Больны и голодны

      Цзян Чэн проснулся еще до рассвета. Ему предстояло долгое путешествие, в которое он собирался отправиться тайно, и от того покинуть Пристань Лотоса этим утром хотелось бы без свидетелей.       После положенных утренних процедур глава Цзян сменил шелк своих ночных одежд на самый простой комплект. Чжунъи единственное, что он позволил себе оставить мягким и приятным к телу, однако не маркий естественный цвет должен был скрыть качество шубу, из которой она была сшита. Изначально Цзян Чэну хотелось обрядиться в шаньку и банби, чтобы сойти за простолюдина, городского или крестьянина, ничем не примечательного, вышедшего прогуляться или совершить маленькое путешествие в соседний город за приятными семье мелочами. Но, к его сожалению, выдающийся среди смертных рост было не спрятать ни под какими одеждами, и он совершенно точно стал бы привлекать внимание, да и меч, если честно, хотелось держать под рукой. А потому одеваться главе Цзян пришлось бродячим заклинателем. Так что дешевые серые ку, шэньи и светлый неокрашенный чжаошань с разрезами по бокам ждали его на изысканной ширме.       Что и говорить, всю жизнь следящему за своей внешностью Цзян Чэну не нравилась эта одежда. Грубая ткань была неприятно жесткой, а складки и заломы не ложились должным образом, из-за чего он на свой притязательный вкус выглядел слишком неряшливо. Хорошо хоть в грубой мабу было не жарко и на том спасибо. Конечно, все это надевалось ради маскировки, не для комфорта, но понимание и даже принятие сего факта настроение не улучшало. А хуже всего были ассоциации. Цзян Чэн чувствовал подобное неудобство лишь единожды в жизни, и это были такие времена, что любое воспоминание об этом отдавалось острой болью в районе груди.       Тогда-то, конечно, воодушевленный возможностью восстановления своего золотого ядра он и не замечал насколько груба и неудобна его одежда, да и после, по сравнению с тем, что его тело было наполнено духовными силами, а жизнь вновь обрела смысл — это было сущей мелочью. Но сейчас, оправляя пояс и еще раз подтягивая воротник шэньи, Цзян Чэн не мог не думать о том, что, если бы знал тогда чего лишился, все бы могло выйти иначе, чем вышло. Хотя… кто же знает, что бы вышло…       Если бы, да-ка бы, и еще бы…       Он не знал.       Он слишком многого и слишком долго не знал.       Теперь лучше выяснить все, что только можно, заранее.       Тяжело вздохнув, Цзян Чэн вложил Саньду в новые ножны. Его обычные были уж слишком роскошными, так что пришлось наскоро доставать попроще. А рукоять меча перехватить тряпицей, как будто на ней износилась оплетка, а хозяину все никак не хватало либо денег, либо времени заменить ее. Цзыдянь скрывали короткие перчатки без пальцев с очень подходящим срезом.       Что ж, вот так взглянуть, и если не знать его в лицо, то ни за что не определить в нем главу великого Ордена Юньмэн Цзян. Да и вообще главу…. Да даже адепта мало-мальски приличного клана в нем сейчас мало кто определил бы.       Последним штрихом была шляпа доули с широкими полями и накинутой на нее тонкой марлевой вуалью. Теперь он был защищен и от тех глаз, что могли узнать в лицо.       Возле красочных вторых ворот с резным лотосом на створках своего главу уже ожидал Цзян Шоушан. Ему было поручено подготовить лодку и вывезти Цзян Чэна из резиденции так, чтобы не было подозрений, попадись он кому-нибудь на глаза. В конце концов незнакомца, пытающегося рано утром покинуть стены Пристани Лотоса, не выпустят, а вот старшего помощника главы никто и окликать не станет.       