрыл за собой дверь с другой стороны. Юношеский голос эхом разносится по классу, и Лоя неприятно морщится. Мальчишек ей еще не хватало здесь. Тихие, но твердые шаги приближаются. Девушка судорожно утирает с бледной кожи горячие слезы, что все катились и катились вниз по проторенной дорожке. Он осторожно ступает чуть ближе, пока, наконец, не удается разглядеть знакомое лицо. Попробуй не узнай гриффиндорскую старосту, эту дрянную занозу и выскочку. Когда свет палочки бьет в светлые припухшие глаза, гриффиндорка отворачивается, прячась за волосами насыщенного серого цвета. Глубокого, как чертова безысходность. Секундного взгляда хватает, чтобы узнать нарушителя школьных правил. Рабастан Лестрейндж собственной персоной. – Выглядишь жалко, Хьюстон, – с долей иронии в голосе подмечает Лестрейндж, освещая палочкой ее лицо. Липкий мороз скользит по коже. Будто она сама не знает. Будто сама не понимает, как отвратительна ее слабость. Волшебница сжимает в пальцах левой руки палочку и шумно вздыхает, все еще всхлипывая от минувшей истерики, что грозила начаться вновь с большей силой. Хрупки плечи подрагивают, староста прикусывает внутреннюю сторону щеки на мгновение, но в следующую секунду срывается. - Все сказал? Налюбовался? Можешь проваливать и идти по своим ночным делам, - со злостью шипит Хьюстон, зарываясь пальцами свободной, здоровой руки в волосы. Девушка знает, что лучшая защита – это нападение. Она мгновенно ощетинивается на слизеринца, точно львенок, неумело пытается выпустить коготки и рычать, абсолютно не подозревая о том, что более крупный зверь может вмиг схватить ее за глотку и перекусить сонную артерию. Сочувствием или дружелюбием к ало-золотому факультету Рабастан, признаться, никогда не страдал, хотя и лютой ненависти не испытывал. Всего лишь поддерживал сопернический дух между факультетами и взаимными подколами, ведь это уже традиция. Он медлит всего мгновение, прежде чем протягивает девушке чистый платок, что как истинный джентльмен приучен всегда носить в нагрудном кармане мантии. – Держи. Лоя удивленно смотрит на юношу снизу-вверх, так глупо и неожиданно растерянная его поступком. Дочь Джереми Хьюстона не привыкла принимать помощь. Ведь всегда до этого дня справлялась сама. Свет, исходящий из волшебной палочки, что неприятно слепил ее раздраженные слезами глаза, меркнет, потому что достаточно оказывается и лунного света, чтобы видеть ее, и, прислонившись к подоконнику рядом, юноша складывает на груди руки. - Спасибо. – Только никаких «минус десять очков Слизерину», ты тоже здесь явно не свои обязанности выполняешь. Метаморф улыбается уголками губ и сжимает в пальцах платок. Утирает глаза вновь, после прикладывает сжатую ладонь с белой тканью ко лбу, опуская свинцовые веки. Глубоко дышит и невольно издает смешок, теперь только осознавая в полной мере слова о факультетских баллах. - Считай это подарком судьбы, - Лоя устало качает головой и смотрит куда-то сквозь темную стену напротив. После переводит внимательный взгляд к лицу темноволосого и всматривается в его блестящие в полумраке светлые глаза. Вот уж не ожидала, что сын Лестрейнджа будет успокаивать ее. – Что ты вообще здесь забыл? Уже час ночи. – попытка перевести тему кажется не очень-то удачной и более смахивает на неловкость. Книгу Слизнорта юноша прячет во внутренний карман мантии в тот самый момент, когда Лоя отворачивается, прикладывая ко лбу сжатый кулак, чтобы не было лишних вопросов. Ей не нужно этого знать, а ему не хочется лишний раз что-то объяснять. Тем более отчитываться перед старостой. – Да так, навещал кое-кого на кухне, за что меня угостили дивным пирогом с малиной, – быстро