Больны и голодны

      Вэй Ин не представлял, что это вообще возможно, но последние несколько дней он чисто по-человечески жалел, что покинул Облачные Глубины. Там у второго Нефрита было предостаточно дел, времени своему гостю он бы уделял куда меньше, чем в этом их путешествии. Теперь же все внимание Лань Чжаня было отдано Вэй Ину, и если уж достопочтенный Ханьгуан-цзюнь брался за что-то, то делал это превосходно. Сейчас, по личным оценкам неназываемого Старейшины, его превосходно пытали, ежесуточно, по внутреннему расписанию Лань Чжаня. Пытки включали в себя: ранее пробуждение, медитацию, дыхательные практики, комплексы физических упражнений, максимально правильную пищу, лечебные и оздоровительные мероприятия, здоровый сон в предписанной позе и в правильное время.       В общем, это было ужасно! Ни вина, ни жирной вкусной еды, ни ночных прогулок — никакой радости в дороге! Только спокойствие, умеренность и чай. А, ну и Лань Чжань, который строго смотрит и строго же заставляет работать. Ужа-ас. А Вэй Усянь считал, что второй молодой господин Лань в юности был невыносим, как же. Взрослый он был еще более невыносимым, но зато очень выносливым. Юного его можно было вывести из себя, взрослого, кажется, было сложно даже смутить. По крайней мере Вэй Усяню это никак теперь не удавалось сделать. — Лань Чжань, а кто занимается кроличьим кланом Облачных Глубин, когда ты путешествуешь по Поднебесной? — Вэй Ин, медитация не подразумевает болтовню, — сидя в приличествующей позе, Лань Ванцзи снова очень строго взглянул на Усяня, который ну никак не успокаивался. — И все же тебе придется ответить, потому как стоит мне сосредоточиться на чем либо, так этот вопрос всплывает в голове. Как же там кролики, если Лань Чжань сейчас полностью сосредоточен на мне? — За ними приглядывает Сычжуй. — А если и он на ночной охоте? — Брат всегда находит желающих для этого. Тем более, что кролики очень полюбились девушкам Ордена, и они с радостью ухаживают за ними. — Девушки? Серьезно, в вашем клане правда есть девушки? Ни одной не видел! Так что мне всегда казалось, что это выдумка, и все Лани мужчины. — Вэй Ин, медитация, — снова воззвал к его сознательности Лань Ванцзи. — Какая медитация теперь? Это все твоя вина, ты взволновал меня своими рассказами о прекрасных девах в белых одеждах, играющихся с пушистыми кроликами на солнечной поляне в строгих Облачных глубинах. Как мне теперь успокоиться?       Ханьгуан-цзюнь лишь слегка изменился в лице, но Усяню показалось, что он тем самым выказал такую степень сомнения уместности слов последнего, какую Цзян Чэн не смог бы изобразить закатыванием глаз. А Цзян Чэн, по мнению Вэй Ина, точно был чемпионом по закатыванию глаз. — Хорошо, если ты не можешь сконцентрироваться для медитации, то вполне возможно тренировка форм тебя заставит сделать это. — Лань Чжань, ты — гуйван! Все считают Ханьгуан-цзюня добропорядочным и благородным господином, но лишь от того, что на деле не знают какой ты!       Негодуя и возмущаясь, Вэй Ин все же встал, привязал на пояс серебряный колокольчик, что все это время носил за шиворотом, и принялся выполнять комплекс упражнений, который составлял основы обучения учеников Ордена Юнмэн Цзян. Конечно, он отличался от основных таолу Ордена Гусу Лань, которыми был готов поделиться с ним Ханьгуан-цзюнь. Но Вэй Ин решил, что не станет изучать новых форм, а будет совершенствоваться, работая над ему уже известными. «Перевернуть цветок на дне озера», «смахнуть два лотоса», «дракон, выходящий из вод», «схватить луну руками» — движения знакомые Усяню с детства — успокаивали, заставляли сконцентрироваться, сосредоточиться на внутреннем течении ци по основным меридианам. Конечно, в совершенно физически неразвитом теле выполнять каждое движение было не просто, Вэй Усянь делал все очень медленно, следя за своим положением, дыханием, сердцебиением. А ведь когда-то его тело даже без участия мозга могло выполнить весь комплекс за считанные минуты, сейчас ему требовалось не меньше палочки благовоний на самый облегченный вариант.       