На улице постепенно светало, но удача сегодня была на их стороне — на озеро опустился достаточно плотный туман. Они — глава и помощник — безмолвно прошли узкий внутренний двор, где в постройках у южной стены досыпали последние полпалочки благовония слуги, прежде чем начнется их тяжелый день. В Пристани Лотоса никогда не держали лишних или бесполезных людей, и оттого каждый работал засучив рукава. Но и оплачивался такой труд весьма щедро. Свернув через лунные ворота, таящиеся от возможных случайных встреч мужчины вышли в сад двора отдыха. По правую руку в мутной мгле высился темной тенью храм предков клана Цзян. Всего на секунду Цзян Чэн замер, вглядываясь в эту тень. — Хотите воскурить благовония? — спросил Шоушан, сильно понижая голос. — Нет, — Цзян Чэн помотал головой, скидывая свое замешательство от пришедшей в голову мысли, — сегодня храм откроешь ты, не нужно делать этого заранее. Я просто кое-что до сих пор не сделал, и сейчас это отчего-то вспомнилось. — Если это срочно, я мог бы… — Нет, пойдем, сам разберусь, как вернусь!       «Сам разберусь!»       Как будто кто-то вообще смог бы в этом разобраться, пусть даже и он сам. Как будто он позволил бы хоть кому-то узнать о том, что именно скрыто в храме его предков. Пока он жив, не бывать этому. Да и после смерти был только один человек, для которого под печатью заклятой на крови лежало письмо с объяснениями. Этим человеком, конечно, был А-Лин, только А-Лин, остальные обойдутся. Он никому и ничего не должен. Тем более теперь.       Смерть Вэй Усяня стала всему причиной…       Все должно было закончиться в тот самый момент, когда его не стало, но на самом деле это было только начало.       Цзян Чэн и сам был не уверен, что происходило в тот решающий момент, только вот сразу за взрывом тьмы последовала абсолютная тишина. На Луаньцзан остановилось время. Ни ветра, ни шороха, ни щебетания птиц, только гнетущая, давящая тишина и пустота. А люди и те, кто там жили, и другие, которые пришли за головой безумного Старейшины Илина, были не в состоянии… вообще ничего, даже подняться с земли. И только Цзян Чэн остался на своих ногах, повторяя и повторяя имя.              «Вэй Усянь! Вэй Усянь? Вэй Усянь…»       Уже позже он просто понял, что отвечает на вопросы почтенного Лань Цижэня, а потом и прочих, мертвой хваткой держась за Чэньцин.       «Да, учитель Лань, тьма лилась из его цицяо. Да, он свел руки, и все взорвалось! Да, я уверен, что это был не отвлекающий маневр, глава Не. Нет, я не закрывал глаз, и он не мог сбежать. Да, это Чэньцин, глава Цзинь. Нет, я…»       Отчего-то все внутри противилось самой мысли передать проклятую флейту хоть в чьи-то руки. Как будто это стало бы преступлением, как будто бы это стерло бы что-то важное, уничтожило бы что-то последнее. Что-то? Да уж ясно что. Цзян Чэн держал в руках последнее прикосновение Вэй Усяня, даже если тот собой уже и не был, а стал омерзительной темной тварью. И все же это был последний материальный предмет, которого касались его руки; последнее, что ловило его отравленное, но живое дыхание; последнее, что еще хранило тепло его тела — следы его жизни. И никому Цзян Чэн бы не позволил забрать у него хотя бы это. Раз уж больше ничего не осталось.       «Не на что тут смотреть, я сам изучу ее!» — А тигриная печать? — раздавались вопросы, уже не имеющие никакого значения. — А что печать? Была в его руках, а от него целого волоска не осталось, ни одного обрывка от его одежд! И печать, видно, тоже уничтожена. — Так что же, это победа? — Победа! — Победа! Вэй Усянь мертв! — Вэй Усянь мертв!       «Вэй Усянь мертв!» — непрекращающимся эхом раздавалось в голове самого Цзян Чэна. Но ведь он и сам шел на Луаньцзан не чай пить со Старейшиной Илина, а убивать его, так почему же теперь было так больно? Почему глаза жгло непролитыми слезами, а в горло не лезла вода, хотя пить хотелось невероятно? Отчего он не мог пойти радоваться с остальными, а вместо этого желал облачиться в белое, распустить волосы и семь недель не заплетать их?       Как он переживет это? Как вообще можно пережить это? Если даже дышать больно?       