находится с ответом слизеринец, точно зная, что Хьюстон сейчас в любом случае не до его ночных нарушений. Успокаивать явно не призвание Лестрейнджа, тем более плаксивых девчонок, на которых, к слову, эта гриффиндорка никогда не была похожа. Стало быть, кто-то или что-то задело ее слишком сильно, раз она вот так смело сидит в темном классе абсолютно одна, рыдает так, что, Рабастан уверен, вполне мог услышать и завхоз, и половина школы. Он чуть опускает брови и сверлит ее взглядом, на сей раз оставив колкий вопрос при себе. Не то чтобы они с Лоей были друзьями, они едва ли обменивались фразами в рамках совместных факультативов и уроков, однако насмехаться над расстроенной девушкой пропадает всякое желание. В конце концов, это слишком низко, не так воспитан. – Слушай, я не знаю, что... – начинает волшебник, однако та в этот момент предпринимает попытки подняться и хрупкое, обманчивое спокойствие, застывшее на лице старосты, в миг рушиться, несколько настораживая его, однако не отталкивая. Неприятные ощущения заставляют нижние веки вновь наполниться слезами, гриффиндорка осторожно выравнивается. Вновь чувствует себя слабой. Ком мгновенно встает в горле, любезно врываясь в девичье сознание под руку со второй волной неконтролируемых рыданий, и Лоя до крови закусывает губу. Допускает роковую ошибку, взглянув в глаза единственного живого человека рядом с собой и громко всхлипывает. - Блять.. – Метаморф поворачивает голову в сторону, пряча свою слабость за длинными волосами. «Должна быть сильной. Должна. Должна.» - это проклятое слово звенит в голове, староста Гриффиндора неприятно морщится от какофонии мыслей и звуков в ушах, жмурится, позволяя горячим слезам вновь потечь вниз, прокладывая новые мокрые полоски на щеках. Во внешних уголках глаз собирается пучок тоненьких морщинок. Лоя ощущает себя до мерзкого слабой. И, самое ужасное, что происходит это на глазах у Лестрейнджа. Ему же вдруг становится жаль Хьюстон, искренне и, наверное, оправдано. А затем в голове у Рабастана щелкает, и он вспоминает, о чем шептались сегодня за завтраком ученики в Большом зале. Лоя получила травму – ничего серьёзного, но так как гриффиндорская староста была любимицей и фавориткой не только у преподавателей, но и у своих сокурсников, хочешь не хочешь, но станешь свидетелем болтовни. – Тебе настолько больно? – он вновь хмурится, как-то неловко потянувшись к плечу, но вовремя одернув себя, чтобы еще сильнее не задеть, только указывает на покалеченное место кивком кудрявой головы. Но заданный вслух вопрос ему кажется несколько абсурдным. Лоя, конечно, девчонка, да еще и гриффиндорка, но вряд ли она сидела бы здесь и рыдала из-за какого-то вывихнутого плеча. «Даже если так, какая тебе разница?» – спрашивает он мысленно сам себя, но Рабастану вроде как неловко оставлять ее здесь одну в таком состоянии. Ему не нравится издеваться над девушками, как это делает Мальсибер, и он точно не стал бы упиваться их слезами, потому что это нездорово даже для них. Для детей, многие из которых привыкли к жестокости с самых ранних лет своей жизни. Лоя кажется слишком хрупкой, уязвимой и то, что, наверное, никто и никогда не видел ее в таком состоянии, лишь усиливает этот эффект, делая случайно развернувшуюся картину перед ним еще более глубокой и личной. Почти интимной. - Да нет, - всхлипывает Лоя, непроизвольно поведя здоровым плечом. Конечно, дело было совершенно не в сломанной конечности и самых неприятных чувствах, которые эта проблема доставляла. Эта вспышка боли лишь повод, отправная точка для ее слез. Причина же кроется настолько глубоко, куда даже сама волшебница не торопится залезать слишком