there's no way back

      Говорят, что поздней осенью и зимой время летит быстрее. Неясно, то ли от коротких дней и длинных ночей, то ли от того, что в погоне за теплом и подготовке к праздникам – и предшествующим им семестровым работам. – люди не замечают, как стремительно пролетают недели. Лоя и сама стала подмечать подобное. Все смешивалось в вечную канитель, которую разбавляли периодические тренировки, занятия в дуэльном клубе, редкие индивидуальные занятия с Дэниэлом. Двадцать шестого ноября состоялся долгожданный матч, победу на котором одержал Слизерин с отрывом всего в десять очков. Что, впрочем, не помешало Гойлу отправить нового капитана сборной Хаффлпафф, Эллин Роман, в Больничное Крыло. Однако девочка показала себя и свою команду в наилучшем свете. И, признаться, даже Гриффиндору было чему поучиться – об этом Джим Маклагген заявил на первой же тренировке. Их собственный матч против Слизерина состоится только в середине января, что значит, что времени в запасе достаточно.       За девять дней до этого, пятнадцатого ноября, профессор Браун вручил Лое письмо, доставленное через членов Ордена Феникса. Его прислали отец и мама, находившиеся в Штатах из-за работы Хьюстона. Очередное задание от Министерства и повод побывать на родине главы семейства предвещали затянуться надолго, что, впрочем, и произошло.       В письме отец и мать рассказывали о ситуации в Штатах и писали о том, как скучают. Также они сообщили, что не вернутся на Рождество в Британию. А значит, на эти каникулы староста Гриффиндора останется в замке школы.       К началу декабря Лоя даже смирилась с тем, что впервые за все шесть лет ей придется остаться на зимних каникулах в Хогвартсе. Одной, впрочем, из немногих. Джеймс, Ремус и Лили уезжали домой, МакЛагген всем прожужжал уши о семейном путешествии, Медоуз и МакКиннон, кажется, будут праздновать это Рождество вместе. Из всех друзей и знакомых в школе оставался лишь неизменно изгнанный из отчего дома Блэк, к Поттерам в этом году, видимо, отказавшийся ехать. Не хотел быть лишним, хотя и знал, как его любят родители лучшего друга. - Я не думаю, что каникулы в Хогвартсе – такая уж плохая идея, - задумчиво протянул брюнет, придерживая девчонку за руку, которой та цеплялась под локоть юноши. – Ты представляешь: целый замок в нашем распоряжении. И никаких уроков. Да это лучшее время в году! Хью, я тебе гарантирую, ты запомнишь эти каникулы. - Да, конечно, если не придется снимать баллы с тебя ежедневно, - Хьюстон улыбнулась и, отвлекшись, сильно поскользнулась. К ее счастью, Сириус отреагировал быстрее, иначе позвоночник девушки пришлось бы собирать заново. - Это за твое занудство, Хью, - ухмыльнулся Блэк и отряхнул снег с пальто подруги. Шестикурсники вяло плелись по протоптанной дороге в сторону моста, что вел ко внутреннему двору замка. Суббота, вечер удивительно светлый от снега, что лежал толстым слоем на земле. Так удивительно тихо, спокойно и приятно не бывало никогда, кроме зимы, а Лоя ее любила, да так сильно, что до дрожи в руках. Обожала зимний Хогсмид, украшенную школу и витающий в воздухе аромат корицы, таволги и горячего чая с апельсиновыми корками. Куда прозаичнее были чувства ее друга к праздникам: Сириус просто обожал уплетать имбирные пряники. - Вот ведь черт, - брюнет остановился так резко, что девушка с яркими алыми волосами пошатнулась. – Прости. Я забыл отправить сову дяде Альфарду. Хью, топай в замок, а я сбегаю в совятню.       Не дав вставить и слова, Сириус развернулся, тряхнув копной волнистых локонов, и убежал вверх по склону. Идти в школу не хотелось совершенно, несмотря на то, что кончик носа и щеки Лои едва заметно алели. Погода была прелестной, безветренной, многие ученики гуляют по территории Хогвартса, так почему ей сидеть взаперти? Проведя долгим взглядом Блэка, волшебница шмыгнула носом и поспешила вниз по склону, минуя каменный круг, к Черному Озеру. Хотелось поглядеть, какова корка льда на его темной глади и когда же дети смогут, наконец, покататься на коньках. Тихо напевая себе под нос «Двенадцать дней Рождества», Лоя быстрым шагом спускалась вниз, осторожно ступая на деревянные кладки ступеней, совершенно, впрочем, не боясь покатиться с ног. Когда позади осталась хижина лесника Хагрида, до озера оставалось всего ничего, а справа появилась кромка Запретного Леса, староста заметила по левую руку на берегу водоема фигуру, отчетливо видимую через голые зимние деревья.        Похоже, не только гриффиндорку заинтересовал лесной пейзаж. Девушка улыбнулась сама себе и поспешила дальше, но что-то заставило ее вновь повернуть голову влево. Этим чем-то оказались алые пятна крови на белом, чистом снегу. Мгновенно выхватив палочку, староста направилась к человеку на берегу. И тогда, когда между ними осталось всего десять метров, Хьюстон замялась лишь на миг.

***

– Так ты его видел? – глаза Розье недоверчиво сужаются, на что Лестрейндж только едва заметно качает головой, отрицая, пока бездумно копается ложкой в своем пудинге. Он вернулся в школу только вчера вечером, отец поспособствовал тому, чтобы директор отпустил Рабастана на пару дней. У Рудольфуса и Беллатрикс, наконец, состоялась свадьба, а пропустить такое событие тот никак не мог бы себе позволить. Среди гостей были приглашены лишь самые приближенные к семейству чистокровные волшебники, начиная от Блэков и заканчивая теми же Розье. Эван, к слову, остался грызть гранит науки, так что от этого дома церемонию посетили лишь его родители. Но не это так заинтересовало юношу, что буквально с самого утра допытывался у Рабастана вопросами о господине, закрепившим за собой особое приглашение и место. – Не здесь, Эван, – отрезает слизеринец, наконец отодвигая от себя измельченный и явно испорченный пудинг. Выпивает апельсиновый сок на пустой желудок и ограничивается на этом. – А где? – светловолосый сокурсник словно ему не верит. А Рабастану искренне непонятно, что того так удивляет? Некий Тёмный Лорд давно не является призраком из выдуманных рассказов. Вся его деятельность вполне реальна, пусть и хорошо скрыта.       Лишь приближенные к волшебнику магические семьи ведают какой-никакой информацией, но при условии, что будут выполнять все условия и примут особую метку. Метка, которая послужит вечной преданностью темному магу. Лестрейндж не видел его на свадьбе у брата, но он почти уверен, что видел того ранее. Отец как-то приводил в дом нескольких волшебников, они долго о чем-то беседовали, а мать велела держаться как можно подальше от столовой, где те находились, и идти играть к фонтанам. Это было достаточно давно, но запомнилось тогда мальчику отчетливо. Запомнились обрывки их разговоров. Сейчас же младшему Лестрейнджу доверяют чуть больше, но все равно он прекрасно понимает, что не знает и одной четвертой из того, что происходит в родовом поместье в его отсутствие. Только догадывается, что Рудольфус теперь тоже среди них – брат стал как никогда скрытным. – Не здесь, не сейчас. Без лишних ушей, – все же отвечает слизеринец. Возможно, не самая лучшая идея обсудить «то, о чем не стоит говорить» со своими... друзьями их не назовешь, но единомышленниками вполне. Но Рабастан верит в то, что чем больше они посвящают друг друга в то, что знают, тем становятся ближе к тайнам, которые хранят от них их родители. Насчет остальных он уверен не был, но сам знал, что не планирует упасть лицом в грязь, когда однажды очередь дойдет и до него. Последние месяцы он проводит очень много времени в библиотеке, жадно, как губка, впитывает в себя все, что только удается достать из доступных секций. Много тренируется, оттачивает до идеала боевые и защитные заклинания, но каждый раз ловит себя на мыслях, что этого мало. Их учат обороняться и остальной банальщине, о которых они слышат с ранних лет. Но со временем чем больше открываешь для себя что-то редкое, таинственное и, возможно, даже запретное, тем сильнее оно поглощает в свои сети.       Свое свободное время в выходной день после обеда волшебник уверенно решает посвятить оттачиванию тех заклинаний, которые даются ему не так хорошо. Одному это делать куда проще и спокойнее. Это уже не первая так называемая практика Рабастана. Обычно он находит максимально уединенные места, куда другие студенты сунутся с наименьшей вероятностью, и сегодня этим местом был выбран берег у озера. Погода идеальная, и он почти уверен, что большая часть учеников отправилась в Хогсмид за покупками или просто на прогулку. Какое-то время он наблюдает издали за замком поодаль – красиво и спокойно. Иногда, наверное, стоит побыть в полном одиночестве, чтобы очистить свои мысли и разложить все по полочкам. Никаких громких студентов, никаких преподавателей, никаких раздражителей, никого. Спустя некоторое время, наконец, насытившись лицезрением пейзажей и замка, Рабастан скидывает с плеч мантию, отбрасывая куда-то на снег, и достает свою палочку. Поначалу все идет хорошо. Он раз за разом попадает точно в цель, уродуя древесную кору своим «редукто». Но этого вскоре ожидаемо становится мало. Слизеринец отходит еще назад, ближе к озеру, покрытому тонким слоем льда. Он взглядом словно пытается прожечь в несчастном и многострадальном дереве дыру, пока в какой-то момент вдруг не вскидывает руку, направляя в ту сторону палочку, точно вообразил, что перед ним истинный враг. – Экспульсо, – выдает он, рассекая палочкой воздух, но едва ли получает какой-либо результат. Лишь слабые синие искры, тут же растворяемые в воздухе. Рабастан никогда ранее не применял это заклятие, лишь видел, на что то способно. Сцепив зубы, он делает пару шагов вперед, словно от этого может что-то измениться, и вновь повторяется. На этот раз юноша что-то чувствует, и это что-то мгновенно распаляет в нём огонь. Пробует еще и еще без особого положительного результата, пока в какой-то момент вдруг не дергает рукой слишком резко, а мощный поток энергии не ударяет в дерево рядом с ним, находящееся на несколько метров ближе того дерева, в которое Лестрейндж целился. Заклинание рикошетом вылетает обратно в его сторону, а все, что успевает сделать Рабастан, это вскинуть руку, так и не сумев в доли секунд образовать вокруг себя защитный щит. Слизеринца отбрасывает назад, кожу под одеждой точно разрывает, а воздух выбивается из легких. Волшебник остаётся в сознании, хотя на секунду в глазах все вдруг темнеет, а его палочка лежит в нескольких сантиметрах от повреждённой руки на снегу. Все, что он может сделать – приподняться и принять сначала сидячее положение, чтобы оценить степень своих ран, а затем подняться на ноги, перед этим здоровой рукой нащупав свою палочку. Правая рука кровоточит и, судя по ощущениям, он ограничился лишь глубоким порезом. Рёбра с той же стороны неприятно зудят, а темная рубашка становится еще темнее от выступающей крови, свидетельствуя о том, что и туда пару царапин он все же заполучил. – Отлично, Лестрейндж, – бормочет себе под нос юноша, закатывая рукав. Он сумбурно вспоминает лечебные заклинания, но быстро понимает, что абсолютно не силён в них. - Лестрейндж? Что с тобой? Что здесь произошло?       Выругивается себе под нос, опуская взгляд на снег, испачканный собственной кровью, как вдруг где-то позади себя слышит собственную фамилию. Оборачивается ровно тогда, когда непонятно откуда взявшаяся Хьюстон почти настигает его, встревоженно осматривая произошедшее. Мерлин, почему именно она? Это мог быть кто угодно, кого тот бы просто вежливо послал подальше и отправился искать способ быстро исцелиться без помощи мадам Помфри. – Ничего, – быстро пряча свою руку, и поднимая с заснеженной земли свою мантию, отмахивается Лестрейндж. Он бегло оглядывает Лою, а затем поворачивается назад, обводя взглядом яркие пятна крови на снегу. – Во всяком случае, ты застала меня за этим не посреди ночи, – оптимистично заявляет он, а улыбка выходит натянутой. – Оставь это между нами, Хьюстон.       