***
Удивительным и безмерно глупым казалось то, как в своей безграничной упертости и тупости Министр не замечал грядущей бури. Магическое сообщество Британии продолжало жить свою спокойную жизнь в неведении и заблуждении, когда несправедливо незначительная часть волшебников находилась на грани накаленного напряжения и была готова взорваться каждую секунду. Неурядицы в лице Амбридж в Хогвартсе, смещение Дамблдора с поста директора, подозрительно долгое затишье Волдеморта – все это заставляло нервно сжимать древко палочки крепче. Кроме того, Хьюстон волновалась о том, что выйти на связь с Лестрейнджем не удавалось. Пожиратели что-то затевали, и это «что-то» явно не предвещалось приятным. Лоя погрязла в мелкой работе. Скримджер вот уже несколько месяцев не заставлял своих авроров бегать в поисках беглецов по стране, но Фадж все еще требовал отыскать Блэка, на которого свесил всех собак за побег преступников из Азкабана. За это взялся Кингсли с его отрядом, создавая видимость активности. Хьюстон же смогла, наконец, вернуться к своим студентам. Это был первый ее курс, и их последний год обучения. Волновалась ли волшебница? Конечно же, ведь она была обязана выпустить прекрасных авроров в Штаб. Восемнадцатого июня Дамблдор должен был вернуться в Британию. Он покидал страну, однако в каких целях – естественно, не распространялся. Оставалось лишь догадываться и строить теории, но на этот вечер было запланировано собрание узкого круга Ордена. Кингсли, Блэк, Тонкс, Люпин, Грюм и Хьюстон. Она явилась чуть позже остальных, ведь утром ее студенты сдавали последние в своей жизни экзамены перед Главой Управления. И сказать, что Скримджер был доволен – не сказать ничего. Все юноши и девушки прошли испытания и получили должность, конечно же, Лоя была рада, но странная, ледяная змея волнения и тревоги поселилась где-то в груди и вертелась там, не давая дышать. Появления Дамблдора ждали с минуты на минуту в тот миг, когда на связь вышел Северус и сообщил о том, что Гарри Поттер, похоже, покинул школу и отправился в Отдел Тайн. Снейп догадался, что мальчишка все еще считает крестного пленником Лорда. - Блэк должен остаться, - холодно замечает профессор, смеряя Сириуса спокойным взглядом. - Что? Нет уж, Нюниус. Там мой крестник! – Вскрикнул мужчина, поморщившись от самой глупости предложения. - Сириус, он прав. Времени нет на споры, Дамблдор вот-вот вернется. Кто-то должен ему рассказать. – Обрубил Аластор и обвел взглядом немногочисленный отряд Ордена Феникса. – Палочки наготове. Вперед. Маги аппарировали, еще не догадываясь о том, что им следовало оставить кого-то присмотреть еще и за Блэком. - Какого черта?! Тебе сказано было сидеть и ждать Дамблдора, Бродяга! - Шипела Хьюстон, крепко сжимая в тонких пальцах палочку и спешно продвигаясь вслед за аврорами вперед, к карусели дверей. - Брось, Хью! Мне давно пора размять свои косточки, - почти задорно бросил Сириус, пиная локтем в бок подругу. Когда-то давно, много лет назад они были близки. Ловить Блэка за нарушением правил было уже скорее ежемесячной традицией для старосты. Странно, но двое столь разных людей были хорошими друзьями. С Ремусом было проще: он не был таким взрывным, часто мог усмирить пыл Лои или Сириуса, но эти двое – бурлящая сумасшедшая смесь, которая, к счастью для Хогвартса, редко оказывалась в одном котле. Хьюстон не развлекалась с компанией Мародеров, а Блэк ненавидел ее имя и никогда не произносил его. Странная, не самая крепкая, но определенно оставившая приятный осадок дружба. И даже сейчас они порой выводили друг друга из себя своими характерами, отталкиваясь, точно два магнита с одинаковым зарядом, но все равно оставались друзьями. И потому волшебница лишь качает головой, входя в комнату-карусель. Сириуса Блэка исправит только могила. - Приведи нас к Поттеру! – Громко произносит Аластор, и комната кружится, после чего распахивается нужная дверь. Невыразимцы все же по-своему гениальные волшебники.***
Диалог с Поттером ведет Малфой или, правильнее будет сказать, пытается, то и дело обрубая попытки нетерпеливой ведьмы Лестрейндж вклиниться и оборвать ту тонкую нить доверия, которую пытается настроить с Гарри мужчина. Дети полностью окружены двенадцатью пожирателями, из каждого прохода на них смотрит по одной-две пары глаз, а темные мантии и маски полностью скрывают их облики и лица. За исключением Люциуса и Беллатрикс. Второй терять нечего, а Люциус преднамеренно демонстрирует свой лик, зная, что живыми эти дети отсюда уже не выйдут. Мальчишка оказывается не таким глупым: тянет время и, кажется, пытается заговорить зубы, а Люциус подыгрывает ему, хотя в спокойном и ровном голосе то и дело пробегают намеки на нетерпение и раздражение. Школьники понимают, что стоит им предпринять попытки к бегству или нападению – и они обречены, ведь даже если опустить тот факт, что они не имеют опыта сражений и, очевидно, просто напуганные дети, по численности те явно проигрывают обозленным беглым преступникам. Пожирателям же нужно пророчество, отданное добровольно, в противном случае их ждет провал и гнев Темного Лорда. Малфой знает, что все ставки на него – он обязан вновь доказать свою ценность и преданность Волдеморту, потому так дергается, стоит только ведьме рядом открыть рот и рявкнуть очередную гадость, приправляя все безумными издевками и смехом. Образовавшийся тупик едва ли разрешается явно не в их сторону, когда Белла вдруг срывается и почти нападает на мальчишку, после того как тот называет по имени их лидера. Храбрый и безрассудный. Лестрейнджу знакома эта острая смесь, как никому из их шайки. – Нет! – Малфой вовремя успевает среагировать и предотвратить ее «остолбеней», ударяющееся о стеллажи и разбивающее несколько других стеклянных шаров, – Мы должны получить пророчество! Рабастан чувствует, как едва заметно дергается нога его брата. Нервничает, но старается держать себя в руках. Рудольфусу Беллатрикс не по зубам, это было понятно с самого начала. Если брат считал себя счастливчиком в вопросе выбранной для себя партии в женитьбе, то саму Беллу брак вообще не интересовал, и не отказала она лишь потому, что так было положено. «Обуздаю. Так даже интереснее» - смеялся поначалу он, но результат налицо. Теперь стоит и молча слушает, ведь никак не может повлиять ни на свою жену, что грозится все испортить своей порывистостью, ни на ход «переговоров». И это, вероятно, самое благоразумное решение в данной ситуации. Рабастан его не осуждает, хоть и не поощряет попытки Руди стелиться и идти на поводу у истеричной супруги. Пока разбитые сферы выпускают бледную дымку образов, нашептывающих пророчества, Белла почти задыхается от возмущения. «За дерзостью мальчишки скрывается страх» – заключает в своей голове Рабастан, цепким взглядом разглядывая каждого из сбившихся в кучу детей. И этот страх вовсе не внушает уверенность и самодовольство, потому что перед ними, черт возьми, пятикурсники. Сомнительный повод для гордости – запугать, а затем и убить подростка. От последней мысли становится липко и противно. Это не то, с чего Лестрейндж надеялся начать свою новую жизнь. Любое убийство должно быть оправдано холодным здравым рассудком, а не возможностью размять кости и отыграться. Необходимость запугать и закрепить за Пожирателями Смерти дорожку несмываемых кровавых разводов осталась далеко в прошлом, еще во время Первой Магической, и они хорошо справились с этой задачей, уничтожая целые семьи маглорожденных волшебников, в том числе ради того, чтобы заявить о себе. Так стоит ли тратить время на «развлечения» сейчас? Их цель – пророчество, все остальное бессмысленно. Рабастан знает, многие из тех, кто сегодня присутствуют здесь, не согласятся, а значит и шансов у Поттера и его друзей критично