Больны и голодны

      Несмотря ни на что, та осень была ласковой и теплой, как предчувствие перед грозой, что разразится немного погодя. Цзян Чэн и Вэй Усянь готовились отметить каждый свой двадцать первый день рождения, но до того была назначена облава на горе Байфэн. И к ней подготовка была не менее серьезной.       Орден Ланьлин Цзинь приложил много сил для организации такого крупного мероприятия — первого с момента окончания военной кампании. Осенние облавы были делом обычным до кампании «Выстрел в солнце», и, видимо, эта, по задумке организаторов, должна была вернуть ощущение мира и обыденности в ряды заклинателей. Все возвращалось на круги своя. Жизнь текла своим чередом, а все страшное было окончено.       В те дни еще совсем молодой глава ордена Цзян не знал ни отдыха, ни покоя. Не то чтобы после он подробно ознакомился с чем-либо из этого, но все равно тогда отсутствие времени на себя ощущалось особенно остро. Он ел на бегу, а спал на бумагах, что заканчивал за мгновение до того, как уснуть. Каждый, кто его тогда видел, утверждал, что главе необходимо отдохнуть. Да и сам он с этим был согласен, но вот загвоздка — все же Пристань Лотоса сама не восстанавливалась, адепты сами не обучались, письма не писались, расходы не учитывались, траты не распределялись, а Вэй Усянь сам себя из питейных заведений домой не притаскивал.       Хотя уж последнее-то точно могло бы происходить без участия главы Цзян, но почему-то не происходило. И либо глава притаскивал А-Сяня домой, либо просто не видел его. Цзян Чэн тогда терял Вэй Усяня не только из виду, но и просто терял. Они катастрофически отдалились друг от друга, мало проводили времени вместе, не было ни задушевных бесед, ни совместных вечеров, ни объятий, к которым они так пристрастились со времени обучения в Облачных Глубинах. Казалась бы, вот оно, война закончена, и ничего не сдерживает больше, для них нет преград, их некому остановить, и запретить им никто больше ничего не смог бы. Но отчего-то именно тогда Вэй Усянь решил отстраниться. Хотя, конечно, это случилось раньше, и он еще во времена военной кампании стал вести себя иначе, нежели прежде. Но тогда Цзян Чэн не придавал его поведению такого значения. В конце концов это была война, а значит ставки, лагеря, ночевки не пойми как и не пойми где. И в тех условиях сохранить хоть что-то в тайне не представлялось бы возможным, а позорных разговоров, заметь кто их проявления чувств, было бы не избежать. Так что, ложащийся рядом на циновку и не обнимающий его Усянь, расценивался как нечто естественное. Но теперь-то было можно… И все же Вэй Ин оставался в своей спальне. И не снимал нижних одежд, если им приходилось столкнуться в купальне. И не позволял просунуть руки под слои ткани, чтобы прикоснуться к коже. И еще много чего теперь было недоступно. А ведь раньше все было наоборот. Это Цзян Чэн пинками выгонял А-Сяня из своей кровати, и это он вечно лупил по рукам шисюна за то, что тот так и норовил просунуть их куда не просят.       «Вот и долупился, так тебе и надо!»       Мысли, что между ними что-то очень сильно изменилось, подтачивали и без того расшатанные от усталости и напряжения нервы Цзян Ваньиня. Сил на серьезный разговор не находилось. Чтобы не разругаться вдрызг, приходилось молчать, а это, в свою очередь, выливалось в долгие недели друг без друга.       Получив приглашение на облаву, Цзян Чэн подумал, что вдали от дел он сможет немного отдохнуть, поохотившись. Возможно, расслабится и наконец-то решится поговорить с Вэй Усянем. По-честному, открыто, как никогда откровенно. И даже если все теперь не так как раньше, может быть для них еще найдется способ быть близкими друг другу, пусть и совсем иначе, лишь бы не так, как сейчас.       