Больны и голодны

      Лань Сичэнь стоял у окна дешевого постоялого двора, в обстановке никак не располагающей для приема и размещения такого человека, как Цзэу-цзюнь, но о лучшем в этих местах мечтать не приходилось. К тому же ему было не привыкать к стесненным обстоятельствам. Когда он бежал из Облачных Глубин, все было еще хуже.       А ведь тогда он, спасенный Мэн Яо, даже не представлял насколько сдержанность быта молодого господина великого ордена отличается от скромности жизни обычных людей. В действительности, что ханьши, что цзинши утопали в роскоши по сравнению с обиталищем его спасителя. И это стало для Сичэня прекрасным уроком. Скромность Ланей была очень относительна.       Мудрость Ланей тоже была весьма неоднозначна. Как и все остальное.       Относительно Цзиней они, конечно, были скромны, относительно Вэней были праведны, относительно Не — спокойны. Но были ли они действительно скромны, разумны, праведны? Лань Сичэнь совершенно не был в этом уверен.       Под небом все знают, что красивое есть красивое, но оно только безобразно. Точно так же все знают, что добро есть добро, но оно только зло.       Дядя был более чем похож на Ланя в том, что диктовали им правила, но когда его дядя на самом деле был сдержанным? Из всех старейшин Лань Цижэнь чаще остальных доводил себя до кровохарканья, и поводы к тому, по мнению Лань Сичэня, были очень спорными. Лань Цижэнь, что и говорить, был резким и нетерпимым к чужим порокам человеком. Но не следовало ли из этого, что, поощряя в других искоренения их пороков, он взращивал свои? Святый муж, будучи бездеятельным, распространяет свое учение. Разве не так? Иногда Сичэнь думал, что искажение ци его дяди куда как реальнее, чем многих сильных заклинателей клана Не, а ведь у дяди даже сабли, как оправдания, не было. И Лань Ванцзи — благороднейший из всех Ланей, пример подрастающему поколению в том, что касалось скромности, тишины и отчужденности, но однако же, как и их отец, мог быть неразумным, несдержанным, нескромным, ну а иногда и просто одержимым. Про себя Лань Сичэнь сейчас и вовсе не говорил.       Но ведь из несовершенного происходит цельное. И значит быть несовершенным — это верный путь. Не так ли?       Сколько бы лет ни проходило, сколько опыта бы не набирался, Цзэу-цзюнь лишь убеждался, что все на свете относительно. Праведность и пороки по сути едины, никогда не равны, но и не противоположны.       Если хлеб крадет богатый человек, который может за него заплатить — это мера вины, но совершенно другая вина, если хлеб украден нищим, умирающим с голоду. Да, оба виновны, но никто бы не сказал, что то и другое это одно и тоже. Хотя выбор сделан в обоих случаях, и он порочен. Имея тело, имеешь печаль, имея многое, имеешь многие печали. И тот, и другой преступивший становился преступником. Только один являл миру многий порок, рожденный многою печалью, а второй — лишь единое желание выжить. Тем сложнее становиться суждение, если никто хлеба не украл. Тогда и выходило бы, что заслуги богатого человека в том, что он не воровал нет. А вот для нищего и умирающего это разве не становилось ли добродетелью? Лишенный тела, лишен и печалей.       Все всегда было в зависимости, все всегда находилось в условиях, и ни о чем не следовало судить просто. И ни о чем не следовало просто судить. Рассуждая, ты непременно ошибешься. Думая о своей благочестии, совершишь множество нечестивых поступков, не ведая.       Легко было не есть мясо в Облачных глубинах, трудно стало, когда ничего другого не было возможности достать. Легко было носить белое и выглядеть безупречно, если каждый день за твоими вещами приходили слуги, другое дело поддерживать безупречность своими силами. Легко совершенствоваться, когда не нужно заботиться об ином. Быть добрым, понимающим и милосердным легко, когда ты глава Гусу Лань, когда за твоими плечами сила и богатство ордена, когда никто не посмеет воспользоваться твоей добротой и тобою, а тебе не нужно ничем для этого жертвовать. Трудно верить, понимать и улыбаться, если любой встречный может стать твоей гибелью.       Если ему, Лань Сичэню, никогда не нужно было льстить и заискивать, открыто врать, интриговать и копаться в грязи, это вовсе не значило, что те, кто находятся в ином положении нежели Лань Сичэнь, могли бы выжить без этого. Ничто из этого не делало его выше остальных, в этом не было ничего особенного, просто он мог себе это позволить.       И то, что поколения Ланей считали собственной добродетелью, по мнению Сичэня, таковым тоже не было, просто у них была возможность жить в согласии и не переступать законов, а правила подсказывали верный выбор.       Только вот разве правила, подаваемые как мудрость, на самом деле мудры? Они просты. Пусты. Постоянны. Возможно в этом и есть непостижимая мудрость основателя ордена. Лань Ань был мудрецом, в этом Сичэнь не сомневался. Только вот следование даже очень мудрым правилам мудреца все равно из тебя не делает, а гордеца может. И нет ничего обратного благородному мужу, нежели гордость и уверенность в собственной непогрешимости.       Благородство, праведность, справедливость — непостижимые идеалы. Только жизнь не идеальна, и часто, чтобы быть счастливым, нужно отпустить всю мудрость мира и быть просто глупцом.       Когда уничтожено будет учение, то печали не будет. Как велика разница между простым и сложным! Как велика разница между добром и злом!       