***
Мо Сюаньюй дождался восхода полной луны, в ее серебряном сиянии юноша закончил ритуал омовения, смыв с себя грязь подходящей к концу жизни. Сделал прическу и макияж. Не сказать, чтобы хорошие, но все-таки это был последний раз в его жизни, и ему хотелось это сделать, даже при том, что света было недостаточно, а умения были так себе. Он надел новые и абсолютно чистые погребальные одежды, которые ему подарил друг и благодетель. Собственных средств Сюаньюй не имел, и потому эта деталь ритуала была оплачена единственным оставшимся у него близким, как бы странно это ни звучало, человеком. Их сближало и даже роднило одно на двоих горе. Горе и месть. Месть, ради которой можно было пойти на все. И удар они хотели нанести по одному и тому же человеку, хотя и человеком то его было назвать трудно, он был истинным Монстром, вот кем. Этот самый способ мщения Сюаньюй своему другу предложил сам, будучи в очередной раз избитым, униженным, оболганным и оплакивая свою сломанную жизнь у того на плече, он сказал тогда: «Я знаю способ, как им всем отомстить, знаю! Я нашел ритуал в бумагах, хранимых этим Монстром в тайной комнате, я хочу провести ритуал Подношения тела». Множество раз его благодетель спросил, действительно ли он решился, правда ли хочет этого, иногда даже пытался отговаривать, правда, как всегда, не слишком убедительно, убедительность вообще не была его коньком. Наоборот, после его попыток убедить не делать этого, Сюаньюй был уверен, что сделать это обязан. Так что в итоге ему ничего не оставалось, как помочь Сюаньюю и все устроить. Для начала они долго думали, какого же могуя призвать для отмщения. Скупиться не стали, стесняться тоже. Для борьбы с Монстром им необходимо было еще большее чудовище, и пусть весь мир катится в диюй. Тот-самый-Старейшина подходил более всех — безжалостный, искусный Темный заклинатель — это вам не какой-нибудь дух мщения , этот безусловно заткнет за пояс любого злого духа. Проблема с его призывом все еще оставалась, но ведь все те, кто призывал его, пользовались методами праведными, а то, что собирался совершить Сюаньюй, было ритуалом темным, очень-очень темным. Когда призывают злых духов, их и вовсе выдергивают откуда ни попадя, не ведая порой даже их имен, имея в запасе лишь одну связующую нить. Такая нить была нужна и для Старейшины Илина, но и ее предоставил Сюаньюю его покровитель — серебряный колокольчик с рисунком в виде лотоса девяти лепестков. Отчего именно эта вещь должна была протянуть нить к Тому-самому Сюаньюй не знал, но это было и не важно, главное в этом был уверен его друг. Теперь все было готово к обряду Подношения. Мо Сюаньюй уже неделю оттачивал детали. Правда в последний момент он все же дал им всем последний шанс выжить. Возможно, от трусости и страха смерти, но самому хотелось верить, что из-за собственной доброты. Сюаньюй пошел к тете и пожаловался, что кузен снова украл его вещи, несколько талисманов, кое-какие эликсиры и книги. Он не надеялся, что тетя, узнав о недостойном поведении сына, поверит ему. Но, если госпожа Мо хотя бы выслушала претензии, и решила бы разобраться — никто бы не умер. Однако та швырнула в племянника вазой, а потом приказала слугам задать ему порки. Мо Сюаньюю всыпали плетей, и это было только начало, ведь скоро вернется кузен и лучше бы к этому моменту быть мертвым. Сначала умрет он, а потом, несомненно, и все представители этой жалкой семейки. В темноте своего жилища, освещаемого лишь одним огарком свечи, юноша вскрыл себе вены продольным разрезом на левой руке, набирая теплую темную жидкость в чашу для риса и обмакивая в нее пальцы, он принялся рисовать сложную печать на полу. Знаки были заучены им давно, формы зарисованы сотни раз, никакой ошибки быть не могло. На распев повторяя сложные формулы, он закончил с печатью, и как только она была завершена, а Сюаньюй расположился в ее центре, контур сложной фигуры вспыхнул багрянцем. Парень выудил уже плохо слушающимися руками из рукава колокольчик. Раз движение рукой — серебряный перезвон раздался в тишине темной комнаты; два — перезвон повторился, и Сюаньюй позвал его: «Вэй