Только вот его планы, как обычно, пошли прахом с самого начала. В дороге было столько забот, что места ничему другому не находилось. То одна из лошадей захромала; то оказалось, что сетей божественного плетения в недостатке; то выяснилось, что некоторые адепты взяли с собой стрелы с белым оперением, а не со специально для этого подготовленными с пурпурным. И везде для решения нужен был глава. А как без него? Это раньше отец мог поручить что-то из своих забот своим помощникам от того, что помощники сами выросли в клане, знали, как положено, как нужно сделать, а теперь никто ничего не знал. Вернее, знал Вэй Усянь, но он пурпурное оперение считал мелочью, так же, как и оставленный где-то Суйбянь. Ну забыл и что? Ну такие же, как и стрелы Гусу Лань, и ладно с ними! Только вот Цзян Чэну было не ладно, ему нужно было показать новособранный Орден во всей красе, чтобы другие захотели к ним присоединиться, чтобы пурпурный лотос их знамен снова возносили, как прежде, чтобы ему не было стыдно перед своими предками. Чтобы в конце концов сказать: «Я смог, я это сделал».       А Вэй Ин лишь улыбался: — Это мелочи, Цзян Чэн. Ме. Ло. Чи. Посмотри вокруг, они готовы, собраны, мы едем на облаву. Разве ж оперение стрелы может изменить сам факт того, что Юньмэн Цзян будет на этом сборище? Цишань Вэнь не будет, а Юньмэн Цзян — вот он. Посмотри на знамена, там лотосы. — Этого мало, Вэй Усянь, — качал головой Цзян Чэн, — мы все еще недостаточно сильны и если… — Пусть только кто-нибудь попробует, — угроза резала тьмой в его голосе, от этого мурашки пробегали по спине.       А потом он снова улыбался и, как будто не желая дальше слушать жалоб своего шиди, убегал к ищущим его внимания заклинательницам. Да ну и ладно, к девицам он Усяня ревновал не сильно, потому как не понять, что его внимание поверхностно и чисто на азарте, мог разве что слепой. Но некоторые девушки и правда были излишне настырны в своем внимании к самому главе Цзян и, отвлекая их на себя, Усянь вроде как даже помогал, пусть и не это было его целью. Так что девицы были ерундой.       Другое дело — Лань Ванцзи. И стоило только этой нефритовой заднице замелькать на горизонте, как Вэй Ин терял последние крохи стыда. Даже хренов цветок вытащил у девчонки из рук, которая, между прочим, призналась, что собиралась его подарить Цзян Чэну, лишь бы кинуть в этого истукана. И что же? А ничего. Расплевываться пришлось им с Лань Сичэнем, одному извиняться за шисюна, другому благодарить за подаренный цветок от имени брата. Вот серьезно, они им няньки что ли? И, вообще, в добродетельном Цзэу-цзюне, стоило только Вэй Ину упомянуть лобную ленту Лань Ванцзи, проскользнуло что-то такое кровожадное, от чего Цзян Чэну захотелось немедленно испариться. Ну или ударить Вэй Усяня так сильно, чтобы тот слетел с коня и опомнился. В конце концов хоть Цзян Чэн и ничего не понял из их разговора, но ведь почувствовал, что произошло что-то непростительное, раз уж всегда доброжелательный Первый Нефрит так явно возжелал крови. — Лань Чжань, не окажешь услугу? — не отлипал от безэмоционального Ханьгуан-цзюня Вэй Усянь. — Что тебе нужно? — ответ был резок, как и всегда, когда дело касалось этих двоих. — Могу ли я позаимствовать твою лобную ленту на время?       Услышав его слова, Лань Ванцзи немедленно отвёл взгляд и больше не смотрел в его сторону, как будто он задумался над чем-то, а Вэй Ина и не существовало-то никогда. Зато среагировал Лань Сичэнь. — Молодой господин Вэй, вам кое-что неизвестно…       И ведь серьезно, фраза и улыбка были вроде бы такими же как обычно, но воздух вокруг стал настолько тяжелым, а кожу будто обдало ледяным морозным воздухом, хотя с самого утра погода стояла по-летнему теплая. — Брат, тут нет нужды в объяснениях, — прервал его Ванцзи. — Как скажешь, — старший согласился, но, кивая Вэй Усяню, Лань Сичэнь взглядом как минимум оторвал ему его загребущие ручонки, чтоб не тянул куда не следует.       «И вот что это сейчас было?»       Вывести самого главу Лань, это ж какой талант! Хотя в своем шисюне Цзян Ваньинь никогда не сомневался — тот мог абсолютно все. И уж точно мог уделать Цзинь Цзысюаня в стрельбе из лука даже с завязанными глазами, и с той же повязкой на глазах отправиться уделывать Цзинь Цзысюня в ночной охоте. Хорошо хоть дурень лошадь оставил, а то мог бы и на лошади унестись в закат в повязке, лишь бы выглядело красиво. Хотя чего уж… Сколько бы Цзян Чэн ни фыркал, сколько бы ни ругался, а на самом деле любовался этим невозможным человеком.       Вэй Усянь с возрастом стал только краше. Эти несколько лет добавили его чертам особой притягательности, глазам темноты, улыбке сотни миллионов оттенков. Его голос не стал ниже, но обрел глубину, он звучал откуда-то из груди, завораживал каждой нотой, каждым оборотом опьянял. Его нельзя было просто слушать, у Цзян Чэна, по крайней мере, не получалось, потому что он дышал им, а без него задыхался. Боги, а как Усянь двигался — плавно, аккуратно, и в то же время молниеносно. В нем не было резкости, не было угрозы, и все же при каждом движение сердце замирало и сжималось. У кого-то наверняка от страха, а у Цзян Чэна от восхищения. С легкостью его поступи могла поспорить разве что водомерка. Иногда Ваньиню казалось, что и Усянь сможет пробежаться по поверхности лотосовых озер Юньмэна, оставляя за собой лишь дорожки кругов на воде. Он действительно был невероятно хорош собой. А эти губы, изгибающиеся в сотне эмоций и манящие сотнями удовольствий. Разве можно было найти силы, чтобы не желать их? Не представлять их мягкость на своих губах, под своим языком. Один раз попробовав, разве можно было себе отказать в этом снова?       Не долго выдержав в строю на охотничьих угодьях, Цзян Чэн и сам спешился, отдал коня кому-то из адептов и, раздав указания, отправился на поиски своего шисюна. Тот, несомненно, что-то задумал и… Да, ну право слово, все это было придуманными предлогами, а на самом деле Цзян Чэну просто хотелось его найти. Просто вспомнить, как они охотились, сбегая из Пристани Лотоса за слухами и славой, как выслеживали тварей и с каким азартом загоняли их. Это было что-то потерянное, но не забытое, и это тоже еще можно было вернуть.       На это Цзян Чэн, по крайней мере, надеялся. Ему действительно хотелось ощутить все те эмоции, что обычно сопровождали ночные охоты, будь то замирающее сердце в предвкушении, яростное возбуждение от боя, сладкая радость победы, величие триумфа, но еще больше хотелось разделить все это с Вэй Усянем. Потому что без него все было не так. Все эмоции были не теми. Недостаточно острыми, недостаточно сильными и совершенно не сладкими. Чтобы полноценно жить, ему нужен был А-Сянь. Без него ничего не получалось как надо.       Что ж, найти того, кого знаешь как себя самого, было не трудно, только вот ему явно не было тут места. Потому что Вэй Усянь был занят! Во всех смыслах этого идиотского слова. Занят.       Звуки стихли, свет померк.       Кто-то отключил Цзян Чэну все жизненно важные функции. Он не дышал, не слышал, его сердце остановилось, он не мог пошевелиться, зато мог смотреть и видеть.       И ничего не понимать.       Потому что, прижимая к дереву, А-Сяня целовал Лань Ванцзи.       Он понял если бы было наоборот, но… Лань Ванцзи целовал Вэй Усяня.       