часто. Там, куда она заталкивает проблемы и нерешенные вопросы в надежде, что все разойдется само по себе, как соль в воде. Но соль всегда оставляет осадок. И все это накапливается, собирается, точно снежный ком, катящийся с заснеженной горы, и в итоге обрушивается на хрупкие девичьи плечи нежданной эмоциональной лавиной. Разрушительной, необходимо признать, лавиной. В такие моменты, когда все внутреннее вырывается наружу, хочется расцарапать до крови кожу, содрать ее с себя вместе с одеждой и драть, драть ногтями плоть, пока не истечешь кровью. Недлинные ногти впиваются в светлую тонкую кожу на висках, когда Хьюстон судорожно вздыхает, пытаясь успокоить себя. Она бы так и продолжила рыдать, пока не выплеснула бы все содержимое своей чаши горя. Опустошила бы ее, чтобы начать заново наполнять до самых краев, пока сосуд вновь не пошатнется от тяжести и не упадет, заливая разум волшебницы ядовитыми мыслями и тяготами. Однако факт того, что сбоку стоит мальчишка, которому явно не предназначено видеть ее, Лои Хьюстон, слезы, вынуждает девушку усердно стараться прекратить слезный поток. Зерно идеальной девочки, посаженное заботливым отцом, сеет злость в голове гриффиндорки от того, что Лестрейндж посмел помешать ей. «Кто вообще просил его сюда заходить?» - разгорается пожар раздражения в груди, но раздавшийся из-за спины голос мгновенно тушит его мягкостью тона. – Мисс Хьюстон, – внезапно привлекает ее внимание Лестрейндж, слишком деловито и обходительно при том улыбаясь девушке лишь уголками губ. – Несколько поколений назад, как мне рассказывал отец, за каждую слезу, что роняла чистокровная волшебница, лишался пальцев виновник этих самых слёз. Сколько слез, столько и пальцев. Разумеется, лишался любым, кто примет вызов защищать честь и достоинство той дамы. Не заставляйте меня следовать традициям и лишать студентов пальцев рук. «Мисс? Что..» - удивляется Лоя и оборачивается, утирая несчастным мокрым платочком слезы с лица. Косится на Рабастана недоуменно и ошарашенно: он спятил? Он же легко улыбается ей, явно пытается подбодрить и успокоить. И, ко всеобщему удивлению, у него это выходит. Хьюстон вдруг смеется, но смех этот настолько хриплый и негромкий, что почти похож на предсмертное сипение старца. - Боюсь, тогда пальцев лишусь я сама. Я не уверена, что у мадам Помфри завалялась микстурка для такого неординарного случая, - юная волшебница широко улыбается, смахивая тонким пальчиком последнюю горячую слезу. Рабастан смотрит на нее серьёзно-серьезно, бегло, но выразительно, так, чтобы та заметила, опуская взгляд на ее тонкие пальцы, словно решает в голове сложную задачу, а затем не выдерживает и смеется, кратко, тихо, но искренне. Девушка в ответ на это улыбается. Лоя ясно дает понять, что никто не виноват в ее слезах и крайне паршивом настроении, а он не особо верит ей, но и не особо стремится разузнать, ведь самое важное, что та, наконец-то, успокоилась и вроде бы пришла в себя. Она смотрит в глаза слизеринца и молчит несколько секунд, словно решаясь, взвешивая в своей голове все «за» и «против». – Спасибо. За все. – Выходит слишком серьезно, однако гриффиндорка тут же приподнимает губы в привычной ее лицу улыбке. – Я могу попросить тебя не рассказывать никому об увиденном здесь или придется прибегнуть к пыткам? – Фу, какая ты испорченная, – дразнит ее в ответ слизеринец, поджимая губы, чтобы прекратить свои порывы смеха. – Очень умно просить меня молчать с помощью угроз, Хьюстон. Тебе пора прекратить общаться со слизеринцами. Гриффиндорка цокает языком, вновь пытаясь вести себя, как обычно. И только опухшие глаза, нос и губы выдают ее недавнее состояние. И, конечно, сжатый