***
- Лоя, увереннее. Ты можешь, я знаю, - мужчина хитро улыбнулся, медленно обходя невидимый круг со своим противником. Мягко переступающая с ноги на ногу девушка с высоким пучком ярких бирюзовых волос была сосредоточена, но на ее губах играла улыбка. - Я помню, Дэниэл, - легкое движение, и высокий блондин отлетает в стену, о которую больно ударяется копчиком и затылком. Не сильно, но неприятно. Ойкнув, гриффиндорка довольно быстро подбежала к профессору. – Прости, я не хотела.. - Нет, ничего. Это было честное поражение, - потирая поясницу, усмехнулся Уотер. – А ты поднаторела в невербальной магии. Узнаю стиль твоего отца, практиковались летом? Метаморф улыбнулась и молча кивнула в ответ. Молодой профессор, как всегда, был прав. Дэниэл Уотер был значительно моложе состава педагогов Хогвартса, ему едва-едва подходил к концу третий десяток лет. Он бывший аврор и студент Хьюстона, который после года службы отправился в путешествие. И вернулся уже другим человеком, с другими целями и приоритетами, и, вероятно, поэтому решился на такой шаг, как преподавание в школе. Дети ему нравились. Такие разные, такие необычные, такие любопытные до всего, что касается магии. И профессор с радостью утолял их живой, непостыдный интерес. Лою же он знал с более юных лет: Уотер был желанным гостем в доме своего куратора и его супруги. Однако, проведя в странствиях долгие семь лет, маг не мог не удивиться, заметив на первом уроке шестикурников знакомую разноцветную голову. Девочка выросла, была гораздо опытнее своих софакультетников и знала больше – похоже, Джереми основательно брался за взращивание качественного бойца. И даже попросил своего бывшего студента заниматься с дочерью дополнительно, хоть в том смысла Дэниэл не видел: девочка и без того шла на сотню ярдов впереди однокурсников. Порою мужчина замечал странность в состоянии ученицы. Она могла быть растеряна, рассеянна, чем-то сильно озадачена, но отчаянно пыталась скрывать подобные эмоции от чужих глаз. Закупорилась в себе со своими проблемами, как Диоген в бочке, и стойко пресекала любые попытки профессора помочь ей, лишь отшучиваясь в ответ. Самой волшебнице же, впрочем, было более чем комфортно. После тех слез и слабости, которые застал Лестрейндж во время ее ночного дежурства, стало как-то легче на душе. Гриффиндорка снова вернулась в строй веселая, внимательная к учебе и совершенно спокойная. Иногда, украдкой, почти что воровато, она бросала взгляды на слизеринца: за завтраком в Большом Зале или во время смежных занятий. Короткие, секундные взгляды. Не совсем понимала, почему вообще смотрит на него, но отказать себе в этой мимолетной прихоти не могла. Так и игралась в гляделки, точно со стеною, не ища встречи, но и не избегая юношу. И дочь аврора, кажется, даже совсем не смущал факт произошедшего той ночью. Она проглотила это, как рыбка прогладывает лакомую наживку, чтобы через секунду быть вздернутой опытным рыбаком вверх, на сушу, где она и задохнется в своих немых агонических потугах выжить. Девушка в странном наряде спешно шла по тайному ходу, ведущему в подземелья. Тонкие губы что-то нашептывали, похоже, не совсем цензурное. В Большом Зале, на празднике, заждались профессора Слизнорта, и будет счастьем, если он не начал праздновать уже в своем кабинете – а учитывая его бесконечно волшебный характер, это более чем вероятный исход. Наконец, волшебница в длинном потрепанном, невесомом балахоне в пол, за широкими разлетавшимися полами которого струился туман, толкнула ладонью внутреннюю сторону портрета и вышла в мрачный даже вне Хеллоуинна коридор. Украдкой заправила прядь длинных седых волос, что выбилась из гребня, за ухо и подошла к открытой двери в кабинет зельевара. Да там и застыла, нерешительно приоткрыв рот. - …. лишь потому, что... Мисс Хьюстон? – доносится обрывок фразы Слизнорта до ушей гриффиндорки, и она вежливо кивает. - Сэр. Взгляд зачарованных мутных, подернутых пеленой глаз падает на стоявшего между ними высокого обладателя волнистых волос и уже знакомых голубых радужек, обрамлявших бесконечно черные зрачки. Лестрейндж? Занятно. Похоже, Лоя заглянула на огонек крайне вовремя. Сведенные к переносице брови Горация свидетельствовали о его недовольстве. «Мерлин, Лестрейндж, что нужно было сотворить, чтобы довести Слизнорта?» - девушка ловит усмешку юноши и усмехается в ответ, будто всем своим видом демонстрируя, что та слабость в вечно пустующей была временной. - Конечно, профессор, - волшебница кивает снова и, развернувшись, идет по коридору к портрету. Как только Лоя покидает кабинет зельевара столь же быстро, как и внезапно появляется, Лестрейндж больше не говорит ни слова Слизнорту. Момент упущен. Бросает только короткий взгляд на профессора, но тот, судя