Взгляд голубых глаз бежит по алой цепочке капель на снегу, что приводит к широким пятнам. В тех местах, где кровь коснулась снежинок, их покров стал неровным. Примялся, будто проседая от тяжести чужеродной жидкости, вырванной из тела с болью. Девичья рука, дрогнув, опускается вниз, и кончик палочки теперь глядит в землю. Бегло, будто торопливо, гриффиндорка осматривает небольшую полянку и открывшееся на ней действо. Следы тела на снегу, обломок большой ветки, труха от коры и явно слегка ошалелый Лестрейндж. Применил слишком большую силу для заклятья или же не умеет им пользоваться?       Слизеринец отмахивается и неуместно шутит, заводя руку за спину, а староста непроизвольно хмурится, сведя брови к переносице. - Стой.       Слово, сорвавшееся с девичьих губ, звучит слишком властно и требовательно. Вероятно, это выходит совершенно непреднамеренно, а скорее от привычки раздавать указания направо и налево своему факультету. Ну и, конечно же, наказывать малышей – а иногда и не малышей. – за нарушение дисциплинарных правил. Хьюстон больно быстро сокращает расстояние между собой и юношей, спокойно, но твердо берет его за плечо и заставляет протянуть руку. Поджимает губы, осматривая длинный глубокий порез слишком близко к жизненно важным сосудам, что несли кровь по его организму. Гриффиндорка придерживает горячую руку осторожно, цепляясь тонкими пальцами за запястье слизеринца. - Эпискеи.       Круговое движение светлой палочки, кончик которой направлен на порез. Левой рукой с зажатой в пальцах палочкой волшебница ведет вдоль раны, и края той стягиваются, не оставляя после себя ни шрама, ни боли в напоминание о случившемся. Только светлая, аристократичная кожа, перепачканная кровью Лестрейнджа красуется на его предплечье. Пристально осмотрев результат проделанной работы, Хьюстон удовлетворенно хмыкнула. Склонилась, набрав в руку обжигающе ледяного снега, и бережно утерла начавшими тануть комьями снежинок широкую руку слизеринца. После же стряхнула с собственных холодных пальцев едва-едва красную жидкость и потерла ладошки между собой, то ли согревая их, то ли очищая свои пальцы. Одернуть руку или послать Лою к чертям последнее, что порывался бы сделать волшебник. Как только он понимает, что та пытается сделать, он отчего-то сразу же доверяется ей и, только лишь пристально наблюдая за целительным колдовством девушки, ощущает, как рана затягивается, а неприятная боль постепенно отступает. В конце концов, от пореза не остается и следа, за исключением испачканной кровью одежды, но это пустяки. Он проводит большим пальцем по тому месту, и все, что чувствует, - это легкий холод от собственных прикосновений. Отступив на шаг, метаморф улыбнулась уголками губ. Вышло натянуто. - Не благодари. И да, Рабастан, у меня есть имя, - Хьюстон многозначительно взглянула в голубые глаза волшебника и прикусила губу. Повернулась, осматривая масштаб вреда дереву. – Экспульсо? В следующий раз постарайся обезопасить себя до того, как будешь пытаться наложить заклятье. Протего Тоталум создает щит надолго, должно хватить на тренировку, - спокойно замечает Лоя, дублируя услышанное в прошлом году от отца. – И придумай, что сказать леснику, если он застанет тебя за уничтожением деревьев.       На ее замечание юноша только хмыкает, а взгляд поднимает на гриффиндорку еще позже. Когда та попадает в яблочко, предполагая, каким таким образом он умудрился поранить сам себя. – Не умничай, Лоя, – намеренно интонацией выделяя ее имя, в ответ бросает Рабастан, а сам мысленно ударяет себя ладонью по лбу. Действительно. Как он сразу не догадался обезопасить себя защитными чарами? Видимо, как всегда слишком сильно поверил в себя. Повезло только, что чары не отбросили его еще дальше, не то пришлось бы знакомиться с русалками на самом дне озера. Вот это было бы действительно глупо и абсурдно.       Взгляд Лестрейнджа без особого стеснения бродит по ее лицу, пользуясь отвлечением Лои на дурацкое поврежденное дерево, а когда она внезапно поворачивается, он не отводит глаз. Никогда не замечал, что у той голубые глаза. Раньше казались светло-серыми. Эта маленькая деталь подозрительно глубоко заседает в голове волшебника, не имея никаких оснований. Он и не приглядывался особо, в глаза всегда бросались ее яркие образы, а остальное как-то отходило на второй план. Но сейчас и здесь голубые льдинки как нельзя гармонично сочетались с легкими снежинками, падающими на них с неба. И в этом Лестрейндж где-то глубоко себя находит что-то прекрасное.       Они стояли в полуметре друг от друга в тишине, пристально изучая голубые глаза собеседника. Создавалось впечатление, что встретились они впервые и приходятся друг другу незнакомцами. А впрочем, разве было иначе? Лоя могла бы сказать, что ответ – да, но сама не была уверена. Той темной октябрьской ночью он, казалось, был другим. Не таким черствым, не таким отстраненным, не таким холодным. Но и она не щерилась, как обозленный щенок. Не бросалась на него первая, совершенно не понимая собственной мотивации. Да, собственно, еще стоило разобраться в том, была ли хоть какая-то мотивация и логика в ее поступках.       Рабастан был ей чужаком, которого Хьюстон знать не знала, но при всем этом именно он помог девчонке несколько месяцев назад. И именно он, увидев единожды ее слабость, не попрекал ею волшебницу и не насмехался. Лестрейндж все еще вызывал в Лое смешанные и неясные эмоции и чувства. Настолько смутные, что она невольно поджимает припухшие от колющего мороза губы.       Хьюстон молчит, не знает, что сказать и стоит ли вообще что-то говорить. Их вторая и последняя встреча была.. не лучшей, мягко скажем. И гриффиндорка прекрасно сознавала, что в этом ее вина. - Слушай.. Прости, ну, за то, что вела себя, как маленькая дрянь, - выдает негромко, но отчетливо метаморф, обхватывая пальцами левой руки правую. Пристыженно отводит взгляд к стеклянной поверхности Черного Озера и шмыгает чуть покрасневшим от мороза носом. Лестрейндж подмечает, что кончик ее узкого носа покраснел прямо в тон ее алым, как кровь на снегу, волосам. – Я слегка перепила и не должна была так огрызаться. Хотя ты тоже хорош..       И снова она переводит стрелки, принимая глупую оборонительную позицию. Зачем – если он на тебя даже не пытался напасть первым? – Хм, принимается, – извинения Хьюстон забавят и одновременно удивляют. Неужели она до сих пор помнит и держит ту ночь у себя в голове? Рабастан неожиданно улыбается в ответ на ее слова, и его улыбка становится чуть шире, когда в конечном итоге он тоже оказывается в ее откровениях крайним. Вполне в стиле гриффиндора, ему повезло, что Лоя вообще признала свой скверный характер. – Тебе лучше не пить, раз не умеешь – добавляет он, словно дразнит ее. Поджимает губы, отводя взгляд, потому что сознаваться в чем-либо отнюдь не его призвание. Всегда давалось неимоверно тяжело, но в этот раз все же переступает через себя. – Ты меня взбесила тогда. Но я должен быть благодарным за это, потому что кое-кто потом все же попался Филчу той ночью. Предпочту не называть имен.       Время уже близится к вечеру, а учитывая, что зимой темнеет рано, небесный покров над ними постепенно меняет свои цвета, но все еще остается какими-то сказочным, даруя возможность лицезреть за пасмурным закатом. Возвращаться в замок совсем не хочется, а неожиданная компания в виде львиной старосты не кажется такой уж отталкивающей. Рабастан решает не прогонять ее со «своего» места, и если она захочет уйти сама, то Мерлин с ней. Метаморф бросает взгляд на кромку пасмурного неба, чуть подсвеченную садящимся за горизонт солнцем. Ей нравилось то, как рано темнеет зимой – в этом был свой шарм, а белоснежный слепящий снег подсвечивал окружающий мир еще достаточно долго. И сейчас, в закатной дымке неплотных туч, Черное Озеро выглядело до безумия сказочно. Но наслаждаться видом ей не дал Рабастан, ведь староста все еще стояла рядом с ним. Сама не знала, что заставляет ее оставаться здесь и сейчас. Но она оставалась. – Что ты делаешь здесь одна? – вопрос слетает с уст Лестрейнджа сам собой, но любопытство вполне искреннее. Он стаскивает с руки мантию, которую держал все это время в руках, и накидывает на массивное поваленное дерево. В теплую пору, когда зеленеет трава, а солнце щедро греет кости, Рабастан, да и не только он, часто сюда приходит. Зимой берег не пользуется такой популярностью, однако не перестает быть одним из любимых его мест. А это несчастное дерево, помнит как сейчас, успел застать еще целым и невредимым на первом и втором курсе. К счастью, лесник не догадался избавиться от него, и теперь то служит в виде скамьи. - Ну, уже не одна, - совершенно спокойно замечает волшебница, наблюдая за махинациями юноши.       Приглашающим жестом слизеринец указывает Лое на сооруженное сиденье, и сам присаживается поверх мантии, оставляя место и для девушки, если та примет приглашение. Зачем и для чего – не задается вопросом. Однако она избавила его сегодня от кучи проблем и вопросов со стороны преподавателей, наткнись он на них, так что как минимум толику уважения и вежливости в свой адрес староста заслуживает. Перехватывает на мгновение взгляд таких удивительных светлых глаз и принимает немое приглашение. Мягкий и негрубый скрип снега сопровождает осторожные шаги к поваленному дереву, что сегодня послужит им скамьей. Усаживается, придерживая пальто, и усмехается. Несмотря на иррациональную любовь к морозу и зимней поре, Лоя сильно мерзла. И, в отличие от многих мальчишек, без теплой одежды из замка не выходила – ее потом трясло бы даже у пышущего жаром камина. – Блэк ушел в совятню, я не захотела идти обратно в замок, вот и пошла к озеру. А тут один дурачок практикуется в боевой магии, не обезопасив себя и окружающих.       Хьюстон задорно улыбается и поворачивает голову к Лестрейнджу, чуть отклоняясь назад и опираясь на руки. Слизеринец поджимает губы в тонкую полоску, когда из короткого повествования слышит фамилию ее дружка. Даже пропускает мимо шутливый камень в свою сторону. Если раньше он не обращал никакого внимания на окружение Хьюстон, то теперь какими-то образом раз за разом замечал мелкие детали, связанные с существованием Лои в замке. К примеру и к слову, она, как оказалось, хорошо общалась с Блэком, тем, что постарше. Грязным предателем крови и осквернителем их фамилии, как любила в сердцах ругаться Белла, и это отнюдь не самые ее жестокие оскорбления, проклятия звучат похуже. Даже тот факт, что о Сириусе по всей школе ходили легенды, мало убеждал Лестрейнджа обойти короткое, но вполне логичное умозаключение: возможно, Лою с ним связывает что-то, кроме дружбы. Что-то большее. Иначе с чего они все время вместе? Ладно, не все время, но случайно брошенные взгляды за завтраком или ужином, совместные занятия на уроках или просто совместное времяпровождение всех факультетов свидетельствовали о том, что Блэк слишком часто дергает Хьюстон. А она, кажется, и не против. Слизеринец не замечает, что с тем же Люпиным та дружна точно так же, он просто видит то, что вбил сам себе в голову. Это абсолютно не касается Рабастана, ему и дела нет до того, кто и с кем гуляет за ручку, однако ему, возможно, немного жаль наивную девочку, рассчитывающую на что-то в вопросе этого клоуна. Вот такой он сердобольный.       