в руке влажный от соленых слез платочек. Почему-то вернуть его прямо сейчас Лоя не догадывается. Он поджимает губы и осуждающе качает головой, поднимая взгляд к лицу девушки, но к своему удивлению именно в этот момент обнаруживает плавно меняющийся цвет волос Лои. Метаморф сама не замечает, как ее волосы светлеют, приобретая естественный цвет. Пшеничный, нежный и такой простой, что он даже раздражал Хьюстон. Тогда она еще не знала, что в отношениях с собой нужно найти понимание и любовь, чтобы все раздражающие факторы исчезли, словно по щелчку. Но пока что она так и стоит перед Лестрейнджем, совершенно простоволосая, а слизеринец абсолютно точно не догадывается, что первый в Хогвартсе видит ее естественный цвет волос. Как и ее слезы пятью минутами ранее. Слишком много открытий для одной встречи. Это не может хорошо закончиться. Трансформации метаморфа вот так близко наблюдать не приходилось еще ни разу, и это заставляет юношу невольно обхватить один из спадающих на плечо локонов, который переменился в цвете прямо в его ладони. Лестрейндж хмыкает, потирая пряди большим пальцем, но, как только понимает, что беспричинно нарушает дистанцию и возможно нарывается на пощёчину, максимально обаятельно улыбается, словно извиняясь, и тут же выпускает ее волосы из пальцев. Заметив краем глаза цвет поднятых юношей локонов, девушка мгновенно теряется и сменяет пшеничный оттенок на синий. С естественным цветом чувствует себя почти что голой перед Лестрейнджем. Хочет спрятаться и укрыться, будто юноша увидел нечто запредельно интимное. – Прости, просто это красиво. – признается он, чтобы хоть как-то объяснить свои действия, которая та может совсем неправильно расценить. – И тебе идет, хм, нормальный оттенок. Однажды видел тебя с неестественно жёлтыми волосами и это, ну... – слизеринец дергает бровью, словно говоря: не делай так больше. А затем думает, откуда, к Салазару, столько внимания ее волосам? Откуда столько внимания старосте львиного факультета, которую совершенно случайно он обнаружил после полуночи плачущую в пустом классе и принялся успокаивать, совершенно не желая того? И даже сейчас Рабастану совсем не в тягость стоять здесь и развлекать ее, вместо того, чтобы добраться, наконец, до подземелий и открыть столь желанную им книгу, выкрасть которую пришлось у собственного декана. Рабастан критикует желтый цвет ее волос, и гриффиндорка фыркает. Ну конечно, с чего бы вдруг слизеринцу нравился яркий солнечный оттенок? Им бы серый, черный и прочие хмурые оттенки. Иногда Ойген Мальсибер брезгливо морщился, видя старосту ало-золотого факультета. Она казалась ему слишком уж пестрой. Всеобщая любимица, дочь известного аврора, отличница по всем возможным предметам, капитан команды по квиддичу. Просто находка для пособия «выращиваем идеального ребенка в теплице». Мальсибер видел ее насквозь и прекрасно знал, что к реальному миру вне стен Хогвартса эта крошка не готова. Впрочем, каждый раз, когда он думал о том, что она очень быстро научится правилам игры в кошки-мышки взрослого мира, на красивом лице появлялся хищный оскал. Его раздражала ее показная идеальность. - Тебе нужно в гостиную. Я могу провести, если не хочешь проблем. Филчу скажу, что поймала за нарушением правил. В целом, - на секунду хмурится волшебница, поднимая взгляд к потолку, - так и есть. Но баллы, так и быть, я снимать не стану. На этот раз. – Ты серьёзно, Хьюстон? – ее предложение проводить того до гостиной он воспринимает как какую-то шутку, даже голову склоняет и брови поднимает, словно говоря: полный бред, Лоя. – Дежурство старост закончено уже как час назад, так что тебе в гостиную необходимо