по всему, теперь слишком озадачен поисками своей шляпы, думать уже не думает о нерадивом студенте. Бурчит что-то себе под нос, да сетует не разберешь на что, хотя и догадаться не сложно. Каким-то неведомым чудом удается избежать порыва в сердцах демонстративно воспламенить все свои старания на глазах у профессора. Сам себе мысленно подсказывает, что это того не стоит. Эффектно, но не эффективно. Рабастан мысленно оправдывает себя, что сдай он работу на день, на два или на пять дней раньше, ситуация была бы ничуть не лучше. Стоит ли оценка «выше ожидаемого» испорченного Хэллоуина? Потерянное впустую время определенно не стоит того. Лестрейндж не самый большой поклонник этого праздника, но редко когда может позволить себе пропустить празднование, ни то привычка, навеянная обществом, в котором вырос, ни то собственные принципы. Поглубже запрятав в потайной карман своей мантии пергаменты, – благо, та была сшита из кожи моко, юноша разворачивается и молча оставляет Горация наедине с собой. Доносящиеся позади тихим шагам вторят другие, принадлежащие, очевидно, Рабастану. Шагает размеренно, но тяжело, и это единственное, что выдает раздражение во всем его облике. Когда впереди показалась знакомая рама с изображенным в ней Бэзилом Фронсаком, Лоя приветливо улыбнулась. – Не буди спящего дракона. - Хорошего вечера, молодые люди, - портрет старого директора Хогвартса открыл проход, и метаморф поспешила нырнуть в полумрак. Несколько неизмеримых минут они шли молча, но любопытство Хьюстон победило ее самообладание в совершенно неравной битве. - И что такого ты натворил, что так вывел из себя Горация, а, Лестрейндж? – Лоя бросает это почти нехотя и даже, возможно, грубо. Вопрос Лои заставляет повернуть голову в ее сторону вполоборота, чтобы оценивающе обвести взглядом профиль. Девушка не смотрит на него, идет уверенной походкой, и тянет свой вопрос почти что лениво. Он щурит глаза и отвечает точно в тон ей. – А ты за какие такие заслуги со старосты переквалифицировалась в девочку на побегушках? Староста цокает языком, но ничего более не выдает ее отношения к поставленному вопросу. Ни сведенных к переносице бровей, ни недовольства во взгляде. Девушка лишь беззлобно хмыкает, шагая дальше по тайному проходу, что незаметно для идущих поднимается вверх. Отвечать вопросом на вопрос – моветон, но Лоя, похоже, достаточно наивная, раз считает, что вот так просто он разоткровенничается перед ней. С момента их последнего (и первого полноценного) разговора прошло ровно две недели, и с тех пор едва ли во взаимоотношениях абсолютно разных студентов что-то изменилось. Разве что вместо короткого кивка в знак приветствия иногда можно было услышать вслух «доброе утро», пока один из них проходил мимо по Большому залу во время завтрака. Порой Рабастан также ловил на себе беглые взгляды, которые та ловко пыталась замаскировать под случайные, но ловил он лишь потому что сам бросал их в сторону гриффиндорки. И, Салазар тому свидетель, это было чистое любопытство, не более того. И, к сожалению Лестрейнджа, Лоя это любопытство никак не удовлетворяла. Вела себя ровно так, как вела раньше, а он подыгрывал, благо воспитание и чувство такта склоняло к этому. Это забавляло. Делают вид, что произошедшего той ночью не бывало, продолжают игнорировать существование друг друга и никоим образом не выдают, что невидимый, их личный лед тронулся. Хьюстон так и не находила в себе смелости поблагодарить слизеринца, а тот же – не интересовался и не требовал, чтобы девчонка рассыпалась в благодарностях. И, похоже, это был оптимальный вариант. Толкнув заднюю стенку портрета, студенты оказались в коридоре, что вел к холлу и входу в Большой Зал. Наверняка все ученики уже собрались там. Третьекурсники и четверокурсники хвастают друг перед другом костюмами, а старшие курсы, пожертвовав пару человек на отвлечение внимания Филча, добавляют горячительности пуншу путем подливания туда огневиски. Лоя слышала об этом плане еще несколько дней назад и, как благовоспитанная староста, держала в секрете. Останавливать их бесполезно, а стучать об услышанном профессорам – так вообще крайняя степень низости. К тому же, разве нельзя на один день сбросить с плеч бремя старосты и просто отдохнуть? Мимо них, обгоняя и едва не сшибая с ног, проносятся ученики помладше, тоже спешащие к началу праздника. Феи, лепреконы и даже тролли – какими только существами не кишит сегодня замок. Старшекурсники же в основном ограничиваются нарядными платьями и мантиями, украшая себя лишь заостренными заколдованными ушами или же накладными когтями, купленными в Хогсмиде. Рабастан в этом году ограничился строгим темно-синим костюмом и в тон темнее мантией, своими переливами напоминающую неисчерпаемую бездну. – Как