Ин!»; три — вслед за звонким звуком потянулась призрачная рука, изящные пальцы, тонкое запястье. Рука тянулась к колокольчику, как к самой желанной и самой нужной вещи на свете, и Мо Сюаньюй отстранил его так, чтобы рука протянулась за границы печати, а дух Того-самого-Старейшины попал в ловушку. Как только это произошло, знаки полыхнули ярко красным. — Кто ты? — раздался приятный почти юношеский голос. — Мо Сюаньюй, — прошептал взволновано несчастный горе призыватель. Он сидел в границе печати, ощущал свое тело, свои губы, руки, жизнь, но в то же время не совсем глазами, а скорее сознанием и духовными силами видел себя же, но как будто бы со стороны, как в зеркало смотрел. То есть вот я, и вот тоже я, при этом и сам он, и «отражение» находились в одной точке строго в центре печати. — Кто ты такой, Мо Сюаньюй? — Я Мо Сюаньюй, Мо Сюаньюй, и ты теперь Мо Сюаньюй, ты тоже, — повторял и повторял он, теперь настал черед жертвы, и потому все в голове бедняги Мо перепуталось, он схватил нож и нанес поверх продольного пореза на руке четыре поперечных. И, конечно, с каждым порезом ему следовало бы называть имя, но он так боялся, что просто забыл обо всем, — Уничтожь их всех, отомсти за меня, отомсти… Всех… ЕГО… Уничтожь! Отомсти.***
Когда красное зарево в окнах Мо Сюаньюя погасло, человек, что следил за этими окнами сегодня, бесшумно выбрался из своего укрытия и тихо-тихо покинул деревню. Ни одна живая душа его не приметила, разве что кошки, но они бы не смогли на него указать в дальнейшем. От деревни сей неизвестный направился в ближайший городок, и там в пустой чайной за одним накрытым столом его ждал сообщник. — Готово, гл… господин, — проговорил, запнувшись, пришедший. — Нет, нет, — мужчина, ожидавший его, хмыкнул, пряча за веером лукавую улыбку. Одет он был весьма просто, хотя и не дешево, а искусством скрывать за веером лицо превзошел бы многих экспертов маскировки. Никто бы не смог описать самого мужчину, разве что его веер, но сколько у него их было, каждый не упомнил бы и он сам, а этот конкретный к тому же еще и был весьма простым, — ты должен был сказать «мой друг». Мы так условились! Чаю? Или вина? — Чаю, гл... гос.... мой друг, — тяжело вздохнув, выдавил из себя первый. — А перекусить не хочешь? — Только чаю, благодарю. Как там дела у детей? — О, они сейчас ночуют в местной гостинице, прелестные цыплята, вышколенные на отлично, как всегда у Старика, и, конечно же, примерно следующие по пути своего превосходящего всех наставника. А потому, только услышав, что в деревне Мо по вечерам люди побаиваются выходить из дома из-за обилия цзянши и цзоуши, они приняли решение наведаться туда, даже зная, что потеряют время и, возможно, упустят куда более интересную добычу на горе Дафань. Какие правильные и хорошие дети, такие же светлые и чистые, как их одежды. Ну и будем надеяться, они не оплошают, не растеряются, а сигнал будет подан, — веер трепетал, глаза за ним горели азартом. — И их главная наседка появится вовремя, он как раз недалеко, как и всегда, именно там, где твориться хаос. — Вашими руками и творится, мой друг. — Забавно… Хотя рука будет не моей, — мужчина резко сложил веер, сдвинувшись в тень, и на всегда премилом личике заиграла крайне жестокая усмешка, только ее никто бы не увидел, даже следи сейчас кто за этой чайной, — или все же моей, тут смотря как рассматривать вопрос принадлежности, но суть не в том. Я рассчитываю, что хаоса, устроенного этой рукой, хватит, чтобы встряхнуть всю Поднебесную. Я долго ждал этого дня, очень-очень долго, и у меня лишь одна попытка. Теперь уже все или ничего. Мужчина положил руку на длинный прямоугольный ящик, стоящий рядом с ним, выполненный из персикового дерева и заколоченный гвоздями из него же. Невероятно красивый образец деревянного зодчества, украшенный изящной резьбой. Совсем скоро, а точнее, уже следующим вечером он канет в небытие, разрушенный стрелой и темной мощью, которую пока сдерживает. «Прости меня, дагэ», — мысленно добавил мужчина с веером и погладил крышку ящика с той непередаваемой нежностью, с коей оглаживал разве что свои лучшие шелка.