Сначала осторожно, пробуя ощущения, как-то даже трепетно касаясь своими никчемными нефритовыми губами ярких и горячих губ Вэй Ина. И Цзян Чэн точно знал, что Ванцзи чувствует при этом. Как выгорают последние мысли в голове, как гаснет осознание реальности, а все тело заполняется огнем, жаром, истомой. Как перестают существовать границы между дозволенным и желанным, и тогда… И тогда поцелуй из осторожного касания становиться выражением давно сдерживаемой страсти. Раз и… Лань Ванцзи углубил поцелуй, даже с такого расстояния Цзян Чэн знал, что его язык сейчас в таком желанном рту. И… сейчас бы ему раздразнить А-Сяня, резко обрывая поцелуй, чтоб в ту же секунду снова жадно обхватить его губы и, оттолкнувшись от них языком, снова отстраниться и вернуться, сминая их опять и опять, усиливая напор, наслаждаясь, пока Усянь не начнет столь же жадно пытаться продлить прикосновения, захватить целующие его губы с той же яростью эмоций, полностью отдаваясь своим желания. Но… Лань Ванцзи всего лишь укусил Вэй Ина за губу, а после, резко отстранившись, убежал.       Что?       «Какого ж хуя ты сотворил? — безмолвное возмущение Цзян Чэна полетело в спину убегающему нефриту. — Как так можно? Это что же, блядь, такое? Отстраниться, убежать и бросить? Вот так? Когда он…»       «Стоп! — Цзян Чэн остановил свой порыв кинуться за блядским Лань Ванцзи, притащить его обратно за шкирку и, поставив на колени, заставить вымаливать прощения за свою тупость. — Стоп…»       У Вэй Ина все еще завязаны глаза. Мог бы он не понять, кто его поцеловал? Могло ли все произошедшее случиться без его на то желания?       В каком-то смысле это было огоньком надежды, но, не успев разгореться, он потух, потому что Вэй Усянь сорвал повязку с глаз и кинулся вслед за своим Ланем. Конечно, он не мог не знать. Не знал бы, так сопротивлялся бы. Вряд ли Вэй Ин позволил бы себя целовать непонятно кому. Чего ради?       Хотя Цзян Чэну позволял ведь.       Несчастный влюбленный уселся на землю прямо там, где стоял. В мир возвращались свет и звук, сходило оцепенение, больно сжалось сердце, глаза жгли не пролитые слезы, а в носу нещадно свербело. Так хотелось расплакаться, вот просто взять и горько расплакаться, как в детстве, с криком и пузырями соплей из носа. И рыдать так долго, пока на крик не прибежит сестра, чтобы обнять и утешить, пока не вернётся А-Сянь, чтобы убедить, что это все было только глупой шуткой, а на самом деле он останется с ним рядом… навсегда.       Но только Цзян Чэн больше не был ребенком, и больше не имел прав на такое поведение. Он глава великого Ордена. Ему не пристало…       Цзян Чэн пережил и худшие потери. Он видел, как уничтожали Юньмэн Цзян. Как сваливали в кучу тела друзей и родственников. Он чувствовал, как его ядро погасло. Что ему какой-то поцелуй? Это ничего на самом деле не значит. Да, обидно, очень-очень обидно. Но что за недостойное главы ордена чувство — эта самая обида? Что бы ему сказала его мать? Как бы посмотрел отец? Что за ерунду он тут устроил?       В конце-то концов он всегда знал, что Вэй Усянь не просто так липнет к своему Нефриту. Еще с самых Облачных Глубин знал. И он понимал, что будь у того шанс, он бы не тратил свое время на Цзян Чэна. Если так подумать, то все верно. Вэй Усянь прекратил свои игры по возвращению… А ведь именно тогда Лань Ванцзи позвал его с собой в Гусу. И не пытайся сам Цзян Чэн, больше ничего бы не было. Хотя ничего и не было на самом-то деле. Усянь отдалился, и причина теперь совершенно точно ясна. Лань Ванцзи передумал на его счет, и Цзян Чэн больше был не нужен. По крайней мере, не для этого. Надо просто смириться с этим. Закончить все свои поползновения. Отпустить.       Нет, ну серьезно, А-Сянь не сестра, и замуж его в другой орден отдавать не нужно. Ну даже если и будут у него отношения с этим Лань Чжанем, так и пусть. Будут писать друг другу письма, мотаться к друг другу с визитами, встречаться на ночных охотах, тайно искать убежища, прятаться от всех, чтоб целоваться… и трахаться. Как на весенних картинках, что как-то раз по ошибке оказались у Цзян Чэна в руках. Воображение тут же подбросило весьма однозначный образ, и от него затошнило.       