Вэй Усянь был последним… Последним членом его семьи, последним человеком, которого Цзян Чэн любил! Он был последним… И Цзян Чэн потерял его! Снова. И теперь навсегда. Осознать такое было невозможно, непостижимо, невероятно… Вэй Усянь просто должен был быть, хоть где-нибудь, хоть как-нибудь! Его не могло не быть…       Когда поинтересовались мнением главы Цзян об оставшихся Вэнях, решение было однозначным: — Пусть умрут.       «Пусть все умрут. Они тоже были виновны.»       Приговоренных Вэней поставили на колени перед главами великих Орденов, и тут он вспомнил: — А где ребенок? — Какой ребенок? — оживился Цзинь Гуаншань. — Не было с ними детей, только эти, — кивнул на Вэней Не Минцзюэ, — да и разве выжил бы ребенок зимой в таких условиях? Там дальше, на северном склоне, есть свежие могилы, вполне вероятно, что те, кого недостает среди выживших, все там.       А недоставало действительно многих. Сколько их тут осталось? Человек двадцать из начальных пятидесяти. Действительно, чего еще было ожидать от зимовки на Луаньцзан.       «Зачем ты это сделал, Вэй Усянь? К чему все это было?» — О, не беспокойтесь, я прикажу людям проверить могилы, — глава Цзинь, как показалось Цзян Чэну, наконец-то получил желаемое, — ни один Вэнь не покинет эту гору. Мы обыщем тут все! Ты, — он ткнул веером, так неуместно сверкающим золотым краем, в сторону Цзинь Гуанъяо, — ты слышал, что нужно сделать!       Что ж, после казни в присутствии главы Цзян не было никакого смысла. Он поручил Цзян Шоушану помочь Цзинь Гуанъяо, ну а вернее проследить за обыском, у самого моральных сил смотреть, как переворачивают барахло Вэй Усяня и только что казненных Вэней, не было. Лань Цижэнь тоже поспешил убраться, ссылаясь на необходимость поставить в известность главу Лань. Да и Не Минцзюэ с Цзинь Гуаншанем не было нужды оставаться.       Оказавшись дома, Цзян Чэн вдруг понял, что прошло три дня… Три дня он уже жил в мире, в котором не существовало Вэй Усяня. Он было потянул руки к гребню, но, покрутив его, все же отложил.       Это было так глупо. Все, что он чувствовал, было глупо! Он хотел этой смерти! Сам пришел убить Вэй Усяня, и даже когда ловил Чэньцин, все еще хотел его убить. С того момента, как ему пришлось передать залитое кровью тело сестры в чужие руки, он собирался убить его. Сошедшего с ума, захваченного темной энергией… Он хотел это прекратить. Старейшины Илина просто не должно было существовать. Как же Цзян Чэн горел своей ненавистью к нему. К Старейшине Илина! Отобравшему у него сестру… забравшему Вэй Усяня!       Что ж, теперь он мертв. Только легче вот не стало. Стало хуже. В сотни раз. Потому что ничего уже не изменить, не исправить, не объяснить… Все кончено! Вообще все. На него накатывало жуткое желание завыть, подобно зверю, и, казалось, всех духовных сил не хватит этого не сделать.       «Вэй Усянь!» — криком до сорванных связок.       «Вэй Усянь?» — вопросительно, с мольбой до жалкого скулежа.       «Вэй Усянь…» — разочаровано качая головой.       «А-Сянь», — одними губами.       С Луаньцзан пришло донесение, что на гору заявился Ханьгуан-цзюнь, но, как и у других адептов Гусу Лань, «Призыв» его остался без ответа, а «Покой» на склонах проклятой горы был бесполезен.       «Бесполезный Лань! Где только был раньше? Отчего ничего не сделал, чтобы этого не допустить? Почему позволил этому случиться? Конечно, Луаньцзан была куда более удобным местом для тайных свиданий, ведь заявись он в Пристань Лотоса или пиши слишком часто, пришлось бы объясняться. А на проклятой горе — никаких объяснений, никаких ограничений! Мерзко!»       Цзян Чэн прекрасно знал, что был не справедлив, ведь если Вэй Усянь что-то вбивал в свою голову, то переубедить его не смог бы никто. Он сам не мог, его отец не мог, Юй Цзыюань не могла, да даже Яньли… ну и куда там Лань Ванцзи? Но он мог бы лучше стараться! Все они могли бы лучше стараться. И сам Цзян Чэн должен был стараться лучше.       «А-Сянь», — одними губами.       Через неделю шпильки и гуани все еще лежали не тронутыми. А хозяин Пристани Лотоса не покидал собственных комнат.       