Исключением не могла быть даже любовь. Она тоже была не однозначной, могла быть праведной, могла порочной. И все же в любви нуждался каждый человек. Лань Сичэнь был в этом уверен.       Любовь самого Лань Сичэня была несомненно порочной и презираемой. Пустой от того, что такая любовь не для союза. Мрачной, как воды мутного источника. Наверное стоило приложить усилия к тому, чтобы перебороть себя, искоренить все это из своего сердца, но была и причина, что останавливала — кто-то должен был любить Лань Ванцзи. Не восхищаться им, не преклоняться, а любить. По-настоящему. Отдавая всего себя, как должно матерям отдавать себя своим детям. Защищая любой ценой, как должно отцам защищать свои семьи. Обучая всему, что необходимо, как это должно делать наставникам. Всегда находясь рядом, когда нужно, всегда протягивать руку, как это должно делать друзьям. Кто-то должен же был нежно гладить по волосам. К кому-то нужно же было возвращаться! Кто-то должен был жить и дышать для Лань Ванцзи. Кому-то следовало дать все то, чего тот был лишен.       И это мог сделать Лань Сичэнь.       Знающий людей разумен, а знающий себя самого прозорлив.       Да, любовь Лань Сичэня была презираемой для правил и приличий. Да, она была его слабостью, темнотой его души. Он знал это, он помнил об этом и никогда не позволял себе лишнего, только лишь наслаждался тем, что было предложено. Лань Сичэнь никогда не просил ничего взамен и для себя, но если был нужен, то действительно наслаждался каждой секундой своей нужности. Это пугало. Так любить пугало. И обязывало. Так, так ли уж порочен он был в действительности?        Конечно! Конечно, порочен, невежественен, слаб.       Но тот, кто знает свою силу и сохраняет свою слабость, сделается долиной вселенной. Когда он будет долиной вселенной в нем будет пребывать вечная добродетель. — Эргэ, о чем ты так задумался? — вырвал его из мыслей знакомый, почти родной голос. — Ох, извини, А-Яо. Не бери в голову, это пустяки, — Лань Сичэнь отвернулся от окна, стараясь сохранить беспечность.       Но Цзинь Гуанъяо был слишком внимателен, от него было не так просто скрыться. — Что ж это за пустяки, которые способны так занять столь острый ум, как у Цзэу-цзюня? — Ты мне льстишь. — Конечно же нет, эргэ. Конечно. Нет.       «Так конечно или нет?» — так и хотелось переспросить, но он не стал. Это было бы просто грубо, но ему очень не хотелось долгих задушевных разговоров на отвлеченные темы, а всегда такой чуткий Цзинь Гуанъяо буквально прилип, чем вообще-то раздражал.       Лань Сичэню, на самом деле, после того, как они покинули Нечистую Юдоль, хотелось отправиться в те самые места, отчеты о происшествиях в которых так насторожили его. Но только не с А-Яо. Ему пришлось бы очень многое объяснять и рассказывать то, что Сичэнь поклялся сам себе никогда не передавать своему названому брату. Слишком уж, по его мнению, это было бы больно.       Воспоминания о последних годах жизни Не Минцзюэ резали отравленными кинжалами и его, что уж говорить про Цзинь Гуанъяо, который стал для умершего друга навязчивой идеей, манией, буквально одержимостью. Минцзюэ был готов винить А-Яо во всем, видел везде лишь его хитрость и коварство. Даже то, за что ранее ценил безмерно, перед смертью ненавидел. Конечно, ярость Баси играла в этом не последнюю роль, но обвинить во всем лишь саблю было бы не справедливо. Бася лишь распаляла то, что в душе Минцзюэ уже было — гнев, подозрения и страх.       Лань Сичэнь всегда считал, что Чифэн-цзунь бесстрашен, но после гибели Вэнь Жоханя это мнение пришлось изменить. Он помнил все долгие разговоры с ним, как раз за разом защищал перед ним тогда все еще Мэн Яо, как пытался сделать хоть что-то, чтобы их отношения вновь стали дружескими. — Тебя не было там, Лань Сичэнь! Тебя там не было. Ты не видел, как он убивает. Не врагов, а тех, кто ему доверял, кто поворачивался к нему спиной, кто пускал в свои ряды, в свой дом… Да как же ты не понимаешь? — Минцзюэ-сюн, ты же сам знаешь, что, если бы не он, нам бы не провести больше половины наших удачных операций. Ну и к тому же, если кто-то недооценил опасность… — Сичэнь! — Не Минцзюэ резко оборвал его. — Недооценил? Вэнь Жохань доверял ему, вот в чем дело! Тот командир доверял ему! Доверие, понимаешь? Ты ведь тоже доверяешь. А я больше не стану. — У меня есть причины для доверия. Он мог бы выдать меня еще в то время, когда я прятался от Вэней. Он сам написал мне, когда попал в Безночный Город. К чему ему все это было делать? — Ты защищаешь его, а ведь подумай, как-то он получил доверие и Вэнь Жоханя, как-то оказался прямо за его спиной… Ну же, не глупи. Ты самый умный человек, но почему же ты не видишь? — Минцзюэ-сюн, ты его боишься? — Ну если хочешь это так назвать, то называй! Сичэнь, он кланялся и улыбался Вэнь Жоханю ровно так же, как и мне, а потом в удобный момент просто убил. Он мог сделать то же самое со мной, когда находился в Нечистой Юдоли, так же, с тем же выражением лица. Он может сделать то же самое с тобой. И сделает, если решит, что это выгодно. — Но если он не сделал раньше, то теперь зачем? — А затем, что раньше это не имело для него никакого смысла. Он желал попасть в Башню Кои, ну так теперь он там. Взошел по золотой лестнице, предавая. Как думаешь, чем будет устлан его путь в Благоуханный дворец?       