не меньше, чем мне. Предлагаю сделку. Я не вырываю твои пальцы за тот концерт, что ты сегодня устроила и, так и быть, никому не рассказываю об этом. А ты позволяешь мне проводить тебя до гриффиндорской башни, ну и, конечно же, также умолчишь об этом. Волшебница удивленно улыбается, встречая отпор со стороны слизеринца. Мало того, что шастает по ночам совершенно далеко от своей гостиной, врет старосте о цели своей прогулки – Лоя абсолютно точно понимала, что проход в Кухню находится в диаметрально противоположной стороне, и явно не на третьем этаже. – так еще и отказывается выполнять ее просьбу? Неужели хочет острых ощущений, и потому стремится попасться Филчу? Странный юноша. Метаморф скользит взглядом голубых глаз по красивому лицу, отмечая ранее незамеченные детали, останавливается на светлых радужках и совершенно не понимает, почему он все еще здесь. Почему он вообще решил зайти в вечно пустующую и, обнаружив там старосту Гриффиндора, не поспешил покинуть класс? Почему он успокаивал ее и дурачился, чтобы поднять девушке настроение? И этот дурацкий платок.. Слишком много вопросов и неожиданных граней Рабастана Лестрейнджа открылись для Лои Хьюстон. - Ладно. - Лоя, встрепенувшись, вздыхает и опускает руки вниз. – Идет. Но если тебя поймает Филч, не говори потом, что я тебя не предупреждала. Гриффиндорка заправляет прядь волос за ухо и направляется к двери, чтобы покинуть свое уютное место слез. Толкает деревянную преграду и зажигает на кончике палочки неяркий, даже тусклый свет. Глаза все еще режет. Они идут молча. Лестрейндж ни о чем не спрашивает, Хьюстон – ни о чем не отвечает. Ей на удивление комфортно молчать с едва знакомым человеком, поднимаясь по ступеням наверх, ко входу в гостиную Гриффиндора. В тишине замка минуют этажи, скрываясь в тайном проходе. Весь путь Рабастан то и дело бросает беглые и вороватые взгляды на Лою, но ни разу так и не удается поймать ее ответный взгляд на себе. Либо она упрямо игнорирует это, потому что ей, возможно, не столь приятно гулять в компании сокурсника, что как правило приносит проблемы на ее голову старосты, либо слишком погружена в свои размышления. Склоняется юноша ко второму варианту, ни то оптимистично, ни то самоуверенно. Пару раз он порывается открыть рот, чтобы напоминать Хьюстон, что его порыв проводить ту до башни Гриффиндора вовсе не забота и не беспокойство. Напридумывает ведь себе еще девчонка, но на ее вполне логичный возможный вопрос «а что тогда?», он лишь задумчиво хмурит сам себе брови, и не находится с ответом. А потому молчит. Знает точно, что делает это не по доброте душевной. Может быть, спросит еще потом с нее, кто знает? Или она спросит с него, секундой позже вспоминает Лестрейндж, ведь они вообще-то квиты. Оказываются в восточном крыле седьмого этажа и совершенно спокойно поворачивают в сторону выхода к холлу с лестницами, как на другом конце коридора загорается источник света. Яркий и белый Люмос освещает лицо профессора МакГонагалл, и Лоя, едва слышно пискнув, толкает Рабастана в портьеру, за которую он тут же проваливается. Метаморф ныряет следом и кладет ладонь на губы слизеринца, попутно благодаря всех участвовавших в дизайне Хогвартса за вот такие вот пустующие углубления, разбросанные по замку тут и там и скрытые портьерами. Пространство маленькое, и подростки находятся настолько близко, что, застань их декан Гриффиндора, наверняка испытала бы сердечное недомогание. Мышца в груди стучит надрывнее от волнения, Лоя тяжело бесшумно дышит в грудную клетку слизеринца, слыша приближающиеся шаги профессора. Стук каблуков отчетливо становится громче и громче, пока в какой-то момент не замирает