Больны и голодны

      Глава Ордена Цзян и его племянник обедали в беседке над озером. Вид отсюда был потрясающий, а солнце сегодня то и дело скрывалось за достаточной облачностью, не давая воздуху перегреться и делая погоду как никогда комфортной для трапезы на природе. — Дядя, ты все еще зол? — А-Лин неуверенно смотрел на него. С момента возвращения в Пристань Лотоса им не удалось нормально поговорить, потому что его наказали за «глупость и дерзость», с чем мальчишка, конечно же, не был согласен. — Я всегда зол, но сейчас не на тебя, — Цзян Чэн отложил палочки, внимательно смотря на племянника, — спрашивай уже, я же вижу, что иначе тебя разорвет на сотню Цзинь Линов, а мне и от одного проблем хватает. — Зачем тебе понадобился Мо Сюаньюй? Зачем он Ханьгуан-цзюню? С чего вдруг он стал важен? Откуда у него колокольчик ясности Ордена Юньмэн Цзян? И еще почему… — Стой! — к словам Цзян Чэн еще и останавливающий жест добавил. — Колокольчик ясности? — А? Ну да, он в него звонил, ну, когда, — Цзинь Лин почувствовал себя очень неудобно. Дядя только что его простил, наконец-то, и сейчас было не время напоминать, что он почти потерял контроль над собой. В конце концов Цзян Чэн ненавидел промахи, и свои собственные бесили его куда сильнее прочих, так что заговаривать об этом было вовсе не в интересах А-Лина, — когда тебе сообщили, что все сети срезаны, это он звонил в колокольчик. — Хм… Так-так-так! Это очень интересно, но я не знаю откуда у него мой колокольчик, быть может, он его нашел, а может и украл, кто ж знает… — Вот! Он еще и вор, возможно, ко всему прочему. Дядя, так зачем тебе сдался этот сумасшедший? — Зачем? Хороший вопрос Цзинь Лин. Мне не дают покоя его талисманы, они, как бы тебе это сказать, — Цзян Чэну совершенно не хотелось говорить о своих подозрениях племяннику, но как-то объясняться было нужно. И лучше бы не громоздить вранья, этого он очень не любил. — Отдают чем-то темным и запрещенным, — выкрутился все-таки. — Талисманы? Лань Цзинъи успел рассказать мне, что его талисманы помогли им в деревне Мо совладать с какой-то очень бойкой тварью, в то время как их орденские не работали, и Ханьгуан-цзюнь тоже ими заинтересовался. Ну тогда понятно. Не смог сформировать ядра и вступил на темную дорожку. Как предсказуемо и глупо! — Прежде чем что-то утверждать наверняка, я хотел бы сначала проверить свои домыслы, — усмехнулся глава ордена Цзян, в задумчивости поглаживая себя по подбородку, — в любом случае держись от него подальше, если встретишь! — Но если ты хотел проверить, почему тогда отпустил? — Да потому что если я прав, то Мо Сюаньюй сбежит из Облачных Глубин через пару недель, — как-то особенно задорно улыбнулся Цзян Чэн, еще и бровями дернул на манер «спорим?», — а если не прав, то пускай там и остается, мне нет до него дела.       А-Лина поражало настроение его дяди, на самом деле он очень редко видел Цзян Чэна таким, как сейчас. Саньду Шэншоу всегда был мрачным и колючим, а его сарказм и ядовитые замечания сочились и днем, и ночью, казалось, что он вечность прибывает в дурном расположении духа. Сегодня же это было не так. Прежде всего его улыбка была улыбкой, а не издевкой или оскалом. Самой настоящей, а не вымученной. Так, пожалуй, Цзян Чэн улыбался А-Лину, когда тот превзошел его в стрельбе из лука. В этот день даже небольшое празднование устроили, что в общем-то было редкостью для Пристани Лотоса. Но сейчас-то с чего бы дяде радоваться? С того, что сумасшедший Сюаньюй рисует странные талисманы? Цзинь Лин в принципе не мог не заметить, что его дядя несколько одержим борьбой с темными заклинателями, но только это обычно не лучшим образом