там твои ночные дежурства? – внезапная смена темы почти гарантирует то, что предыдущая окончательно замнётся. На языке вертится сопутствующий вопрос, но его Лестрейндж проглатывает. - Неплохо, спасибо. Без нарушителей, что ходят на Кухню посреди ночи окольными путями, - Лоя невольно усмехается и не замечает совсем призрачных ноток сожаления в своем же тоне. В голове роится раздраженным пчелиным семейством ворох вопросов, но ни один из них Хьюстон не озвучит. Волшебница украдкой облизывает губы, поджимает их и едва заметно хмурится. Уже через пару минут впереди маячит свет, льющийся из распахнутых дверей Большого Зала. Хьюстон замечает в толпе две знакомые макушки, чуть ближе к ней стоит Люпин. Оборачивается и перехватывает взгляд коллеги по старостату и приветственно улыбается. Лоя уже спешит к друзьям, как вдруг останавливается и резко, на каблуках поворачивается лицом ко слизеринцу. - Рабастан, - девичий голос звучит удивительно мягко. – Я все забываю тебе отдать.. – Хьюстон запускает тонкие пальчики в маленький кармашек, затесавшийся в складках струящегося подола платья, и достает оттуда белоснежный платок. Дурацкий платок. Рабастан не знает, смеяться ему на этот жест девушки или напротив, выключить внутреннюю язвительность и просто принять, в конце концов, она ведь от чистого сердца. Второе дается почему-то куда сложнее – давят голоса вокруг, снующие туда-сюда студенты, общая атмосфера. Он слишком привык вести себя в обществе так, как ведет, каков он и есть. Позволил бы Лестрейндж себе при всех этих взглядах вот так подойти к плачущей девочке из другого факультета, да еще и поспособствовать тому, чтобы она хоть на миг перестала чувствовать себя одиноко? Совершенно точно нет. Как минимум – посыпались бы вопросы, очень много вопросов и, возможно, даже насмешек за спиной со стороны своего факультета. Как максимум – по школе понеслись бы слухи, которые никак не были бы уместны и совместимы с его «добрым» именем. Всегда думай, что ты делаешь, и будь на десять шагов впереди самого себя. К тому же, ему просто не нужны были проблемы. Рабастану слишком нравилось жить в том пузыре, который он возвёл вокруг себя. – Оставила бы себе, – хмыкает он в ответ, все же принимая платок. Тот как новенький, мысленно замечает, держа небольшую ткань меж пальцев. Она, похоже, носила его с собой уже вот две недели, и теперь некогда мужская вещь насквозь пропахла ароматом сухих духов девчонки и ее тела. – Спасибо тебе. За тот разговор и.. Гриффиндорка говорит что-то еще, благодарит, кажется, юноша даже не успевает удивиться ее внезапной благодарности и тому, что она вдруг заговорила с ним о той ночи, как сначала слышит знакомый голос, а затем и чувствует, как кто-то в изумрудном вихре виснет на руке. - Басти! – Высокий и режущий уши голосок Ирмы Буллстроуд ворвался в сознание откуда-то справа. Ирма была из тех, кто не упускает возможность засунуть свой нос туда, куда не следует, и вынудить как можно больше информации, даже если ей это не нужно. Просто от скуки. Лестрейнджу не единожды приходилось выслушивать ее рассказы о ее же подругах, а порой дело доходило даже до сплетен о преподавателях. Ей удавалось всегда оказываться в нужном месте в нужное время. – Мы тебя заждались! Тебе чего, Хьюстон? - Ничего, Ирма. Ужасного Хеллоуина, Лестрейндж, - староста спешно улыбнулась и, развернувшись, поспешила к компании гриффиндорцев. Отчего-то где-то глубоко осела неприятная пыль, липкая и дымная, затрудняющая дыхание. – Хорошего вечера, Хьюстон, – машинально отвечает уходящей фигуре Рабастан, стараясь звучать максимально равнодушно и безучастно. Платок он прячет в карман своего пиджака лишь сейчас, бережно, даже немного педантично сложив ткань. А когда ловит цепкий взгляд слизеринки на себе, лишь поднимает бровь. – Что? – Ничего, – удержав короткую паузу, тянет та в ответ и, не говоря больше ни слова, уводит вглубь Большого зала к компании празднующих сокурсников. Сегодня Дамблдор, к счастью многих, не растягивает свою праздничную речь, ограничиваясь лишь короткими пожеланиями и поднятым бокалом в честь всей собравшейся «нечисти». Угощения на столах пестрят своим разнообразием и оригинальностью – домовики в этом году постарались на славу. Напитки включают в себя классический состав, за исключением тех, в которые Мародёры, как обычно, подмешали что-то высокоградусное. И, естественно, не обходится и без других их проделок, донельзя идиотских и клоунских. В какой-то момент Лестрейндж слышит чьи-то отнюдь нелестные слова в адрес Поттера и Блэка, а когда поворачивается, то обнаруживает, что лицо одного из пятикурсников со Слизерина буквально на глазах забавно переливается с зеленого в фиолетовый и обратно. Дональд, именно так, кажется, звали