прямо рядом с портьерой. В голове студента проносятся порядком двух пар вариантов того, о чем можно наплести декану Гриффиндора, но ни одному из них не суждено быть озвученным, так как сам Мерлин отводит МакГонагалл от лицезрения сей картины. Несколько секунд звенящей тишины, в течении которых, Хьюстон уверена, она приобрела парочку лишних седых волосков, как вдруг в той части коридора, откуда они пришли, раздается истеричный хохот Пивза. Полтергейст командует зачарованными доспехами, и те, гремя и сотрясая замок, маршируют перед его полупрозрачным лицом. - Пивз! - голос Минервы раздается в метре от их лиц и спешит удалиться, утопая в грохоте доспехов и счастливых визгах сумасшедшего полтергейста. Метаморф облегченно выдыхает и прислоняется лбом к груди Лестрейнджа, чувствуя, как с плеч падает огромного размера камень. Подумать даже страшно о том, что подумала бы декан, увидев их двоих ночью. А еще страшнее представить, что из-за их совместных отработок, которые непременно назначили бы в наказание за нарушение правил, поползли бы слухи, распространяющиеся в школе, как пожар в сухом лесу. Тогда репутация Лои Хьюстон рухнула бы, как карточный домик, выстроенный пятилетним мальчишкой во внутреннем дворе. Лишь после того, как наступает абсолютная тишина и темнота, он замечает, что едва ли может пошевелиться в этом чертовски узком проёме. Лоя, кажется, боится дернуться даже сейчас, а стук ее сердца, разрывающегося от волнения и страха быть пойманной собственным деканом, отчетливо доносится до ушей слизеринца. Ему вдруг становится смешно и весело, ведь шанс быть пойманными здорово бодрит и дает мощную дозу адреналина. Смешайте глубокую ночь, пустующие коридоры школы, самую неожиданную компанию вкупе с потенциальным наказанием и раздраженным голосом профессора МакГонагалл, и вы получите настоящий аттракцион эмоций, коих Рабастану всегда не хватало здесь, в стенах Хогвартса. Поэтому он порой и шёл на глупости, эксперименты с заклинаниями, зельями, потому что с тех пор, как брат выпустился, у младшего Лестрейнджа едва ли осталась компания для разговоров, обмена информацией, возможно даже обсуждения проблем. Эйвери и остальные не в счет, несмотря на то, что все они в одной лодке, особым доверием к кому-либо из них никогда не располагал. У Слизерина в принципе не так хороши дела с доверием по отношению друг к другу, и едва ли их за это можно осуждать. – Пронесло, – тот шепчет прямо в мягкую ладонь, слишком тихо, но того расстояния, что остается между его устами и ухом девушки, вполне достаточно для того, чтобы она могла четко услышать каждое слово. Девичья рука опускается, и Лоя согласно кивает. Иначе и не скажешь. Крики уносящегося прочь Пивза стихают где-то вдалеке, а девушка так и не может заставить себя выглянуть из-за портьеры. Но, в самом деле, не станет же декан Гриффиндора затаиваться за углом и ждать, пока нерадивые ученики выползут из своего убежища? Конечно же нет. Но усталый воспаленный мозг Хьюстон так и рисует ей картину того, как женщина в остроконечной шляпе, выкрикнув победное «Попались!» выпрыгивает из-за колонны, стоит подросткам сделать шаг за пределы плотной ткани спасительной портьеры. Рабастан может уже отстраниться, но Лоя, кажется, пока не понимает, насколько от страха она буквально вжалась в его мантию, и его это раззадоривает только сильнее. Разумеется и ему самому не хотелось бы получать отработки от МакГи, но это было больше нежелание тратить свое время впустую, чем страх быть наказанным. А вот для юной мисс Хьюстон словно весь мир разрушится, если хоть раз в жизни она нарушит школьное правило и мнение преподавателей о ней будет чуть хуже, чем