А глупому сердцу вдруг стало мало места в груди. Да что же…       «Цзян Ваньинь, соберись же, тряпка», — он сам себе отвесил пощечину.       Было больно.       Не столько щеке, сколько… больно.       Хотя он мог собой гордиться, ни одна слеза так и не скатилась из его глаз.       А в остальном…       Ему действительно следовало взять себя в руки. Вэй Усянь адепт Юньмэн Цзян, он обещал стоять за плечом своего главы, обещал быть рядом. Значит так и будет. И этого должно было хватить. И хватит, обязательно хватит. Цзян Чэн знал, что смирится, он это умел.       «Наступи себе на горло и делай то, что должно».       Он ведь и сам хотел расставить все точки над И в их с Усянем отношениях. Стоит быть благодарным судьбе и случаю, что не пришлось говорить того, что собирался. Стоит быть благодарным, что Усянь не услышал лишнего, и им обоим не придется переступать через чувства Цзян Чэна.       А близкими они снова могут стать. Нужно только перетерпеть. Сейчас Ваньинь был уверен, что за отчужденностью Усяня в последнее время стоят его чувства к долбаному Ланю, и именно эта тайна стеной разделяет их. Что ж, такую стену можно и разрушить. Вернуть доверие шисюна. Цзян Чэн сам разговорит Вэй Ина, признается, что видел этот поцелуй, поддержит его, как друг… как брат. Как положено. Только нужно время смириться, и… чтоб при одной только мысли об увиденном глаза не слезились, и голос не дрожал. Но он попробует. Постарается.       Правда.       Сколько он тогда так просидел на месте, Цзян Чэн не знал. Вывели из ступора его вспышки мечей неподалеку, один из которых был Бичэнь.       Ну вот что еще могло случиться?

***

— Да видел я вас во время облавы на горе Байфэн, и, знаешь ли, в отличии от Цзысюаня, прежде чем сбежать, он вроде как запихнул свой язык в твое горло.       Вэй Ин прикрыл лицо руками, прячась в них, и шумно выдохнул. Он не ожидал такого поворота, и это в некотором роде лишило только-только возвращенного равновесия. Тогда на горе Байфэн он был в отчаянье, жизнь рушилась, и просто не хватало сил, в действительности в тот момент он просто сдался. Но… то, что видел Цзян Чэн, было совершенно не тем, что он понял. Хотя как еще он мог все это понять, Вэй Ин не знал.       «Вот же блядство!»       Усянь вскочил на ноги, оказавшись лицом к лицу со своим бывшим другом. Ну, вернее, теперь при их разнице в росте он мог рассчитывать оказаться разве что глазами к подбородку. А Цзян Ваньинь к нему еще и слегка склонился, отмечая свое явное превосходство во всей этой ситуации, ну и вскинул бровь контрольным выстрелом в знак того, что готов услышать ответ. — Ты все не верно понял, — с широко раскрытыми глазами, Вэй Усянь попытался быть убедительным, — это был всего лишь поцелуй. Это ровным счетом ничего не значит.       Отпрянув от него, Цзян Чэн расхохотался. Выглядело это безумно, будто это он тут сумасшедший. Взглянув ему в лицо, теперь Вэй Ин почувствовал, как он ошибся с выбором слов. Вот в этом был весь Цзян Чэн, разговоры с ним, как хождение по тонкому льду. Неверное слово и ты в ледяной воде, или еще хуже — подо льдом. — Действительно, о чем это я? — приступ смеха ожидаемо сменился злостью. — Что для такого человека как ты может значить поцелуй? Так, не больше, чем забава.       «О, Небожители, это же ревность, правда? Самая настоящая ревность. Да неужели же…» — А-Чэн, —Вэй Ин был в ужасе от осознания, — ты… — Не смей, — Цзыдянь снова сверкнула в руках меняя форму, и это уже было самой настоящей угрозой. — Просто закрой свой рот, вернись к стене и молчи, пока не разрешу подать голос.       