Несмотря на то, что Мо Сюаньюй явно работал с ци, практиковался в техниках накопления энергии, и, наверное, когда-то ее количества было достаточным для открытия чудесных меридиан, их Вэй Усянь очень слабо, но ощущал. Все же его даньтьяны не были развиты. Нижний, к примеру, не закупорен, и та ци, что скапливалась в нем, рассеивалась со временем. Сформировать так золотое ядро не представлялось возможным, даже при больших объемах энергии в теле. Скорее всего он просто не успел реорганизовать нижний даньтьян в правильную и целостную структуру, прежде чем получил потрясение, которое вызвало у него проблемы с циркуляцией ци. — Замри, — остановил Лань Чжань Вэй Ина в подходящем для его целей положении. — Меня волнует твой ду-май.       Подойдя к нему со спины, Лань Ванцзи положил указательный и средний пальцы на точку я-мэнь в основании черепа, направляя собственную ци в меридиан так, чтобы энергия текла по его руслу спокойно. Что было в общем-то не просто, можно было спровоцировать бунтующий поток, что в свою очередь могло привести к новому приступу. — Продолжай и скажи, что чувствуешь? — закончив, распорядился Лань Чжань. — Ммм… Ну, как будто в моей пыльной кладовке с книгами открыли ставни, и это вовсе не кладовка, а неплохая такая комната, хоть и захламленная. — Хорошо, сосредоточься на этом ощущении и попытайся удерживать правильное течение энергии. В следующий раз попробуем немного расширить канал.       Ванцзи вернулся и снова сел на свое место, глядя на сконцентрированного, а не болтающего, как обычно, Вэй Ина. Тот не казался ему таким серьезным даже во времена Выстрела в солнце. По-хорошему Лань Чжань никогда не видел Вэй Усяня за практиками, хотя часто заставал за этим Цзян Ваньиня. И ему еще тогда было интересно, почему они никогда не практикуются вместе. Нефриты, к примеру, часто составляли друг другу компанию, будь то дневное фехтование или стояние на руках, чтение трактатов, а иногда и медитации. Но с этими двумя всегда было все так не просто. Как в обнимку ходить по Облачным Глубинам, так они первые, а как что естественное, так это не про них.       Когда Вэй Ин закончил, он отвесил Лань Чжаню поклон: — Благодарю за наставления, Лань-лаоши. — Не паясничай. — Да я серьезен, как никогда! — он тоже уселся, перехватывая на себе прямой взгляд светлых глаз Лань Чжаня. — Ну и чего? Не хочешь быть моим учителем? — Боюсь, что ты не захочешь быть моим учеником.       Вэй Ин задумался: — А знаешь, Лань Чжань, ты прав. Я хочу быть твоим другом и, вообще-то, всегда хотел, — он криво улыбнулся, пытаясь все сказанное переиграть в шутку, — а вот ты… Как вспомню каким ты был холодным в период моего обучения в Облачных глубинах, так обида разбирает, сердце замерзает, как же это было горько. — Прости, — совершенно не меняясь в лице, заявил Ванцзи. — А? Что? Ты серьезно, что ли? Лань Чжань, это шутка, шутка, — Вэй Ин принялся махать рукой, чувствуя себя крайне растерянно. — Ты совершенно точно передо мной ни в чем не виноват, это я виноват перед тобой и сильно. — Ты не виноват, все, что я делал, лишь мой выбор, и только мне за него отвечать. — Но Лань Чжань, если бы не я… — Ты не должен сожалеть об этом. Я не жалею. А если будешь, заставлю еще раз повторить таолу. — Ты — точно гуйван! — Я же сказал, ты не захочешь быть моим учеником.       На этот раз Усянь ничего не ответил, но про себя очень-очень посочувствовал Лань Сычжую, это же надо при таком наставнике вырасти таким милым юношей.       А вот Ванцзи увидел, что Вэй Ин, несмотря на скользкую тему их разговора, в безумные стенания не сорвался. И это значило, что он был прав. Приведение в порядок ду-май, если уж не исправит положение, то точно пойдет на пользу, как и дальнейшее совершенствование.       Перед самым сном, как и каждый вечер, они играли для руки «Двойной Покой», как назвал Вэй Ин их какофонию, состоящую из гусуланьского «Покоя» и безымянной мелодии Старейшины Илин, усмиряющей темную энергию. Сейчас они остановились в небольшой гостинице у самого пригорода Цинхэ, и именно этим вечером все пальцы руки сложились в кулак, а это значило, что куда-то они наконец-то дошли. Рассудив, что завтра им стоит направиться в город и там расспросить жителей о необычном, возможно, погибших семьях или опустевших в раз поместьях в окрестностях, Лань Чжань и Вэй Ин легли спать.       