мальчика, сдерживает свою тошноту из последних сил, а подоспевший друг спешит отвести того прочь от веселящейся компании учеников. Именно за такую клоунаду Лестрейндж недолюбливал школьные вечеринки. Он вполголоса произносит это вслух, допивая остатки своего пунша, а затем отходит чуть в сторону, к столику, чтобы обновить свой бокал. Громкий лающий смех раздражающе прорывается даже сквозь громкую музыку и, подняв взгляд, слизеринец обнаруживает чуть поодаль веселящихся львят. И Хьюстон среди них. Взгляда его она не видит, потому что стоит спиной, и благодаря этому он позволяет себе чуть задержать глаза на струящихся серебром волосах, спадающих на плечи и спину. В огнях Большого зала та выглядит странно и при этом необычно даже на фоне разношёрстных костюмов других студентов. Впервые задумывается о том, какой красивой выглядит в этих стенах. – Этот не бери, – подсказывает голос слева, отвлекая того и заставляя перевести взгляд. Рабастан вопросительно косится на Буллстроуд, а его рука с напитком замирает в воздухе. Слизеринка, похоже, объясняться в своих предупреждениях не собирается, лишь равнодушно пожимает плечами, схватив бокал совсем из другого ряда, уверенно делая глоток. Без слов все становится понятно, и юноша благоразумно ставит свой бокал обратно. Вот почему с ней порой очень выгодно общаться. – Спасибо. – Хьюстон с Люпином, кстати, явно обо всем знают и не вмешиваются. Наш благородный Гриффиндор – девушка вытирает уголок губ, с явным пренебрежением косясь на компанию гриффиндорцев. – Ты чему-то удивляешься? – сухо отзывается он, но полуулыбку все же выдает на комментарий той. – Удивлена я другому, – подсознательно или нет, но продолжение он слышать не желает. А может прекрасно понимает, что та хочет сказать, потому пытается быстро перевести все в свою пользу. Неопределённо кивает и молча, приглашающе вскидывает открытую ладонь, даже не надеясь получить отказ, а затем уводит девушку подальше от шумных студентов к месту, выделенному специально для танцев. - Хью, ты обязана попробовать этот пунш! Мы такое соединили! – Блэк всплеснул руками, восторженно указав кивком на чашу с алой, как кровь, жидкостью. И, право, староста уже не сомневалась в том, что в этом пунше будет неприлично много алкоголя. - Блэк, если эта хрень не сойдет с лица мальчишки, я лично намажу тебе лицо слизью флобберчервя, - Хьюстон устало трет переносицу, подойдя к компании гриффиндорцев. – Вы совсем с ума сошли? - Ой, да брось уже, Хью, - отмахивается Сириус, приобнимая какую-то девушку. Кажется, ее зовут Беттани и она студентка Рейвенкло. – Через пару дней его гаденькое лицо вернет себе прежний вид. - Праздник же. Сладость на столе, а гадость приходится делать самим, - Поттер усмехается и, пригубив пунш, бросает долгий взгляд на рыжеволосую красавицу, что стояла чуть поодаль от него с крайне недовольным лицом. – Мы всего лишь пошутили. - Ваши шутки совершенно дурацкие и несмешные, Джеймс, - бросает Лили и, развернувшись на каблуках, уходит. Полы красивого ведьминского костюма шелестят, сверкая в свете парящих тыкв со свечами удивительно глубоким оттенком фиолетового. Поттер, как нетрудно догадаться, спешит за девушкой, поджав хвост. На секунду повисает тишина, разрываемая только музыкой, а после, достигнув пика, напряжение спадает. Сириус протягивает подруге позолоченный стакан с пуншем и приподнимает свой, будто бы выпивая за здравие. Староста выпивает одним глотком половину содержимого и заметно морщится, чувствуя, как алкоголь обжигает ее глотку. В глазах проступают слезы и девушка прокашливается. - Кажется, мы переборщили, - лопочет Блэк и смеется, прикладывая к носу кулак. - Если учителя узнают, нам влетит, - Ремус, уже совершенно обреченный затеей своих лучших друзей, лишь качает головой и делает глоток безалкогольного пунша. - Кстати, МакГонагалл и Дамблдор куда-то ушли. Хьюстон оборачивается к учительскому столу и удивленно приподнимает бровь. Действительно – директор и декан Гриффиндора покинули Зал, профессор Спраут и Слизнорт о чем-то хмельно воркуют за столом, а Дэниэл, потягивая что-то явно высокоградусное, скользит взглядом по ученикам. Издалека на него то и дело поглядывает профессор Синистра странным и совершенно двусмысленным взглядом. Лоя широко улыбается и делает глоток пунша, осматривая теперь пространство Большого Зала. Она особо не вслушивалась в разговор друзей, и лишь отдельные обрывки фраз долетали до ее слуха. Взгляд голубых глаз цепляется за знакомое изумрудное платье, гриффиндорка непроизвольно хмурится. Буллстроуд танцевала с Лестрейнджем и, стоит признать, выглядела весьма гармонично. Дурацкое чувство снова неуютным змеем завертелось где-то под ребрами, заставляя отвести глаза в сторону. И что на нее нашло? Тонкую