мало. Но, к своему счастью или разочарованию, сам Рабастан боец, не оратор, а значит, будет делать то, что должно, отодвигая в сторону собственные взгляды. Самоанализа после не избежать, но муки совести и самобичевание отнюдь не его компаньоны – полезное качество в их нелегком деле. Но все меняется в одно мгновение, когда разговор внезапно прерывается сигнальным криком мальчишки. «Редукто» ударяет с разных сторон на массивные полки с пророчествами, нещадно разбивая все и вся, подобно домино. Дети срываются с места и, что есть силы, бегут, разделяясь. В их случае довольно глупое решение, если разделение было, конечно, запланировано. Но все это Лестрейндж замечает лишь краем глаза, потому что стеллаж по его сторону медленно, но целенаправленно рушится. Все, что пожиратель успевает сделать, - это замедлить падение целой полки маленьких стеклянных шаров, что едва не свалились на его голову, а затем убраться прочь от надвигающейся конструкции. Один из острых осколков попадает ему в руку, на ладонь, но Рабастан даже не обращает внимания на боль, раз за разом отбрасывая от себя новые летящие в разных направлениях стекла. Останавливается, чтобы отдышаться, оглядеться. В поле его зрения – ни души, только крики и ругань со всех сторон. Детей и след простыл, те словно провалились под землю, и Лестрейндж, понимая, что они проворонили чертовых подростков, обведших их вокруг пальца, не сдерживает череду ругательств. – Оставьте Нотта, оставьте его, слышите? Его раны – ничто для Темного Лорда по сравнению с утерей пророчества, – когда Лестрейндж настигает собравшихся в одной точке пожирателей, он обнаруживает не самую приятную картину. Нотта завалило так, что тот в отключке без шансов на быстрое восстановление в строй. Минус один. Малфой тем временем одергивает Джагсона и его попытки привести Нотта в чувство, а затем призывает всех немедленно разделиться и отправиться на поиски в разные секции отдела. Чем больше они тянут, тем быстрее утекает драгоценное время, а проклятое пророчество все еще в руках у мальчишки. Как только они с Крэббом достигают конца стеллажей, вдоль которых ринулись в поисках детей, пред ними возникает дверь. Дверь, которая плотно заперта с помощью магии. – Чутье подсказывает, они здесь, – бросает через плечо Крэбб и упрямо дергает за ручку двери, но Рабастан призывает того отойти в сторону, чтобы уже через мгновение освободить путь с помощью отпирающих чар. Внутри тишина и никаких следов присутствия кого-либо еще. Пожиратели подступают быстро и стремительно, осматривают каждый угол большой комнаты, но на взгляд не падает ничего, что указывало бы о местонахождении детей. Только большие часы, о функциях которых можно лишь догадываться – это Рабастан заключает мысленно, когда пробегается взглядом по странной вещице. – Наверное, убежали в холл, – умозаключает он. – Проверь под столами, – раздается рядом голос Крэбба, пока сам тот, по всему видимому, рыскает за невысокими шкафами с массивными углублениями, в которых так же находились различного вида и размера часы. Лестрейндж наклоняется и, отчего-то уверенный, что здесь они наверняка одни, держит в руках волшебную палочку неправильно. Направляет не под стол, а в абсолютно другом направлении. И допускает большую ошибку. Едва до мужчины доходит, что на него в страхе смотрят три пары глаз, прямо в голову ударяет ярким красным светом заклятие, откидывающее пожирателя в сторону, да так, что головой он ударяется обо что-то тяжелое и твердое позади себя. В глазах тут же темнеет, в голове проносится мысль, что он должен немедленно подняться, однако мышцы словно сводит разом, и ни один палец на его руке не двигается. Боли нет, только всепоглощающая тяжесть и темнота, которая тут же охватывает волшебника полностью и побуждает его отключиться. Все, что напоследок успевает понять Рабастан – он только что упустил Гарри Поттера.***
Отряд врывается в помещение очень вовремя. Один мальчишка лежит ничком на каменном полу, второй держит в руке Пророчество, готовый в любой миг его выпустить. Тонкс вышибает заклятьем палочку из рук Люциуса, и завязывается дуэль, больше схожая с массовой бойней. Дети отползают в сторону, Хьюстон в последний момент успевает окружить их щитом «Протего», когда алая вспышка летит в макушку Лонгботтома. - Крошка Лои! – безумный смех, знакомый до дрожи, заставляет блондинку обернуться. – Эх, жаль малыш Басти до сих пор не присоединился к нашему празднику, - Беллатрикс корчит совершенно расстроенную мордашку, сверля аврора безумным взглядом. Резкое движение крючковатой палочки, зеленая вспышка летит прямо в лицо метаморфа, но она успевает отразить убивающее заклятье. Лоя посылает в брюнетку невербальное удушающее заклинание, и Лестрейндж на некоторое время выбывает из игры. Сердце колотится в груди так быстро, что кажется, оно вот-вот оторвется от соединяющих тромбов и остановится. Голубые глаза растерянно и бегло скользят по амфитеатрному помещению в попытке найти знакомый силуэт. Кингсли сражается с двумя сразу. По полу катится глаз Аластора, Малфой пытается подняться, пока сразивший его Люпин подвергается атаке Мальсибера. Тело Тонкс оседает на каменных ступенях. «Где ты? Ну же..» - назойливая мысль стучит в висках до тех пор, пока женщина не понимает: его здесь и вправду нет. Откуда-то сбоку выскакивает Макнейр, и в правое плечо аврора прилетает рассекающее плоть заклятье. С губ срывается вскрик боли, но волшебница не теряется и одними лишь губами произносит: - Дормио! – Мужчина оседает под чарами долгого сна, Лоя ведет кончиком палочки вдоль раны, применяя «Эпискеи», дабы остановить кровотечение. Целиком такую рану так быстро не залечить, Лацеро – мощное и болезненное проклятье. Взгляд цепляется за наступающего на детей Пожирателя, и аврор едва успевает вовремя укрыть их щитом от проклятья Антонина. Она знает это характерное рассекающее движение и фиолетовую вспышку слишком хорошо. - Хьюстон! Как там папаша? – Мужчина оборачивается к волшебнице, смеряя ее почти безумным взглядом. У этого Пожирателя Смерти свои счеты с носителями данной фамилии. - Заткнись, Долохов, Мерлина ради, - шипит блондинка и спешит применить Силенцио, дабы ослабить противника. Он силен, а также он мастер невербальной магии, Лоя это помнит. Завязывается дуэль один на один, и оба мага справляются грациозно и молча. Женщина собрана и напряжена до бесконечности, в то время как опытный волшебник сражается нехотя, почти играючи. И, вероятно, эта его расхлябанность ведет к ошибке: Хьюстон подмечает момент, чтобы сперва послать в мужчину «Картео», направленное на его рабочую руку, а после – парализующее проклятье. Долохов, в горле которого застыл крик боли от сломанных костей плеча, падает навзничь. В этот самый миг все вокруг словно замирает. У самой арки на ногах остаются лишь двое волшебников, не считая обессиленную Хьюстон, опершегося о колени Ремуса и невесть откуда взявшегося здесь Дамблдора. Двое носителей крови рода Блэк сражаются яростно, словно между ними нет ничего общего. Взгляд Беллатрикс горит ненавистью, и в тот момент, когда в грудь Сириуса попадает алый луч, ее губы растягиваются в безумной улыбке. - Нет.. – Лоя понимает, что произойдет, за секунду до. Мужчина пошатывается и медленно, словно бы в замедленной перемотке, падает в Арку. На красивом лице замирает улыбка, светлые глаза полны удивления и… страха? Пелена древней Арки покачивается, точно от порыва ветра, а в следующий миг вновь замирает в умиротворении. Ее оглушает крик Поттера, вновь разгорается битва, но аврор не может сдвинуться с места. Словно еще одна часть ее самой, корней, ведущих ее к счастливому прошлому, сломалась; тонкая нить оборвалась. Женщина замечает зеленый луч слишком поздно, но Кингсли появляется перед