на нем сказывалось. Когда в Пристань Лотоса притаскивали очередного самопровозглашенного последователя Того-Самого-Неназываемого, то глава Юньмэн Цзян лично брался за допросы, и обычно все это кончалось пытками, кровью, а то и смертью. Дядя же после пару дней проводил заперевшись в храме Предков. Правда давненько не было таких случаев, так неужели заскучал по пыткам? Что-то не нравилось это все Цзинь Лину. — С чего ты считаешь, что из Облачных Глубин сбежать легче, чем отсюда? — Не легче, нет, но что-то мне подсказывает, что вряд ли его там будут держать под арестом, а значит он сбежит, потому что Облачные Глубины не то место, где он сможет долго протянуть. — Я ничего не понимаю, дядя! — возмутился Цзинь Лин. — Ты все же откуда-то знаешь Мо Сюаньюя? — Нет… не думаю, что когда-либо встречался с ним. А ты лучше помолчи и ешь уже, право слово, а то я уже начинаю жалеть, что мне не известно заклинание молчания Ордена Лань.       Едва они успели закончить обед, как Цзян Чэну принесли срочное донесение, читая его, он посмеивался, крутя головой. Он был доволен, причем чертовски доволен. — Цзинь Лин, как насчет посещения Цинхэ? — Чего? — удивился мальчишка. — Говорю, я хочу отправиться в Цинхэ, не желаешь присоединиться? На этот раз спешить не будем, большую часть пути проделаем по земле, а не на мечах, так что можешь взять с собой Фею. — Но почему в Цинхэ? — А там и узнаем почему… — Нет, серьезно, ты ужасно странный сегодня, — сказал Цзинь Лин, всматриваясь в Цзян Чэна, но, поймав его недовольный взгляд, тут же исправился, — но меня все устраивает. Все устраивает, что бы там не происходило. А по дороге, если будет что-то интересное, я смогу поохотиться? — Ну, попробуешь, надеюсь больше никаких сетей Божественного плетения расставлять не захочешь? — Нет, — буркнул племянник, — раз со мной будет Фея, значит уже пол дела сделано. — Тогда шел бы ты собираться, после ужина будет некогда, ляжешь сегодня раньше, чтобы отправиться в дорогу с рассветом.       Цзинь Лин поспешил оставить дядю одного, очень уж не хотелось портить прекрасно сложившуюся ситуацию. Теперь можно было рассчитывать на то, что удастся как-то исправить промах, случившийся на горе Дафань, раз уж Фею можно взять с собой!       А Цзян Чэн еще раз просмотрел послание. Что ж, от него ведь никто не ожидал, что, отпустив Мо Сюаньюя, ну вернее Вэй Ина в Облачные Глубины, он оставит все без собственного внимания? Конечно, не оставит! Тогда возле Храма Танцующей Богини, провожая взглядом затылок удаляющегося Ханьгуан-цзюня, он тут же и дал распоряжение своим людям — не спускать глаз. Сам же Цзян Чэн, схватив А-Лина, как только тот наконец-то, краснея и бледнея, распрощался со своими Ланями, отправился в Пристань на Саньду. Отряд во главе с Лань Ванцзи шел до своей резиденции пешком, и потому их дорога была куда дольше. А-Лин вон успел наказание отбыть, а эти только дошли. И что же? Не успел Цзян Чэн получить послание, что объект на место прибыл — так нате, получите, распишитесь — объект отбыл в сопровождении второго господина Ланя в сторону Цинхэ. Это было даже забавно.       «Два дня, А-Сянь, в этот раз тебя хватило на два гуевых дня!» Цзян Чэн хотел заполучить Вэй Усяня в собственное распоряжение. Зачем? Ну он сам бы и не ответил на этот вопрос. Наказать, наверное, за все грехи. Казнить, конечно, было бы лучшим вариантом, ведь даже тысяча смертей не искупят его вины. Но убивать его не хотелось, не после этих тринадцати прожитых лет, не после того как он все осознал и понял. Сейчас Вэй Усяня хотелось изловить, как дикого зверя, притащить в Пристань Лотоса, бросить в темницу или, может, запереть в покоях, чтоб прожил и промучился подольше. Лишить его всего, не выпускать больше никогда…       Присвоить? Разве это не так называется? Или все же сохранить?       