Когда юноша вдруг понимает, что уж больно тщательно и долго раздумывает над чужими взаимоотношениями, будто ему больше всех надо, он почти вслух хмыкает себе под нос и незаметно качает головой.       «По голове все-таки тоже попало» – оправдываясь, саркастично думает про себя. А когда поворачивается в сторону девушки, выныривая из своих размышлений, ловит ее скользнувший по его лицу и затем отведенный в сторону взгляд.       Рассматривает его красивое, укрытое спокойствием лицо совсем бесстыдно. У него красивый профиль, почти похожий на римский. Широкие точеные скулы и тонкие губы, прямой ровный нос и выразительные, пусть и не огромные глаза. Лоя делает для себя открытие об их цвете. Такие же голубые, как и у нее, вроде бы, но они кажутся еще более светлыми и сероватыми, как корка льда на Черном Озере. Морозные, но красивые. Девушка находит их очень и очень очаровательными. От таких глаз, говорят, сложно оторваться, единожды в них заглянув.       Но Лоя отводит взгляд в сторону, впиваясь им в линию горизонта. Щеки, утратившие свои веснушки в зимнем холоде, пышут румянцем, а с губ срываются клубы пара – декабрь начался удивительно морозно. - И часто ты так крушишь территорию школы? – Лоя даже не поворачивается, спрашивает это скорее для того, чтобы нарушить тишину.       Сейчас Хьюстон вдыхает холодный воздух, набирает полные легкие и блаженно выдыхает, не думая ни о грядущих семестровых работах, ни о предстоящем Рождестве в почти гордом одиночестве, ни о том, что скажет кто-то там. Она сидит на поваленном дереве на берегу Черного Озера рядом с сыном Пожирателя Смерти и смотрит на садящееся за слоем туч солнце. – Последние пару месяцев, – честно и без увиливаний отвечает он, – Мне скучно. И я хочу больше. Нам дают слишком мало практики, и это, увы, не моя вина. Дерево, пожалуй, не самая большая потеря.       Выслушивая критику в адрес школы, девушка широко улыбается и даже издает беззлобный смешок. Конечно, наивно полагать, что школьная староста поддержит его критику в адрес школьной программы. Да он и не нуждается в поддержке, лишь говорит то, что думает. Впрочем, в какой-то степени Лоя должна понимать его, особенно, если учесть немаловажный факт, что она дочь того знаменитого аврора, о котором рассказывал отец, Джереми Хьюстона. Чистокровным волшебникам, не всем, а той половине, что жадные на знания и поистине живущие своей магической стороной, всегда было чуть скучнее изучать те или иные вещи в стенах школы. И виной тому, без сомнений, попытки Министерства подстроить программу под все слои волшебников, начиная от чистокровных, заканчивая маглорожденными, кто только-только узнал, кем они являются. И Рабастан, выросший на подобных рассуждениях взрослых, не заметил, как и сам сросся с этим мнением, сетуя на всю систему. Программа, составленная для шестого курса, неумолимо устарела и содержала слишком много теории. Пожалуй, это к лучшему, ведь встречаться лицом к лицу с Круциатусом, инферналами, сумасшедшими оборотнями, заклятием подавления воли и Смеркутами совсем не хочется. Вряд ли подобное мероприятие можно счесть благоприятным для учеников и едва ли практика в отношении тем для изучения шестого курса приведет к более удачным последствиям, нежели к потере спокойствия и сна. Хьюстон, к слову, вполне хватало той красочной теории от Дэниэла об инферналах. И она точно понимала, что встречаться с существами не пожелает никому. Но боялась, что однажды придется. Ведь ходили слухи о том, что Волдеморт сколачивает армию мертвецов. И профессор вполне ясно дал понять, что делать в том случае, если инферналов больше десятка: бежать. – Цвет что-то означает? – вполголоса вопрошает спустя некоторое время тишины Рабастан. Предрекая ее еще не озвученный вопрос, он исправляется и указывает на прядки ярких волос, спадающих на девичьи плечи. Всегда было интересно узнать, опирается ли на что-то метаморф, каждый раз демонстрируя чудаковатый и неестественный цвет своих волос. Порой оттенок доходил до абсурда по мнению слизеринца, но Лое, кажется, всегда было комфортно в своем меняющемся облике.       Гриффиндорка поджимает губы, размышляя над ответом. Вопрос этот был очень сложным, а ответ – неоднозначным. Кажется, задумчивое выражение лица девушки смущает Рабастана, так как он спешит обозначить, что не лезет намеренно с расспросами. Впрочем, не он первый, не он и последний. – Не обязательно расшифровывать, – добавляет секундой позже, потому что вопрос в какой-то степени личный. Да и какая ему разница, скажет Лоя, это ведь только ее дело. Но разница для Лестрейнджа какая-то, да имеется, раз он вот так спрашивает. Интерес тому виной. Банальный интерес в адрес самой Хьюстон, а не ее метаморфных способностей. - Все в порядке, - волшебница улыбается неожиданно тепло и широко, обнажая небольшие острые клыки верхнего ряда зубов. – Насчет первого вопроса: и да, и нет. Когда я была маленькая, пока не научилась контролировать себя, волосы и, иногда, глаза реагировали на эмоциональный отклик. Когда злилась, когда было больно, когда радовалась или плакала. Это было неосознанно, будто бы сопутствующая реакция организма. Как улыбка или слезы, что-то вроде идентификатора настроения и состояния. Хьюстон тщательно подбирала слова, чтобы объяснить все нюансы Лестрейнджу. Зачем? Не понимала, да и ему вряд ли эта информация понадобится. - Потом взяла себя под контроль. Работаю над собой, метаморфомагия – это ведь не только игрушки с цветом волос, - спокойно поясняет Лоя и следит за лицом юноши в тот момент, когда из ее гладкого острого подбородка лезет густая борода. Проводит по ней пальчиками, почти любовно оглаживая, да тихо смеется. Брови волшебника сами собой поднимаются вверх, когда Лоя наглядно демонстрирует ему свои способности. Смесь недоумения и удивления с неприличным порывом протянуть руку и прикоснуться к ее образовавшейся бородке. Комичная картина, но Хьюстон, кажется, и правда наслаждалась своими способностями, и было заметно, что много работала над этим для своих не столь взрослых лет. Мгновение, и длинные волоски опадают, исчезая в воздухе и возвращая лицу девушки первозданный, привычный вид. – Если заниматься, можно менять внешность кардинально. А волосы – это так, - метаморф цепляет кончиками пальцев алые локоны, - забавы ради. Иногда, конечно, они ведут себя, как вздумается. Во время сильных эмоций и неожиданных потрясений. Сереют, когда мне очень плохо, чернеют, если произошло что-то совсем из ряда вон отвратное. Могут порозоветь, как щеки, ну или залиться красным, когда злюсь, - Лоя почти обыденно пожимает плечами. Для нее все это – привычное дело, для кого-то же – самое настоящее волшебство, диковинка. О, гриффиндорка помнила, как косились на нее первый месяц ее обучения в Хогвартсе. Метаморфомагия – явление редкое. И не всем о нем известно, уж особенно магглорожденным детям. – Тебе холодно. – неожиданно замечает он, подмечая как губы девушки чуть синеют, а щеки стали еще розовее. Шмыгает носом и заламывает пальцы в попытке их согреть. Солнце садится столь стремительно, что уже через минуту оставляет после себя лишь прощальные лучи, безуспешно пытающиеся пробиться сквозь тучи. Одета она, к слову, и без того тепло, но похоже, это мало спасает. Неизвестно, сколько гриффиндорка бродила до него по окрестностям школы. – Пошли в школу, Лоя. – не дожидаясь ее ответа, зовет ту Лестрейндж, поднимаясь со своего места. Кажется, называть ее по имени входит в привычку куда быстрее, чем он мог бы предположить. Не из заботы и искреннего беспокойства тот вдруг озадачивается состоянием волшебницы, а из чистого воспитания, дарованного ему юных лет. По крайней мере, себя он оправдывает именно этим. - Спасибо, - губы дрогнули в полуулыбке, взгляд голубых глаз невольно замер на приземлившейся на волны темных локонов снежинке.        Поддавшись неясному порыву, староста приподнялась на носочках и легким движением ладони сбила снежинку, что тотчас растаяла на холодных пальцах. И, не сказав ни слова, метаморф пошла к протоптанной другими учениками дорожке. - Ты уезжаешь на каникулы домой? – вдруг, неожиданно для себя, интересуется Хьюстон. Ее язык сплетает мысли в слова быстрее, чем метаморф успевает себя осадить, и единственное, что остается – сделать вид, будто так и задумывалось, да открыто посмотреть на Рабастана. - У кого ни спрошу – все едут по домам. – Хм, – над вопросом, неожиданно озвученным девушкой, слизеринец ненадолго задумывается. Та тут же поясняет, а он понимающе кивает. Как бы там ни было, но Рождество есть Рождество, мало кто по собственной воле счёл бы соблазнительным остаться в замке, чтобы справить этот праздник в малочисленной компании других оставшихся учеников, с которыми ты даже, возможно, никогда не общался и не горишь желанием, и кучки призраков замка. – Я планирую уехать. Надеюсь, – признаётся Лестрейндж, потому что действительно не представляет себя на эти праздники в Хогвартсе. – Неужели, такой интерес по той самой причине, что ты сама остаешься? – маленький паззл в голове юноши складывается, когда он переосмысливает вопрос Лои. Чуть поворачивает голову в ее сторону и улыбается краем губ. – Будь так, не переживай. Слышал, в прошлом году Пивз устроил грандиозное представление для тех, кто остался.       Замечание о Пивзе заставляет ее издать смешок. Бурной смеси из Сириуса и полтергейста ни она, ни замок рискуют не пережить. - Остаюсь. Впервые, - честно признается Лоя, прослеживая за взглядом светлых глаз, обращенному в полумраке к заканчивающейся кромке Запретного Леса. Когда Лестрейндж вновь поднимает голову и смотрит вперед, под темнеющим небом узнает знакомые деревья. До замка остается не больше пяти минут ходьбы. И, наверное, им стоит уже разойтись, ведь большинство студентов, скорее всего, все еще гуляют на свежем воздухе в окрестностях Хогвартса.       Она поджимает замерзшие губы и уперто идет вверх по склону к каменному кругу, совершенно не имея поводов для того, чтобы задержать слизеринца и продлить этот странный вечер.       Они проходят в деревянную арку моста, идут по нему медленно, и все равно до жути быстро, будто бы время играет против них. Чертов замок приближается настолько стремительно, что хочется просто замереть на миг, так и застыть, пораженной заклятьем. Пустующий внутренний двор, в котором молодые люди оказываются, убаюкивает теплым светом фонарей и отблесками толстого слоя снега. Хьюстон знает, что внутри школы разгорается ее любимая праздничная атмосфера, но зайти не спешит. Останавливается под высоким сводом ворот, когда они укрываются от возможных свидетелей в Часовой Башне. - Рабастан, - Лоя негромко окликает юношу и подходит ближе. С интересом и почти вызовом смотрит в светлые глаза, пытаясь в них найти что-то неизвестное ей самой. Хьюстон глядит с напором, открыто и бесстыдно. В какой-то миг, точно по щелчку тумблера, ее взгляд смягчается. Гриффиндорка, приподнявшись на носочки, оставляет на гладковыбритой щеке слизеринца смазанный, почти эфемерный поцелуй. – Спасибо. За прогулку, беседу.. да и в целом.       Метаморф отстраняется, спешно заправляет прядь синих волос за ухо и, тепло улыбнувшись на прощание, уходит к расположенной справа лестнице, чтобы стремительно взбежать по ней наверх, скрывшись от взгляда замершего, как истукан, удивленного Лестрейнджа.