ней из неоткуда и выставляет щитовые чары. Он вступает в дуэль с Беллатрикс, аврор фокусирует взгляд на широкой спине волшебника и вздрагивает всем телом. Дамблдор сковывает Пожирателей чарами, пока Хьюстон пытается понять, откуда он здесь взялся. Женщина спешит к детям и снимает взмахом палочки «Таранталлегра» с ног бедного Невилла, что так отчаянно пытался сдерживать их руками. Рядом все еще растерянный Поттер, которого за руку придерживает Люпин. Лоя не хочет смотреть в его зеленые, тусклые глаза. не хочет даже видеть ту боль, которую испытывает сейчас друг ее юности. Вдруг Гарри срывается прочь, и Ремус не успевает его поймать. Следом за Лестрейндж и мальчиком убегает Альбус, что-то крикнув Кингсли. Неподалеку от связанных Пожирателей Аластор пытается привести в чувства Тонкс. Карусель криков и сумбура вертится с ужасающей скоростью. Паршиво. Как же все паршиво. - Эй, ты как? – Аврор опускается на колени перед гриффиндорцем и бегло осматривает его. – Кажется, цел, только вот нос.. - Все в подядке. – Мальчишка отмахивается, но волшебница все равно ведет палочкой у его лица, приводя нос в нормальное состояние. Слышится хруст хряща, отек спадает, остаются только синяки. – Спасибо. - Невилл, где остальные? – Люпин садится на корточки возле своего бывшего студента, внимательно глядя в глаза. - В комнате с.. мозгами.. странное место. У Джинни сломана лодыжка, Рон под действием веселящих чар, а Гермиона.. Долохов попал в нее каким-то проклятьем и.. - Она жива? – перебила Лоя, испуганно сжимая в руке палочку. - Да. Она наложила на него Силенцио до этого. - Умная девочка, - с груди падает камень. Достаточно на сегодня смертей. Остается лишь надеяться, что.. - Невилл, были еще Пожиратели? Ты знаешь, где они? - Да. Двое в комнате с часами. И один в Зале Пророчеств. Малфой говорил, он сильно ранен. - Ты молодец, Невилл. Огромный молодец, - Ремус хлопает юношу по плечу, и члены Ордена поднимаются на ноги, чтобы покинуть это место. Уже стоя в карусели дверных проемов, Хьюстон осмеливается взглянуть на друга. - Мне жаль, Рем. Он не должен был так погибнуть. – Люпин перехватывает взгляд голубых глаз и печально улыбается уголками губ. Но не говорит ни слова. – Я арестую Пожирателей, а ты отправляйся к детям. Переступив порог комнаты Времени, женщина изумленно застыла. Посреди разгромленного помещения стоял и крутился вокруг себя крупный мужчина в черной одежде с головой и лицом младенца. Шкаф с маховиками был безнадежно сломан: он падал и разбивался с грохотом, а после прыгал назад, чтобы через секунду вновь разбиться. Человек с головой грудничка точно не был Рабастаном: слишком крупный и округлый. Аврор наслала на него «Дормио» и сделала осторожный шаг вглубь комнаты. Сейчас была важна аккуратность каждого движения. Комната Времени была повреждена, при том довольно сильно, и любой шаг в сторону мог привести к нежелательным последствиям. Оказавшись в центре помещения, женщина медленно обвела взглядом плохо освещенные предметы и застыла. В дальнем углу лежало тело. Черная одежда, стройное телосложение и такие знакомые кудри, спадающие на лицо. Сердце остановилось на пару мгновений, а после сумасшедше забилось, точно норовя выскочить из груди. Впервые за последние годы Лоя испытывала страх. Шаг вперед. Под ногой хрустит стекло, но аврор не обращает на него внимания. Второй шаг. Третий. Мышца в груди исступленно колотится, волшебница добела сжимает пальцы на палочке. Знает, что дети вряд ли смогли бы убить мага, но в этой комнате может случиться все, даже то, чего вообразить невозможно. Когда до тела остается всего метр, блондинка поджимает губы до боли. Светлые локоны сереют, обретая блеклый мышиный оттенок. Лоя опускается на колени, не сводя взгляда со знакомого лица. Убирает палочкой волосы со лба и чувствует, как тело прошибает дрожь. Прижимает два пальца к сонной артерии на шее и не сдерживает шумный вздох облегчения, сорвавшийся с губ. Жив. Дышит. Просто под воздействием мощного заклятия и, похоже, стукнулся головой. Нервно сглатывает подобравшийся к горлу тревожный ком и замирает, глядя в лицо Рабастана. Она обязана арестовать его и доставить в Азкабан. Лестрейндж – беглый преступник, убийца, Пожиратель Смерти, напал на Министерство и пытался убить детишек. Но стал бы он на самом деле убивать их? Лоя сомневается. Колеблется, в грохоте разбивающихся часов погрязнув в своих мыслях. Она Хьюстон. Аврор. Член Управления штаба. Она должна. Должна, должна, должна. Судорожный вздох. Она не сможет этого сделать. Не сможет отключить все сомнения, чувства и переживания, чтобы выполнить свою прямую обязанность. Женщина медленно снимает кобуру с предплечья левой руки и кладет ее на пол. Понимает, что прямо сейчас подписывает свой билет в один конец в крепость Экриздиса. Но иначе поступить не может. - Портус, - тихий шепот, сорвавшийся с конца палочки синий свет, которым на пару секунд зажглась кобура. Лоя кладет в руку мужчины портал и поднимается на ноги, отступая на пару шагов. - Три.. два.. сейчас. Легкий отблеск синего, и Пожиратель вместе с порталом исчезает, словно его здесь и не было. Зато появляется на широкой постели гостевой спальни особняка Хьюстонов. Ничего умнее, чем отправить его в свой дом, женщина не придумала. Эта ночь кажется бесконечной. Детей отправляют в школу, сопровождая их частью прибывших с Фаджем авроров. Еще часть доставляет Тонкс в Больницу Святого Мунго, остальные же занимаются беглецами, которых необходимо вернуть в Азкабан. Лоя не желает присоединиться к ним. Нет ни малейшего желания вновь возвращаться на кишащий дементорами остров. Дамблдор возвращается в Хогвартс, десятеро из двенадцати Пожирателей отправляется в тюрьму. Беллатрикс сбежала с Волдемортом. Лоя уверенно лжет, что не нашла Лестрейнджа младшего. - Аластор, Ваш глаз, - вздыхает Хьюстон, протягивая мужчине стремительно ворочающееся в ладони глазное яблоко. - Спасибо, - хрипит мужчина и, протерев орган, вставляет его на место. Бегло осматривает свою бывшую ученицу, цепляется взглядом за кровь на рукаве и разорванную мантию. – Ранена? - Ерунда. Выпью пару зелий, и все пройдет, - она отмахивается, обводя взглядом голубых глаз полуразрушенный Атриум. Да уж. Грядут перемены власти и восстановление Министерства, а значит, ближайшие недели будут интересными. - Где твоя кобура? – Вдруг спрашивает Аластор, сверля взглядом волшебного глаза предплечье левой руки аврора. - Потеряла. Ничего, у меня их несколько. Хьюстон чувствует, как по телу бегут мурашки от недоверчивого, изучающего взгляда Грюма. Он ей не верит. Аврор появляется на пороге дома на рассвете в среду, девятнадцатого июня. Закрывая за собой высокие массивные двери, женщина еще не осознает до конца, что произошло за последние сутки. Все, что ей нужно – это сон. Благо, Скримджер дал выходной Грюму, Хьюстон и Кингсли. Иначе она бы не выдержала и отключилась прямо на собрании Аврората. Волшебница в длинной синей мантии заглядывает сперва в гостевую спальню, куда портал принес Пожирателя. Все еще без сознания. Но грудь поднимается ровно и спокойно от его дыхания, и это успокаивает. До ужаса хочется завалиться рядом и уснуть, но Лоя не может позволить себе так расслабиться. Она, совершив над собой усилие, спускается вниз, где на столике в гостиной лежит недочитанная кем-то будто в прошлой жизни книга, садится в широкое кресло. Глубокий вдох разрезает болью легкие. Думать о произошедшем сейчас не хочется. Нет сил. Тонкие пальцы обхватывают книгу, и Хьюстон притягивает ее к себе, чтобы занять пустую голову чтением, но сама не замечает, как уже через несколько минут засыпает, поддаваясь тяжелой, каменной плитой рухнувшей на светлую голову, усталости. Поначалу ощущение, что голова полностью опустевшая. И это