Усянь ошарашенно смотрел на него, но подчинился, снова съезжая на пол по уже привычной стене. А-Чэн… Его А-Чэн видел тот самый поцелуй и сделал свои выводы. Видимо, болезненные выводы. Если так подумать, Вэй Ин тогда всячески сторонился его, боялся сорваться, подпустить слишком близко. На его теле еще слишком явно ощущался след после пересадки ядра, и даже если с тела самого Цзян Чэна он уже сошел, то память бы наверняка подсказала, что они идентичны. Это вызвало бы вопросы, отвечать на которые Усянь не хотел. Он тогда больше всего боялся, что правда всплывет. Потому что она разрушила бы все. Но ложь, как видно, разрушила не меньше.       Цзян Чэн вернулся за стол к чаю, на столе оставалось еще несколько пиал, было чем пошвыряться и тем самым успокоиться. В этом его шиди тоже не сильно изменился, каким был вскипающим за секунду, таким и остался.       Правда не успел он присесть, как в дверь постучали. — Дядя! Мне надо кое-что тебе сказать… — раздался снаружи взволнованный голос А-Лина.       Цзян Чэн, услышав тревогу племянника, тут же подлетел и распахнул двери. — Ну и что тебе? Сказал же послушно ждать. — Да впусти ты меня, — протиснулся в комнату мальчишка, выискивая взглядом Мо Сюаньюя. — Ты совсем страх потерял? — возмутился Цзян Чэн и выпустил из комнаты Фею. — Да уж если бы…       Цзинь Лин в пару шагов оказался в центре комнаты и скинул с ноги сапог, а потом изящным движением задрал до колена штанину, демонстрируя мужчинам ногу. Всю ее покрывал черный кровоподтек. — Что это? — спросил Цзинь Лин вовсе не дядю, а Мо Сюаньюя. — Темная метка, дружочек, — пожал плечами Вэй Усянь, он уже видел метку и именно из-за нее попытался Цзинь Лина поймать, — тебя пометила темная тварь, и она придет за тобой. Может не сегодня, а спустя десяток лет, явиться, в лучшем случае, чтоб оторвать твою ногу. Но я бы не рассчитывал на передышку. — Откуда? — подал голос взволнованный Цзян Чэн.       Любая, даже не серьезная опасность, что могла грозить его племяннику, в мгновение ока возвращала Цзян Чэну всю собранность и весь контроль. Даже со стороны было видно, что ничто для него не было важнее безопасности А-Лина. Он присел возле племянника, пытаясь осмотреть повреждение, но в медицине Цзян Чэн не особенно разбирался. Мог оказать первую помощь, да и все на этом. — Ну… — потянул Цзинь Лин, — я же говорил тебе, что пошел в лес на хребте Синлу и там встретил цзоуши, бродящих по тропе, вот… Я свернул в лес и там….       Он кидал вопросительные взгляды на Усяня-Сюаньюя, а тот точно не собирался помогать в сочинительстве и вранье. — Там я упал в овраг, — продолжил нести чепуху племянничек, — и это… Отключился, вот! А Фея привела Сюаньюя, и он меня оттуда вытащил, ведь так, да? Подтверди! — приказным тоном закончил А-Лин. — Ну да, — подтвердил Вэй Ин, только сделал это с такой интонацией, что и дураку было понятно, что он не хочет участвовать в этой лжи, — и, наверное, в том овраге пока ты лежал в отключке, ты и встретил тварь, которая оставила тебе вот это в подарок. И, кстати, я как раз собирался этим заняться, когда ты сбежал.       Цзян Чэн закатил глаза: — Я смотрю у вас прямо-таки выгодное сотрудничество. А что расскажете мне про лабиринт? — И, взглянув в два вытянувшихся лица, рявкнул. — А ну оба прекратили врать! Что случилось? — Погодите же, глава ордена Цзян, — отмахнулся от него Вэй Ин.       Цзинь Лин аж побледнел, представив, что дядя сейчас сделает с этим дурачком за такую дерзость. Но Цзян Чэн промолчал, даже отодвинулся, давая возможность Усяню подойти к мальчишке, чтобы осмотреть метку. Правда, стоило ему присесть перед Цзинь Лином и схватить его за голень, как тот засопротивлялся, пытаясь свою ногу высвободить из цепких рук. — Эй, хватит лапать меня, ты… бесстыдник! — Прекрати брыкаться, несносное ты существо, — сердито свел брови Вэй Ин, — я, между прочим, помочь тебе пытаюсь. И, вообще, меня твои гусячьи лапки не привлекают. А уж характер… Мороз по коже. — Ах, ты! — Заткнитесь оба! — не выдержал эту сцену Цзян Чэн и ткнул пальцем сначала в