***

      Рабастан ранее никогда не обращал внимания на то, какое ничтожно малое количество студентов на его факультете оставалось в Хогвартсе на зимние каникулы. Да и в целом, со всех факультетов можно было собрать лишь пару десятков детей от силы. Может быть, потому что сам пять лет подряд одним из первых собирал свои вещи и был готов вернуться домой, к родителям. И дела не было до того, какие обстоятельства для таких студентов могли повлиять на невозможность провести главный праздник в году, коим тот являлся даже в волшебном обществе, не с родителями, а в компании своих товарищей.       На очередное письмо от своего отца Лестрейндж уже точно знал ответ – останется в школе. Объяснил тем, что, раз уж в этом году все так сложилось, то лучше постарается подтянуть зельеварение, о проблемах с которым отец, он подозревал, уже ведал, а семейству Блэков, куда его хотел затащить Рудольфус, и без него хватает хлопот. Похвально, ничего не скажешь, но едва ли его ответ выглядел правдоподобно. Какое счастье, что отцу было не особо принципиально возвращение младшего сына. Ему было практически плевать. Единственный, кого может немного расстроить эта новость – Рудольфус, но Рабастан уверен, брат переживет это. Тем более, он сам погряз в собственных делах.       Так в чем же заключалась основная причина его желания остаться? Ответ Рабастану не очень нравился, но он его подсознательно знал и таил глубоко в голове, не позволяя обосноваться тем мыслям окончательно. Неприятный ревностный червячок каждый раз заставлял Лестрейнджа злиться, едва он в течение последней учебной недели видел Лою и Сириуса Блэка вместе. Он слишком часто касался ее, она слишком много улыбалась ему и смеялась над его шутками. Рабастан не обращал внимания на то, что, в общем-то, Блэк со всеми такой раскованный и открытый, как и Лоя улыбалась, а не бросала косые взгляды всякому, кто не нравился бы слизеринцу. Видел то, в чем был упрямо уверен. При этом сам себя убеждал, как все они нелепо выглядят вместе, в кучке, а ему, сердобольному, просто жаль, что такая, как Хьюстон, тратит время на предателей и ярых восхвалителей маглорожденных. Он не представлял, как его присутствие в школе может изменить ситуацию, ведь был не из тех, кто вмешивается, марает руки и свое имя глупыми конфликтами, но было достаточно и того, что теперь они с Лоей могли разговаривать почти без вероятности быть пойманными. Как, например, позавчера, когда после ужина случайно пересеклись в коридоре, ведущему к лестницам из Большого зала после ужина. Разговор был до смешного коротким: Лестрейндж прокомментировал неплохое завершение года, намекая на то, что почти все уроки этим днем перенесли на улицу или отменили, а Лоя лишь улыбнулась и в шутку остереглась, как бы им не привыкнуть столь быстро к хорошему, иначе потом будет сложно. Пожелали друг другу хороших снов, да разошлись. Вчера они и вовсе не виделись, потому что уроков уже не было, а основная часть школы уехала домой.       В воскресенье вечером, после ужина, гриффиндорка вернулась в спальню раньше остальных. Она давно не практиковалась и решила исправить это, да вот собраться никак не могла. И все из-за этого дурака Лестрейнджа. Дураком, конечно же, в сердцах называла его Лоя только в невербальном диалоге с собою. Их, такие обычные, но такие непривычные встречи мимоходом уже вошли в привычку завидной периодичности. То пересекутся в коридоре перед отбоем, то в библиотеке за день до семестровой работы у Слизнорта. Перебросятся парой фраз, Хьюстон ощутит это привычное, но все еще странное ощущение аккурат между ребрами, и снова разойдутся по своим делам. Так, будто их не существует в жизни друг друга. Они будто два связанных обетом мага, все понимают и молчат, боясь тотчас упасть замертво.       Перед лицом вдруг возникла тонкая ладонь, и староста встрепенулась, фокусируя взгляд на лице Марлин. - М? - Я говорю, ты не едешь домой? – Повторила волшебница, бросив краткий взгляд на бардак на прикроватной тумбе однокурсницы. Та отрицательно помотала головой и привстала, опираясь на локти. В спальню вернулись ее соседки и теперь собирали чемоданы, чтобы завтра после завтрака отправиться на поезде в Лондон. Домой. К семье. Лоя сглотнула, чтобы убрать с языка привкус обиды. - Родители застряли в Америке. А я застряну здесь с Блэком и парочкой младшекурсников, - буркнула метаморф, падая обратно на подушку. Согласно составленному ей списку, из Гриффиндора оставались на каникулы в школе всего лишь пятеро, не считая ее саму. И двое из несчастных – пятикурсники, которые не спят, а видят перед глазами СОВ.       Впервые за все эти годы прощание перед каникулами было настолько мрачным и странным. Желая друзьям и знакомым счастливого Рождества, Хьюстон будто наяву ощущала, как замерло все вокруг в ожидании чего-то страшного. Хотелось, чтобы это затишье перед бурей оказалось ложным, но тревога осела где-то в груди липкой пылью и не собиралась покидать сознание.       Ужин в Сочельник в этом году проходил по традиции в Большом зале. Ряженые елки, огни повсюду, снег, волшебным образом падающий прямо с наколдованного звездного неба вместо потолка. Куда ни глянь – везде витает дух Рождества и непередаваемой атмосферы. Директор вместе с преподавательским составом, стоит признать, и впрямь не позволяют оставшимся ученикам грустить и чувствовать себя одинокими этим вечером. Правда столы расставлены чуть иначе: лишние убраны, а те четыре штуки, что остались, оказались сдвинуты чуть ближе к преподавательским и между собой. Таким образом, создавался узкий круг, почти семейный, как с улыбкой заметила МакГонагалл, прокомментировав изменения.       В Большой Зал гриффиндорцы пришли одними из первых, когда там сидел только одинокий студент Хаффлпаффа, где-то по дороге, видимо, растерявший остальных барсучков. - Счастливого Рождества! – Девушка, одетая совершенно по-домашнему, буквально сочилась радостью. Та атмосфера, созданная в школе, была ей по душе настолько, насколько может только быть по душе Рождество ребенку. А в такие моменты Хьюстон была именно ребенком. Яркие, огненно-красные волосы пушились, непослушно падая на плечи и спину, но умело удерживая на крайней части теменной доли небольшую веточку падуба. Староста, поправив большой растянутый кем-то свитер, села за стол рядом с другом.       Свое место Рабастан занял одним из последних – и его сопровождало достаточно странное чувство, с которым он вместе с остальными приступил к ужину после не слишком затянутой речи Дамблдора. Словно на секунду оказался и не в Хогвартсе вовсе. Тихие разговоры учеников между собой, их смех и любование небольшими хлопьями снега, которые падали прямо на головы. Лестрейндж сам не заметил, как внутри воодушевился и пропитался всей атмосферой. Правда, непринужденный разговор с одним из слизеринцев на курс младше прервался, когда за столиком Гриффиндора внезапно раздался хлопок. Блэк выстрелил хлопушкой с конфетти, которые после своего небольшого представления превратились в снежинки и растаяли в воздухе.       Испуганно взвизгнули девочки, ахнул Гораций, а после по Большому Залу разнесся смех и хлопки. В стороне, разумеется, как обычно остался лишь Слизерин, за исключением парочки первокурсников. Лестрейндж хмыкнул, едва подняв брови на эти детские выходки, и неумышленно тут же посмотрел на Лою. Она радовалась со всеми, и какое-то время даже позволяла ему бесстыдно лицезреть ее сегодняшний праздничный образ. Где-то на периферии взгляда недовольно схватился за сердце спешащий на призрачную вечеринку дух. Движение его привлекло внимание волшебницы, и она хотела было взглянуть туда, где только что стоял призрак, однако совершила ошибку. Поймала изучающий взгляд светлых, почти мягких глаз. Топких и неподатливых, как серебро. И Лоя смотрит в ответ, тепло улыбаясь. Чувствует, как большая мышца в груди глупо и предательски пропускает несколько ударов, пока Рабастан смотрит в ее глаза все так же долго. Рабастан своих глаз не отвел – с недавних пор перестал это делать, прекратил маскировать его под безразличие. Секунда, две, десять. Юноша отвлекся первым, когда Марк, а именно так звали его нового приятеля на ближайшие дни, не отвлек каким-то вопросом. А когда Рабастан вновь посмотрел, Лоя уже не смотрела. Вот так. И забавно, и глупо.       На лоб падает хохочущая конфетти, и Хьюстон вздрагивает, отвлекаясь от немых гляделок. Смахивает ее пальчиком и отворачивается, невольно скользнув взглядом по весело улыбающемуся директору, который как раз что-то повествовал не очень-то вовлеченному в праздный разговор профессору ЗоТИ. Невольно, девушка глупо хихикнула, но глаза поспешила отвести, окончательно отвернувшись ко что-то без умолку бубнящему Блэку. - …. и эти СОВ вообще ничего не значат.. - Не слушай его, - перебивает Хьюстон, заметив испуганный и разочарованный одновременно взгляд пятикурсницы. – Сириус у нас местный дурачок. Ауч, - волшебница фыркает, получив тычок под ребра. – СОВ важны, как и ЖАБА. Это – твои двери в будущее. - Да ты проповедница, как я погляжу, - надменно приподняв бровь, усмехнулся рейвенкловец, кажется, Юджин. Взгляд же Лои, обращенный к нему, выражал всю неприязнь в ее хрупком теле только имеющуюся. - Если бы не праздник, Смит, я бы превратила тебя в кусок мела. И то полезнее, - растянув губы в улыбке, которая больше походила на оскал, она по-кошачьи щурится.       Ужин проходил чудесно. Учителя говорили о своем, изредка обращаясь к детям, последние же разбились на кучки по интересам. Конечно же, не стоит говорить о том, с кем болтала Хьюстон. Но порой, украдкой и почти воровато, она бросала взгляды на Лестрейнджа, обращая их к красивому лицу в поисках ответного взгляда. Но эти игры были почти неуловимы, на грани фола, а потому подолгу Лоя не смотрела, боясь, что Рабастан все-таки посмотрит в ответ, и тогда она проиграет окончательно.       Наблюдать за тем, как настроение профессоров плавно и уверенно повышает ранг до «превосходного», а их разговоры и поведение перетекают в статус неформальных, было интересно. Если к своеобразности Слизнорта, которую Хьюстон называла волшебностью, все привыкли, то видеть тихонько хихикающую Минерву МакГонагалл было из ряда вон необычно. Увлеченная болтовней Дамблдора, вечно строгая женщина искренне улыбалась и прикрывала рот длинной изящной ладонью, когда с губ порывался сорваться смех чуть более громкий, нежели положено ей по статусу. Эти изменения в поведении декана вызывали шок у многих, кто имел удовольствие заметить легкую растрепанность волос профессора и ее всегда идеально сидящую шляпу, чуть съехавшую сейчас набок. Однако, все вышеперечисленное лишь говорило о том, что у учителей есть жизнь за пределами свитков и писанины. Свои переживания, личные проблемы, заботы, хобби. Вот у Слизнорта, к примеру, было пристрастие к добротному алкоголю – это знали все, да и сейчас было вполне себе заметно, что профессор выпил нечто покрепче пунша. А когда он обратился к Лестрейнджу со словами «мальчик мой», стало все ясно, как белый день. У мисс Вектор, похоже, были весьма недвусмысленные виды на Дэниэла, преподавателя ЗоТИ. Молодая женщина, игриво смеясь, то и дело обращала все свое внимание на несчастного мужчину, который, из вежливости и благовоспитанности, поддерживал беседу и учтиво улыбался в ответ.       