А с утра все начиналось заново. И Вэй Ину снова хотелось куда-нибудь деться от Лань Ванцзи. Но тот без жалости и сочувствия вырвал несчастного из теплой постели, заставил работать над собой духовно и физически, а после невкусно позавтракать, вместо того, чтобы сладко спать.       Однако сонливость быстро сошла с Вэй Усяня, стоило им оказаться на рынке в Цинхэ. Это был поистине огромный квартал со множеством лавок, магазинов, чайных и бульонных, крытых и открытых прилавков, ларьков, передвижных столов, телег, лотков. Поскольку на дворе уже был день, то и людей на улицах было множество, и шум стоял невероятный. Где-то до осипшего голоса торговались, где-то просто в крик ругались, кто-то громко зазывал покупателей, город гудел, дышал, жил. Как давно Вэй Ин этого всего не ощущал. Азарт и нервное возбуждение захватили его. Он бегал туда-сюда, от торговца к торговцу, то рассматривая товары, то задавая вопросы, пока наконец не увидел, а точнее не унюхал, шарлатана в одеждах заклинателя с сундуком. Он предлагал желающим румяна и пудру, ну, и между делом торговал портретами Того-Самого-Старейшины. Рисунки, конечно, были приомерзительнейшими, а Старейшина на них не то, что не был похож на себя, он и на человека-то был похож с трудом. — Так чьи это портреты ты продаешь? — не выдержав, спросил Усянь. — Ну ясное дело, Того-Самого-Старейшины. Изображение столь порочного и нечестивого человека не пропустит в дом ни одну тварь! — А того самого это какого? Я вот, например, знаю того самого прославленного старейшину Лань Цижэня ордена Гусу Лань. Или еще того самого мудрейшего старейшину Не Чжимина ордена Цинхэ Не. Но мне от чего-то кажется, что ни один твой портрет не похож на них. Так какого из всех тех старейшин ты продаешь? — Того, которого нельзя по имени называть! — у бедняги торговца глаза округлились от этого покупателя. — А как так товар продавать, если не назвать. Мало ли какого ты мне старейшину подсунешь, говоря, что он тот самый. Я, возможно, хочу одного, а ты мне продашь другого. Я буду думать, что купил нужное мне, но ты-то продашь мне не нужное, и не то, что я хотел. И в итоге выйдет, что то ли ты мошенник, то ли я дурак! Э, нет, братец заклинатель, так дело не пойдет. Говори, кого продаешь! — Ты чего ко мне привязался? Не хочешь — не бери, тут полно народу, а ты ищи себе, что тебе нужно, — поспешил отделаться от него шарлатан. — Как так не хочу? Хочу! Еще как хочу и куплю. Но я хочу определенного старейшину, а ты не говоришь какого продаешь. Скажи немедленно, и я куплю, — не отставал ни на шаг от него Усянь, в нем буквально взыграла мстительность за столь ужасные портреты самого себя, — скажи мне, кто у тебя на портретах. — Да отвяжись ты, говорю, тот самый, тот, что на горе сидел, зло творил и был убит! — уже почти бегом убегал он от Усяня. — Люди, люди, глядите каков мошенник! Говорит купи зерно, а рис у него там или пшено молчит! — в голос прокричал Вэй Ин, тем самым привлекая внимание к их спору людей на улице. — Говори, чей портрет?       Такого, конечно, этот шарлатан уже не выдержал, он развернулся и, оттолкнув приставучего юнца, закричал: — Да что ж ты за пиявка! Тот-Самый-Старейшина Илин, Вэй Ин, — вот кто это. — Ну и бессовестный врун же ты!       Шарлатан собрался было ему возразить, как вдруг Вэй Усянь почувствовал порыв ветра у себя за спиной и тут же отскочил в сторону, уходя таким образом от атаки, а вот шарлатану не повезло, от удара тот пролетел за обочину и врезался в чужой лоток.       Из толпы людей, сияя золотом с головы до пят, гордо вскинув голову в полном понимании достоинства, неся на груди буцзы «Сияния среди снегов» и задрав свой прехорошенький носик выше небес, на площадь вышел Цзинь Лин. — Любой, кто рискнёт произнести при мне это имя, должен упасть на колени и благодарить меня за то, что вообще остался жив.       