девичью талию обхватывает крепкая юношеская рука, Лоя сильно вздрагивает от неожиданности, разворачиваясь ко столь внезапно нарушившему ее личное пространство. - Маклагген! – Несколько оторопело восклицает староста, недовольно сведя брови у переносицы. - И тебе привет, Лои. Потанцуем? - Джи-им, эй, воруешь у нас Хью? – Блэк игриво ухмыляется, в ответ на что получает легкий отрезвляющий подзатыльник от Люпина. – Ауч! Да за что? Я же просто.. Конец фразы утопает в музыке, когда загонщик сборной Гриффиндора тащит девушку за собой, придерживая ее за талию. Маклагген любил женское внимание и любил уделять внимание представительницам женского пола, но вот Хьюстон его любвеобильность мало интересовала. Но отчего-то хотело потанцевать. Словно назло ведущему изумрудный вихрь Лестрейнджу. Под конец вечера удается окончательно расслабиться и наслаждаться вечером. Танцы, напитки, некоторое опустошение в собственных мыслях, все это положительно сказывается на настроении Лестрейнджа и, в конце концов, он забывается. Про свои вечерние проблемы с зельеварением и вовсе забывает, откладывая в самый дальний ящик. А странные намёки Ирмы сводятся на нет, едва он успешно завлекает ее в толпу отдыхающих студентов, разделившихся на пары. Пару раз мимо них вальсировала Хьюстон с, внезапно, громилой Маклаггеном, но кажется Рабастан научился игнорировать ее присутствие, что он, собственно, и делал все прошлые годы обучения, пока не дал глупую осечку. По прошествии почти всего праздничного вечера учителям и дозорным становится по большому счёту плевать на то, что творится в зале, и чем занимаются ученики. Кто-то уже сам под градусом, кто-то веселится и танцует, а кто-то и совсем пропадает с поля зрения. Так что не трудно догадаться, что одного пунша, смешанного с алкоголем, становится мало, и в ход идёт тяжелая артиллерия. Одни нагло подливают в свои стаканы огневиски, прячась в коридорах, другие делают это прямо в зале, скрываясь в толпе. – ... в прошлый раз, Мальсибер? – до ушей Лестрейнджа доносится отрывок вопроса Ванити, когда тот возвращается к компании. Дело уже идет к отбою, старосты потихоньку провожают учеников по комнатам. – Не беси, Эмма, и не лезь, – огрызается тот и резко одергивает свой стакан из ее ладони, расплескивая содержимое на пол и на себя. – В чем дело? – скорее из вежливости, чем из искреннего любопытства, спрашивает Рабастан, закидывая в рот шипучку с сюрпризом. Попадается со вкусом тыквы, и он невольно морщится. Ненавидит этот привкус. – Он собрался к теплицам, – капризно жалуется невысокая брюнетка, – Снова. Скажи ему. – Разберётесь сами, я уже устал, – последнее, что хочет сейчас Лестрейндж, это успокаивать пьяного Мальсибера и быть для него нянькой. Не в первый и не в последний раз. Напился – отвечай за последствия. А Эмма Ванити даже не была его девушкой, однако носилась с ним каждый раз, когда тот творил какую-нибудь ерунду. Почему того так тянуло к теплицам? Здесь все еще проще. Где-то со стороны теплиц, на окраине Запретного леса был его небольшой клад в виде дорогих виски из запасов отца. Как его еще не нашёл кто-то другой – вопрос на сотню золотых, но видимо тот знал хорошие маскирующие заклинания. В подробности Рабастан не вдавался. Пока спор продолжается где-то на фоне, к которому Лестрейндж уже не прислушивается, быстро теряя интерес, тот вновь осматривается. Не сказать, что он выпил много, однако градус в голове чувствуется, когда резко поворачивает голову или подолгу смотрит в одну точку. Понимает, что оставшихся студентов можно посчитать по пальцам, а затем секундой позже осознает, что и сам уже хочет убраться отсюда подальше. Он и так задержался дольше своего обычного пребывания на вечеринках. К тому времени, как праздник подходит к концу, голова старосты взрывается от любого слишком громкого звука. Сопроводив студентов третьего, четвертого и пятого курса до гостиной – во избежание не совсем приятных ситуаций. – гриффиндорка запасается чистой мантией и, смело нарушая все правила позднего отбоя, направляется в ванную старост в надежде отдохнуть и расслабиться. Попутно также молясь о том, чтобы никому из старостата не пришло в голову уединиться в ванной со своей пассией после отбоя. Пунш все еще бил в голову, в теле присутствовала странная эйфория, которая совершенно явно грозила смениться утром похмельем. Спускаясь на цокольный этаж, чтобы выйти к портрету, который привел бы ее в Часовую Башню, Лоя задумывается о чем-то и ни о чем одновременно и буквально чудом успевает затормозить на повороте у лестницы к подземельям, дабы не врезаться в нарушителя правил. В гостиной Слизерина словно в склепе: темно, сыро и мертвецки тихо. Ни души. Рабастан позволяет себе ненадолго расслабиться, упав в одно