В какой-то момент празднующие начали расходиться. Кто-то в спальню, кто-то – просто побродить по школе. Вот и в неясный промежуток времени Большой Зал покинула староста Гриффиндора с целью проверить состояние Полной Дамы и возможность детишек попасть в гостиную львиного факультета. Ведь она, все-таки, единственная имеющаяся из старост, и следить за порядком должна. А зная об искренней взаимной любви между Полной Дамой и красным полусухим, - пусть и нарисованным, всей физики происходящего на картинах Лоя до сих пор не понимала в полной мере. – можно догадываться о том, что проход на седьмом этаже будет как минимум недоступен.       К удивлению Хьюстон, Дама почти соединяла слова в здравые предложения и формулировала мысли четко. Но, как говорится, еще не полночь. На лестнице шестого этажа старосту вдруг испугал, появившись из ниоткуда, Николас. Короткая беседа, поздравления от призрака Гриффиндора, и он, невпопад напевая колядку, поплыл сквозь дверь дальше. Сквозь негромкий гомон празднества на картинах доносился до слуха, отбиваясь от стен холла с лестницами, хохот Пивза, промеженный его же воплями. Похоже, полтергейст снова беснуется в свое удовольствие, пользуясь отсутствием детей, и выплескивает всю скопившуюся энергию. Остается надеяться на то, что никто из учеников не попадется под горячую руку. К слову об учениках..       На лестничной площадке третьего этажа из двери вылетели двое. Ученица Рейвенкло, Мелинда Буше и, конечно же, Блэк. Рубашка его была застегнута криво, зато лицо сияло, как начищенный чайник. Мелинда выглядела куда хуже: потрепанная, с размазавшейся помадой и заметными бурыми отметинами на шее. Блондинка стыдливо опустила глаза в пол и поспешила скрыться на верхних этажах. Сириус, судя по выражению его лица, был доволен, как объевшийся сметаны жирный кот. - Блэк, ты совсем с ума сошел? Она же помолвлена, - недовольно шикнула Хьюстон, направляясь вниз. – И рубашку застегни нормально. - Помолвлена – не замужем, Хью, - оскабливается брюнет, порывисто управляясь со своими пуговицами. Староста закатывает глаза и не сдерживает цоканья, но оспорить данный факт не может. Буше действительно еще не замужем. Когда друзья оказываются на лестничной площадке первого этажа, метаморф вдруг заворачивает к двери. – Ты куда? - Пойду прогуляюсь. Я еще вернусь, постарайся дождаться меня там, - почти ворчливо отвечает волшебница, а после корчит Блэку рожу в ответ на его же выпад. Юноша спешит вниз, на цокольный, а Лоя скрывается в коридоре.       Уютный праздничный ужин за разговорами и взаимными пожеланиями счастливого Рождества плавно переходил к своему завершению. Однако преподаватели этим вечером никого не торопили и не разгоняли по спальням, хотя время уже близилось к отбою. Похоже, на Сочельник студентам делают некоторые поблажки, и даже вечно угрюмый Филч не порывался гаркнуть на всякого, кто не там прошел или не так посмотрел. Некоторые из учеников перебрались за соседние столики, как, например, рейвенкловец с третьего курса, беззаботно подсевший к гриффиндорцам, а кто-то изъявил желание отправиться уже отдыхать. И, тем не менее, беззаботный громкий смех, хлопушки и прочие рождественские сюрпризы, заранее приобретенные в магазине всевозможных волшебных вредилок, то и дело не позволяли тишине заполонить собой Большой зал на протяжении всего вечера. – Пожалуй, и мне пора. Ты остаешься, Лестрейндж? – Марк предпочел последовать примеру уходящих учеников и, очевидно, к Рабастану обратился лишь из вежливости. Из вежливости же тот в ответ блекло улыбнулся и отрицательно покачал головой. – Не готов к завершению вечера. Выйду, подышу воздухом, – небрежно возвел стакан в своей ладони чуть вверх, демонстрируя, мол, как только закончу со своим пуншем. Безалкогольный школьный пунш, по правде говоря, нравился не сильно, однако все лучше тыквенного сока. – Как пожелаешь. Счастливого Рождества. – И тебе, Марк.       Рабастан остается еще на некоторое время. На Лою больше старается не обращать внимания, потому что его метания взглядами могут быть слишком заметными на фоне немногочисленного количества учеников и учителей. Ни к чему это – сплетни, слухи, чужое любопытство. К тому же, ему самому все меньше и меньше начинает нравиться навязчивый интерес к персоне гриффиндорки. Из-за нее порой мыслит нерационально, нестандартно для самого себя, да и действия его отнюдь не идут в параллель со взглядами слизеринца на некоторые вещи. Его жизнь распланирована, каждый шаг предопределен, и не сказать, что в данный момент Рабастана что-то не устраивает, потому что так было испокон веков. Быть истинным представителем своего рода – значит следовать традициям, уважать их и не отказываться. Тот факт, что Лестрейндж остался на Рождество в Хогвартсе лишь из-за Хьюстон, пусть она об этом и не ведала, в конечном итоге вынуждает юношу заглянуть правде в глаза и, наконец, признаться себе, что он опасно рискует сойти с рельс и усложнить себе жизнь. Действительно признается себе в этом, впервые откровенно, не имея никаких ответов на вопросы, роем витающие в голове, но все равно ничего не может с собой поделать. Ему откровенно хочется сойти с этих рельс.       С собой у Лестрейнджа ничего нет – ни шарфа, ни тем более верхней одежды, но это едва ли аргумент в сторону того, чтобы отказаться от идеи выйти на воздух. Когда юноша проходит мимо львиного стола, то позволяет себе бросить вороватый взгляд в их сторону, но обнаруживает, что за него перебрались все оставшиеся рейвенкловцы и хаффлпаффцы, отдаленно общаясь о чем-то своем. Старосты среди них уже нет. Рабастан сомневается, что Хьюстон отправилась спать, пока мероприятие полностью не завершилось – не в правилах ответственной старосты, коей та и являлась.       «Без разницы» – сам себе чеканит слизеринец, проскальзывая через приоткрытые массивные двери зала. В коридоре ни звука, ни одного приведения, а от того шаги молодого человека слышны достаточно хорошо. Он почти доходит до конца коридора, как навстречу неведомо откуда выскакивает Блэк в идиотском колпаке Санты. Судя по всему, возвращается обратно в Большой зал. Они проходят мимо и здороваются лишь кивком головы – привычка, оставшаяся еще из детства, до того, как Сириус отказался от своей семьи, и они были обязаны проявлять друг к другу хотя бы подобие почтения. Блэк проходит слишком быстро, спешащий вернуться назад к своим, и Рабастан на мгновение даже останавливается, задумываясь, а где же тогда Лоя. Но окликнуть и спросить прямо было бы кричащей глупостью, так что тот просто идет дальше.       Он понятия не имеет, караулит ли сегодня кто-то коридоры школы, потому что его не покидает мысль, что абсолютно все живые (и не живые) существа ударились в празднование. Благодаря этому Лестрейндж легко проходит к коридору, ведущему во внутренний зимний дворик. Накануне праздника снега выпало вдоволь, превращая двор в настоящую сказку, освещая каждый его уголок. Воздух холодный и свежий, почти не обжигающий кожу своей прохладой. Идеальное место, чтобы освежить свою голову и мысли, особенно перед сном.       Стоит у одной из каменных колон какое-то время, подпирая ту плечом и сложив на груди руки. Не вглядывается никуда, не думает ни о чем, смакуя момент тишины и приятной коже прохлады, пока в какой-то момент не замечает движение в стороне. Там, где располагались скамьи. Склоняет голову, выпрямляясь, и, ступив ботинками на налетевший на тропинке снег, почти сразу выдает себя хрустом. Рабастану не нужно много времени и освещения, чтобы разглядеть в силуэте Хьюстон и ее яркую копну волос.       С помощью заклинания очистив одну из каменных скамей, гриффиндорка забралась на нее с ногами. Не лучшее ее решение, с оглядкой на здоровье. Но Хьюстон садится и обнимает руками колени, роняя подбородок на мягкие рукава. Не думает ни о чем – мысли пугливыми мышками разбегаются прочь, позволяя в тишине наслаждаться Святой ночью.       Подсвеченные огнями фонарей, пушистые хлопья снежинок спускались словно вальсируя. Мягко, плавно, грациозно. Синее небо, усыпанное звездами, не казалось угрюмым и пустым. Узкий полумесяц луны игриво выглядывал из-за проплывающих изредка облаков. Лоя глубоко вздохнула, крепче сжимая себя в подобии объятий. Отцовский свитер грел так, как не греет ни один камин в Хогвартсе. Он даже до сих пор пах им, папой. Его одеколоном, его кожей – запах терпкий, но сладковатый: выбирала мама. – Не холодно?       Девушка, едва не упав со скамьи от неожиданности, оборачивается к нежданному гостю и замирает, глядя в едва подсвеченные в полумраке голубые льдистые глаза. Теряется лишь на секунду. – Нормально, - неопределенно хмыкает метаморф, потягивая пальцами края свитера. – А тебе?       Поджимает губы и в последний миг удерживает себя от сильного хлопка по лбу. «А тебе? Серьезно, Хьюстон?» - Лоя не замечает сама, как легко она теряется, оказываясь один на один с Рабастаном.       Оценивает ее состояние внимательно и приходит к выводу быстро – Лоя, похоже, просто искала место, где могла бы побыть одна. Как и он. Лицо ее не заплакано, хотя щеки чуть порозовели от холода. Слышит ее колкий, но шутливый ответ на свое замечание и на мгновение всерьёз задумывается, а не поспешить ли ему вернуться назад, разу уж тут занято. Лестрейнджу надоели эти непонятные встречи и разговоры с Хьюстон ровно настолько, насколько он жаждал их. Но здравый смысл, как всегда в ее присутствии, с треском проигрывает навязчивому желанию остаться хотя бы на пару минут. – Я не из неженок, – храбрится Рабастан, хотя ноги самую малость начинают мерзнуть, ибо обувь на юноше не самая зимняя, не собирался ведь после ужина разгуливать по снегу. Признаваться он в этом, конечно, не собирается.       Гриффиндорка украдкой заправляет порозовевшие волосы за ухо и поднимается со скамьи, подходит ближе, заламывая длинные тонкие пальцы между собой. Она останавливается в тени массивного арочного свода, что защищал зимний двор от порывистого северного ветра. - Не думала, что ты останешься в школе. Но, надеюсь, ты не пожалеешь. Пивз и правда закатывает грандиозное представление, - невпопад отшучивается Лоя, стыдливо уводя взгляд прочь от лица Рабастана, чьи светлые глаза смотрели прямо и открыто, так, будто бы знали все загодя. – Надеюсь, все шишки достанутся вам, – он иронично вскидывает бровь, пряча руки в карманы, и склоняет голову, просто наблюдая. В глаза ему не смотрит, но это только подбивает сильнее поймать бегающий взгляд девушки, как будто та травит и дразнит. – В прошлый раз он разнес нам всю гостиную. Один не самый умный третьекурсник обозвал его, прости за грубую цитату, «призрачным недоумком». Я отделался тяжелой книгой, влетевшей мне в плечо.       