Лань Сичэнь тогда пытался убедить Не Минцзюэ, и доводы у него были. Если бы А-Яо хотел бы действительно причинить вред клану Не, неужели же правда о саблях не всплыла бы? — О, ты думаешь, что он стал бы действовать так прямо? — Ты видишь то, что хочешь видеть. — А ты ничего не видишь!       Неудивительно, что первые идеи строительства смотровых башен вызвали у Не Минцзюэ только раздражение. Своих мыслей он никогда не скрывал, а подозрения высказывал прямо. Многие тогда соглашаясь с ним открыто, говорили: «Не слишком ли это напоминает надзирательные пункты Цишань Вэнь?» Но А-Яо вел себя безупречно: отнесся к критике с пониманием, всячески аргументировал свою позицию, согласовывал, менял концепции, шел на любые компромиссы. Правда вот самого Лань Сичэня все это обходило стороной. После бойни в Безночном городе, после осады Луаньцзан все его время принадлежало восстанавливающейся резиденции и в еще большей степени брату. Внешними делами ордена занимался дядя, а он к смотровым башням отнесся благосклонно, идею посчитал небезнадежной и даже полезной. Лань Сичэнь не лез в эти дела, быть может очень даже зря.       Когда убили Цзинь Жусуна, горе Цзинь Гуанъяо было не возможно передать словами, а уж о его супруге говорить и вовсе не приходилось. Цинь Су за церемонию прощания теряла сознание бессчётное количество раз. Такая беда не могла оставить равнодушным даже дагэ. Он смягчился. Через несколько месяцев после похорон ребенка, когда завершилось расследование и были совершены первые казни, Не Минцзюэ сам прибыл в Башню Кои с подробными планами организации дежурств и распорядка смен на смотровых башнях. Лань Сичэнь, на несколько дней вырвавшийся из Облачных Глубин, тогда застал их вместе работающими не то, что в одном кабинете, а за одним столом. Они были так увлечены, ладили, были спокойны, и Сичэню даже показалось, что теперь все устроится. Но он ошибся.       Лань Ванцзи смог выходить в люди не раньше чем через три года после наказания, тогда же глава Лань смог вернуться ко внешним делам ордена. Восстановление Облачных Глубин все еще шло, отстроиться заново было не просто. К тому же орден Гусу Лань восстанавливал не только строения, но еще и быт. На войне все было несколько иначе, и первое время, пока отстраивались основные жилые постройки Облачных Глубин, их существование было похоже на тот же военный лагерь, но теперь нужно было обучаться заново жить в мирное время. Орден возобновил основную свою деятельность, отряды стали выходить на ночные охоты.       А Лань Сичэнь, глава Гусу Лань, Цзэу-цзюнь, стал посещать собрания кланов. На первом же из них он понял, что пришедший за смертью А-Суна мир оказался не прочнее первого снега. Все рассыпалось, как только были отстроены первые смотровые башни, и начались разговоры о строительстве следующих.       Не Минцзюэ в этот раз был резко против. — Что беспокоит тебя, дагэ? — Посмотри на карты, разве ты ничего не видишь? Ланьлин Цзинь за это время оброс подответственными землями. Стоило возвести башню на горе Ланъя, стоило очистить земли вокруг нее от последствий войны, и вот, пожалуйста, жители Сучжой обратились к ним за помощью. Больше Сучжой не отдаленные от кланов и орденов земли, а территория ответственности Ланьлин Цзинь. — Но, дагэ, это ведь естественно. Люди, получив помощь от орденов заклинателей, желают получать ее и в дальнейшем, они приходят с просьбами взять их под защиту, предлагая вознаграждение. Так ведь всегда было и будет. Территория ответственности растет, растут слава и доходы ордена. Не все ли мы к тому стремимся? — Сичэнь, но на башнях ведь дежурят не только адепты Ланьлин Цзинь, не они одни расчищали склоны Ланъя, но и твои, и мои, и люди Цзян Ваньиня. Так отчего вся выгода Башне Кои? — Сначала люди из Сучжой приходили в Облачные Глубины, и я сам перенаправил их к Цзинь Гуанъяо с их прошениями. Сейчас Гусу Лань не до расширения влияния, нам бы восстановиться. А ты… Прости, Минцзюэ, но, во-первых, ты очень далеко от этих людей, а, во-вторых, тебя боятся. То же самое, я думаю, было и с Пристанью Лотоса, они тоже далеко, и их главу тоже боятся, к тому же у Юньмэн Цзян иные цели, если так подумать. Тем более, как мне известно, ты так же несколько расширил свое влияние. — Все верно, эрди, все верно. Только вот ко мне пришли из Янцюаня, а там, знаешь ли, после войны неспокойно и бедно, так что, беря эти земли под свою защиту, я теряю, а не приобретаю.       Сичэнь состроил названному брату тогда удивленные глаза. — Горные области вблизи Янцюаня богаты рудами, это всем известно. И к тебе ведь обратились не спроста, ты ведь должен обеспечить безопасность рудокопам и караванам от восставших мертвецов, как я понимаю. А если очистить эти земли, очень скоро они начнут жить куда как богаче, чем сейчас. Твоя выгода будет не мгновенной, но серьезной, я уверен. Дагэ, да почему же ты везде видишь заговоры и подлость? — За время пока я очищу то, что осталось после войны на этих землях, пока в этих районах станет можно сравнительно безопасно передвигаться хотя бы по дорогам, Цзини на нетронутых войной поселениях разожрутся до степени Вэньского расцвета, просто успокаивая кладбища. Ты же, да будут милостивы Небожители, восстановишь Облачные Глубины, но не более. А Цзян Ваньинь… Ну, хорошо бы ему хватило воли и решимости не попадать под влияние, даже несмотря на то, что его последний кровный родственник полностью принадлежит Ланьлин Цзинь. И что мы