было бы приятно – просто проснуться и ничего не помнить, полное забытие, если бы не раздражающая тошнотворная боль где-то в затылке и сухой скрежет в горле. Да, желание срочно найти хоть каплю воды мигом заставляет Лестрейнджа распахнуть веки и приподняться на локтях. Дневной свет режет глаза и заставляет потереть их, чтобы быстрее прийти в себя и привыкнуть. В голове настоящая каша, а события вчерашнего – а вчерашнего ли? – дня возвращаются обрывисто и словно картинками из сна. Застывает ненадолго, упрямо пытаясь восстановить в памяти все детально, но от этого голова начинает буквально разрываться и бить по вискам. – Мерлин… – слетает с тонких жестких уст, когда три пары глаз, выглядывающие из-под стола, внезапно врываются из закромов памяти и заставляют выпустить нервный смешок. Это последнее, что он помнит и, как бы тот ни пытался вспомнить что-то еще – все бесполезно. Значит – его отделал школьник. Логичный вопрос «а что случилось потом?» остается без ответа как раз в тот момент, когда Рабастан задается встречным. Где он? Комната незнакомая, не похожа ни на одну, где он бывал или мог бы оказаться в подобной ситуации. Кто-то из своих подобрал? Может быть, может быть. Лестрейнджу не очень нравится мысль, что этим «кем-то» оказался не его брат, иначе бы место точно узнал, но выводы раньше времени не делает. Внутреннего неприятного червячка подавляет, решив, что лучше всего выяснить все события и результаты охоты на пророчество прямо сейчас. Нужно только отыскать источник всех этих ответов. Дом выглядит… отдаленно знакомо? Это он осознает, как только спускается вниз, оказавшись в коридоре, в просвете которого виднеется большая комната. Шаг за шагом он подступает к проему все ближе и ближе, пока вдруг не замирает на пороге, проглатывая того самого червячка. Дом Хьюстонов. Без всяких сомнений, пожиратель очень хорошо запомнил это место. Конкретно эту комнату, которая совсем не изменилась. Почему она выглядит ровно так же, как пятнадцать лет назад? «Может, лучше задашься вопросом, почему ты оказался сегодня в этой самой комнате?» А ответ ни то сидит, ни то лежит не в самой удобной позе прямо перед ним. У Лои синяки под глазами и нездоровый цвет и без того аристократично бледной кожи, Рабастан поджимает губы в тонкую полоску, когда подмечает это, подходя ближе, оставляя за собой как можно меньше шума, боясь ее разбудить. Она была там. Как и при каких обстоятельствах – только предстоит выяснить, но важнее то, чем Хьюстон пожертвовала, решившись притащить его в свой дом. Глазные яблоки беспокойно вертятся под тонкими веками. Пушистые ресницы подрагивают, а меж светлых бровей залегла морщинка. Она провалилась в шаткую, но настолько необходимую организму полудрему прямо в широком кресле. Забралась в него с ногами, - дурная привычка с самого детства, Рабастан еще в школе за ней замечал – и уснула, не осилив и пары страниц книги. Та же, слегка потрепанная и не с самым новым переплетом, казалось, грозила вот-вот выскользнуть из цепкой хватки тонких длинных пальцев и упасть вниз, но до сих пор этого не произошло. На корешке было выбито «Скотный двор». Похоже, этот экземпляр зачитывался очень много раз. Прежний хозяин дома любил Оруэлла, нынешняя хозяйка лишь только открывала для себя автора. Но, похоже, не совсем успешно. Сейчас Хьюстон спала, и даже не задумывалась о том, как много раз ей повезло этой ночью. И о том, что она, детишки и еще парочка членов Ордена уже могли быть мертвы. Если бы Грейнджер не наложила на Долохова «Силенцио», она бы погибла. Если бы Луна Лавгуд не сняла с Уизли мозг, он бы задохнулся. Если бы Хьюстон вовремя не поставила щит Поттеру и Лонгботтому, проклятье Долохова настигло бы их. Если бы Кингсли не успел, была бы мертва и сама Лоя. Этой ночью все их жизни висели на волоске, но сейчас она не думает об этом. Она спит и не видит снов, только серую тишину, что периодически взрывается криками боя. Перед глазами встает облик Сириуса, и женщина вмиг задыхается. Словно сейчас, в полудреме вся боль осознания утраты навалилась на нее неподъемным душащим грузом. «Брось, Хью. Мне давно пора размять косточки» - голос Блэка звенит в голове, и мужчина широко улыбается ей. Задорно и спокойно одновременно, так, как умел только он. Сказанные им слова эхом разливаются в пустоте. «Ну же! Сейчас посмотрим, на что ты способна!» - он выкрикивает это вновь. Алая вспышка, появившаяся из неоткуда, врезается в широкую грудь, улыбка застывает на красивом лице. Вопль боли и осознания застревает в горле немым комом, не способный сорваться с губ Лои. Сириус падает в Арку и исчезает за ее пеленой. Все вокруг вновь окутывает туман и тишина, которую вдруг прорезает смутно знакомый голос. – Зачем? – заданный самому себе мысленно вопрос неожиданно звучит вслух. Он знает, что ему нужно убираться, это будет правильнее в первую очередь для аврора, в очередной раз подставившую саму себя. Но сделать этого Лестрейндж не может вопреки всему. Ему до такой степени надоело каждый раз бросать и оставлять Лою, бегать от своих ошибок, когда эта женщина – вообще последний в мире человек, от которого стоит бегать. Мужская ладонь накрывает ее подбородок, мимолетно касаясь границ, затем соскальзывает к плечу Лои, оставаясь там, пока сам он, все еще чувствуя некоторую слабость, опускается на колени сбоку от нее, опираясь о подлокотник. Женщина чувствует теплое прикосновение к подбородку, а после и плечу. Хмурится, с явным трудом выныривая из вязкого сна. Красивое лицо искажает гримаса недовольства, когда солнечный луч нагло и бессовестно бьет прямо в приоткрывшиеся голубые глаза. В гостиной, как и во всем доме, всегда было светло и уютно – окна зашторивались лишь в редких случаях. Так было при миссис Хьюстон, и дочь менять ничего не хотела. Ни расположения мебели, ни привычек, ни уклада внутри особняка. За ним все еще следили домовики, но каждый из них был окутан заботой и уважением. Лоя всегда знала, что к эльфам нужно относиться с добром. И этой ночью узнала цену оскорбительного отношения к этим созданиям. Волшебница на секунду жмурится, чтобы дать глазам привыкнуть к яркому свету, и вновь поднимает веки. Скользит удивленным взглядом по осевшему мужчине и не сразу понимает, что он здесь делает. И в следующее мгновение она морщится от головной боли, когда воспоминания о произошедшем в Отделе Тайн врываются в ее сознание, снося дверь с петель. Не покидает навязчивая мысль продолжить свое пребывание в царстве Морфея прямо здесь, на полу возле спящей Хьюстон. Если игнорировать головные боли, в целом Лестрейндж чувствует себя отдохнувшим, но глаза точно налиты свинцом, тяжелеют и закрываются сами собой. Никаких сомнений в том, что он бы поддался соблазну и отключился вновь, если бы не слабое движение в кресле, которое сначала почувствовал, а уже затем услышал. Разбудил. Тут же поднимает понурую растрёпанную голову и встречает пробуждение Лои терпеливым взглядом, позволяя осознать происходящее, прийти в себя. Блондинка осторожно шевелится, ощущая неприятную ломоту в затекших мышцах. Закрывает книгу, даже не взглянув на страницу, и откладывает ее на высокий столик. Осторожно перехватывает широкую мужскую ладонь левой рукой и поворачивается, наконец, к Лестрейнджу, чтобы взглянуть в его глаза. Лоя все так же молчит, вновь бегло осматривая до боли знакомое лицо. В полумраке и суматохе не было шанса разглядеть Рабастана, но сейчас женщина видит: он поправился, и лицо его стало менее болезненного вида, было заметно, что истощение после Азкабана сошло с организма, пусть тюрьма оставила на нем незримый след навсегда. Тюрьма, повторного заключения в которую он сегодня избежал. Она выглядит несколько потеряно и все еще чертовски устало, так что мужчина невольно задаётся