из кресел, и просто насладиться этими минутами, пока приятно кружится голова, когда закрывает веки, а тело размягчается и будто сливается с кожаным сиденьем под ним. Он почти так и засыпает незаметно для себя, пока вдруг не распахивает глаза, услышав за дверями, ведущими в подземелье, какой-то глухой стух. Очень легкий и воздушный, навряд ли издаваемый человеком. Хмурит брови и с десяток секунд слушает, пока любопытство не берет над ним вверх, и он не выходит обратно. На лицо тут же налетает заколдованная записка – нарушитель той идеальной тишины. Слизеринец ловит ее с первого раза, несмотря на попытки той игриво вырваться, а затем разворачивает. «Найди меня» – коротко и загадочно гласит в ней, а сразу после прочтения бумажка вдруг успокаивается и застывает в его пальцах. – Какая глупость, – бормочет он, комкая бумажку, однако в последний момент любопытство берет вверх, а сам юноша застывает в проходе, прежде чем направляется в противоположном от гостиной направлении. Время от времени записка в его ладони подрывается, словно собирается улететь, но каждый раз застывает и вновь падает, напоминая умирающую бабочку или птицу. В коридоре темно, а освещать себе путь «люмосом» нужно ещё догадаться, так что тот идёт наощупь. Где-то неподалеку за поворотом слышит тихие шаги, но до последнего остается уверен, что это возвращается кто-то из загулявших слизеринцев, пока чья-то фигура вдруг внезапно едва не врезается в него, тут же извиняясь и отступая назад. - Извини, - бросает девушка и торопится пройти дальше, абсолютно, похоже, не намеренная отнимать балы у нерадивого, как и она сама, ученика. Однако, уловив знакомый аромат теплого терпкого кофе, хмурится и оборачивается. Ну конечно. Мистер Лестрейндж, собственной персоной. Лоя приподнимает брови в изумлении и хмыкает как-то неоднозначно, складывает руки под грудью. – Тебе не надоело нарушать правила и шастать по ночам? – Дерьмо, – шипит Лестрейндж, когда понимает, что вновь наталкивается на Хьюстон посреди ночи. И второй раз за прошедшие сутки. – А ты что здесь забыла? То, что поблизости короткий проход к ванной старост, – явно последнее, что тому приходит в голову. А вот другая мысль внезапно вносит кое-какую ясность в сознание Рабастана. – И что это за игры, Хьюстон? – он, не разворачивая, демонстрирует той скомканную записку, почти что уверенный, что это ее рук дело. Иначе чьих ещё? В жизни не поверит, что он встретил Лою посреди ночи в коридоре совершенно случайно. Во всяком случае, не в очередной раз. Она была прямолинейна до ужаса, прямо как отец. И, точно как он же, не любила хамства в свой адрес. Похоже, после выпитого пунша подобный наглый вопрос показался ей более чем неуместным, потому что гриффиндорка недовольно фыркнула, кончики ее волос заалели, как перья феникса. - Ты охренел, Лестрейндж? Метаморф заправляет свободной рукой прядь волос за ухо и снова принимает прежнее, выдающее ее раздражение, положение. Сверлит юношу неоднозначным взглядом, а когда тот, точно полоумный, поднимает руку с клочком бумажки и машет им перед девичьим лицом, считая, похоже, что Лоя обладает даром телепатии, фокусирует взгляд на широкой ладони. - Какие игры? Лестрейндж, ты перебрал? Последнее, что ожидает услышать и увидеть от нее Лестрейндж, это ответное наступление в свой адрес. Он поджимает губы, дабы не усмехнуться на ее возмущение, и едва сдерживает себя от того, чтоб не встрепенуть пальцами вмиг частично изменившие цвет волосы. Даже в полумраке это тут же бросается в глаза. Но за такое он, очевидно, остался бы без руки, так что благоразумия в одурманенном сознании все же хватает, чтобы оставить задуманное лишь в своих мыслях. Хьюстон поддерживает его фамильярность, отвечая на недовольный тон ровно таким же. Однако Лоя не теряется и тут же вырывает из его руки проклятую записку. А затем насмехается. Что ее так веселит? - «Найди меня»? – Лоя совершенно насмешливо вскидывает брови и поднимает глаза к лицу юноши. Отдает ему обратно записку и усмехается. - Хвастаешься наличием поклонниц или совсем ополоумел? С чего ты взял, что мне нужно, чтобы ты меня искал? Здесь находится проход в Часовую Башню, через которую ближайший путь к ванной старост. И если ты думал, что я просто так выгуливаю мантию, - она вскинула руку с темной тканью вверх, потрясая ею перед слизеринцем, - то это не так. Я иду купаться и отдыхать, Лестрейндж, а не спешу в твои жаркие объятья. Почему-то слова, выданные девушкой, злят Лестрейнджа, хоть он едва ли это как-либо демонстрирует. Еще минуту назад тот не сомневался, что представительница львиного факультета вполне могла набраться так, что забылась бы и предалась своим девичьим фантазиям. А Лоя взяла и высмеяла эту теорию, ясно давая понять, что даже в самых