Адепты, что были оставлены им на Луаньцзан, вернулись. Цзян Шоушан пришел с отчетами и новостями. Цзинь Гуанъяо попытался наложить руки на все, что нашлось в пещере. — Он забрал Суйбянь!       Ха! Суйбянь… Откинутый за ненадобностью кусок метала, такой же ненужный, оставленный, променянный, брошенный, как и сам Цзян Чэн. Вот уж о чем он предпочел бы не помнить, так об этом. — Пускай хранят, раз уж он им так нужен. — Это не все, Цзинь Гуанъяо так же попытался забрать все записи и разработки Старейшины Илина. — И? — Мне удалось перехватить некоторые. — Отправь их в Облачные Глубины, пусть изучают. Я не хочу иметь с этим ничего общего. — Но некоторые из них весьма… — Нет! Отправь их в Облачные Глубины. Если в его записях есть что-то полезное, Лани воспользуются ими во благо. Я не хочу, чтобы это было здесь… Ничего его здесь не хочу!       Злость закипала в нем моментально.       «Вэй Усянь!» — криком до сорванных связок.       Очень скоро в центре хозяйского двора стоял чугунный чан, а в нем разгоралось пламя. Глава Цзян, прогнав всех слуг, приказав уйти с примыкающих стен всю охрану, выставил Цзян Шоушана, и впервые с момента происшествия на тропе Цюнци вошел в западный сянфан, что занимал при жизни Вэй Усянь. Черные ханьфу, рисунки, записи, гребни и заколки, масла, притирки, ловушки для духов, постельные принадлежности, кисти — в пламя полетело все, абсолютно все.       И даже шелковые ленты… Особенно ленты! Красные, целый клубок. Цзян Чэн сжигал их по одной, придерживая в чане, чтобы не взлетали в небо горящими.       «Чтоб ими там тебя и завалило! — со злостью думал он. — И даже не надейся, что на этом все закончится, я их все найду! Все до единой. И каждую тебе отправлю. Пусть весь загробный мир смеется над тобою, Вэй Усянь! Господин красных лент!»       В дыму костра читался четкий аромат порошка пяти специй, буквально как издевка. На вкус, как Вэй Усянь, на запах, как Вэй Усянь, звучит почти как Вэй Усянь, но все равно не Вэй Усянь. А просто дым…       Дым!       Это все, что было у Цзян Чэна.       «Ты говорил, что мы будем как наши отцы. Что ж, Вэй Усянь, теперь я представляю, что почувствовал мой отец, когда погибли его лучший друг и возлюбленная. Спасибо тебе за то, что хотя бы не оставил мне ребенка! А то бы пришлось любить его больше своего…»       Ирония судьбы… Жестокая и злая. Вся жизнь Цзян Чэна свелась к тому, что он остался совершенно один. Во дворе собственного дома над чаном, что чадит ароматами жоугуи и хуацзяо. Больно. Глупо. Пусто… И в тоже время в этом запахе и в самом действе он чувствовал неразрывную связь с Вэй Усянем. Он не слышал его голоса и больше никогда не услышит, не видел улыбки и больше никогда не увидит… Но даже во всем этом отчаянье у него была последняя надежда. Где-то там, в залах Диюя на террасе обращенной на восток, Вэй Усянь посмотрит в зеркало греха и будет знать… обо всем будет знать… и, может быть, может быть, хотя бы в следующей жизни…       «Вэй Усянь?» — вопросительно, с мольбой до жалкого скулежа.       На четырнадцатый день в пламя снова полетели ленты, а на землю полилось вино.       И так каждые семь дней — ленты, специи, вино и ругань, споры, ссоры, разговоры с тем, кто уже больше никогда не ответит.       «Вэй Усянь…» — разочаровано качая головой.       По завершении семи недель Цзян Чэн потратил два шичэня, расчесывая волосы и наконец-то убирая их в привычную прическу.       «А-Сянь», — одними губами.       