Вэй Усянь, улыбаясь, покачал головой, он точно знал каждый срисованный мальчишкой жест, каждую заносчивую ноту в интонациях, хмурые брови, поджатые губы. В оригинальном исполнении он откровенно это все любил, хотя и не мог отрицать, что порой и его можно было этим напугать. Но малолетний подражатель точно не пугал, скорее уж умилял, такой очаровательный гневливый мальчик, так старательно копирующий дядю, которым наверняка безмерно восхищается. И в этом Усянь его мог только поддержать.       Цзинь Лин был в ярости и грозно двинулся к лже-заклинателю, Вэй Ин же решил, что добром это не кончится, а потому надо было отвлечь внимание мальчишки: — Цзинь Лин! — Ты ещё здесь? Отлично, и ты сойдёшь, — со всем возможным презрением ответил он.       Вэй Усянь усмехнулся: — Я вот хотел бы тебе напомнить, что некоторое время назад ты уже и угрожал, и нападал, а потом лежал на брюхе без надежды встать. Подумай, следует ли повторять свои ошибки?       Цзинь Лин очень знакомо и ядовито улыбнулся в ответ, а потом коротко свистнул.

***

      Хребет Синлу густо порос сосновым лесом, но под сенью деревьев петляла довольно широкая тропа. Цзинь Лин, сбежав из города вместе с Феей, шел по ней уже примерно с сяоши времени. Вообще, конечно, ему жутко не повезло, и вроде бы он так удачно улизнул из-под строгого дядиного присмотра, но надо же было влететь прямо в Мо Сюаньюя на этом дурацком рынке этого дурацкого города. В этом Цинхэ совсем страх потеряли и дошли до того, что торговали портретами Того-Самого на всякий случай для защиты дома. Как вообще этот Неназываемый-Старейшина может хоть что-то защитить? Что за бредятина такая? Он мог только рушить и уничтожать. Повесить его портрет, чтобы гуи, испугавшись его, не нагрянули в твой дом? Ха! Даже не так, а целых три «ха». Ха-ха-ха! Ну да, гуев он возможно и отгонит, но то, что притянет, разве не будет в сотню раз хуже? В конце то концов все, кто был близок к этой мрази при его жизни, пострадали. Отец и мать Цзинь Лина мертвы по его вине. Орден Цзян был уничтожен, бабушка и дедушка А-Лина по матери погибли, и ко всему этому свою руку приложил Тот-Самый. Сколько историй рассказывали ему все его детство полушепотом старшие. Сколько гнусных фактов, что от него скрывали, он подслушал. Сколько всего удалось разузнать из разных источников, и не было ничего, что могло бы хоть частично оправдывать этого нелюдя. И вот нате вам, среди бела дня на рынке портреты Того-Самого-Старейшины. Цзинь Лин, конечно, вспылил. Еще бы ему не вспылить! Пускай этот горе-торговец будет счастлив, что ему встретился Цзинь Лин, а не Цзян Ваньинь, дядя наверняка одним ударом Цзыдяня испепелил бы идиота в прах. Дядя мог! Он вообще не терпел никаких упоминаний о Старейшине Илина в своем присутствии, даже Цзинь Лину прилетало. Не физически, конечно, но от этого было не легче. Даже видеть, как до побелевших костяшек сжимаются кулаки, как глаза наливаются кровью, а зубы скрипят от стискиваемых челюстей, было тяжело.       И все же Цзин Лин спрашивал, раз за разом, год за годом, потому что никто кроме его дяди не знал всего. А А-Лин хотел этого всего, без приукрашивания и откровенного вранья, без наносного, только то настоящее, что действительно было пережито. Правдой ли было то, что мама закрыла телом того, кто убил ее мужа, отца Цзинь Лина, как говорили одни. Или же все-таки Старейшина Илина, потеряв контроль, убил ее собственноручно, как говорили другие. Хотя были и третьи, что обсуждали, будто Цзян Яньли была совращена тьмой, и потому она так яростно и не единожды защищала своего шиди. Цзинь Лину было важно это узнать, а тот, кому бы он поверил безоговорочно, не рассказывал ничего. Вернее, он утверждал, что его сестра была самым светлым и добрым человеком, и чтобы Цзинь Лин даже не смел думать ничего иного, иначе ему переломают не только ноги. Но ведь этого было очень мало. А-Лину нужно было больше, ему нужно было все, что было связано с его родителями и их убийцей. — Я не стану говорить с тобой о Вэй Усяне! — раз за разом раздавался один и тот же ответ, причем обычно это был крик, реже недовольное шипение, и совсем уж в единичных случаях, если дядя не был трезв, эта фраза была глухим стоном.       