будем делать с возвышением Башни Кои? Слушать ерунду про первого среди равных? И будут ли у нас силы для новой войны? — По-моему, дагэ, тебе пора размяться на охоте, ты видишь все исключительно в скверном свете, к тому же явно агрессивен. Нет причин считать, что все происходит исключительно по воле и задумке А-Яо. Он умен и хитер, но ты ему приписываешь какую-то сверхъестественную прозорливость, — посмеялся Лань Сичэнь. — Политика скверно на тебя влияет. Тебе действительно пора в бой. — И мне его очень вовремя обеспечили, как ты можешь заметить. Сколько я пробуду в Янцюане? Что я упущу за это время? Единственное, чего никак не понимаю, отчего ты поддерживаешь эти башни? Цзян Ваньиня хоть ясно чем прижали, но тебе в чем смысл? — Я поддерживаю идею расширения сети башен от того, что так решил мой совет старейшин. Они считают это дело благим и праведным, помощь нуждающимся всегда нами поддерживается. И, как ты понимаешь, я буду дальше придерживаться их решения. Ну, а насчет Цзян Ваньиня, я думаю, с твоей стороны было не справедливо заявлять, будто он поддался давлению. Мы оба с тобой знаем, что Юньмэн Цзян нацелен сейчас на Илин. Они желают эти местности взять под свой контроль полностью, и мы с тобой знаем, что причина в слухах о Старейшине Илина и его Последователях. Поэтому и глава Цзян не будет сейчас распылять внимание и расширять границы своей ответственности, он сосредоточен на другом. И смотровые башни для него удобны. Его адепты в патрулях проверяют каждую мелочь, каждую тварь на возможное приложение к ней человеческой руки. Они ищут то, что им необходимо, решают свои задачи. У Цзян Ваньиня свои цели, в конце концов, он изловил больше последователей Темного пути за это время, чем все остальные кланы и великие ордена вместе взятые. Причина в этом, а не в шантаже племянником. Дагэ, умерь подозрительность, сейчас нет оснований быть таким враждебным. Да, возможно, за счет нас всех Ланьлин Цзинь получил некую выгоду. И я вполне себе могу предположить, что именно с такой целью все и затевалось. Но вред от этих действий для наших орденов если и есть, то он ничтожен. А польза для простых людей велика. Давай не станем судить однобоко? — Я не позволю им строить новые башни. Я стану собирать противников. — Ты имеешь на это полное право, не вижу смысла мешать тебе в этом или отговаривать. Только, пожалуйста, держи себя в руках. Не разрушай мир, который мы еле-еле восстановили, прошу тебя.       Конечно, Лань Сичэнь все понимал, только вот в таких мелких делах никогда не видел угрозы. Цзинь Гуаньшань всю свою жизнь был именно таким человеком, мелочным и если этим можно было смерить его аппетиты, то пускай считает себя самым умным. Ну получит Башня Кои больше золота и серебра, так что ж с этого, они и так безмерно богаты. Причин для беспокойства глава Лань в этом не находил.       Однако без поддержки главы Цинхэ Не, вокруг которого сплотились главы других орденов и кланов, рассмотрение строительства новых башен было отложено до лучших времен. Цзинь Гуаншань, судя по виду, был в ярости, Цзинь Гуанъяо явно оказался в опале у отца. А Не Минцзюэ получил желаемое и, отправившись домой, возглавил отряд заклинателей, что отправлялся на первую из длительной череды ночных охот в Янцюань. Пока он отлучался, Орден оставлял Не Хуайсану, естественно, управлением занимались старейшины, но, например, принимать посетителей все же приходилось Не Хуайсану, занимая положенное наследнику место у кресла главы в тан-у Нечистой Юдоли. Тогда же к Хуайсану был приставлен Не Чжоухэн, которому, как ни странно, удавалось заставить своего подопечного выполнять обязанности.       А Цзинь Гуанъяо, посещая Облачные Глубины, часто сетовал, будто бы дагэ ненавидит его и не может простить за Безночный город. Он не отрицал, что Ланьлин Цзинь пытается пользоваться ситуацией, и что его отец настроен все же на серьезное расширение сфер влияния их Ордена. — Мы меньше других пострадали во время войны, вот он и желает воспользоваться преимуществами. Но дагэ отчего-то винит во всем меня. Как будто у меня есть выбор… — А у тебя его нет? — улыбаясь, спрашивал его тогда Сичэнь. — Нету, эргэ. Я знаю, ты далек от слухов и вероятно не в курсе, что в Башню Кои приглашены все незаконнорожденные сыновья моего отца, мои братья. И он буквально устроил состязания между ними. Похоже он ищет иного наследника чем я. Старейшины его в этом поддерживают, как ты можешь понять. Это осложняет мое и без того не самое надежное положение, и если сейчас я проявлю неповиновение, то меня вновь спустят с лестницы Башни, позабыв даже как звали. Я, будем честны, не хотел бы возвращаться к той жизни, что вел в годы своего детства, тем более такого не заслужила моя супруга. — Я понимаю твою ситуацию. А-Яо, но и ты пойми дагэ… Он слишком честен и прямолинеен. Минцзюэ не поступится никакими принципами и умрет за справедливость. Он честь и гордость, его не подкупить и не заставить замолчать. Но, если ты найдешь слова, что достучатся до его сердца, я думаю, он поймет тебя, и, возможно, оценит ситуацию иначе чем теперь. Ведь он хранит секрет своего клана, секрет сабель, и ему не чужда ответственность за зависимых родственников. Попробуй достучаться, я думаю, у тебя есть все шансы. — Благодарю за совет, эргэ. Этот Гуанъяо будет стараться.       