Цзинь Лина. — Ты, прекрати скакать и встань нормально, пусть он смотрит, — потом перевел палец в сторону Усяня. — А ты, прекращай нести чушь и скажи уже, что с этим делать. — Пф… — Вэй Усянь щелкнул пальцами, и кожа на ноге Цзинь Лина очистилась. — А? — удивился только что спасенный племянничек. — И что ты сделал? — Перенес метку на свое тело, — скривившись, очень холодно пояснил произошедшее Цзян Чэн, — как благородно! Я сейчас заплачу. — Дядя… — Цзинь Лин буквально прошептал не веря, что его ближайший родственник вот так реагирует на его спасение, а потом посмотрел на своего спасителя. — Слушай, Мо Сюаньюй, зачем ты это сделал? Если это опасно… У тебя ведь даже золотого ядра нет. — Что, дядя? — Ваньинь снова был в гневе. — Решили твою проблему, а теперь выматывайся! — Пустяки, Цзинь Лин. Я справлюсь. Иди, — Усянь указал глазами на дверь, — не зли еще сильнее своего дядю.       Цзинь Лин всунул ногу в сапог и пошел к двери ошарашенно, не решительно, но положив руку на ручку, резко развернулся: — Дядя, Мо Сюаньюй спас мне жизнь сегодня, вообще-то. Я ему обязан. И еще теперь за эту метку. Ты не можешь ему навредить! Ты не должен. Потому что, если я не отплачу за его добро… — А-Лин, выйди, — дядя уже не кричал, он шипел, почти как Цзыдянь, когда наполнена духовной силой под завязку, и потому спорить с ним было особенно страшно. — Пожалуйста, — совсем тихо и грустно попросил Цзинь Лин и, кинув еще один взгляд на Сюаньюя, который ему улыбнулся, вот же ненормальный, вышел.       Цзян Чэн развернулся к Вэй Ину.       Теперь в комнате они остались вдвоем. Даже Феи не было с ними. И это как-то особенно било по нервам. А ещё взгляд, было в нем что-то такое, чего Усянь боялся, а еще он совершенно не понимал, что именно происходит в голове у Цзян Чэна, и почему его взбесил этот трюк с меткой. Так ведь было куда проще. — Стал бы он просить за тебя, если бы узнал правду, как считаешь? Цзинь Жулань, знаешь ли, вообще не из тех, кто просит. Такой уж вырос. Мать ведь родила, но не воспитала, вот и характер вышел скверный. Хороших примеров перед глазами же не было, так что чему тут удивляться.       Каждое произнесенное им слово как минимум на одну треть состояло из яда. Вот в чем Цзян Чэн всегда был невероятно хорош, так это в сарказме. Злая ирония, насмешка, уничижительная интонация одинаково могли бить обе стороны. Что он сейчас и делал, раздавая пощечины и себе, и Вэй Усяню. — Хм… И вот тут ты выискался, спаситель. Щелчок пальцев, и ты несешь его проклятье на себе. Вечный герой, вечно жертвующий собой! Он тебе теперь обязан, а ты и рад стараться. Молодец! Обязан, да… Спасением, а еще тем, что не имеет ни отца, ни матери; тем, что стал вечным предметом пересудов за спиной и жалости в глаза. Ты не забыл об этом? Хотя, конечно, мог и запамятовать, как и все те обещания, что раздавал направо и налево. Как все те клятвы, что нарушил. — Я помню… Я все помню, Цзян Чэн. Только вот…       Вэй Усянь тяжело опустился на пол, снова пряча лицо в руки. У него снова поплыло перед глазами, воспоминания накатывали волнами, и хотелось это прекратить. Он очень устал. Он прекрасно слышал в каждом слове, обращенном к нему, двойное дно. Цзян Чэн был зол на него, был обижен, разочарован, хотел причинить боль и заставить страдать. Он мариновался в собственных чувствах все эти годы, и было бы справедливо, чтобы он наконец-то высказал все, что его мучает. Осудил, вынес вердикт и наказал.       