Дядя был один из тех не многих, кто позволял себе произносить это имя, не играя словами. Цзинь Лин при его звучании морщился, как будто в комнате резко начинало вонять. И все всегда заканчивалось на этом, кроме их последнего разговора, когда, несмотря на крик Цзян Чэна, Цзинь Лин не отступился, хоть и привычно поморщился. — Тогда кто станет, дядя? А я хочу знать, я должен знать, — он научился кричать, передавая голосом не меньше раздражения и злости. — Цзинь Жулань, — ох, сколько угрозы было в его голосе. — Что ты себе позволяешь, мальчишка? А ну пошел прочь! — Не называй меня так! — имя его раздражало, интересно, кому пришло в голову назвать его таким девчачьим именем, вообще. — И никуда я не пойду. Накажешь меня? Ну так накажи. Я заслуживаю. А еще я заслуживаю правды. Расскажи мне о том, что тогда произошло. Ты должен! — Цзинь Лин как никогда в тот момент был серьезен.       Цзян Чэн очень тяжело вздохнул и сел на место, с которого до этого вскочил. Он не смотрел на А-Лина, и тот даже подумал, что перегнул палку. Давить Цзян Чэна долгом, это на грани запрещённого приема — грязная игра. С дядей всегда можно было яростно и задорно поругаться, выплеснуть агрессию или обиды, выяснить отношения, по-честному не выбирая слов. Главное было не сделать по-настоящему больно, потому как им и без друг другу нанесенных ран хватало боли. А А-Лина занесло, ведь кто-кто, а уж его дядя и так делал для мальчишки не просто все, что должен был, но и намного больше. — Хорошо, я расскажу, — голос зазвучал спокойно, мерно, — но не сейчас. Сейчас ты просто не поймешь, — дядя усмехнулся то ли зло, то ли разочаровано. И в интонациях снова вернулась насмешка, издевка, сарказм, на которые всегда велся Цзинь Лин, — слишком уж ты неопытен и юн. — А когда? Сколько мне, по-твоему, должно быть лет? — Когда я сочту, что время пришло. И больше никаких вопросов, иначе заберу свои слова обратно. Проваливай давай!       Неопытен и юн! Дядя считал его ребенком, все еще думал, что с ним надо носиться, как с младенцем в колыбели. А Цзинь Лину, между прочим, уже скоро должно было исполниться пятнадцать, через каких-то несколько месяцев. Он вполне себе был взрослым и мог принимать решения за себя сам. Именно поэтому сегодня утром еще до рассвета он сбежал, чтобы доказать дяде, что справится со всем сам без лишней опеки с его стороны. Вообще, если быть честным, то со всем Цзинь Лин справляться не собирался. Он просто хотел выяснить все, что только можно, о крепости-людоеде, о которой периодически слышал перешептывания то тут, то там. Собрать данные о пострадавших, в идеале выяснить ее местоположение, а потом предоставить дяде собранную информацию. И, получив одобрение, отправиться на ночную охоту. Так поступал Лань Сычжуй, а он, между прочим, показатель того, как должно вести себя разумному юноше. И Цзинь Лин собирался поступить именно, что разумно, по-взрослому. Но все планы его смешали Ханьгуан-цзюнь и Мо Сюаньюй. Не потому ли они пришли в Цинхэ, что хотели прибрать такой трофей, как победа на хребте-людоеде, себе? Уступать какому-то там Мо, даже если и объединившемуся почему-то с Ханьгуан-цзюнем, Цзинь Лину не хотелось. Азарт и чувство соперничества взыграли, и все желание быть разумным прошло. Хотелось просто быть первым, ни в коем случае не уступить, а уж какой ценой он не думал. Тем более, что с ним может случиться, когда рядом Фея?       Как только Цзинь Лин сбежал с собакой от Ханьгуан-цзюня, явно не одобрившего его идею натравить на Сюаньюя Фею, то сразу задумался, что же теперь ему делать. С чего начинать, если на пятки наступают. И не придумал ничего другого, как без промедления идти на хребет Синлу в поисках крепости, ну или твари, ну или чего там еще могло бы быть, что пожирало людей. Ведь если он будет первым, то на крайний случай и сигналом можно будет воспользоваться. Выйдя из города, А-Лин направился в сосновый лес, где сразу же и вышел на тропу, по которой теперь поднимался в горы.       