Цзинь Гуанъяо старался, а Не Минцзюэ бесился. Противостояние этих двоих порой заходило очень далеко, их ссоры уже стали предметами не только шуток и смешных баек, но превратились в традицию, сопровождающую каждое значимое мероприятие. Так и говорили: «А обед у нас сегодня будет до или после ссоры главы Не и Цзинь Гуанъяо?»       Обвинения, что названные братья Лань Сичэня сыпали друг на друга, были ужасны. Минцзюэ обвинял Ланьлин Цзинь в подлости, а Гуанъяо в бесчестии, тот в свою очередь обвинял дагэ в жестокости и упертой недальновидности. Лань Сичэнь был между двух огней, он одновременно понимал Не Минцзюэ, и в то же время сочувствовал А-Яо. Кроме явного непонимания, между этими двумя ярко разыгралось и наследственное проклятие дагэ. Его ярость стала выходить за рамки обычной. Бася довлела над своим хозяином, ее ярость было все сложнее сдерживать. Сичэнь начал замечать недобрые предзнаменования. Это еще не было поводом для панических настроений, но поводом для начала активных действий уже стало. И потому он обратился к старинной практике своего клана. Какими бы праведными не считались адепты Гусу Лань, а случаи искажения ци случались и у них, пусть и редко. Все же характеры, подобные дядиному, да нахождение в постоянно подавленном состоянии из-за правил и приличий — это не очень хорошо. Вот и приходилось обращаться к средствам сильнее холодного источника и медитаций — к «Песни очищения сердца». Он стал играть ее и для Не Минцзюэ каждый раз, как они встречались, а еще решил обучить Цзинь Гуанъяо этой мелодии.       Восстановление Облачных Глубин подходило к концу, теперь на прежнее место возвращали библиотеку и архивы — все, что удалось спасти. А что не удалось… Ну, так многие трактаты, что хранились у них, имели копии в различных монастырских и частных собраниях, так что теперь Сичэнь, вооружившись кистями и своим богатым словарным запасом, составлял письма и прошения в Храмы и монастыри по всей Поднебесной с просьбами получить возможности переписать утерянное. Взамен, конечно, предлагая что-то не менее ценное. Это требовало всей деликатности, на которую способен был глава Лань, всей его внимательности. Одно только изучение чужих каталогов чего стоило, а ведь еще следовало подбирать переписчиков и сверщиков, так чтобы нигде не произошло конфликтных ситуаций. И потому Минцзюэ-сюн запретил ему отвлекаться. А Лань Сичэнь немного схитрил, попросив подменить себя Цзинь Гуанъяо. Шаткое перемирие вновь наметилось между назваными братьями.       Но ситуация с Сюэ Яном окончательно все портила. Если прибывший на суд Не Минцзюэ был просто недоволен тем, что казнь отложили, то в последствии каждая встреча начиналась с вопросов о Сюэ Яне. — Когда казнь? — Брат, я не могу ответить тебе, у отца к нему еще есть вопросы.       Снова и снова. Снова и снова. Как заведенные по кругу. Вместе и по отдельности. Они жутко измучили Лань Сичэня, ему просто хотелось встать и в голос закричать: «Прекратите». Но он все равно брал себя в руки, улыбался и старался их мирить или, если не выходило, разводить по разным комнатам.       В один из вечеров в ханьши без предупреждения заявился Не Минцзюэ. Его, естественно, в Облачных Глубинах всегда ждали, и пропуск у него был, но он ни разу не позволял себе вот такие неожиданные посещения. Обычно он все же предупреждал письмом или запиской заранее. Но не в тот раз. И выглядел Минцзюэ-сюн, мягко говоря, совсем паршиво. Это просто убивало любые надежды Лань Сичэня на то, что все еще может обойтись. — Дагэ? — Эрди, все оказалось куда серьезнее, чем я предполагал. И я должен поделиться с тобой всем, что выяснил.       Он вытащил из-под воротника мешочек цянькунь, а из него несколько карт и стопку различных отчетов. Раскладывая все это перед Лань Сичэнем, Не Минцзюэ выглядел несколько… безумным. — Он продолжает свои эксперименты. — Кто? — Лань Сичэнь уставился на все добро, но послушно сел и собрался слушать все, что расскажет ему его старший названный брат. — Сюэ Ян! — Дагэ… — Нет, Сичэнь, просто выслушай сейчас меня, ты ведь можешь сделать это? — Хорошо, я слушаю. Я, конечно же, всегда выслушаю тебя, в этом ты можешь не сомневаться. Какие эксперименты и отчего ты думаешь, что это Сюэ Ян?       И Минцзюэ рассказал. Сразу после происшествия в поместье клана Чан дагэ взялся за расследование. Во-первых, он собрал все, что смог о Сюэ Яне. Оказывалось, что в Ланьлин Цзинь его приняли не просто так. Изначально Сюэ Яна привел Цзинь Гуанъяо, именно он настаивал на принятии этого тогда еще почти ребенка в Орден, продвигал, защищал, выделял… В общем-то, как бы то ни было, но Сюэ Ян был человеком не Цзинь Гуаншаня, а Цзинь Гуанъяо. Теперь Сичэню хоть немного становилось яснее отчего Не Минцзюэ спрашивал о судьбе Сюэ Яна с Гуанъяо и обвинял в отложенной казни именно его. — Сюэ Чэнмэй еще с младых ногтей прослыл вором и дебоширом, довольно рано потеряв мать, а отца и того раньше, он остался беспризорником, но выжил, и, наверное, не сложно представить как. В Куйчжоу о нем однозначное суждение, к тому же он рано начал свои эксперименты с Путем Тьмы. Поговаривали, будто бы он получил какие-то знания от бродячего заклинателя, который останавливался в тех местах, чтобы подработать, когда люди клана Чан обратно перебрались в свое имение в Юэяне. Сюэ Ян вроде бы взялся помогать заклинателю, но потом сам же и убил. В том же Куйчжоу мне удалось найти знакомцев Сюэ Яна, которые за небольшую плату охотно рассказывали о нем. Не во