А через три луны он впервые за это время покинул Пристань Лотоса, отправляясь на очередной Совет Кланов в Башню Кои. И, конечно, сам Совет предвещал торжественный прием! Торжество, ну надо же! Хотя с момента гибели Цзинь Цзысюаня прошло всего чуть больше, чем полгода, но Верховный Заклинатель все же решил, что миру совершенствующихся нужно вновь воспрять духом. Госпожа Цзинь все еще блюла траур, а потому к гостям не выходила. И, наверное, она была единственной, кого Цзян Чэн не желал прибить на месте среди местной публики. Ну, может быть, еще учитель Лань заслуживал права выжить. И не потому, что пользовался уважением Цзян Чэна, а от того, что в его вечно гордой и достойной манере держаться сейчас ощущалась невероятная усталость. Обоих Нефритов, к счастью, не было, Цзян Чэн не знал, как бы повел себя при встрече с Лань Ванцзи.       Никакого Лань Ванцзи!       Кругом все пили, что-то обсуждали, чему-то даже радовались, и кого-то с чем-то поздравляли, а он мучился. И потому, наверное, когда госпожа Цзинь подослала к нему прислугу с предложением навестить Цзинь Лина, Цзян Чэн согласился.       Вообще, своего племянника он видел всего-то несколько раз до того момента. Пару раз держал на руках, мысленно вознося молитвы всем Богам и Буддам, чтоб это поскорее у него забрали. Умилений и радости Цзян Чэн не испытывал совсем, а нечто, завернутое в дорогущие пеленки, посчитал больше похожим на поросенка, чем на человека, и оно не вызывало в нем практически никаких чувств, кроме страха уронить или слишком сильно сжать. Но он был доволен оттого, что сестра светилась счастьем, сюсюкаясь над этим слюнявым крикуном. Не очень радовало, что Яньли с чего-то решила, что ее поросенок похож на Цзян Чэна, и жутко этим гордилась. Нашла же чем! Был бы он похож на Павлина, вырос бы красавчиком. А так-то что? Родился поросенком, а вырастет кем-то вроде Цзян Чэна. Так в чем тут гордость? Но Яньли была счастлива, и это все искупало. Даже необходимость соглашаться с тем, что крикун очень милый.       А вообще, когда Цзян Чэн представлял себе, что он тоже был таким… Бедная его матушка! С момента рождения он ее и разочаровал, видать. Представить себе улыбающуюся мать, воркующую над ним подобно Яньли, никак не выходило. Зато так и виделась Юй Цзыюань, скептически заглядывающая в колыбельку с фразой: — А нормальным ребенком ты родиться не мог, Цзян Чэн? Или надо во всем подвести свою мать?       Так что не сказать, чтобы встреча с племянником была такой уж долгожданной. Ну всучат ему очередной раз в руки сверток, ну посмотрит он на «сладкие щечки» и «милые глазки» и покивает, мол, все правда. Да и на том все. В чем смысл?       Однако сейчас даже слюнявый драгоценный поросенок был компанией получше, чем та, что собралась в зале Несравненного изящества. И потому Цзян Чэн ухватился за эту возможность банкет покинуть. В крытой галереи его перехватила госпожа Цзинь, чтобы составить компанию.       Только вот Цзян Чэна ожидало настоящие откровение! Войдя в покои, выделенные младшему господину Цзинь, он застал совершенно неожиданное зрелище. Девушка, видимо одна из нянек поросенка, сидя на теплой циновке и мехах, разложенных на полу, играла с не поросенком вовсе, а вполне себе с нормальным и настоящим ребенком! Под звонкий детский смех девчонка помогала мальчику подняться на ножки, поддерживая под мышки. Малыш свои толстенькие ножки криво ставил и очень странно ими сучил — выглядело ужасно нелепо. Но так мило. А перед глазами встала сестра. Ведь это ей, а не какой-то там няньке должен был приносить радость этот смех, и это ее должен был бы держать за руки малыш и, конечно, это милая Яньли должна была бы хвалить и ласково подбадривать своего сына.       Увидев вошедших, девушка аккуратно опустила ребенка, и тот, к удивлению Цзян Чэна, весьма уверенно сидел. Когда только успел научиться, а? Он ведь родился то, сколько там месяцев назад семь, восемь? Разве за это время можно научиться сидеть? Это что же, в следующий раз, когда Цзян Чэн его увидит, он и ходить начнет уже? И говорить быть может даже?       Стало как-то даже жутко.       Ведь с ним когда-нибудь придется говорить!       