вопросом, отдыхала ли она вообще и как долго смогла поспать. Кажется, Лое было даже плевать, где засыпать, настолько вымотала ее эта ночь. Светлые локоны небрежно и будто наспех подобраны в ослабившийся пучок. Полы мантии синими волнами падают на пол. Красивая, почти нарядная. Вся потрепанная и в пыли. Взгляд бледных глаз блуждает по нескольким царапинам на ее лице, полученным, как полагает, в Отделе Тайн, опускается на плечо и задерживается на нем, оценивая степень раны. Разорванный на плече правый рукав рубашки и мантии был пропитан высохшей и впитавшейся в нити кровью, сама же рана не кровоточила, но и не спешила затянуться. Восстановление после насланного проклятья долгое, повезло лишь, что Макнейр задел руку, а не более важные части тела. Вероятно, хотел вывести аврора из строя, да вот только не знал, что она левша. Кажется, догадывается, чем по ней ударили. Даже не обработала, не перевязала и не обезвредила, осознания этого факта заставляет Рабастана выпустить тихий и бесшумный вздох, но замечание он оставляет при себе – в любом случае лекарь из него неважный, а Хьюстон девочка не маленькая. - Я рада, что ты цел. Ты долго был без сознания, - спокойно, будто бы нарушение устава и помощь беглому убийце – рядовое дело для члена Управления Аврората, произносит волшебница, усаживаясь удобнее, - тебе нужно выпить воды. Дейзи! Лоя призывает своего домовика, но Лестрейндж и взглядом ту не удосуживает, лишь мягко выпускает свою руку из ее тонких пальцев и садится в кресло напротив. С негромким хлопком рядом с камином возникла одетая в платьице домовушка. Одежды им Хьюстоны не дарили – давали ткань, дабы те шили себе сами. Эльф с длинными ушками сперва испуганно покосилась на Рабастана. Она его узнала – сомнений не было. После, встрепенувшись, перевела взгляд на хозяйку. - Да, госпожа? - Принеси воды, пожалуйста, желательно полный кувшин. Как можно быстрее, - Лоя ласково улыбнулась, и создание, усиленно закивав головой, с таким же хлопком исчезло. Через мгновение на более низком широком столике стоял графин и стакан, наполненные водой. Рабастан и забыл, что заставило его так рьяно вскочить с постели там, в гостевой спальне. А вспомнил лишь после того, как первые капли воды попали в рот, и волшебник иссушил разом целый стакан воды. Вновь повисла звенящая тишина. Волшебница наблюдала за тем, как жадно Рабастан пьет прохладную воду, и молчала, поджав губы. Ей было что сказать, даже слишком многое вертелось на языке. Как и вопросов: их была масса. Как и у Лестрейнджа, это очевидно. Но что более удивительно: на все его вопросы у нее нет ответов. – Присядь, ты выглядишь потрепанным, - Лоя кратко кивнула на стоявшее рядом кресло и отвернулась, бросив взгляд в окно. Солнце стояло не так высоко над горизонтом, сейчас было от силы десять утра. Значит, она проспала около пяти-четырех часов. Прекрасно, учитывая, что все сотрудники Министерства сейчас усиленно трудятся над восстановлением Атриума, который разнесли Дамблдор и Волдеморт, а невыразимцы так и вовсе волком воют над покорёженным Отделом Тайн. Что делать с младенцеголовым Пожирателем – так и вовсе вопрос века. – Восьмеро из тех, кто был с тобой, отправились в Азкабан. Нотт поспешит следом за ними сразу после исцеления, а, как я понимаю, Крэбб старший – когда невыразимцы придумают, как избавиться от головы младенца, - спокойно рассуждала Лоя, однако, наткнувшись на удивленный взгляд, вздохнула. – Упал на сосуд со Временем. Дети постарались. Теперь у него голова новорожденного. Рабастан наливает себе еще один, аврора слушает, но на нее не смотрит, когда она перечисляет, что случилось с остальными. Лишь судьба Крэбба заставляет того вдруг поднять на женщину непонимающий взгляд, но едва ли ее пояснение спасает от роя вопросов, тут же образовавшихся в голове волшебника. «Сделай удивленное лицо, Лестрейндж» – гадко смеется внутренний голос. Лоя назвала восьмерых, двое покалечены, один он, счастливчик и/или ее вечный должник. Получается, сбежал кто-то еще. Или нет? Вероятность, что авроры могли убить кого-то из Пожирателей, мала, но в ходе борьбы, которую Рабастан благополучно пролежал без сознания, произойти могло все что угодно. И этот кто-то, если он действительно жив, определенно вернулся к Реддлу, как миленький доложив все подробности позорно провальной операции, где их отделали дети. Впрочем, Тёмному Лорду и докладывать ничего не нужно, он же мальчишку Поттера на коротком поводке держит. Отчего-то Рабастану плевать, что случилось в итоге с пророчеством, наверное, потому что подсознательно знает ответ. А вот мысль о повторном заключении брата, в чем даже не сомневается, удручает и расстраивает. Не такого исхода они ожидали, однако подсознательно были готовы. И Рабастан тоже знал, что без этого не обойдётся сегодня, завтра или через год. Не зря ведь второй «дом» столь часто является во снах, и едва ли их можно назвать кошмарами, просто обыденные бесконечные будни в неволе, как будто и не выбирался оттуда. Вот только его предназначение опередила и обхитрила та, кто всегда и все делает вопреки, однажды рискуя серьёзно разозлить судьбу. Вновь повисла пауза. Тянувшаяся то ли секунду, то ли вечность. Хьюстон долго смотрела в окно, однако, в какой-то момент решившись, все-таки перевела взгляд к глазам Рабастана. Она знала, какой вопрос его мучит. – Если ты спросишь, зачем я помогла тебе, я не отвечу. Я не знаю. – На сей раз это действительно было очень глупое решение, – Рабастан откидывается назад в кресле и с нажимом прикладывает пальцы к виску, массируя. Если поначалу помощь Хьюстон воспринималась спокойно, они рисковали, но в целом все было под контролем, то теперь его по-настоящему тревожит это ее самопожертвование. У Лои будут большие, просто катастрофические проблемы, если кто-то видел ее с ним в Отделе Тайн. Жизнь успешного аврора, той, что была всегда лучшей, на кого равнялись и хотели быть похожими, разрушится просто в миг, словно карточный домик, выстроенный криворуким пятилетним магглом. Лестрейнджу терять давно нечего, ему плевать, даже если попадётся в лапы авроров вновь, потому что знает – если не сдохнет там, то выйдет снова, ведь Волдеморт нуждается в тех, кто готов отдать за него жизнь, кому и идти больше некуда, кроме как на службу своему спасителю. Звучит как какая-то секта, но наверное отдаленно так оно и есть. Но что станет с Хьюстон? В чьих глазах будет искать понимание она, попади на заседание Визенгамота, назначенное в ее честь? И это только одна из возможных веток, подстерегающих ее в будущем. Другая еще более неопределенная, но едва ли располагающая, когда правда всплывет, если она всплывёт, среди черных мантий Пожирателей. Рабастан Лестрейндж сотрудничает с аврором, с дочерью самого Джереми Хьюстона. Звучит, как разоблачение самого последнего предателя. Хьюстон чувствовала себя странно. С одной стороны, спокойно и комфортно: она в своем доме, при палочке, почти цела: на царапины на лице даже внимания обращать не стала – бывало и хуже. И было бы хуже, если бы она поймала Долоховское проклятье, как юная мисс Грейнджер. Но при том внутри то и дело поднимала голову свитая в кубло змея, шипела, высовывая язык, да укладывалась назад. А вдруг кто-то что-то знает? Не догадывается, а знает и может это доказать? Нет. Грюм подозревает неладное, но он был в плохом состоянии. Крэбб вряд ли запомнил лицо аврора, ведь стоял к ней спиной, да и полумрак не позволил бы опознать черты оглушившей его женщины. Свидетелей нет. А вдруг кто-то трансгрессирует прямо сюда, в гостиную? Исключено. Весь дом и прилежащая территория овиты чарами, и аппарировать сюда может только носитель фамилии хозяев дома. Через каминную сеть также, без разрешения хозяина, не добраться. Здесь они в