Разрывающая душу ненависть и стискивающая сердце любовь — вот то, что он испытывал одновременно к одному и тому же человеку. Отсюда и желания были такими же двойственными, противоречивыми: наказать, заточить, лишить свободы, права выбирать, заставить страдать, и в то же время сберечь, скрыть от чужой ненависти и злобы, спрятать от всего мира, огородить от всех, кроме разве что себя.       А своей злобы не хватит, чтобы убить, но хватит на то, чтобы заставить каяться всю жизнь за все содеянное.       «А ты, Цзян Ваньинь, совершаешь все те же ошибки! Ты снова позволил ему выбирать… и он снова выбрал не тебя. Больше не позволяй этому случаться, прояви всю свою жестокость, обрушь на него всю ярость, сделай как хочешь сам. Сделай, что должен! Он задолжал тебе многое, гораздо больше, чем успел отдать, так что же? Разве не ты безжалостный Саньду Шэншоу? Так не ходи все той же дорогой. Ты ведь знаешь, заранее знаешь, что выбором никогда не будешь ты.»

***

      Когда молодые господа из Юньмэн Цзян прибыли на обучение в Облачные Глубины, им обоим уже исполнилось пятнадцать. Не дети, но и не взрослые, юные, бесконечно мечтающие и такие наивные. Ох уж это время бушующих гормонов, горячей лавы в венах, горящего стыда на щеках, влажных снов, похотливых фантазий, когда все плотское кажется таким манящим, запретным, секретным, недоступным, но очень-очень важным. Время, когда чужие губы могут быть наваждением, мечтой; чужие прикосновения, даже самые невинные — смыслом существования; а чужие глаза, они становятся болью, особенно когда смотрят не на тебя. Цзян Чэн этот период переживал трудно, его и без того не самый приятный нрав ожесточился. Чувства разъедали, не поддавались контролю, пугали, путали восприятие. Одна эмоция порождала другую, другая — третью, и за полчаса одиноких размышлений в собственной комнате А-Чэн накручивал такой клубок противоречивых мыслей, эмоций, ощущений, что его буквально разрывало, ведь столько всего чувствовать просто было невозможно. И стыдно. Очень-очень стыдно. А со стыдом всегда приходила злость.       Самой очевидной проблемой Цзян Ваньиня был отец и его нелюбовь к сыну. Обида на Цзян Фэнмяня каждый раз тянула за собой не только разочарование в себе, но и зависть А-Сяню, а еще страх, сомнения, боль, чувство тотального одиночества, ненужности, жалости к себе. Он старался, он действительно очень старался. Вставал раньше, медитировал дольше, тренировался усерднее, учился, занимался, преодолевал, работал, делал… Никто и никогда не смог бы сказать, что Цзян Ваньинь — наследник великого Ордена Цзян, будущий глава Пристани Лотоса — не старается. Да это единственное в чем он точно превосходил не только Вэй Усяня, но и любого другого заклинателя их поколения, он однозначно был самым старательным. Но не был таким талантливым и одаренным, как Вэй Усянь, тот походя обставлял его во всем, не прикладывая особых усилий. И к своим пятнадцати Цзян Чэн научился мириться с этим. Выложился на полную, сделал все, что мог и проиграл. Таков его удел. Он хуже, и это было объективное суждение. Которое, кстати и не очень кстати, его мать любила озвучивать, что тоже становилось чувствующейся эмоциональной проблемой. Юй Цзыюань никогда не сдерживалась. Резкая, жесткая она прямо выговаривала сыну обо всех его недостатках, не щадя, не жалея. За ее словами всегда приходило режущее, ржавое отчаяние, тупое, больное смирение, а еще острое чувство недопонятости.       «Матушка, я знаю, что плох, знаю, но я делаю все, что могу, каждый день все, что могу», — хотелось сказать ему хоть раз, но он знал, что услышит в ответ.       «Стремись достичь невозможного!»       Смешно и жалко, ведь он только тем и был занят, стремился достичь Вэй Усяня, но для него это было невозможно. И ладно если бы он смог Вэй Усяня возненавидеть за все это, но нет же. Он завидовал, особенно когда отец уделял А-Сяню свое внимание, хвалил за успехи или легко журил за шалости. Он злился, когда тот прогуливал тренировки, сбегал, ленился, бездельничал. Досадовал, что шисюн растрачивает свой талант на пустяки, разменивает на ничего не значащие вещи вместо того, чтобы как драгоценный жемчуг отполировать, заставить сверкать. Цзян Чэн был уверен, приложи Вэй Усянь достаточно сил, и он заткнул бы за пояс даже Лань Сичэня! Первый Нефрит ордена Лань… куда там. У них, между прочим, есть собственная жемчужина! Которая, как на зло, никак не хотела становиться сияющим сокровищем. Это жутко бесило. Вэй Усянь жутко бесил. А еще им невозможно было не восхищаться. На Вэй Ина можно было положиться в беде, рассчитывать в драке, полностью довериться в веселье. Его неунывающий характер располагал, болтливость позволяла расслабиться, шутливость и смешливость дарили легкость. Заслуги Вэй Усяня обжигали сердце Цзян Чэна гордостью, безумства вызывали стыд, а бесстыдство порой играло на руку. Он жил сопричастный каждому деянию этого невозможного человека. А еще его улыбка была ярче бликов солнца на поверхности озера, смех звонче горных ручьев, тихий шепот ласкал слух подобно Музыке Ветра. И чем дальше, тем ближе и нужнее становился Цзян Чэну Вэй Усянь. Однажды он проснулся от острого удовольствия, вжимаясь в собственную постель, с угасающим на губах именем и выжженным на обратной стороне век видением — алых губ, с дразнящей родинкой прямо под ними. Это было стыдно, потому что не сдержался, как предписывали учения. Но и от мысли, что его настигло южное поветрие, тоже пробирало.       Вэй Усянь!       Он забрался слишком глубоко под кожу, был в его крови, жил в сердце, властвовал в мыслях, стал частью души, и ничего удивительного не было в его проникновении даже в такие закоулки, как влажные сны и страстные фантазии. И все же это первое время очень пугало. Особенно тогда, когда пришлось делить одну комнату в Облачных Глубинах. Грезить тем, кто спит на соседней кровати, было немного слишком на вкус Цзян Чэна.       Вообще многое на его вкус в Облачных Глубинах было слишком.       Например, Лань Ванцзи был слишком хорош. Настолько хорош, что «хорошенький» резануло по сердцу, отдало яростью куда-то в голову и соскользнуло на язык ядовитым: — Хорошенький? Можно подумать, в Ордене Гусу Лань есть хоть кто-то некрасивый! Адептов с неправильными чертами лица они даже не принимают. Если сможешь, найди мне там хоть одного человека заурядной внешности.       За что тут же и поплатился. — Хорошо, хорошо. Красивый.       Это было началом его кошмара под названием «Лань Чжань».       «Лань Чжань».       «Лань Чжань?»       «Лань Чжань!»       «Лань Чжань…»       «Лань Чжань, Лань Чжань, Лань Чжань, Лань Чжань, Лань Чжань, Лань Чжань».       Его драгоценный шисюн ни в чем не знал меры. В своих интересе и желании тоже не знал. Сначала Цзян Чэну казалось, что для Вэй Усяня это новая игра, развлечение, забава, но этого «Лань Чжань» становилось день ото дня только больше, да и самого Лань Ванцзи как-то незримо прибавилось в жизни. Холодный взгляд Второго Нефрита всегда следовал за ними, его тень постоянно нависала, как угроза.       