все россказни стоит верить, естественно, но были вещи, повторяющиеся во всех рассказах. Например, что его до неприличного восхищала история Вэй Усяня, которую так или иначе передавали после войны из уст в уста. Сюэ Ян, надо понимать, захотел обладать такой же силой. Не знаю, заслуживают ли доверия такие сплетни, но мальчишка подался на поиски Последователей Старейшины Илина. Нашел или нет, и как встретился с Гуанъяо, мне не известно, но если сложить все факты, вполне вероятно, что после первой облавы на Последователей Гуанъяо прихватил с собой сувенир. Если помнишь, он присутствовал там совершенно случайно. — То есть ты считаешь, что наш брат укрыл юного темного заклинателя прямо под носом у Цзян Ваньиня? — Ну а почему бы и нет, мальчишка был очень молод, и, поймай кто Гуанъяо за руку, он рассказал бы слезно, как он умеет, о том, что пожалел сиротку, хотел ему дать шанс в жизни, сам ведь в юности ошибался, сам ведь сбивался с пути. Вот и захотел помочь. — И ты считаешь, что это не может быть правдой? — Ну отчего не может, может. Может, конечно. Именно потому что пожалел мальчишку, из всех других и выбрал его. Однако сам поступок это не оправдывает, не так ли? — Я не знаю… Не уверен, что оправдания нет. — Ладно, хорошо! Оставим это. У меня есть и другие сведения.       Теперь пришло время карт и записей, отчетов, записок, прошений. Не Минцзюэ называл местность, указывал ее на карте и подавал Сичэню записи, многие из которых были сделаны его рукой. Это были описания случаев очень похожих на те, что массово возникали в годы строительства первых смотровых башен: удаленное расположение от земель орденов и кланов, неудачный фэншуй, появление твари или эпидемия странной хвори — в итоге вымершее поселение. Случаев действительно было много, слишком много.       Лань Сичэнь был согласен, что происходит нечто странное, и с этим необходимо было разобраться. Он так же понимал, какую невероятную работу проделал Не Минцзюэ, и, конечно же, высказал свое восхищение. Однако, несмотря на это, в душе был все же взволнован, получается, что вместо отдыха и сна после своих сложнейших ночных охот, наравне с управлением таким огромным процветающим Орденом, как Цинхэ Не, дагэ занимался еще и этим. Не мудрено, что в таком ритме жизни ему не становилось лучше, даже не имей он отягощения в виде ярости сабли, это все равно не могло бы пройти незаметно даже для человека с таким уровнем духовной силы, как у дагэ. Он в действительности загонял себя в могилу.       Но об отдыхе Не Минцзюэ и слышать ничего не хотел, как в принципе и о том, чтобы привлечь к этому расследованию помощь других орденов. — Нет, Сичэнь, никто не должен знать о том, что подозрения есть. Все должно делать тихо, иначе мы просто спугнем его. — Сюэ Яна? — переспросил, уже зная ответ Сичэнь. — Мэн Яо. Разве ты не видишь закономерность? Разве не замечаешь, на что это похоже? На обучение темного заклинателя! Посмотри, с самого поместья Чан Сюэ Ян пробудет разное, испытывает, шлифует, учится. Я почти уверен, что целью всех этих бесчеловечных экспериментов является создание артефакта подобного Тигриной Печати Тьмы. — Дагэ, я прошу тебя… — Сичэнь, ты не доверяешь мне? — Я доверяю тебе, Минцзюэ, всегда доверял и дальше буду, но в то же время мы оба прекрасно знаем, что твое суждение может подвести тебя. Вспомни своего отца? Ты сам рассказывал мне, как он был одержим навязчивой идеей. Прости меня за эти мои слова и сравнения. И я все же надеюсь, что мое доверие к тебе взаимно, и ты доверяешь мне не меньше. То, что ты принес, действительно выглядит подозрительно, и я согласен, что некоторые случаи могут быть рукотворными, и да кое-что похоже на методы молодого господина Вэя, но в то же время я считаю, что большая часть из того, что ты принес — это неудачное совпадение природной энергии и действий людей, в этой местности живущих. К тому же никакого намека на нечто похожее на Печать Тьмы я не увидел. Прошу, дагэ, позволь мне разобраться в этом, провести собственное расследование, обещаю, что отнесусь со всей серьезностью к твоим подозрениям, дай мне время. Если я увижу подтверждение твоей правоты, ты можешь быть уверен, я приму меры. И еще, тебе нужен отдых, даже с моего места чувствуется неспокойствие твоей ци, от тебя исходит возмущение.       Не Минцзюэ тяжело вздохнул: — Хорошо! Хорошо, Сичэнь. Возможно, ты и прав, и мое восприятие начинает подводить меня. — Ты снова поругался с Хуайсаном, да? — Как ты узнал? — скептически спросил Минцзюэ. — Ну, пожалуй, Хуайсан единственный, кто может рассчитывать на поблажки от тебя, и если ты усомнился в чем-то, а тем более в себе, то, я уверен, это связано именно с ним. — Я стал жестоко поступать с ним, злюсь и сдержать себя не могу. Избаловал его в конец, ну он и рад стараться, а теперь меня это просто убивает. Что с ним станется без меня? — Не волнуйся об этом, дагэ. Если тебе будет спокойнее от этого, я обещаю, что не оставлю его, если что-то случиться с тобой. И он всегда сможет рассчитывать на мое участие, поддержку и помощь. Только вот я бы предпочел, чтобы с тобой ничего не случалось, потому что если ты балуешь Не Хуайсана, то я просто распущу!       