За шичэнь в пути он не встретил никого и ничего странного. Это должно было злить, но вокруг было слишком красиво для злости. Солнечный свет, что не удерживали ажурные кроны сосен, заполнял все пространство вокруг, окрашивая даже воздух в родные для Цзинь Лина золотистые оттенки. Кругом россыпями драгоценных камней сверкали блики, отражённые частичками пыльной взвеси или каплями не высохшей утренний росы, стекающей по стволам смолы, а иногда и нитями висящих паутин. Он действительно чувствовал себя попавшим в какую-то зачарованную сказочную долину, да и Фея вела себя спокойно, радуясь возможности бегать вокруг. А может дядя был прав, и все эти россказни про пожранных на хребте людей были просто пустыми? Какие чудовища, когда вокруг такая красота? И все-таки через некоторое время Фея обогнала хозяина, припала на передние лапы и, ощетинив холку, тихо зарычала. Цзинь Лин вскинул лук, накладывая стрелу, для него это было секундное дело. Он озирался по сторонам, медленно поворачиваясь кругом, пока наконец-то не заметил то, о чем предупредила его собака-оборотень. Вдалеке он увидел несколько пошатывающихся фигур, одетых в лохмотья. Даже не подходя ближе, Цзинь Лин понял, что это цзоуши самого низкого уровня. Такие не были опасны ни для жизни, ни для здоровья, разве что для чувствительного нюха, потому что невозможно воняли, и впечатлительной натуры, из-за своего совершенно отвратительного внешнего вида. Разобраться с этой прогуливающейся компанией Цзинь Лину не составило бы труда, и, будь он Лань Сычжуем, так бы и сделал, но он — не Лань Сычжуй, и ему совершенно не хотелось пачкать одежду, что непременно бы произошло, реши он упокоить разгулявшихся покойников.       Вообще, за своим внешним видом Цзинь Лин следил, он был красивым молодым человеком и знал об этом. Ланшань на нем сегодня был светлым и легким, ученическим, но правда именно ему их шили из лучшего шелка, расшитого золотыми нитями, что сверкали сейчас на солнце. Роскошное «Сияние среди снегов» украшало его грудь, а волосы юный господин Цзинь собирал в высокий хвост, подражая рассказам об отце. От макушки до самых пят Цзинь Лин старался выглядеть безупречным. И что же теперь из-за какой-то толпы неопасных тварей ему рисковать своим внешним видом? Ну уж нет, вот пускай Ханьгуан-цзюнь и разбирается с этим, ему же даже подходить не придется близко, и он своих одежд об это не испортит. — Давай обойдем их, Фея, — прошептал А-Лин и сошел с тропы в лес, огибая группу цзоуши с правой стороны на достаточном отдалении, чтобы тем не удалось даже уловить его энергии ян.       Сначала все было так же, как и на тропе, птицы, солнце, блики, но постепенно что-то менялось. Сначала исчезло ощущение волшебства, затем стало как-то неспокойно, заливающий все вокруг золотистый свет померк, сменившись холодной мрачной тенью. Ковер из сосновой хвои мягкий и светлый, устилавший землю, сменился буйной лесной растительностью. Цзинь Лин споткнулся о один из темных кривых корней, которые теперь встречались все чаще и торчали из земли, обильно поросшие мхом. Сосновый лес все больше превращался в еловый, становился гуще, неприятнее, непроходимее. Хотелось вернуться на тропу, но все никак не удавалось. Куда бы он ни пошел, он все время видел перед глазами одно и тоже. И в какой-то момент снова споткнувшись о корень, вдруг осознал, что это тот самый корень, о который он уже спотыкался. Цзинь Лин посмотрел на свою собаку, Фея стояла рядом, плотно прижавшись телом к его боку, всем своим видом демонстрируя напряжённость. — Мы ведь блуждаем по кругу, да? — спросил у собаки А-Лин, и та, вскинув голову с пониманием и согласием, посмотрела на него.       Фея была огромной черной собакой-оборотнем, надрессированной и прекрасно воспитанной. Ничего не было удивительного в том, что она понимала своего хозяина. Цзинь Лин вздохнул: — Ну раз так, тогда веди! — наверное, это должно было бы звучать приказом, но вовсе так не звучало. — Только не обратно на тропу, а в центр лабиринта. Хочу узнать, что же там скрыто.       