безопасности. Кто-то допросит домовиков? Да они скорее сами себе глотку перережут, но не выдадут свою хозяйку без приказа. Хьюстонам их эльфы были преданы до смерти. Шансов быть обнаруженными со стороны Лои нет. Но что до Пожирателей.. как объяснит Рабастан Волдеморту свое спасение? Чудом успел аппарировать до прихода аврората? Возможно, ведь Беллатрикс ушла до того, как Ремус и Лоя ушли в другие комнаты. А порицать своего подданного за бегство он вряд ли станет. Ведь только идиот будет наказывать своего солдата, который избежал плена. Рабастан замолкает. И женщина, все это время сидевшая сцепив тонкие пальцы рук между собой, наконец разняла ладони и хрустнула пястью. Устало улыбнулась, потерла костяшкой указательного пальца внешний уголок глаза и вздохнула. Будто бы без него она не знала, что этим поступком превзошла все собственные ожидания о своем безрассудстве. Будто бы без него не понимала, что ей грозит, если об таком пустяке, как пособничество Пожирателям, узнает Аврорат. Была ли готова нести ответственность? Не уверена. Но избегать ее не стала бы – не в ее правилах. Отец всегда учил Лою отвечать за свои поступки, какими бы они ни были. Будто знал, что однажды вытворит его любимая единственная дочь. – Заканчивай с этим, – его голос звучит бесцветно, но жёстко, когда тот снова глядит в глаза женщине. Он собирается сказать что-то еще, как вдруг понимает, что с момента своего пробуждения пропустил одну важную деталь. – Где моя палочка? - Ты не мой муж и не мой отец, чтобы указывать мне, что делать, Рабастан, - спокойно заметила блондинка, встречаясь взглядом с холодными радужками его глаз. О, она знала этот взгляд. Ледяная раздраженность чьей-либо глупостью. И, как почти всегда, источником этой глупости была мисс Хьюстон. Ничего не меняется. – На каминной полке, - аврор указывает кивком головы в сторону камина. На мраморной полке стоит подставка, в которую вложена палочка. Неужели Лестрейндж думал, что она ее оставила в качестве сувенира невыразимцам? Кажется, он совсем уж плохого мнения о ней. Огрызается. Значит, понимает, что он прав. Рабастан хмыкает на ее очевидное замечание, задерживает взгляд, но ничего не отвечает. Лишь молча поворачивается и сканирует указанную точку, в поисках своей палочки. Находит и немного медлит, прежде чем подойти и забрать. Без волшебной палочки как без рук и ног – настолько каждую секунду Пожиратель ожидает совершенно чего угодно. Он не должен расслабляться, и уж тем более не сейчас, когда по милости Хьюстон умудрился остаться на свободе. Это не тот риск, который стоило бы пускать на ветер и обесценивать, и, видит Мерлин, Лестрейндж не собирается так просто даваться министерским псам, не без боя точно. Он вертит свое оружие в руке, убеждаясь, что палочка не повредилась в ходе пущенного на него Поттером заклятия или удара, а затем прячет под рукав мантии на ручную кобуру, к которой его буквально приучила Лоя. Лоя на мгновение прикрыла глаза, а после с огромным трудом подняла веки вновь. Рабастан видит – она устала. Мерлин, как она устала. – Беллатрикс сбежала, - вдруг негромко говорит аврор, потирая пальцами бровь. Слова, которые она вот-вот скажет, горечью отдают на кончике языка. – Она убила Сириуса. И, похоже, пыталась убить Тонкс. Когда Лоя вдруг вновь подает голос, Рабастан замирает и не спешит поворачиваться к ней. Так и застывает у камина, слушая. Имя Темного Лорда режет слух, но не все Лестрейнджи страдают безумием, подобно Белле, поэтому он просто терпеливо сжимает губы в тонкую побелевшую полоску, когда слышит о «победах» своей невестки. Собственно, с пустыми руками Беллатрикс оттуда бы не ушла. В глубине души Рабастан думал, что она наверняка захочет убить мальчишку Поттера, того, кто отобрал жизнь у Волдеморта почти пятнадцать лет назад. И без сомнений, эта ведьма выполнила бы свою давнюю мечту, но вмешательство Блэка по видимому отвлекло ее, и тот взял удар на себя. Невольно Пожиратель поймал себя на мысли о том, что кузина Сириуса с едва ли меньшей радостью убила бы и Лою, попадись она ей на поле боя. Руку неприятно кольнуло странное чувство. – У них давно были счёты между собой, – сухо констатирует факт Рабастан, наконец поднимая взгляд на Хьюстон. Прямо не смотрит, косится исподлобья, не ведая о том, что он должен еще сказать. Посочувствовать? Это война, точнее ее уродливый зародыш, а на войне нет такого понятия, как сочувствие и сожаление. Удивительно, как Сириус Блэк вообще дожил до своих лет со своими взглядами на жизнь. Азкабан в какой-то степени продлил ему эту самую жизнь, и его гибель спустя жалкое количество времени на воле – явное подтверждение, что такие, как он, долго не ходят по земле. Тонкс – другое дело. Даже если представить в самом ненормальном сне, что у Рудольфуса мог бы быть ребенок от грязнокровки, у него бы в жизни не поднялась рука на невинное дитя. Принять не принял бы, но и на убийство даже в самых смелых предположениях не решился. А у Беллатрикс за решёткой крышу снесло настолько, что и родную сестру, появись возможность, без раздумий бы измельчила. Белла никогда не была особо привязана к родне. А особенно к тем, кого еще в молодости окрестила предателями. Кузена – предателем семьи Блэк, а родную сестру – чистой крови, которую их семейство так тщательно хранило долгие века. И, как результат, ненавидела дочь Андромеды: она и сама говорила об этом, а битва в Отделе Тайн показала данный факт более чем открыто. Лестрейндж так и норовила убить племянницу, но, увы, вечно что-то мешало. Но ничего не помешало убить кузена. Мозг услужливо подбрасывает воспоминание о хищной, нездоровой улыбке на устал Беллатрикс, когда она поняла, что Сириус мертв. По бледной коже пробежались мурашки, Лоя вздрогнула всем телом. - Пророчество разбилось. Гарри разбил его в разгаре битвы. Возрождение Волдеморта вот-вот официально признают в прессе, а там и отставку Фаджа ждать не придется, - аврор продолжила, сглатывая неприятный ком. Оба находящиеся в гостиной знали, что она пытается сказать. Но был ли смысл произносить это вслух? Сколько бы она не просила быть осторожнее, Лестрейндж не сумеет выполнить просьбу. От осознания этой данности становилось до того тошно, что по позвоночнику бежал холодок. – Он был там, – не спрашивает, а заключает Пожиратель. Волдеморт, стало быть, явился в Министерство лично, чтобы завершить начатое, чтобы не упустить пророчество, способное перевернуть все его планы с ног на голову. И нет никаких сомнений в том, что ушел он так же с полным поражением, как и его последователи, а вдобавок убедил слепых министерских глупцов в своем возрождении. Рабастан перебирает в голове десятки вероятных событий, которые спровоцирует в дальнейшем вчерашний день и точно знает, что изменения происходят прямо сейчас, за пределами этого дома. Уже завтра Пророк выпустит кучу статей с кричащими заголовками и пугающими предположениями, а имя Тёмного Лорда вновь станет самым пугающим словом для каждого мирного жителя волшебной Британии. Хьюстон молчит, наверное тоже погружена в свои мысли и, когда тот выходит из собственных дум и собирается вернуться к ней, чтобы поделиться своими дальнейшими планами, внезапно обнаруживает блондинку пред собой бесконечно подавленной и слабой. Такой, какой видел ее, наверное, только он. Женщина устало закрывает лицо ладонями, поджимает добела губы. Глаза вдруг невыносимо жжет от нахлынувших в нижние веки слез. И она не успевает что-либо предпринять: они безвольно скатываются вниз по щекам к подбородку, чтобы упасть на синее полотно мантии. Волшебница не издает ни звука: она давно уже разучилась плакать громко. А даже если и захотела бы – сил не было. Хьюстон была, точно выжатый лимон, который отложили на доску, чтобы через минутку попробовать