Не Минцзюэ рассмеялся. Знали бы они тогда, как на самом деле у них мало времени. Недели не прошло, когда Лань Сичэнь прибыл в Башню Кои по приглашению А-Яо, вскоре намечался новый совет в Нечистой Юдоли, и у него был шанс снова поднять вопрос с башнями. Дела у Цзинь Гуанъяо шли из рук вон плохо, судя по всему, он хоть напрямую и не жаловался, но в каждом жесте его сквозило отчаяние. Буквально все были против него: старейшины, отец, мадам Цзинь. Он всячески старался быть почтительным, действительно многое делал на благо клану, но из-за происхождения его не просто не ценили, а вовсе унижали и втаптывали в грязь. Сичэню было так жаль его. К тому же он, как и говорил Не Минцзюэ, несколько лет назад не видел ничего дурного в башнях, наоборот, как и старейшины ордена Лань, считал дело благим. Лань Сичэнь вызвался помочь с докладом, но в самый разгар работы над схемами в кабинет Цзинь Гуанъяо вломился Не Минцзюэ. Он выглядел взбешенным и явно прилетел, сорвавшись с места в одночасье. Ничем хорошим это закончиться не могло. И все-таки Сичэнь понадеялся, что обойдется, когда отпустил этих двоих поговорить один на один. Но когда разговор их затянулся, а с улицы послышались крики, он выбежал проверить своих названных братьев и застал Минцзюэ, обнажившего саблю, и Гуанъяо, стоящего у основании лестницы, по его лицу стекала кровь. — Что произошло между вами на этот раз? — обнажая Шоюэ, спросил Сичэнь. — Ничего, — ответил Цзинь Гуанъяо, а после обратился к Не Минцзюэ, — дагэ, я премного благодарен тебе за урок.       Но тот явно не собирался останавливаться. — С дороги! — бросил он Сичэню, намереваясь видимо все-таки напасть на А-Яо. Но Лань Сичэнь, конечно, не собирался допускать этого: — Дагэ, для начала вложи свою саблю в ножны — твой рассудок в смятении! — Вовсе нет. Я отдаю себе отчёт в своих действиях. Ты в курсе, что Сюэ Яна освободили? В курсе, что он не виновен, потому что свидетели и даже Чан Пин отказались от своих показаний? — Но я тут не причем, — вместо Сичэня заговорил Гуанъяо, — что я мог сделать в такой ситуации? — Видишь, Сичэнь, его уже ничем не спасти. А если всё так и будет продолжаться, он непременно принесёт несчастья в этот мир. Чем скорее его убить, тем скорее мы сможем спокойно жить дальше!       Лань Сичэнь прикрыл глаза на мгновение, он прекрасно понимал, что доля правды в словах Не Минцзюэ есть, что Цзинь Гуанъяо при желании со своей стороны мог бы давно подослать убийц к Сюэ Яну, а не отпускать на свободу явно опасного преступника. И все же в то же самое время Сичэнь понимал, что против Цзинь Гуаньшаня А-Яо не пойдет, слишком он напуган, слишком замучен своим положением. Поэтому пришлось взывать к совести дагэ, это было, прямо-таки скажем, манипуляцией со стороны Лань Сичэня, но прилюдный конфликт явно был лишний, это вылилось бы в огромные проблемы для всех. — Брат, что ты такое говоришь? В последнее время он только и делал, что метался между Ланьлином и Цинхэ, а взамен получает от тебя лишь «его уже ничем не спасти»?       Минцзюэ действительно остановился и опустил саблю. — Возвращайся обратно, — обратился Лань Сичэнь к Цзинь Гуанъяо, — а я пока побеседую с нашим старшим братом.       А-Яо поклонился в их сторону и ушёл. Увидев, что Не Минцзюэ ослабил хватку на рукояти сабли, Лань Сичэнь также вложил меч в ножны, похлопал его по плечу и увёл в противоположном направлении. Разговор вышел неприятный, тяжелый. Гуанъяо пришлось защищать, за него пришлось просить. — Дай ему время, дагэ. Дай ему время…       Когда Минцзюэ улетел, все это пришлось повторять и с А-Яо. Только теперь пришлось защищать дагэ. — А-Яо, наш брат прав, Сюэ Яна нельзя было отпускать. — Ты так же как и он считаешь меня виновным, эргэ? Но что я мог сделать? Что я вообще могу?       Сичэнь вздохнул, обычно его никогда не раздражала чужая беспомощность, наоборот, если он видел человека, который по какой-либо причине оказывался в безвыходном положении, то старался помочь. Однако сейчас А-Яо раздражал. Он свою беспомощность уже просто выставлял напоказ. «Защити меня!» — буквально кричал весь его вид, и было в этом во всем что-то неправильное. Поэтому Сичэнь решил оставить для них возможность договориться, заставить А-Яо сделать шаг к дагэ самому. — Я не считаю, что ты в чем-то виноват, дело не в вине, а в ответственности, А-Яо. Как бы там ни было, но ты привел этого человека в свой орден, и тебе разбираться с последствиями. Уверен, если ты предложишь дагэ хоть какой-то вариант решения, он пойдет тебе на встречу. — Хорошо, эргэ. Я понял тебя и сделаю все, что в моих силах. — Я верю в тебя, — улыбнулся Сичэнь.       Однако от разговора все равно осталось отвратительное послевкусие. Башню Кои Сичэнь покинул в тот же вечер, несмотря на все уговоры не улетать в ночь. Сил его не было находиться в этом месте, как в принципе и в любом другом. Отчаянье захватывало. Он снова чувствовал себя бесполезным, беспомощным, бессмысленным. Чтобы ни делал, чтобы ни говорил, а наладить ничего не получалось. Лань Сичэнь устал, действительно устал.       Путь домой он проделал на мече без остановок и отдыха. Когда наконец-то пересек защитный купол Облачных Глубин и спешился, ноги вынесли его вовсе не к ханьши. В действительности ему следовало сначала привести себя в порядок после длительного перелета; после — отдохнуть, потому как подобное может вымотать и такого сильного заклинателя, как Сичэнь; навестить дядю; и только за этим пойти к брату. Но Лань Сичэню не хотелось ничего, просто Ванцзи увидеть бы, и потому перед глазами была дверь цзинши.       