Рабастан не сдерживает смешка, машинально дотрагиваясь до своего плеча. Это произошло в прошлом году, в последние дни школы прямо перед летними каникулами. Слизеринцы, по традиции, собрались узким кругом, поговорить обо всем и ни о чем, когда взбешённый и одновременно развеселившийся полтергейст решил устроить взбучку змеям. Однако, это была лишь одна из многих историй, связанная с вредителем Пивзом. Каждый, так или иначе, стал свидетелем его проделок и, стоит признать, без него Хогвартс – не Хогвартс. – Отобрала у кого-то? – внезапно интересуется он, когда невольно взгляд внимательных глаз опускается с ее лица ниже, к предмету одежды явно не из ее гардероба. На хрупком девичьем теле свитер казался достаточно громоздким, но явно теплым и уютным. Рабастан медлит с мгновение и, не дожидаясь от нее ответа, внезапно вытягивает из кармана руку и протягивает по направлению к гриффиндорке. Необдуманно и порывисто. Задумчиво хмурит брови, подхватывая пальцами рукав, а затем внезапно усмехается, демонстрируя ей пространство между тонким запястьем Хьюстон и оставшимся местом в этом самом рукаве, мол, здесь поместится ещё две Лои. Не насмешка, не злой упрёк. Рабастану действительно кажется забавным, что Хьюстон не вырядилась, как некоторые из присутствующих в зале девиц, а пришла на празднование в том, что нравилось ей. Она вздрагивает, ощущая едва заметное касание. Не от страха и не в испуге, просто от неожиданности. Не так уж часто он касался ее, а точнее – делал это только при необходимости. Подать руку, остановить – да. Но просто так, легко и открыто, будто бы они сотню лет знакомы? О нет, таких чудес в их коммуникационных процессах не наблюдалось еще ни разу после роковой ночи. - Это свитер отца, - с явной и нескрываемой теплотой в голосе отвечает Лоя. Отца она любила.       В отличие от большинства детей, которым внимания больше уделяли матери, первым словом ее было именно «папа». Очень и очень долго единственная дочь аврора росла как самая настоящая принцесса. Хьюстон баловал ее, носил на руках и обожал плод их с супругой любви больше, кажется, чем саму Офелию. Лоя росла папиной дочерью. И характер у нее отцовский: дуболомная упертость, трудности в принятии собственных ошибок и вспыльчивость – вот три порока, переданные ей с кровью Хьюстона.       Понимающий кивок. Это все, что может ответить Лестрейндж на объяснение старосты. Удивился бы, будь у Хьюстон плохие отношения со своим отцом. Да хоть с кем-нибудь. От нее веет теплом и искренностью, такие как Лоя располагают к себе людей, одной улыбкой заставляют стереть из головы всякую неприязнь. Их семью, как правило, не приглашали на званые ужины, на те, которые привык лицезреть с детства Рабастан. Они крутились абсолютно в другом круге общения волшебников, чистокровных и не только. Однако даже без этого Хьюстон-старший был одним из уважаемых членов волшебного общества, блестящий аврор, под чью волшебную палочку лучше не попадаться. Юноша не знает наверняка, связывает ли что-то их родителей вместе, но подозревает, что если и связывает, то отнюдь не самое приятное из возможных вариантов. Увы, не всегда чистая кровь автоматически означает предрасположенность и лояльность по отношению друг к другу.       Слизеринец отпускает рукав девичьего свитера, но волшебница, поддаваясь неосознанному еще чувству, перехватывает большую теплую ладонь Рабастана. Явственно чувствует, как по бледной коже бегут мурашки. Зародившись на восходящей части трапециевидных мышц, растекаются волной вверх, исчезая на шее и грудной клетке, укрытой теплой одеждой. Тонкие пальцы неуверенно и почти робко скользят под пясть, обхватывая ладонь и чуть сжимая. Лоя не понимает, что толкнуло ее на этот шаг в бездну, но отказаться не может: сердце стучит в груди бешено, разнося кровь по организму в неистовой скорости.       Внезапное прикосновение теплых пальцев гриффиндорки к своей руке удивляет и приятно покалывает кожу. Мимолетно он опускает веки, чтобы взглянуть на их руки, а затем отводит взгляд, как будто не совсем понимает, что она делает. А делает она примерно то же что сделала в тот вечер, после их совместной, незапланированной прогулки у озера. Попрощалась с ним легким, как взмах изящных птичьих крыльев, прикосновением к щеке. Поддалась своим скрытым порывам, не задумываясь о последствиях. Тогда он отмахнулся от этого, заблокировал, не позволял засесть в голове, потому что силы воли у Рабастана явно больше, чем у Хьюстон. Но на этот раз не хочет слушать здравый смысл. Уже второй раз за вечер шлет его к чертям.       Тонкая и на ощупь кажущаяся такой маленькой ладонь девушки полностью помещается в его, когда слизеринец сжимает ее в своей, большим пальцем очерчивая линии на внутренней стороне ладони. Ее робость ощущается по слегка подрагивающим пальцам, на что в ответ тот только делает один решительный шаг навстречу.       Лоя не осознает, сколько они так стоят. Секунду? Минуту? Час? Время вдруг становится совершенно эфемерным и совершенно не важным для них самих. На каменном арочном своде завязывается росток белой омелы, осторожно, но смело разрастающийся и пускающий свои листья повиснуть над головами студентов.       Поднимает взгляд к ее лицу как раз в тот момент, когда над их головами замечает повисшую омелу. Долгожданный шаг юноши к ней, пересечение взглядов, и он тут же отводит глаза выше, к арочному куполу над головами. Лоя прослеживает за ним и недоуменно хмурится. Белые ягоды омелы, окруженные светлыми листьями, почти насмешливо покачиваются от слабого ветерка и бликуют в дрожащем свете дальнего факела.       Девушка удивляется: ведь омелы здесь не было. Ею были увешаны коридоры школы, и девчонки то и дело пытались затащить кого-то из парней под это растение. Но внезапное появление в том месте, где его не было, вызывает пару вопросов. Вопросов, которые, смазано скользнув по стенке черепа, исчезли в следующий миг, когда волшебница почувствовала мягкое, но цепкое прикосновение пальцев к подбородку. Рабастан внезапно понимает, что та может перевести все в шутку или вовсе испугаться, поэтому его вторая рука, свободная от прикосновений ладони девушки, накрывает ее подбородок. Мягко, но ощутимо. Грудь обволакивает внезапно приятное волнение, а вместе с ним приходит и нетерпеливый порыв.       «Традиция есть традиция, Лестрейндж» – довольно напоминает ему второе «я», более раскованное и свободное от предубеждений и лишних дум, и в этот раз он даже не отмахивается от этого голоса. Мысленно и с удовольствием соглашается, выпуская ее руку лишь для того, чтобы накрыть талию под бесформенным свитером и в следующий момент ощутить мягкость и приятный холод девичьих губ.       Рабастан осторожен, деликатен, но при этом едва ли он позволяет Лое что-либо понять, элементарно передумать или же, напротив, привыкнуть к тому факту, что все их осторожные выстраивания столь странных взаимоотношений внезапно рушатся и теряют свой смысл. Но обретают что-то другое, новое. Смакует каждую секунду и понимает, что чувствует приятный ягодный привкус, мысленно даже прикидывая, сок тому виной или же предмет женской красоты. Цепляется пальцами руки за юношеское плечо и плавно утягивает его назад, в тень колонны. Раскрывает губы ему навстречу, отвечает на действия волшебника так, будто бы вечность этого ждала. Волшебник не замечает, как под собственным натиском, а может быть и по инициативе самой Хьюстон, губы той раскрываются навстречу, а за спиной у нее образуется препятствие в виде одной из тонких арочных колон.       Колени вмиг становятся ватными и неспособными держать вес девичьего тела, в без вина опьяненный мозг врывается заключение того, что старинная рождественская традиция вовсе здесь не играет роли. Дело не в омеле, дело в них самих. Рано или поздно это произошло бы, и не важно, где и когда. Однажды они все равно переступили бы очерченную ими же линию разграничения взаимоотношений, просто потому, что сами того хотели.       Он понятия не имеет, сколько проходит времени – одно мгновение или целые минуты, путается в этом, словно в паутине, но выбраться не пытается. Осознанно не желает. Лоя не сопротивляется и даже пощёчиной оскорблённо не награждает, но, быть может, просто еще не осознала? Будь даже так, он бы ни за что не отказался от этого момента, от данной возможности и, как теперь понимает четко, необходимости.       Нос щекочет аромат пряной древесины, будто бы дубовых бочек, в которых проходит выдержку виски. Он въедается в кожу, оседает тонким слоем на легких, и дышать, чувствуя этот запах, становится легче.       Тонкие руки скользят выше, обвиваются вокруг юношеской шеи, подобно змеиному кольцу, и метаморф прижимается ближе, ощущая жизненно необходимую жажду почувствовать и услышать, как бьется его сердце, скованное в ребра. Лоя не напориста, ее действия мягки и почти невинны, она совершенно наивна в своем стремлении чувствовать чье-то тепло. Тепло Рабастана, ядом медленного действия проникающее в кожу и разливающееся по организму.       Волшебница, скользнув тонкой ладонью по гладко выбритой скуле и щеке, осторожно отстраняется от слизеринца и нехотя, почти лениво поднимает веки. Хьюстон ловит взгляд Лестрейнджа и молчит, пристально изучая светлые радужки, пытаясь словно узнать, что же в них скрывается. Что сказать сейчас ему – не знает, как не знает и чем объяснить себе подобную вольность и внезапно зародившиеся теплые чувства к юноше. В ушах звенит тишина, и староста спешит ее разорвать. - Счастливого Рождества, Рабастан, - ее голос мягкой топкой патокой звучит удивительно нежно в адрес слизеринца. Лоя не находится в словах и действиях, совершенно растерянная тем, что грядет дальше. Тем, что значил для них этот поцелуй под Рождественской омелой и значил ли что-то вообще. Тонкая рука скользит вниз, и длинные пальцы переплетаются с теплыми пальцами юноши в несколько робком движении, отдавшимся импульсом волнения в ладонь, отчего кончики пальцев дрогнули. Кожа под его ладонями, которые все ещё касались лица и тела Хьюстон, пылает теплым, контрастно обжигающим на холодном воздухе огнем, согревающим каждый сантиметр собственного тела, и всякая необходимость вернуться обратно в замок тут же отпадает на какое-то время. Рабастану не хочется даже выходить из этой арки, как будто за ее пределами все может измениться в один миг. Впрочем, в какой-то степени так оно и есть, вот только проверять он не спешит, как не спешит и сама гриффиндорка, все еще неумышленно удерживаемая змеиными оковами слизеринца. Однако он и сам пока осознает все расплывчато, а понимание приходит верно, но медленно. Едва ли задумался над своими дальнейшими действиями, стоило ветвям омелы свеситься над головами молодых людей. Словно подсознательно ждал этого шанса, а быть может, подсказки. Рождественская сводница великодушно смиловалась и подтолкнула колебавшегося волшебника на решительный шаг, обрубив на корню сомнения, метания и излишние размышления. А как только добилась своего, довольно замерла над их головами, едва ли заметно колыхаясь от ветра.       