страшных снах ей такое не привиделось бы. Ну и кто теперь выглядит как идиот? «Спустись с небес на землю, придурок» – шепчет внутренний голос. Только проблема в том, что это никогда и не являлось пределом его мечтаний. Скорее все дело было в раздутой самоуверенности и не более. Совершенно точно – не более. Брови слизеринца сами собой сводятся к переносице и он, забирая бумажку обратно, невольно комкает ту. Несчастный клочок листка уже совсем утратил свои магические свойства и больше не предпринимал попытки подняться в воздух и вновь привлечь к себе внимание. Видимо, тот, кто наложил заклинание, не особо старался над этим, либо просто торопился. Казалось бы, она сказала все, что хотела: пора прощаться и расходиться по своим углам, но.. Столкнуться лицом к лицу с Рабастаном вновь было странно, неожиданно и как-то странно волнительно. Взыграл ли алкоголь, обнажая девичьи чувства, как голый пучок нервов, или же дело в столь удивительном совпадении – неясно. – Я тоже подумал, что это бред. Спасибо, что развеяла мои предположения, – сухо выдает он, незаметно бросая скомканную записку прямо на пол. Пойти по ее зову уже не кажется хорошей идеей, да и запал вот так резко пропадает. - Ладно, иди, Ромео, - девушка вздыхает и ведет рукой, мол, иди с богом. – И, если это Буллстроуд, передай ей, чтоб перестала совать свой нос в чужие разговоры, иначе может его лишиться однажды, - Лоя недовольно морщится и отходит, огибая юношу, чтобы с ним, наконец, разминуться. – Доброй ночи, Рабастан. Волшебница кивает в знак прощания и спешит скрыться за поворотом. – Осторожнее с угрозами, мисс Хьюстон, – бросает ей вслед волшебник, когда та уже скрывается за поворотом. Сомневается, что девушка вообще услышала это, но ему это не столь принципиально. Несколько десятков добрых секунд он так и стоит на месте, прислушиваясь к удаляющимся от себя мягким шагам и, лишь когда наступает абсолютная тишина, Лестрейндж, наконец, разворачивается и направляется в ту сторону, откуда и явился – к подземельям. Главный минус полуночных веселий в Хогвартсе – необходимость на следующий день подниматься рано на занятия. Но даже убеждение, что вставать будет неимоверно тяжело, не помогает слизеринцу уснуть в более или менее приличное время ночи. Лишь под утро замутненный крепкими напитками и неуместными мыслями мозг, наконец, отключается, а завтрак в Большом зале променивается на еще один лишний час сна. Едва ли не опаздывая на Заклинания, волшебник неторопливо обгоняет шествующих по коридору студентов. Проходящая мимо Хьюстон на этот раз удосуживается лишь его короткого, безучастного взгляда, означающего лишь то, что вторая случайная встреча за последнюю пару недель в тёмных коридорах школы ничего не меняет. Они по-прежнему незнакомцы.Глава 4. 31 октября 1976 года
19 января 2022 г. в 10:51
Объявление о бале в честь празднования Хэллоуина заметно оживляет школу. Хотя «бал» звучит слишком громко и пафосно, скорее маскарадная вечеринка по всем канонам праздника. Главное условие – нарядная мантия или костюм и никакого крепкого алкоголя. Максимум безалкогольный пунш и сливочное пиво. И пока сокурсники Лестрейнджа плевались ядом в общей гостиной Слизерина на дурацкие правила директора и деканов, разрабатывали планы нарушения и обхода всех запретов, сам он отчаянно дописывал эссе по зельям, с которым надеялся успеть покончить этим вечером, потому что это последний день сдачи работы. Слизнорт всегда недолюбливал Рабастана, как и всю остальную его родню. Эту неприязнь можно было назвать личной, если бы младший Лестрейндж хотя бы чуть-чуть пытался показаться лучше и не злить, казалось, добродушного зельевара еще пуще прежнего. И это при том, что он является деканом их факультета, что всегда лояльно относится к своим ученикам. Украсть у профессора переплёт с опасными и редкими зельями, явно не предназначенными для школьной программы, изначально было не самой лучшей идеей, еще глупее было надеяться суметь скрыть сей факт. Как только правда всплыла, отчитывание на ковре у директора удалось избежать. Сумел обойтись лишь строгим выговором, снятием баллов со своего факультета и однодневными отработками в Запретном в компании Филча. Ну, и на десерт – большое, просто огромное количество эссе и практических тестов лично для своей персоны. Жалел ли слизеринец о своей выходке? Нет. Был ли в ней какой-то смысл? Он уже готов был дать отрицательный ответ, как внезапно в голове всплывает кое-что другое. Кое-кто. Лоя Хьюстон иногда навещала Рабастана в его же мыслях, и делала она это тогда, когда он даже не ждал этого. Вот и сейчас вездесущая гриффиндорская староста невольно напоминает ему о том, что тому, в общем-то, не о чем жалеть. Он, вроде как, тем вечером сделал и кое-что хорошее.