Он и постучать то не успел, а дверь отворилась, без вопросов пропуская внутрь. Лань Ванцзи, наверное, и хотел бы узнать о том, что все же случилось, но Сичэнь сгреб его в объятия. Крепко прижал к себе, обхватывая за плечи одной из рук, а другой поддержал затылок так, чтобы прижаться виском к виску. Ему бы и этого хватило, ему и так было достаточно, но брат обнял в ответ, укладывая руки на его спину. Сичэнь закрыл глаза, и в этот раз не для того, чтоб успокоиться, а от спокойствия, которое накрывало его сердце, здесь, в цзинши, рядом с самым близким и родным человеком. Знакомый аромат сандала, не сладковатый, как бывает в иных смесях, а древесный, с мускусной нотой, умиротворял, вдыхая его, Лань Сичэню даже показалось, что он и не дышал до этого момента. А теперь дышит. И не может надышаться.       «А-Чжань!»       В тишине цзинши в объятьях Лань Ванцзи Сичэнь вновь чувствовал себя собой. Тут не важны были условности, манеры, статусы и все остальное. Тут никому не было дела до его растрепанных ветром волос и не самой свежей одежды. Приди он сюда хоть кровью залитый, его тут примут, обнимут и, в общем-то, ни о чем не спросят.       А-Чжань не станет ничего хотеть, ждать, требовать, просить, он не будет заискивающе смотреть в глаза или наоборот давить любые возражения. Он никогда не станет перетягивать Сичэня, как канат, и ставить перед выбором. Он просто есть, он просто будет, и этого на самом деле более чем достаточно.       Лань Сичэнь наконец-то смог собраться и, улыбнувшись, отстраниться, перемещая руки на плечи брата. — Прости, я просто… — Не извиняйся. Тебе не нужно.       Только после этого Лань Чжань выпустил его из объятий и жестом предложил пройти дальше, усадил на подушку, заварил чай, выслушал… Слова из Сичэня не просто лились, они выплескивались, все, что эти годы хранилось внутри, просто неудержимым потоком потекло в уши брата. Все разочарования, мелкие обиды, недосказанности. Он не жаловался, просто делился. Лань Сичэнь только теперь осознал, как был зол на Не Минцзюэ и разочарован в Цзинь Гуанъяо, раздражен ими обоими, бессилен во всей ситуации.       Ванцзи слушал. Не перебивал, не указывал на явные промахи Сичэня, не жаловался на то, что тот говорит за спиной своих названных братьев. Он просто слушал. И смотрел. Лань Сичэнь любил этот взгляд. У А-Чжаня были потрясающие глаза, яркие, светлые, прозрачные, как окрашенное стекло, горящее на солнце. Невероятные глаза. Да и сам взгляд был особенным: прямой, открытый, проникающий в самые глубины, острый как меч, и ласкающий, словно мягкий шелк. Захлебнуться и утонуть в этом взгляде было делом пары минут, еще пару секунд на то, чтобы в нем раствориться и навсегда пропасть. И Лань Сичэнь пропадал.       Он рассказал Лань Ванцзи все: и о подозрениях Не Минцзюэ, и о его расследовании, и о положении Гуанъяо. Умолчал лишь о том, что дагэ упоминал о Тигриной Печати Тьмы, потому что не хотелось бередить раны брата. — Брат, если ты позволишь, я бы сам проверил все эти случаи. У тебя сейчас недостаточно времени, и слишком много работы, а я мог бы отправиться в путь в любое время, и мое путешествие в отдаленные земли не удивило бы никого. — Но совет старейшин… — Я выйду на ночную охоту помогать нуждающимся, кто будет против этого? А то, что мой маршрут проляжет через те земли, что тебя волнуют, ну так никто об этом не узнает, кроме нас с тобой. — Ты правда хочешь это сделать? — Хочу, — Лань Ванцзи был серьезен. — Хорошо. Только будь очень осторожен и пиши мне обязательно. — Не сомневайся во мне, брат.       Лань Чжань покинул Облачные глубины в конце недели, а через месяц в Нечистой Юдоли был совет, который обернулся похоронами.       Не Минцзюэ настигло искажение ци.       Похороны проходили, как в тумане, и если бы не А-Чжань, который прибыл сразу же, как только узнал о произошедшем, Сичэнь не знал бы как это все выдержать.       На то, чтобы Не Хуайсана поставить во главу Ордена Не, ушло много сил и времени, но они справились. Справились так же и с Басей, хотя ее погребение было еще более сложным, чем похороны дагэ. Сабля обладала огромной силой, ей пришлось организовывать поистине величественный зал в гробнице сабель.       Когда все дела были закончены, и взгляд Сичэня наконец-то смог отвернуться от Цинхэ и Нечистой Юдоли, вернулся Ванцзи с результатами своих расследований, а еще с новостями о том, что Сюэ Ян, судя по всему, мертв. За его голову была назначена цена, и кое-кто даже выполнил заказ, правда вот на заказчика выйти так и не получилось, слишком аккуратно были подчищены все концы.       Но это было и не нужно. Лань Сичэнь тогда поверил, что Цзинь Гуанъяо просто выполнил свое последнее обещание дагэ. Он казнил Сюэ Яна, как и поклялся.       И вот теперь, спустя столько лет, они сидели на постоялом дворе в забытом всеми богами и небожителями месте и пили чай вместе. Ожидая сумерек, чтобы выйти на ночную охоту, как делали это уже множество раз. А Лань Сичэня тем временем разрывало подозрениями, что, возможно, дагэ был прав, и кому-то удалось создать артефакт, похожий на Тигриную Печать Вэй Усяня. Что, возможно, он тогда ошибся, и что, может быть, все эти годы… Но вот этого лучше было не думать. Нужно было просто докопаться до правды в этот раз самому. И успокоиться! Сомнения рождают в душе бурю. Это было лишним. Просто нужно было действовать.       Только вот сначала надо было отправить А-Яо в Башню Кои, чтобы ничего не объяснять.