В итоге непрекращающегося хаоса на занятиях и после Вэй Усяня, как зачинщика, а то и вовсе основоположника этого самого хаоса в Облачных Глубинах, наказали, а приглядывать за ним поставили, конечно, Лань Ванцзи. В душе Цзян Чэн негодовал, но над Усянем не преминул поиздеваться.       А вечером после первого же дня наказания, как ни странно, Цзян Чэн был вознагражден за все свои мучения разом. Так Усянь не лип к нему, наверное, никогда в жизни. Во-первых, он, придя, сразу же уселся на кровать к Цзян Чэну, а потом и вовсе полез обниматься, пытаясь пристроить свою голову на колени к сидящему шиди и строя несчастные выражения лица, надувая губы и всячески давая понять, что его совершенно незаслуженно обидели, наложив заклинание молчания, даже продемонстрировал в кровь расцарапанные уголки губ. Сердце Цзян Чэна этого уже не выдержало, и он уступил, разрешая и собственные колени использовать, как подушку, и себя, как утешение и успокоение, а может и как развлечение вместо давшего отпор Лань Ванцзи. В конце концов он Вэй Усяню привык проигрывать, вот и тут тоже сдался. — Ладно, ладно, А-Сянь, наверняка ты просто до невероятности достал его, ты это можешь, вот он и воспользовался единственным дозволенным оружием. Знаешь, хотя, конечно, ты не знаешь, иногда заткнуть тебя хочется каждому, — Цзян Чэн сам не понял, но его руки будто зажили самостоятельной жизнью и почему-то, противясь воле хозяина, аккуратно кончиками пальцев утешающе погладили Вэй Усяня по волосам, заправляя выбившиеся из прически пряди за уши, — мне вот тоже хочется порой иметь такую возможность!       За эту фразу Цзян Чэн получил ощутимый щипок под ребра, но все же до того момента пока Вэй Усянь не смог снова заговорить, он позволял ему лежать на своих коленях.       На следующий день все повторилось вновь. Молчание, колени, руки словно не свои. И через день снова. А потом еще и еще, и вовсе вошло в привычку, стало необходимым настолько, что в некоторые дни Цзян Чэн сидел, уставившись на дверь их комнаты с самого обеда, и ждал этих несчастных минут, когда будет можно просто погладить Вэй Ина по голове. И не сказать, чтобы в их отношениях не было тактильности, кроме этих минут. Вовсе нет. Вэй Усянь никогда не отказывал себе в том, облокотиться на Цзян Чэна руку или приобнять на ходу. Они вполне себе подавали друг другу руки, чтобы помочь куда-то влезть, или ловили друг друга, чтобы спуститься. Вэй Усянь любил сидеть, навалившись на спину Цзян Чэна. В порывах или разыгравшись мог и голову на плечо шиди уложить. В общем-то они не имели ограничений на прикосновения к друг другу, и все же так, как в этой комнате Облачных Глубин, до этого никогда не было.       Наказание продлилось месяц. Это были тридцать утешающих вечеров, и каждый из них Цзян Чэн помнил.       А Вэй Усянь не был бы собой, не придумай он как отомстить за все свои мучения Лань Ванцзи в последний вечер наказания. Озвучивая план Цзян Чэну и Не Хуайсану, он хохотал до слез, а потом и вовсе позвал их с собой, чтобы они, стоя под окнами библиотеки, стали свидетелями его триумфа! И главное ведь, как не отпирался Цзян Чэн, а пошел, стоял и слушал, внутри холодея от ужаса предстоящего наказания для этого непревзойденного бедствия.       Бедствие тоже рассудило про наказание, особенно получив увесистых пендалей от шиди, и спало всю ночь в обнимку с мечом на всякий случай. Все же как-никак он опорочил глаза главной гордости Лань Цижэня, и мало ли как придется платить за честь и потерянное достоинство достопочтимого Нефрита.       