Няньку госпожа Цзинь быстро отослала и тут же заняла ее место, воркуя над своим внуком. Мальчик ей радовался, и сомнений не было, кто тут занимается малышом. Цзян Чэн же предпочитал оставаться на безопасном расстоянии от этого всего, но госпожа Цзинь его стратегию не поняла: — Глава Цзян, подойди уже сюда, — махнула она рукой, и что ему еще оставалось? — Смотри, А-Лин, кто к тебе пришел. Это твой дядя, — представила Цзян Чэна женщина, — поздоровайся с ним.       Мальчик посмотрел на своего дядю и тут же нахмурился, это сделало его похожим на Юй Цзыюань, не так чтобы прям сильно, но Цзян Чэн не мог не увидеть сходства. К нахмуренным бровям добавились неодобрительно поджатые губы, видимо всякие непонятные мужики не вызывали в ребенке желание с ними знакомиться, даже если они были его дядями. И это грозное выражение лица так рассмешило Цзян Чэна, что он не выдержал и рассмеялся, стараясь сдерживать громкость, прикрыл ладонью рот. — Привет, А-Лин, — немного успокоившись, он все же присел и сделал очень серьезное лицо, — я твой дядя.       Только вот Цзинь Лин не был таким уж доверчивым, пусть хмурость и уступила место высоко поднятым в удивлении бровям, но недовольно сжатые губы совершенно точно ему улыбаться не собирались.       Нет, этот мальчик был совсем не прост! Расположение этого молодого господина надо было еще постараться заслужить. И, как ни странно, Цзян Чэну захотелось это сделать. А то правда все пропустит, и для сына любимой сестры так и останется совсем чужим мужиком, не заслуживающим ничего, кроме хмурого взгляда.       Однако, от племянника пришлось отвлечься уже на следующий день, ведь на том самом Совете главу Цзян ожидало и другое открытие. Последователи Старейшины Илина. Так они себя называли. Судя по донесениям, это была горстка никчемных бродячих заклинателей, которые, объединившись, пытались использовать темную энергию. Этим Последователям, конечно, до их патриарха было примерно так же, как самому Цзян Чэну до бессмертной Баошань. Но все же их действия, порой вдохновленные самыми ужасными выдуманными историями о Вэй Усяне, наносили вред и причиняли головную боль кланам, в чьих землях чудили эти самые Последователи. Цзян Чэн предложил свою помощь. Ну, как предложил… В его формулировках не было ничего, позволяющего пострадавшим отказаться от его вмешательства. Так Юньмэн Цзян начал охоту за темными заклинателями.       Первые Последователи, попавшиеся Цзян Чэну в руки, были действительно никем и ничем, а всей их силы хватило на то, чтобы поднять парочку мертвецов. Что, конечно, производило неизгладимое впечатление на простых людей, но никак не могло напугать обученного заклинателя из великого Ордена. Так что, посрывав с идиотов красные ленты, которые те носили в качестве подражания великому магистру темного пути, Цзян Чэн со спокойной душой выдал их кланам, в чьих землях они наводили шороху, не заботясь о их дальнейшей судьбе. А ленты потом сжег, все так же отправляя их Вэй Усяню в загробный мир.       «Эти твои тоже, забирай!»       Следующие идиоты были не лучше, с той лишь разницей, что появились жертвы. Этого следовало ожидать, ведь власть и сила, даже не значительные, развращают. А уж темная энергия делает это с невероятной скоростью. Так что кланам, которых беспокоили эти Последователи, Цзян Чэн выдал уже не самих преступников, а их тела.       Случился и такой неудачник, что своими экспериментами с тьмой просто довел себя до искажения ци и сам встал уже не цзянши, а сюнши. С ним хлопот было побольше. Но все еще это было как-то мелко.       Никто из этих жалких людишек не был по-настоящему опасен, никто из них не понимал природу того, что делал Вэй Усянь. И потому у Цзян Чэна они все вызывали раздражение. И разочарование.        Этих своих чувств он никак не мог ни понять, ни объяснить.       Что ему с того, что какие-то никудышные заклинатели были бездарными, идя и по праведному и по неправедному пути? Почему каждый раз, глядя на нового Последователя Старейшины Илина, он чувствовал не злобу и ненависть, не гнев и даже не боль, а разочарование… Уж не соперника ли он себе среди них выискивает? Мести, что ли, несовершенной ищет?       