подавить снова – вдруг сок откуда-то возьмется в скукоженной растерзанной мякоти? Ее пробила мелкая дрожь. Блондинка закусила губу до боли и судорожно, почти бесшумно выдохнула, жмурясь, чтобы поскорее согнать с глаз жгучие и неприятные слезы. Она разучилась чувствовать себя слабой и беспомощной. Лоя устала думать о том, что каждый день Рабастана могут убить. Хрупкие плечи мелко дрожат, так, что складывается ощущение, будто они вибрируют. Подушечки пальцев впиваются в бледную кожу у корней волос добела. Хьюстон не чувствует ничего, кроме густой, обволакивающей пустоты. Ощущает себя слабой, неспособной на что-либо, уязвимой. И ей не нравится. Все эти годы, которые аврор серо влачила свое существование, она всегда знала, что, как и когда. Уверенно и отточенными движениями выполняла работу, никогда не задумывалась о том, чтобы сделать не так, как приказало руководство. А после и сама стала частью руководства, что, несомненно, взвалило огромную ответственность на женские плечи. Но за все эти годы она ни разу не усомнилась в своих действиях. Работала, работала и снова работала, доводя себя до изнеможения, но совершенно не обращая на это внимание. Превратила свою жизнь в подобие дня сурка: Министерство-дом, Министерство-дом, и так изо дня в день. Долгие пятнадцать лет. Хьюстон самостоятельно влилась в такой ритм для того, чтобы просто не было времени размышлять о чем-то более личном. Более глубоком. Чтобы не думать о том, что единственный человек, даривший ей свободу, находится в заключении, о том, что ее молодость и жизнь пролетает мимо, а год за годом становится короче и быстротечнее. О том, в конце концов, что она сама заперлась в себе, не подпуская слишком близко посторонних и не позволяя мужчинам переходить границу субординации в общении с собою. Кирпич за кирпичом возводила вокруг себя неприступную стену, чтобы вот так вот глупо разрушить ее, придя в их с Лестрейнджем домик. С появлением в ее жизни Рабастана в сознание вернулся смысл. И, как бы романтично ни звучало, желание. Лое хотелось пожить еще, оказаться так далеко от Британии и порицания магическим сообществом, насколько это возможно, и просто насладиться жизнью. И осознание того, что эта мечта ускользала от нее, как вода течет сквозь пальцы, било в солнечное сплетение прицельно и жестоко. Ведь Хьюстон сама выстроила свою жизнь так, что им было не по пути, и никогда не будет. Но было ли это ее желание или прихоть отца? Какая уж разница. Пути назад нет. Ей не вернуться в 1976 и не встать на сторону Лестрейнджа. Нет, не на сторону Пожирателей, а именно на их собственную, третью сторону. Не отречься от отца и не идти рука об руку с Рабастаном тихой, безмолвной тенью. Все случилось так, как случилось. Ничего уже не вернуть. – Лоя, – внезапно для себя женщину зовет мягко, словно боится напугать, когда подступает к ней и на корточки садится напротив, ладонями накрывая колени. Он ненавидел, когда она плакала, и ненавидел это одинаково сильно что двадцать лет назад, что сейчас. Не потому что не переносит женские слезы, а потому что чувствует себя их источником, всегда и при любых обстоятельствах. Повредила ногу на шаткой лестнице – он не усмотрел, получила в первый раз за все свои годы учебы выше ожидаемого – он отвлекал и не давал заниматься. И каждый раз чувствовал себя слабаком, а сейчас в особенности. Раньше хотя бы находил способы успокоить и развеселить, а сейчас от стены больше толку, чем от абсолютно утратившего себя Лестрейнджа. Рабастан зовет волшебницу по имени, и она ощутимо вздрагивает, но рук от лица не убирает. Тот мед, патока, звенящая в голосе столь любимого человека, заставляет женщину молча разрыдаться с новой силой. Лоя знала, что он не любит слез. Никогда не любил, но никогда не оставлял ее одну. Всегда был рядом. Когда девчонка плакала из-за полученной «В», когда разревелась во время прочтения романа «Маленькие женщины». И когда впервые сильно поругалась с отцом аккурат перед Рождеством 1978 года. Какова бы ни была причина девичьих слез, он был рядом. Поэтому мужчина больше ничего не говорит, не успокаивает. Только отодвигает в сторону ее руки, чтобы не закрывалась от него, и заглядывает в глаза. Вот он снова здесь. Опускается на корточки перед креслом и нежно, бережно отнимает тонкие руки от бледного лица так, будто бы сидящая в кресле – принцесса, не меньше. Взгляды светлых глаз пересекаются, и метаморф хочет отвести его прочь, да не может. Ей стыдно, что даже спустя двадцать лет она все такая же слабая, но сделать ничего не в состоянии: сидит и смотрит в любимые глаза. Похоже, Лестрейндж обладал некой магией: стоило ему появиться рядом, как от взрослой, уверенной в себе женщины не оставалось ничего. Лоя превращалась в маленькую, слабую и уставшую девчонку. Отчаянно в нем нуждающуюся. Как бы ни пытался попридержать свои порывы, не может не дотронуться до любимых черт лица, чтобы костяшками пальцев провести по слабо видимым мешкам под глазами, образовавшимся от усталости. В уголке глаз виднеется влага, но Лоя всеми силами не даёт той сорваться и покатиться по щеке. – Это уже давно не твое поле боя, – шепчет ей спустя минуты волшебник, заводя пальцы за виски женщины в волосы, цепляясь за них и легко потягивая, словно массируя и успокаивая, – Тебя никто не тронет, если ты будешь придерживаться нейтралитета. Ты давно всем все доказала...и ты устала. Его прикосновения теплые и необходимые, как кислород, потому волшебница так смело льнет к ним, чуть наклоняя голову, чтобы щекой коснуться шершавой грубой ладони. Мужчина касается ее волос и мягко массирует виски, нашептывая правильные, мудрые слова. И Хьюстон в глубине души понимала, что все так. Ей стоит просто остановиться. Сойти с дистанции. В упряжку встанет новый, более сильный и умелый юный пес, а она сможет отдохнуть. Обрести покой и выдохнуть, сможет быть рядом с Лестрейнджем и не ощущать на себе груз давящего общественного порицания. Сможет, наконец, выбрать их сторону. Но она зашла слишком далеко. Слишком, чтобы остановиться, слишком, чтобы отказаться от того, что имеет, слишком, чтобы.. чтобы перестать гнаться за ветром. Летела с обрыва вниз и остановиться не могла – не за что зацепиться. Ни сучка, ни выступа. Одни лишь камни отвесных скал. Зажмурившись на несколько секунд и позволив горячим каплям сбежать по щекам, блондинка вдохнула полной грудью. Открыла глаза, внимательно взглянула в светлые радужки напротив и поняла, что до конца жизни будет жалеть о том, что не сумела остановиться раньше. О том, что выбрала прихоть отца, а не то, чего желала сама. Его попытка обезопасить Хьюстон, убедить сложить палочку – это способ убедить их обоих в правильности такого выбора. Он сидит на коленях перед ней, в доме, в котором когда-то лишил ее родителей, и который пуст с тех самых пор, и как и пуста сама женщина. Рабастану даже не нужно интересоваться подробностями этих долгих пятнадцати лет, потому что видит – она не жила эти годы точно так же, как и он. И, если с ним все понятно, то для Лои это слишком неправильно и незаслуженно. Нижние веки стремительно наполняются слезами, и женщина громко выдыхает, тут же поджимая губы. Нервно сглатывает ком в горле и накрывает ладонью щетинистую щеку Пожирателя. - Я люблю тебя. Но я не могу.. Слишком поздно, Рабастан. Я скорее разобьюсь, чем сумею остановиться, - Лоя улыбнулась. Устало, мягко и нежно. Так, как умеет только она. Так, как заслуживает только он. Дурацкие соленые капли поспешили скатиться вниз к подбородку и упасть, разбиваясь, на укрытые мантией колени. Она любила его сильнее жизни, но понимала, что ей проще умереть, чем признать поражение самой себе и опустить палочку. Ему не хочется видеть Лою такой. И дело не в каком-то призрачном разочаровании, не в