Лестрейндж внезапно улыбается на ее слова, находит в них что-то забавное, но тут же исправляется, поджимая губы и полагая, что Лоя может не так понять. Обхватывает ладонь, держащую его руку, в ответ и, поднимая чуть выше на уровень груди, склоняет голову и оставляет устами на тыльной стороне легкое, мимолетное прикосновение. Чтобы окончательно развеять все сомнения, и свои, и ее. И плевать, что Лестрейндж самую малость перепутал последовательность своих действий, вряд ли кому-то из них двоих есть до этого дело. Не в настоящий момент явно. – Счастливого Рождества.       Чем дольше вглядывается в светлые, горящие не хуже праздничных огней глаза, тем глубже вязнет в своих непривычно плохо контролируемых порывах. Схватить за руку, увести подальше от чужих глаз, хотя, учитывая этот вечер и это место, куда еще дальше? Рабастан уверен, он бы нашел такое место. С новой силой, и куда большей уверенностью прикоснуться к ней, заставить звучать столь же необыкновенно мягко и покладисто в свой адрес, как звучит она сейчас. С головой погрязнуть в прикосновениях мягких ладоней, касаниях податливых губ. И разговаривать с ней или просто молчать всю ночь. Никаких «а что, если». Слизеринец редко поступает так, как истинно хочется ему, но каждый раз испытывает угрызения совести или, того хуже, отвечает позже за свои вольности – перед учителями, перед родителями, неважно, всегда найдётся человек, чей взгляд и тон будет осуждать. В этот раз он уверен, что все будет иначе. Ни об одном дне, где так или иначе фигурировала Лоя, не будет сожалеть. И вот небылица – чем глубже волшебник уносится в своих мыслях, тем дальше прячется внутренний голос. Молчит, даже не хмыкает, не посмеется над собой же. Проиграл, вечный предатель. Лоя не думает в этот самый момент о том, как лучше им поступить. Не желает уходить или отпускать Рабастана, а лишь молча глядит в его светлые глаза. Знает, что тонет, и не тянется к кромке воды даже руками, чтобы всплыть и вдохнуть спасительный кислород. Добровольно ныряет глубже, в самую пучину, поддаваясь чувствам. Ей до дрожи пальцев хочется ощущать прикосновения слизеринца и прикасаться к нему самой. Столько, сколько захотят они, но не позволит окружающий их жестокий мир. На остывших уже от поцелуя губах эфемерно загорается вновь терпкий вкус, и девчонка давит в себе порывистое желание коснуться кончиками пальцев рта, чтобы запечатлеть, задержать это ощущение. Ощущение полного довольства и спокойствия, столь внезапно и неожиданно разливавшееся по телу. Точно под действием Империуса, староста не думает о заботах, проблемах, ни о чем совершенно. Эйфория, струясь по жилам, растекается по организму и вызывает благоговейный трепет в груди. – Пойдем, – Рабастан делает несколько шагов назад, но руки Хьюстон не выпускает, тянет за собой. Ловит растерянный и вопросительный взгляд, на что недолго всматривается в омуты глаз, заговорщически добавляя и вскидывая бровь, – Боюсь, сегодня староста слишком сильно устала и рано уснула. Подготовка к праздникам значительно выматывает.       Юноша придумывает легенду для Хьюстон и возможные вопросы в ее адрес со стороны других обитателей замка на ходу, зная наперед, что чрезмерно ответственная волшебница может внезапно спохватиться и вспомнить про свои обязанности. Но он не может, а по большей части просто не хочет оставлять ее этой ночью одну, как и не желает засыпать в пустой комнате, погруженный в раздумья, которые, очевидно, не позволят так скоро уйти в царство сна.       Она ловит его широкую улыбку, и невольно уголки ее тонких губ ползут вверх. Эта фраза звучала донельзя глупо и иронично, особенно учитывая ту странную ситуацию, в которой, точно в клетке, оказались двое молодых людей. Импульсивных, податливых своим эмоциям и желаниям, доселе скрытым так глубоко, что не подкопнуть. Они сдаются под пробивным натиском собственных, неясно откуда взявшихся, но, похоже, обоюдных чувств.       Девушка следит взглядом за движениями юноши и улыбается. Не знает и никогда не узнает, как блестят ее светлые глаза сейчас, как в голубых радужках мелькают блики живого огонька, как взгляд ее едва ли не светится. Подаренный под омелой поцелуй будоражит не хуже эндорфинов от долгожданной встречи, дарит ощущение всецелого счастья и окутывает им хрупкое тело, подобно непробиваемой оболочке. Он говорит негромко и заговорщически, воровато, как грабитель, утаскивающий с собой ценный артефакт. Артефакт, желанный ему самому. Рабастан портит ее, утаскивает в пучину непослушания, нарушений и бурных, эмоциональных поступков. И ей это нравится. Нравится чувствовать себя живой. - Пойдем, - гриффиндорка сперва сильно прикусывает нижнюю губу, а после широко улыбается, чувствуя новую волну предвкушения и легкой эйфории, что нарастает внутри. Крепче сжимает ладонь Лестрейнджа и спешно тянет его вперед, как маленький нетерпеливый ребенок, которому пообещали разворошить коробку с различными сладостями, заботливо поставленную родителями под рождественскую ель. Этому ребенку наверняка перепадет от мамы и папы за шалость, но разве его это остановит?       Шестикурсники, крепко держась за руки, покидают сад. Не задумываются о том, что будет завтра. То, что будет завтра, будет завтра. Хочется пожить, ощутить, почувствовать именно в этот короткий, стремительный миг. Объясняться, в случае чего, будет позже. А сейчас Хьюстон, правильная и идеальная девочка, поступает как отъявленная нарушительница правил и школьных уставов, проводя юношу по тайным ходам. О, она знает, куда он хотел ее украсть. Для того, чтобы двум студентам разных факультетов побыть вместе, было лишь одно место. И именно туда они, точно два преступника, тихо спешили по пустому замку.       Хогвартс как никогда безмятежен и тих, будто кроме них в стенах замка не осталось ни души. Странное и непередаваемое ощущение покоя и полной свободы, пусть это чувство несколько обманчиво, ведь где-то за стенами тут и там так же кипит жизнь. Ученики, стало быть, уже покинувшие праздничный ужин, разбрелись по гостиным, чтобы продолжать развлекаться в тесном кругу имеющейся компании на этот вечер и ночь. Стоило хотя бы единожды остаться на зимние праздники в школе, чтобы почувствовать эту атмосферу, уйти с головой в безрассудства и, наконец, обрести ясный взгляд на многие вещи. Еще неделю назад Лестрейндж плевался бы ядом и красноречиво, да демонстративно критиковал совместное празднование Сочельника в кругу разношёрстной кучки студентов. А теперь, подобно окрыленному глупцу, находит во всем нечто необыкновенное. Очнись, Лестрейндж, хочет он сам себе напомнить, но в реальность возвращаться пока не кажется соблазнительным, и он предпочитает оставить это на потом, а «потом» отбросить еще дальше.       Выручай-комната, подобно вмешавшейся в их разговор в саду омеле, этим вечером оказывается на стороне учеников, не капризничая и великодушно впуская тех в уютную комнату, предоставляя скрытый от чужих глаз кров и уединение. Совсем небольшое помещение, чем-то напоминающее гостиную, но без конкретных факультетских элементов располагает к себе. Выручай-комната позаботилась и об уюте для своих сегодняшних гостей: рождественский венок над камином, горящие свечи на небольшом столике, диван, несколько маленьких подушек, и даже чертова ёлка, наряженная всевозможными ёлочными игрушками.       Упрямо не покидает ощущение того, что время, если не остановилось совсем, то как минимум замедлилось, в особенности после того, как волшебники переступили порог комнаты. Лестрейндж чувствует себя коварным акромантулом, завлекшим обманом в свои сети невинную жертву. Но жертва абсолютно не против, кажется, она даже желала этого не меньше своего похитителя. Зачем и почему – об этом будет думать лишь завтра, а быть может совсем спрячет в дальний ящик своего сознания. У Рабастана тоже нет особых причин усложнять себе жизнь интрижками в школе, ведь пройдет не так много времени, как решится и его судьба, а сам он никогда ранее и не претендовал на иной расклад, привыкший получать готовые шаблоны и жить по ним же. А будь Лестрейнджу настолько скучно – давно бы нашел себе развлечение. «Может и нашел?» – звучит тихая подсказка, но он мысленно качает головой. Вряд ли.       Лоя Хьюстон совсем не подходит под категорию «развлечений». Она словно пазл из другой картинки, вроде и подходящий по параметрам, но картинка все никак не складывается визуально. Рабастану сейчас глубоко плевать на общую картину, он делает то, что велит сердце и, на удивление, соглашаются частички разума. Должно быть, Хьюстон следует той же логике, и впервые за все время их общения он обнаруживает что-то общее. Что-то, что связывает двух людей, живущих в одном мире, но воспринимающих его совершенно под разными углами.       Рабастан не дает им времени осмотреться, поговорить, переброситься парочкой случайных фраз, как это было вчера, неделю назад, месяцем раньше. С несвойственной ему расторопностью юноша обращает все внимание Хьюстон на себя, пылко и с головой окончательно разрывая какие-либо шансы на сохранение их разума в состоянии, не опьяняющим друг друга. Новые поцелуи, все еще короткие, осторожные, но постепенно нарастающие и более смелые с каждым новым из них. Мягкие, но напористые касания к ее лицу, очерчивания бледными пальцами изящных девичьих черт, талии, бедер, при этом умудряясь не растерять деликатность и тактичность по отношению к ней. Они плавно, неспешно, а порою несколько пылко знакомились заново, будто бы все время до сегодняшнего вечера были кротами, не видящими ничего в свете слепящего солнца. Узнавали друг друга вновь, открывали с других сторон и исследовали, как переполненные энтузиазмом археологи исследуют только-только обнаруженные остатки былых цивилизаций.       За осторожным тактильным осознанием совершенно нового уровня их общения, изучения друг друга, а после и едва ли что-то означающих тихих разговоров и взаимных молчаний, проходит, кажется, целая вечность, а на деле время близится лишь к раннему утру. Но до рассвета ещё слишком рано, солнце в эту пору любит подремать подольше. Зажжённый камин уютно потрескивает, а Рабастан вместе с Лоей полулежат прямо на полу перед ним. Гриффиндорке он подложил подушку, но со временем та каким-то образом оказалась под их ногами. И Мерлин с ней, думает он, когда запоздало обращает на это внимание.       