есть сейчас. Гриффиндорка осторожно отстраняется, запрокидывает голову и смотрит в светлые глаза, отчетливо различимые даже в густой темноте ниши. Лестрейндж снова вставляет свои пять копеек, и Лоя возмущенно сопит, сверля его переносицу недовольным взглядом. – Тебе не кажется, что еще сантиметр, и мне придется жениться на тебе? – смеется он. Лестрейндж склоняет голову так, чтобы под нужным углом сумел поймать блеск ее глаз. Насмешливая улыбка напоследок, и вот он уже приоткрывает ладонью их маленькое укрытие, благоразумно выходя первым, и уже потом выпуская следом за собой девушку. - Дурак, - шипит метаморф в ответ юноше, что буквально через секунду выглядывает в коридор. – Давай, не будь трусихой, там уже никого нет, – пока подбадривает, сам не замечает, как машинально выхватывает ее, кажется, здоровую руку и тянет за собой. Волшебница отряхивает юбку так, словно бы встала с мраморной лавы в саду поместья Ноттов, а не вывалилась из ниши в стене после обжиманий с Лестрейнджем после отбоя. Девушка несколько воровато оглядывается по сторонам, чтобы убедить себя в том, что профессор все-таки не поджидает их появления за углом, потирая ладоши. И откуда вообще такие мысли? Облегченный вздох. – До гостиной осталось несколько коридоров. Обещай, что по пути тебя не хватит удар. Спокойной ночи, Хьюстон. Эти слова слизеринец бросает через плечо, уже не оборачиваясь к ней, когда направляется в ту сторону, откуда ранее они пришли, чтобы на развилке, где профессор и Пивз ушли вправо, свернуть налево. Лоя поворачивается, глядя в спину уходящему слизеринцу. Вечно сам себе на уме. - Спокойной ночи, Лестрейндж, - хмурится метаморф и разворачивается в нужную сторону. Короткий коридор, две удивительно послушные лестницы, и староста уже тормошит спящую Полную Даму. Может быть, завтра на совместном уроке по ЗоТИ им будет странно видеть друг друга после этой ночи приключений и пряток, скорее всего они так же продолжат игнорировать друг друга, не разговаривать не по делу, но очередная случайная встреча не в то время суток и не в том месте вновь может перевернуть все с ног на голову. Уже ворочаясь в постели, гриффиндорка прокручивала в голове события странной ночи и не могла найти ни единой объективной причины, по которой слизеринец мог бы проявить такое участие к ее личной проблеме. Они никогда не были друзьями, даже здоровались только при столкновении нос к носу. Без надобности не обращались друг ко другу. Иногда краем уха староста ловила слухи, что распускали ученицы, но этим все и ограничивалось. Сплетнями, россказнями и нередкими нарушениями дисциплины со стороны Лестрейнджа. Львиная доля потерянных Слизерином баллов была на совести Рабастана. Взгляд падает на подсвеченный луной белый платок на комоде. Цепляется за вышитые инициалы. Этот вечер Хьюстон запомнит надолго. А завтра что? Завтра они, как и всегда, будут незнакомцами. Он вряд ли взглянет на нее, а она вряд ли поздоровается первой. Он снова будет болтать на Зельеварении, сидя прямо за спиной прилежной ученицы, а она фыркать от раздражения, когда Ойген заведет тему об их похождениях. Он будет нарушать правила, а она – стискивать в усталости челюсти и снимать баллы со Слизерина. Все, наверное, встанет на круги своя. Но это ведь будет завтра. А сейчас пробирающийся по коридорам и лестницам Лестрейндж вдыхает глубже, чувствуя впитавшийся в мантию запах ее волос, пока Лоя позволяет глупой улыбке взобраться на лицо, когда вспоминает, как Рабастан примерялся к ее пальцам в вечно пустующей.Сама еще не знает, с какой тоской будет вспоминать эту ночь. Вспоминать, как Рабастан Лестрейндж позволил ей почувствовать себя живой.