том, что лицезреть ее уязвимой неприятно или отталкивающе. Рабастан никогда бы не осудил Хьюстон за слабость, за неспособность тащить на себе весь груз, сваленный на хрупкие женские плечи. Она оставалась всегда в его глазах той расстроенной девочкой из «вечно пустующей» с ушибленной рукой, с которой он впервые по-настоящему познакомился одной из ночей далекого 1976-го года и которую именно такой и запомнил, стало быть, на весь остаток жизни. И если вчера все ее проблемы заключались в ошибке на квиддичном поле в виде ушибленной руки, заживление которой лишь вопрос времени, то сегодня плата за новые ошибки слишком высока. Они оба знают это. Рабастан хмурит брови, сжимает челюсть, но, несмотря на свое раздражение – раздражение на самого себя и безысходность, от Лои не отстраняется, только большим пальцем водит по ее скулам, невольно вытирая скатывающиеся горячие слезы. – Значит, разобьют тебя, – бесцветно отвечает он. И даже не сомневается в этом, ведь он «по ту» сторону. Знает, на что способны все те люди, теперь-то тем более, когда терять уже нечего. Не сомневается ни секунды и в том, что Хьюстон отправляют на самые рискованные и сложные операции, что она и сама туда каждый раз рвётся, и что ни секунды не задумается о собственной безопасности в бою, даже если он будет об этом просить. А просить Лестрейндж вряд ли будет, во всяком случае, вслух. Нет в этом смысла, как и нет смысла в том, чтобы умолять женщину отречься и отступить. Бесполезно. Единственное, что может сделать в этой ситуации – засунуть все свои мысли о ней куда подальше, как только вернется туда, назад, и надеяться никогда больше не встретить ее на своем пути, когда из собственной палочки вот-вот будет готово сорваться необратимое заклятие. Проходит еще время, а пожиратель путается в нем так, что даже не понимает, прошли минуты или часы. Он должен идти, давно уже должен быть далеко отсюда, но какая-то неведомая сила не отпускает. И чем больше находится в стенах этого проклятого дома, тем сильнее забывает, зачем ему нужно уходить. Поза мужчины не самая естественная, спиной прислоняется к креслу, а голова склонилась к колену Лои, словно в молитве об искуплении грехов. Женщина склоняется ниже, тонкие пальцы путаются в волнистых волосах. Волшебница хочет касаться Лестрейнджа, чувствовать его кончиками пальцев и не отпускать. Время бежит неумолимо. Судья, присяжные и палач в одном лице, и сейчас, похоже, время примеряет на себя роль приводящего казнь в исполнение. Аврор теряется в ощущениях, не понимает, сколько они так сидят. Молча и тревожно, будто бы каждая секунда может стать последней. Так, впрочем, и было. Они оба понимали, что вот-вот им придется распрощаться вновь. Надолго ли? Неясно. Но явно с тяжелым сердцем, будто перед тем, как сделать шаг на помост с гильотиной и лечь на доску, подставляя шею под наточенного барашка. Впервые за последние годы Хьюстон страшится будущего. Непредсказуемого, неясного и туманного, как вся чертова война за пределами этого дома. Что будет дальше? Через день, месяц, год? Доживут ли они до следующего Рождества? Слишком много вопросов, но ответов на них не предстоит услышать совершенно. В какой-то момент Лестрейндж все же находит в себе силы отстраниться, напоследок подняв взгляд на женщину, взгляд, который говорит больше, чем все слова в этом мире. – Тебе лучше подправить свои воспоминания о вчерашнем дне, – советует Рабастан, поднимаясь. Просто мера предосторожности, которая в случае опасности, возможно, избавит ее от ненужных проблем. Впрочем, она и без него прекрасно знает, что делать. Хьюстон все еще выглядит подавленной и расстроенной, но, по крайней мере, она больше не плачет. Насколько жестоко он поступает, вновь оставляя ее? Не в первый раз. В последний или нет, время покажет. Но то, что чувствует себя крайне дерьмово – неоспоримый факт, и лучше бы проблема заключалась лишь в раскалывающейся голове. И чем больше он думает об этом, тем противоречивее своим мыслям звучит в обращениях к аврору. – Не вмешивайся больше, Лоя, – не просьба, не мольба. Что-то вроде предупреждения, – Я не планирую стать причиной твоей разрушенной блестящей карьеры и жизни, – очень символично говорить такое в этом доме человеку, потерявшему родителей, с приправкой в виде ядовитых ноток в своём голосе. Лестрейндж ловит себя на этих мыслях и его взгляд мельком падает на одну из колдографий на камине еще с полным составом семейства Хьюстон. Лоя следит за Рабастаном взглядом, видит, как он мимолетно стреляет глазами на колдографию, что стояла на каминной полке. 1978 год. Штат Юта, Брайс-Каньон. Август, жаркое солнце и мокрые ноги от проделанного пути по пещерам, заполненным водой. Она помнит эти дни, удивительной болью отзывающиеся где-то в грудной клетке. Со снимка на них глядят трое улыбающихся людей. Три призрака прошлого, которое не вернуть. Однако секундная заминка остается почти незначительной и незаметной. – Ты меня услышала? – Я уже взрослая девочка, Рабастан, - храбрится Лоя и, поднявшись, подходит ближе, смело заглядывая в любимые глаза. Такие напускно ледяные, будто почти незнакомые. И только глубоко во мраке черных зрачков было что-то еще. – Я тебя услышала. Они смотрели друг на друга долго, прежде чем Хьюстон сократила расстояние между собой и Пожирателем и обвила тонкими руками его грудную клетку. Не признает вслух, что боялась потерять его снова этой ночью, но он и так все знает. Возможно, даже лучше, чем сама волшебница. – Будь осторожен, - тихий шепот, который, в отличие от тона Лестрейнджа, совсем не требование и не угроза – мольба. Предназначенная только для него. Женщина знала, что не сдержит обещания не лезть в битву снова, а потому его не давала. – Буду. – звучит сухо и остро. Рабастан намеренно режет ее, надеясь задеть. В следующее мгновение сам разрушает иллюзию собственной холодности, склоняясь над тонким лицом Лои. Мягкий, прощальный и горький поцелуй. Короткий, как последняя секунда и до того болезненный, будто бы крапиву к губам приложил. Он исчезает снова, а Лоя цепко сжимает пальцами левой руки предплечье правой, впиваясь сквозь ткань в плоть ногтями.***
«ТОТ-КОГО-НЕЛЬЗЯ-НАЗЫВАТЬ ВЕРНУЛСЯ» «В кратком заявлении, сделанном в пятницу вечером, министр магии Корнелиус Фадж подтвердил, что Тот-Кого-Нельзя-Называть вернулся в нашу страну и вновь принялся за старое. « К моему величайшему сожалению, я вынужден сообщить, что чародей, называющий себя Лордом, — вы понимаете, кого я имею в виду, — возродился и снова находится среди нас. Почти столь же глубокое сожаление вызывает то, что азкабанские дементоры подняли мятеж и отказались в дальнейшем состоять на службе у Министерства. Мы полагаем, что в настоящее время дементоры подчиняются указаниям вышеупомянутого Лорда. Мы призываем всех, кто нас услышит, проявлять бдительность. Сейчас Министерство готовит к изданию справочник «Как защитить себя и семью: элементарные методы обороны»; в течение ближайшего месяца он будет бесплатно разослан всем волшебникам по домашнему адресу.» Заявление министра было встречено волшебным сообществом с тревогой и недоумением — ведь еще в прошлую среду представители Министерства уверяли нас, что «упорные слухи о том, что Вы-Знаете-Кто снова творит среди нас свои черные дела, не имеют под собой никакой почвы». Подробности событий, заставивших чиновников столь резко изменить свое мнение, по-прежнему не ясны, однако можно утверждать, что в четверг вечером Тот-Кого-Нелъзя-Называть и банда его ближайших приверженцев, известных как Пожиратели Смерти, прорвались внутрь Министерства…» Лоя отложила выпуск «Пророка» на поверхность рабочего стола и нервно хмыкнула, сжимая в пальцах чашку крепкого кофе. Грядут перемены. Такие, к которым магическое сообщество не готово.