Фея недовольно заскулила, как будто идея Цзинь Лина ей совершенно не понравилась. — Ну, Феечка, — потрепал ее по голове глупенький маленький хозяин, а потом, добавив в голос дядиных приказных интонаций, продолжил, — я сказал, немедленно веди меня в центр лабиринта! Живо!       Собака подчинилась, у нее просто не было выбора, вся ее суть была в подчинении приказам своего хозяина. Сорвавшись с места, она поспешила в место, от которого им следовало бы держаться подальше. Они продвигались бегом сквозь лесные заросли, и вскоре вдалеке среди хвойных деревьев проступили силуэты мрачных каменных фортов. Те были сложены из серовато-белых камней и сплошь покрыты ярко-зелёными вьющимися растениями и опавшими листьями. Каждый форт имел вид весьма необычной полусферы, словно пиала, перевёрнутая вверх дном. Что ж, Цзинь Лин действительно нашел крепость на хребте Синлу, и это его невероятно обрадовало. Правда вокруг было тихо, и ничего чудовищного не наблюдалось, а потому мальчишка решился на осмотр территории и построек. Надо же было понять пред ним просто заброшенные форты, зачем-то скрытые в лабиринте заклинателями, или все-таки чудовищная крепость-людоед. Фея не отходила от Цзинь Лина ни на шаг, порыкивала то и дело, в отличии от хозяина чувствуя угрозу. Молодой господин Цзинь обходил каждый форт, осматривая его, и даже пытался простукать стены. Ни явных, ни скрытых входов внутрь он не нашел. Это было очень странно. Зачем было строить такую махину без дверей? В голову пришло единственное решение, что вход в эти форты какой-то совершенно тайный, возможно даже подземный, спрятанный где-то в лесу, и тому, кто не знает о нем, в крепость ход закрыт. Эта догадка окончательно разбередила любопытство, интерес и желание докопаться до истины, приправленные юношеской горячностью и не дальновидностью, желанием делать все наперекор, и излишней самоуверенностью, особенно наносной — все это подбило Цзинь Лина на весьма опрометчивый шаг. Он просто воспользовался взрывающим талисманом, проделав в стене дыру достаточную, чтобы пройти туда.       Внутри стояла кромешная тьма, если не считать слабого красного света. А-Лин постоял у сделанного им прохода, в нерешительности прислушиваясь, но внутри было все еще тихо. Фея вела себя очень настороженно. Конечно, не стоило лезть внутрь, нужно было дождаться Ханьгуан-цзюня и этого Мо, они же не просто так оказались в этом городе, Цзинь Лин был уверен, что они скоро подойдут, а если нет, то можно было бы и подождать дядю. Сбегая, он оставил записку Цзян Чэну на своей подушке, написав, что будет ждать на закате на гостиничной улице в Цинхэ.       Хорошенько подумав и представив себе реакцию дяди на свою выходку, А-Лин вздрогнул. Да дядя его даже слушать не станет, как начнет браниться. А если после выволочки племянник еще и расскажет ему, что, несмотря на мнение старшего, все же полез искать крепость-людоед… Ух, Цзинь Лину точно никто не позавидует. Как бы на коленях в Храме Предков дня три не провести после этого. Однозначно, прежде чем говорить о находке дяде, надо бы все же убедиться, что в этой крепости есть что-то чудовищное.       Он еще раз посмотрел в пролом в стене, тяжело вздохнул и, положив руку на рукоять меча, шагнул внутрь. Фея бросилась за ним, но как будто наткнулась на невидимую стену и в тот же момент начала громко лаять, пытаясь обратить на себя внимание. Но Цзинь Лин уже не мог ни повернуть головы, ни остановиться, тело перестало слушаться его. Ноги сами несли куда-то и, как бы ни старался сопротивляться, он не мог ни остановиться, ни крикнуть Фее, чтобы привела помощь. Собака надрывалась лаем, а Цзинь Лин шел туда, куда вели его собственные ноги. Вокруг было темно и достаточно холодно, стояла гробовая тишина, мальчишка слышал отзвук собственных шагов и эхо от них в пустых переходах. А еще собственное сорвавшееся с цепи сердце. Цзинь Лин запаниковал и мысленно закричал так громко, как только мог:       «Помогите! Кто-нибудь! Помогите!»       