«Ты правда считаешь нарушение личного пространства плачущей девчонки верхом хороших поступков?» – надменно вздыхает внутренний голос, на что Лестрейндж долго не думает и хмыкает сам себе под нос. Она не сильно была против. А если и была, то какая разница? Ему не особо интересно мнение Лои на этот счёт.
Из неуместных дум о гриффиндорке Рабастана спасает названное кем-то его имя. Две пары глаз выжидающе смотрят на юношу, а тот только вопросительно и немного раздраженно вскидывает бровь.
– Мне некогда, Мальсибер, – даже не пытаясь вникнуть в разговор, отмахивается тот. Но сам не замечает, как вскоре забывает про свои задания и прислушивается к рассказам сокурсников об очередных семейных разборках своих родителей. Прислушивается и окончательно вытесняет из головы ненужные мысли.
Минута идет за минутой, время близится к вечеру. Гостиная наполняется снующими туда-сюда учениками, наряды которых разнились от до невозможности пёстрых до максимально сдержанных и элегантных. К первой группе относились в основном младшие курсы, приглашенные на бал, за исключением первых и вторых, для которых до ночного маскарада был устроен лишь праздничный ужин по давней традиции, ко второй, соответственно, старшекурсники. Рабастан, наконец получивший долгожданное уединение, в какой-то момент вскидывает руку, чтобы заглянуть на наручные часы, дабы убедиться, что время еще есть, и с удивлением обнаруживает, что он как минимум опаздывает на Хэллоуин и как максимум ко всем чертям просрочил самые крайние сроки сдачи эссе. Выручает лишь то, что праздничная мантия, сшитая специально для этого мероприятия, давно висит в спальне, и на сборы уходит не больше минуты.
Профессор оказывается непреклонным и как никогда требовательным. Мало того, что Лестрейндж едва успевает застать к недовольству того в кабинете, прежде чем Слизнорт отправится в Большой зал, так он еще и нос воротит, отказываясь принимать работу. Слизеринец спорит с профессором долго и рьяно. Ему, на самом деле, уже плевать на эссе, на свои в целом хорошие оценки, за исключением проклятых зелий. Успел не раз пожалеть, что вздумал кому-то что-то доказывать, но переспорить Слизнорта это уже дело принципа.
– Ничего не хочу слушать, мистер Лестрейндж. У вас было достаточно времени на задание, и признайте, что вы не справились.
– Я цитирую вас, профессор: «Эссе должно быть на моем столе не позднее 31 октября». Это не мои слова.
– Имейте совесть и будьте благодарны, что о ваших выходках не доложили родителям, я позволил себе отказать в этом лишь потому, что... Мисс Хьюстон?
Лестрейндж резко поворачивает голову в сторону и видит в дверях кабинета зельевара Лою, явно ожидавшую застать здесь профессора одного. Рабастан поджимает губы, сдержанно выражая свое недовольство вмешательству, но выжидающего взгляда не отводит, надеясь, что деликатности волшебницы хватит, чтобы не вмешиваться в разговор. Правда не отказывает себе в удовольствии кратко усмехнуться ее странному, на взгляд слизеринца, образу к праздничному мероприятию.
– Вы свободны, Лестрейндж, – внезапно обрывает спор Слизнорт и бросает на свой стол пергаменты с его эссе. – Запудрили мне голову и я совсем позабыл о своих обязанностях. Мисс Хьюстон, передайте профессору Макгонагалл, что я вот-вот поднимусь в зал. Только найду свой цилиндр.