Лоя лежит уже, умостившись на животе полусидящего юноши, и смотрит на рождественскую ель, скользит уже почти туманным взглядом по разномастным игрушкам. Сердце бьется спокойно, размеренно, в голове – ни единой мысли, чистое широкое поле. Тепло, уютно и приятно. В Рождество никто никого будить не будет, у учеников и профессоров есть шанс основательно выспаться, а завтрак переносится на два часа позже от привычного времени. И, как назло, тяжелые веки, будто сбитые свинцом, опускаются против воли старосты именно сейчас, хотя все внутри нее противится сну. Ведь, если уснуть, то выделенное им время пролетит, как пуля, пущенная из револьвера в висок. – Тебе нужно поспать, – тихо замечает в какой-то момент слизеринец, в очередной раз проскальзывая по профилю старосты взглядом. В какие бы игры не играло с ними время и его призрачное осязание, оно по-прежнему движется в привычном русле. Хьюстон выглядит чуть растрёпанной и самую малость забавной в своем дурацком отцовском свитере, но внимательный взгляд его глаз все же улавливает нотки усталости. Над ухом, сверху раздается тихий юношеский голос, заставивший от неожиданности Хьюстон вздрогнуть. Она, сонная и растрепанная, отрывается от приятного дела – лежания и созерцания, и глядит, повернувшись туловищем на спину, едва-едва сфокусированным взглядом на Лестрейнджа. - Тебе тоже. Но я не хочу. Если усну, время пройдет быстро и незаметно, - задумчиво и тихо отвечает Лоя, заправляя прядь светлых, пшеничных волос за ухо. Скользит взглядом по красивому лицу слизеринца, а после вновь отводит его в сторону, к ели. Нащупывает пальцами заведенной за голову руки ладонь Рабастана и не сильно сжимает ее. Глаза, почти бессознательно обводившие вечнозеленое дерево, вдруг замирают взглядом на одной из игрушек. Маленькая стеклянная церквушка с якобы черепичной заснеженной крышей и витражом надо входом. Хьюстон узнает эту игрушку. Мама очень ее любила, а они с отцом давно, в далеком детстве Лои нечаянно ее разбили. И починить, увы, не удалось даже при помощи магии. Это была обычная, маггловская и очень дешевая стеклянная игрушка. Но отчего-то так запавшая в душу маме. Гриффиндорка тихо вздохнула, чувствуя, как по телу скользит дрожь. - Что мы будем делать, когда выйдем за пределы Выручай-Комнаты? – Вдруг нарушает спокойную тишину Лоя, ощущая, как тело Рабастана мгновенно едва заметно напрягается. Вопрос был не из легких и не из приятных, но требовал ответа, как и требовала решения та ситуация, в которую сами себя они загоняют. У них есть еще целых десять дней, но что будет после, когда школа вновь наводнится учениками и оживет?       Вопрос Хьюстон в целом не является неожиданностью, но услышать его вслух для него все равно оказывается несколько внезапно. Стало быть, из-за того, что как такового ответа, который бы удовлетворял по всем параметрам их обоих, у юноши не было. Можно включить дурака и отшутиться, но это глупо, по-детски и не в правилах Лестрейнджа. В конце концов, не он ли заварил эту кашу? Определенно основной груз ответственности лежит на его плечах. До последнего обманывал и обманывался, вместо того, чтобы разобраться в себе и спокойно поговорить обо всем с Лоей, как это делают нормальные люди, а не обрушивать на нее накопившиеся эмоции под натиском удачного стечения обстоятельств. Вот только речь явно не о чем-то «нормальном», не в их случае. – Я бы предпочёл не афишировать и не распространяться, – отвечает после некоторой паузы волшебник, выпуская воздух из легких. Звучит не очень хорошо, возможно резко. Но Лоя должна его понимать. Общество, которое порой искренне и рьяно вызывает у Рабастана противоречивые чувства, не примет такой новости, как близкую дружбу сына по «официальным слухам» Пожирателя смерти и дочери уважаемого не на пустом месте аврора. Навязчивые советы брата в редкие встречи и в присылаемых письмах «присматриваться к достойным кандидаткам» явно подразумевали нечто иное. И, чего греха таить, Лестрейндж не готов к сплетням и обсуждениям в коридорах школы, крутящимся вокруг его имени, не говоря уже о блестящей репутации гриффиндорской старосты.       Мысли о том, что эти вечер и ночь, - всего лишь прихоть избалованного мальчишки, в голову даже не идут, ведь Хьюстон знает: Рабастан не такой. Он не станет играть чужими чувствами ради удовлетворения своих внутренних демонов, не станет лгать ей в глаза и просто так, для забавы, заманивать старосту в свои змеиные объятья. Нет уж, если он заманил – так сожрет наверняка, здесь и думать не о чем. Гриффиндорка не знала его так хорошо, как слизеринцы и близкие друзья юноши, но некоторое представление о нем все же имела. А потому холодный и резкий ответ, сорвавшийся, наконец, с губ Лестрейнджа, Лою не удивляет и не задевает, напротив: она полностью соглашается, выдавая это легким, едва уловимым кивком головы. Хьюстон не так глупа и наивна, чтобы считать, что весь мир расступится по одному щелчку пальцев. Предать эти отношения, если их и можно так назвать, огласке – все равно что по собственной инициативе взойти на помост в компании повешенных. Лишние сплетни не нужны никому. Ни Рабастану, ни ей самой. Ведь, если плевать она хотела на шутки, издевки и прочее со стороны других учеников, то рано или поздно новости дойдут до родителей обеих сторон. И думать о том, что с сыном сделает Лестрейндж старший, не доводилось. Относительно реакции своего отца Лоя знала даже без лишних раздумий: он лично ее посадит на домашнее обучение, если не прибьет в тот же миг, как увидит. Если мать еще могла бы принять подобные странные чувства, объясняя это тем, что сердцу не прикажешь, то Джереми Хьюстон был непреклонен и слишком субъективен в отношении отпрысков Пожирателей. Он говорил, что это «чутье на ублюдков», кто-то назвал бы профессиональной деформацией. Аврор редко давал шансы детям преступников, потому что однажды обжегся. После смерти Долохова старшего, он поддерживал оправдательные настрои в сторону Антонина, как и многие, всячески помогал юнцу ступить «на тот путь». А что получило от этого магическое сообщество? Опасного, скрытного и неконтролируемого темного мага. Именно потому даже думать о реакции Джереми на любые контакты его умницы-дочки с детьми Пожирателей не приходилось – пристукнет ее, как вялую мошку. – Но вот что, – вдруг добавляет он, мягко обхватив пальцами ее скулу, поворачивая голову в свою сторону. Глядит на нее, выдерживая паузу и опустив голову, пока большим пальцем вырисовывает контуры нижней губы девушки. – Не думай, что эта ночь ничего не значит. Нам просто стоит пока быть осторожными. Согласишься со мной?       Вдруг раздавшийся потеплевший голос Лестрейнджа заставил Хьюстон легко вздрогнуть. Мягким прикосновением к лицу, взывающим к повиновению, он поворачивает ее голову к себе. Староста послушно ловит взгляд светлых глаз и слушает то, что говорит слизеринец. А говорит он, как всегда, разумные и правильные речи. Девушка невольно прикрывает на несколько мгновений тяжелые веки, чувствуя волну мелких уколов-мурашек, разбегающихся вниз по телу от ненавязчивого скольжения грубого пальца по контурам нижней губы. Эти мгновения проносятся слишком быстро, и все же приходится вновь взглянуть на голубоглазого. Пристально, внимательно. - Я не настолько дура, насколько кажусь, Рабастан, я все понимаю, - кратко и несколько нетерпеливо отрезает Лоя, секундно сдвинув брови. Однако, уже через миг расслабляет мышцы лица вновь и виновато поднимает уголки губ вверх. – Я не собираюсь подставлять тебя или себя и болтать об этом на каждом шагу. Ты не представляешь, что со мной сделает отец, если узнает. – Гриффиндорка неуютно поежилась, когда перед лицом будто вживую встал полных холодной ярости взгляд любимых глаз. Поведя головой, чтобы избавиться от неприятного ощущения, Хьюстон впилась взглядом в лицо Лестрейнджа. Ему тоже придется несладко, если о случившемся узнает его родня. Осторожно приподнявшись на локтях, волшебница нежно, неспешно и будто с поволокой, поцеловала юношу. Накрыв свободной ладошкой его гладкую щеку, отстранилась на несколько сантиметров.       Откровенно, до недавних пор слизеринец относился к самой идее душевных порывов к абсолютно чужому ему человеку скептически; верил, что любые заранее обдуманные союзы куда крепче и сильнее союзов, созданных влечениями. Чувства проходят или, того хуже, толкают на безрассудства и глупости, а общий интерес, вера, если угодно, не проходят, тесно закрепляясь. Сначала возникает лишь необходимость, мол, так надо, после следует привычка, и уже со временем, с пережитыми годами, радостями и тяготами она перерастает в искреннюю преданность, как произошло со старшей четой Лестрейнджей. Правда, порой в глазах и голосе матери, обращенных к отцу, Рабастан замечал нечто теплое, иное, но не было необходимости цепляться за эти малозначительные прецеденты. А теперь понимает, с каким неведомым ему ранее трепетом ощущает на себе касания еще в прошлом году чужой и далекой от него гриффиндорки и с осторожностью касается, целует ее в ответ. Не заметил и не понял, в какой момент все в его жизни изменилось, а непонятное юноше ранее вдруг стало таким понятным и очевидным. – Какая жалость, я уже не нравлюсь твоему отцу, – не желая раньше времени уходить в дурные мысли и напрасно бояться будущего, волшебник насмешливо поднимает брови, встречаясь взглядом с Хьюстон, и позволяет себе ненадолго задержаться у ее лица. Водит носом по верхней скуле, опасно подбираясь к уху, когда она шепчет: - Все будет хорошо. Обещаю.       Лоя успокаивает себя или его? Потому что он ни капли не сомневается в главе семейства Хьюстонов, зная, пусть и понаслышке, насколько сильно тот обожает свою единственную дочурку. Ох, и не хотел бы он слышать те проклятия, что посыпались бы на слизеринца, узнай аврор об украденном Рождестве своей любимой дочери. Как знать, лишь украденном Рождестве или же целой жизни. – Я не беспокоюсь, – честно признается он, не храбрится на этот раз, звучит вполне честно. – Мне нравится проводить с тобой время, мне хочется проводить его с тобой. И если цена тому лишь молчание, то не так уж и дорого, хм? Юноша улыбается ей в кожу прямо под ухом, зная, что Лоя и без того чувствует это, и надеется, что оптимистичный настрой передастся и ей. Все никак не привыкнув к сладковатому привкусу и дурманящему аромату, исходящему от гриффиндорки, с каждым разом тонет в нем все глубже и глубже, не в силах отстраниться. И, когда находит в очередной раз приоткрытые уста девушки, возвращаясь к ним, прежде чем вновь захватить, шепотом, едва ли слышно, обещает, что ни о чем не пожалеет сам, и не позволит пожалеть ни о чем ей.       Время движется своим чередом ровно до того момента, когда после тихих, словно шелест листьев, разговоров двоих сбежавших от чужих глаз учеников, наконец, наступает тишина. Волшебники засыпают, определённо дождавшись первых лучей солнца, пусть они этого и не могли лицезреть в стенах Выручай-комнаты. А комната, кажется, и не торопила никуда, гостеприимно приглушив музыку и погасив свечи, оставляя ласковые отблики горящих огней гирлянд на елке. Будто эта комната являлась единственным в мире местом, которое бы не осудило их и приняло со всем тем бременем, с которым они заявились в поиске молчаливой поддержки. И, видит Мерлин, они вернутся сюда еще не один раз, с каждым разом пропадая и забываясь невозвратно.