Но с губ его не сорвалось ни звука. Чем дальше и глубже он заходил, тем помещения становились просторнее. Он шел и шел, покуда не остановился у каменной стены, в кромешной тьме Цзинь Лин не видел и ее, он просто чувствовал ледяное дыхание темной ци. А потом протянул руки, и под ними оказался не камень или дерево, а илистый грунт. Его руки без его желания рыли этот грунт, и А-Лин уже бы расплакался от страха, но не мог. Паника и ужас пронзали каждую его мысль.       «Нет, нет, нет! Кто-нибудь! Спасите!»       «Это сон, — пришло ему в голову, — просто очень страшный сон. Проснись, проснись же!»       И как бы он ни хотел, убедить себя в этом не мог, потому что руки чувствовали влажность и холод земли. А потом он и вовсе встал в вырытое самим собой же углубление, закрыв глаза, и принялся сам себя зарывать во влажную землю.       Страх, отчаяние, безнадежность захватили его целиком, не только разум, но и казалось даже душу. Холод пробрал до костей, воздуха не хватало, а сердце стучало как сумасшедшее. Сколько времени пройдет, пока сюда придет хоть кто-то?       Он тут и умрет.       «Дядя! Дядя!»       Другой на его месте звал бы маму, но у А-Лина мамы не было, она погибла раньше, чем он научился произносить это слово, поэтому на пороге смерти он звал того единственного человека, который был ему и заботой, и опорой, и защитой, того, кого по-настоящему любил и в ком по-настоящему нуждался.       Теряя сознание, ему показалось, что он слышал далекий-далекий крик, разносимый эхом по всей крепости: — Цзинь Лин!       Но ответить он уже не смог, даже если бы тело и слушалось — сознание его погасло.       Пришел же в себя он от очень тяжелого вздоха кого-то, кто находился с ним в одной комнате. Первые пару секунд пытался понять, что же с ним произошло, где он теперь? Сон или все же… В тот самый момент Цзинь Лин вдруг осознал, что лежит в полуголом виде на чьей-то совершенно чужой кровати, а вздох, раздавшийся рядом с ним, совершенно точно не принадлежал его дяде. Снова испугавшийся до трясущихся поджилок, Цзинь Лин откатился в сторону и вскочил. Ему даже говорить ничего не нужно было, все его мысли видимо были написаны на его лице, отчего Мо Сюаньюй тихо рассмеялся: — Глядите-ка, кто проснулся. — Т-т-т-ты, — начал не к месту заикаться Цзинь Лин, — что ты со мной сделал? — А ты как думаешь? — недоуменно уставился на него Сюаньюй. — Как видишь, вытащил из крепости и принес сюда. — А раздел зачем? — Осматривал и как раз собирался одеть. — О-о-осматривал? — возмутился все еще не до конца пришедший в себя мальчишка. — Я не обрезанный рукав. — Какая невероятная потеря для всех обрезанных рукавов Поднебесной, — в притворной скорби проговорил ненормальный Мо, а потом, как-то мягко улыбнувшись, добавил, — да не бойся ты, это шутка. Просто твоя одежда грязная и влажная, — он кивнул на золотистый куль, весь измазанный черной илистой грязью, — к тому же нужно было убедиться, что ты не ранен. — Я не ранен! — прокричал он, давая знатного петуха.       Мо Сюаньюй на это только недоуменно поднял брови и нагнулся за чем-то. И тогда до А-Лина дошел весь ужас ситуации, за окном уже темнело. Не дожидаясь ни секунды, он схватил свой грязный ланшань и, оказавшийся тут же, меч, а потом опрометью бросился из комнаты. Дядя его прибьёт, однозначно прибьет. Он там, наверное, уже перетряс половину Цинхэ в его поисках. Вот ведь незадача. — Стой, — крикнул ему вдогонку Сюаньюй, — Цзинь Лин, вернись!       И зачем-то побежал за ним. Цзинь Лин, одновременно одеваясь и убегая, прокричал: — Не преследуй меня, а то пожалеешь.       Он знал этот квартал. Хорошо, что он оказался именно здесь. Неожиданно нырнув в один из проулков, Цзинь Лин оторвался от своего преследователя. И, выйдя на параллельную улицу, оказался ровно там, где должен был. Гостиничная улица в такое время была не многолюдной, и стоило ему появиться, как он услышал громогласное: — Цзинь Лин!       Как же ему захотелось обнять своего дядю, но стоило сдержаться. Тот бы явно не оценил порыв.