Вэй Ину стоило продолжить разговор, но только что еще сказать. Он потому и не решился ничего объяснить Цзян Чэну раньше или перед смертью, потому что знал, что будет больнее обоим. — Только вот что? — усмехнулся Ваньинь. — Слов нет или сил эти слова сказать? Ты ведь даже умер, так ничего и не сказав, Вэй Усянь. А теперь сидишь тут и говоришь, что только… — Цзян Чэн, ты сам только что сказал, что я умер. Я действительно умер, и смерть моя должна была быть достойным наказанием за все мои грехи. Она была достаточно ужасной, чтобы быть наказанием, а не избавлением. Уверяю тебя. — Тогда зачем ты вернулся? — Цзян Чэн присел перед ним и, сузив глаза, смотрел не моргая. — Меня вернули силой, это не было моим желанием.       В изящных руках Мо Сюаньюя сверкнул серебряным боком колокольчик Цзян Чэна. Тот перевел на него взгляд лишь на секунду, а потом снова заглянул в глаза, как будто по ним можно было прочесть все то, что в этом разговоре не озвучивалось. — Откуда он у тебя? — С помощью него меня призвали и втянули в печать ритуала «Подношение тела». Очень темный ритуал, где призывающий приносит себя же в жертву тому, кого призывает. Попав в печать, возможности выбраться уже нет, я не мог не вернуться. — Хм… Раз тебя призвали, так еще и тело подарили, значит от тебя чего-то хотели. Так и что же ты должен сделать? — покачал головой Цзян Чэн, изображая наигранное сочувствие, чтобы сразу было ясно насколько ему все равно. — Мы это и выясняем. И если не выясним, то смерть моя будет весьма… впечатляющей и окончательной. Проклятие уничтожит мою душу. — А мы — это ты и Лань Ванцзи?       Он снова поднялся на ноги и отошел на пару шагов, задумавшись. — И что я, по-твоему, должен сделать, Вэй Усянь? — Можешь убить, а проклятие уничтожит мою душу. Можешь пытать до смерти, и конец будет тем же. Можешь просто запереть, и это тоже закончится уничтожением моей души. Разница только в сроках исполнения. Ты в праве считать, что я этого заслуживаю. — А ты предлагаешь мне отпустить тебя? — недобро усмехнулся Цзян Чэн. — Я клянусь тебе, что, как только эта история закончится, я вернусь в Пристань Лотоса своими ногами и предоставлю себя твоему суду. Я клянусь принять любое твое решение насчет моей жизни и смерти. Я обещаю ни о чем не просить тебя и… — торжественность речи на этом кончилась, дальше последовал сиплый полушепот. — В общем, все, что захочешь, только сейчас останься в стороне от всего этого. Кто-то что-то решил сделать моими руками, и я не хочу вновь втягивать тебя. История Мо Сюаньюя не должна тебя касаться, она о других людях, и, как только я с этим разберусь, я обещаю… — Ты не держишь обещаний, Вэй Ин. И клятвы исполнять не умеешь.       Как-то слишком спокойно для себя заключил Цзян Чэн и отошел к окну, отворачиваясь от собеседника. — Цзян Чэн… — Проваливай! — А? — Я сказал проваливай! Это нужно пояснять?       Вэй Усянь не верил своим ушам, он был почти уверен, что это его конец, быстрый или долгий, но конец. Возможно, была надежда на побег или на то, что Лань Ванцзи сможет его выкрасть, но только в том случае, если Цзян Чэн не убьёт его сразу. И даже в этом случае им пришлось бы податься в бега, причем не от кого-то, а от главы одного из Великих Орденов. При таком раскладе уже будет не до расследований. И все же ему захотелось попытаться договориться. Попытаться прощупать в этом действительно пугающем человеке того А-Чэна, что он знал. И, если честно, особенно далеко даже лезть не пришлось. Только рассказать правду, и вот он — А-Чэн. Как же Вэй Усяню в этот момент захотелось обнять его, как раньше, заглянуть в лицо, увидеть мягкую улыбку, с которой Цзян Чэн гладил его по голове после наказаний с Лань Ванцзи. Но тот, так и повернувшись, смотрел на улицу. Видел ли он что-нибудь вообще было тем еще вопросом. Вэй Ин поднялся на ноги, еще раз сжал колокольчик в руке, а потом положил его на чайный стол. — Твой колокольчик, — сказал он тихо-претихо, хотя был уверен, что его услышат. — Забери, — так же тихо ответили ему от окна, — вернешь, когда вернешься.       Схватив со стола свою маленькую реликвию, Усянь бегом бросился из комнаты.       Этот разговор не был окончен.