А после было озеро Билин. И снова Вэй Усянь, прилипший к Лань Ванцзи. То одно, то другое, то вино, то говор, то попросить прощения. Цзян Чэн кипел и не мог выносить этих сцен, и даже сам был на грани того, чтобы устроить сцену, видимо, ревности. Его так раздражала вся ситуация и Усянь, прилагавший так много усилий, и все явно не с того конца, и Ванцзи, которого хоть и было можно понять, но все равно хотелось очень сильно ударить за его отношение к Вэй Усяню. Их было жаль, каждого по отдельности и обоих сразу, а еще было немного жаль себя, потому что хотелось столько же внимания шисюна к себе. Всю эту романтическую чушь прервала появившаяся тварь, сначала Цзян Чэн отвлекся на шугуев, а потом показал себя Бездонный Омут, и все так закрутилось, что эта ревность стала уже не важна. А Лань Ванцзи в тот день впервые вызвал в Цзян Чэне приступ не только благодарности, но и ошарашенного восхищения. Он действительно заслуживал того уважения, что испытывали к нему люди. Второй Нефрит был силен, просто невероятно силен, сам Цзян Чэн не смог бы сделать того, что сделал второй молодой господин Лань. Вернее, может и смог бы, но не так уверенно и, конечно же, не так легко.       «Ты хуже!»       Если уж он проигрывал Вэй Усяню, то, конечно же, не мог сравниться с Лань Ванцзи, который явно если и уступал кому, то только брату. После всех событий, проплывая через Цайи, Цзян Чэн был снова готов погрузиться в переживания о своей никчемности, но тут услышал: — Цзян Чэн, лови!       И он, конечно, поймал, как всегда, по привычке. Локву. Это была всего лишь локва. Улыбка проскользнула по его лицу, и деланое недовольство пришлось возвращать себе силой. Всего лишь локва, а на душе разливалось тепло. Как бы ни был слаб Цзян Чэн, он все же был Усяню дорог, и тот никогда на самом деле не забывал о нем.       Следующие за этим дни были такими же сладкими, как та локва. Занятий не было, и целыми днями ученики дурачились в свое удовольствие, хотя Цзян Чэн не прерывал своих практик с мечом и каждый день находил время для пускай не слишком длительных, но постоянных медитаций. Лань Ванцзи видимо тоже предпочитал тратить свое время с пользой, а не праздно, потому его видно не было, и это радовало. Вэй Ин же днями развлекался, пока Цзян Чэн тренировался, он проводил время в обществе Хуайсана и других бездельников и бездарей в основном за прогулками и иногда рыбалкой. Пару раз он все же составлял компанию А-Чэну в медитациях, но во время них по большей части просто смотрел на расслабленное лицо своего шиди и канючил: «Мой А-Чэн совсем не обращает на меня внимания, скоро станет, как Лань Чжань!» Свободное же от тренировок время они проводили вместе, и это не сильно отличалось от их жизни дома. В те дни Вэй Усянь и правда совершенно распоясался, он и на людях стал постоянно лезть к Цзян Чэну, пытаясь положить на него хоть какую-нибудь часть тела — руку на плечи во время ходьбы, голову хоть куда-нибудь стоило Цзян Чэну присесть. Тот смущался, возмущался, огрызался и сердился напоказ, но в душе был очень счастлив.       Ночами же все собирались в их комнате, объедались, пьянствовали, боролись, играли в азартные игры ну и, конечно же, рассматривали книги с веселыми картинками, до самого рассвета не спали, а потом отсыпались днем. В общем, вели себя очень неподобающим образом, и было бы странно, если это закончилось бы хорошо. Правда пострадал за все один лишь Вэй Ин, попавшись за нарушение комендантского часа самому Лань Ванцзи, который не пожалел ни его, ни себя, ферулами оприходовали обоих. Сердце Цзян Чэна кровью обливалось, а душа содрогалась при каждом ударе по рукам и спине его несчастного шисюна, и, понятное дело, что наказание было заслуженным, но все равно таким несправедливым. Цзян Чэн злился на Лань Ванцзи, злился на ситуацию, злился на себя, и ничего не мог поделать, ну разве что нести увесистое свое горе, то бишь Вэй Усяня, на спине, пока он рассказывал всем желающим узнать, за что именно наказали не только его, но и второго молодого господина Лань. После этого рассказа Цзян Чэн разозлился и на него тоже. Даже угрожал скинуть со спины, но куда там, Вэй Усянь вцепился в него и слезать явно не намеривался. В волнениях прошел вечер, когда Усянь ускакал на холодные источники лечиться. И совсем уж неожиданностью стала ночь.       Цзян Чэн лег пораньше, то ли похмелье его так и не отпустило, то ли от всех нервов у него разболелась голова, вот он и решил прилечь, а потом вовсе уснул, и то-то было его удивление, когда в разгар сна его талию обвили руки, одна из которых умудрилась протиснуться под его спящим на боку телом, а в шею сзади уткнулся ледяной нос. Просыпаясь, Ваньинь дернулся, но тут же услышал шепот в самое ухо: — Это я, А-Чэн, не волнуйся, спи. — Не волнуйся? Что ты такое творишь, Вэй Усянь? — возмутился он, но в противоположность словам тело его в руках шисюна расслабилось. — Что за бесстыдство? Кыш отсюда! Иди к себе в кровать! — Тебе жалко, что ли? Я замерз, ты даже себе не представляешь какие ледяные воды в том источнике. Рук своих не чувствую, — и с этими словами ледяные пальцы скользнули под чжунъи, обжигая кожу прикосновением.       От своих ощущений Цзян Чэн всхлипнул, звук получился задушенным, тонким, каким-то девчачьим, и от этого стало в разы хуже. — Вэй Ин! — буквально прорычал несчастный, лишь бы скрыть свое смущение и стыд.       Рука под его одеждой впечаталась в грудь, заставляя Цзян Чэна плотнее прижаться спиной к Усяню. — Мой А-Чэн не чувствует, что я совсем замерз? — нахальный шепот в ухо отдавал смешинками, Вэй Усянь развлекался себе, заставляя Ваньиня умирать от смущения. — Согрей меня, шиди!       Последняя фраза была сказана не просто в ухо, губы касались ушной раковины, дыхание заглушало слова, тело Цзян Чэна пронзило молнией, это было уже слишком для него. Смущение, возбуждение, злость, даже обида, всего было так много, что чувства переполнили его и выплеснулись наконец-то. Он резко развернулся на спину в руках А-Сяня, чуть выше поднимаясь в постели, схватив его за голову, впечатал носом в свою грудь, на которой распахнулся ворот от всей этой возни. — Ах согреть? — Цзян Чэн криво усмехнулся, хватит с него этого издевательства, он вполне может и сам поиздеваться. — Ну так ведь теплее будет, разве нет?       Между их телами было отставленное колено, чтобы контакт был не слишком тесным, особенно в стратегически важных для неловкости местах, но рукой он крепко прижимал к себе голову Вэй Ина, который все еще обнимал его обеими руками. Усянь был бесстыдным и нахальным, но такая резкая смена настроения смутила, кажется, даже его. Теперь уже он по девичьи всхлипнул, весь напрягшись, в момент из субъекта превратившись в объект. Хотя, взяв себя в руки, расслабился и даже улыбнулся в голую грудь своего шиди, устроился удобнее, а после окончательно выдохнул и закрыл глаза. — Ты такой горячий, А-Чэн, — нет, однозначно уступить он не мог, даже в таком положении. — Идиот! Если ты не заткнешься, то я все-таки спихну тебя с кровати. — Ну уж нет. Я же почти молчу. Цзян Чэн накинул на них одеяло, как ни крути, а А-Сянь действительно был замерзшим, и это чувствовалось. — Ладно, грейся. И не мешай мне спать. — Ты отлежишь мне руку. — Это тебе в наказание, так что терпи и заткнись уже.       Когда Цзян Чэн проснулся следующим утром, Вэй Усяня в его кровати уже не было. Но воспоминание об этой ночи для него навсегда пропитало воздух Облачных Глубин привкусом волшебства, и этот привкус оставался с ним даже после отъезда Вэй Ина.