Или… Чего?       Цзян Чэн не мог ответить на этот вопрос.       Пока однажды к нему не обратились из Ордена Жунань Ху. Это и раньше был крупный и весьма неслабый клан, кроме основной семьи Ху в него входила пара побочных ветвей рода, а после военной кампании присоединились и несколько сторонних фамилий, превратив клан в Орден. Конечно, Жунань Ху по силам и влиянию невозможно было сравнить даже с восстанавливающимся Юньмэн Цзян, но решить, чтобы им могла реально понадобиться помощь на ночной охоте, было бы наивно и самонадеянно. И все же глава Жунань Ху лично прибыл просить о ней у Цзян Чэна.       А дело было вот в чем.       Ху Сюаньци, младший брат главы Жунань Ху, от рождения не был наделен особыми талантами. Взрослея, не показывал успехов ни в искусствах, ни в совершенствовании, но прикладывал немалые усилия к развитию, и это, надо сказать, давало плоды, пускай и скромные. Сильно позже сверстников ему все же удалось сформировать золотое ядро, получить собственный меч и даже поучаствовать в боях во время Выстрела в Солнце. И все же успехи его были соразмерны талантам, и выше головы прыгнуть ему не удалось, ничем примечательным он так и не выделился. И пускай брат любил его, никогда ни в чем не притеснял, но Сюаньци все же чувствовал себя обделенным, обиженным судьбой и богами. И это вылилось в желание прославиться хоть в чем-то, заставить говорить о себе, привлечь внимание, даже если чем-нибудь сомнительным, ну, например, пойти по темному пути. Когда Вэй Усянь сбежал с освобожденными им Вэнями с тропы Цюнци на Луаньцзан, Ху Сюаньци в сопровождении своего слуги отправился в Илин. Как потом пересказывал слуга, в Илин тогда заявились многие из тех, кто желал освоить темный путь подобно Вэй Усяню. Только вот Старейшина Илина не пожелал ни брать учеников, ни даже разговаривать хоть с кем-нибудь из пришедших. Сначала господа, непринятые в ученики, подумали, будто их испытывают, и решили не сдаваться после одного отказа. Но луна сменялась луной, а Старейшина так и не показался никому из них. Вэй Усянь не желал никого учить, а учиться самостоятельно не выходило. На тех, кто пытался тогда использовать темную энергию сам по себе, обрушивались серьезные болезни. Лихорадки, расстройства внутренних органов, застои и нарушения течения энергии и жидкостей поражали каждого, кто пытался сладить с темной энергией, как со светлой, особенно если не хватало духовных сил с болезнями справится. А тех, у кого духовных сил было с избытком, просто настигало искажение ци. У иных ничего и вовсе не выходило — темная энергия не подчинялась. Вывод о том, что у Вэй Усяня была собственная секретная техника, до которой остальные не могли додуматься, напрашивался сам собой.       Время шло. Ряды отвергнутых учеников редели: кто-то просто уходил из Илина, осознавая, что Старейшина не раскроет своих тайн; кто-то в попытках в чем-то преуспеть терял здоровье; но те, кто оставались, сближались. Они узнавали друг друга на улицах Илина по красным лентам, что вплетали в волосы, памятуя образ Вэй Усяня времен Выстрела в солнце. Даже к Луаньцзан, как к святыне, стали ходить одной группой самых преданных, оставляя и оставляя дары своему молчавшему Учителю.       Все это продолжалось достаточно долго. Однако, после убийства Цзинь Цзысюаня на тропе Цюнци слуга оставил Ху Сюаньци и поспешил к главе Ху, в попытках призвать старшего брата спасти младшего. Но не успел, ведь глава Ху отправился в Безночный Город, где в бойне, устроенной Вэй Усянем, получил серьезное ранение. По возвращению в горячке и бреду он все же отослал людей за своим братом, только те вернулись ни с чем.       Ни с чем остался и сам глава Ху, попытавшись отыскать Сюаньци, как только восстановился после ранения. — Домой он вернулся сам уже после осады Луаньцзан, когда я почти похоронил его, решив, что Сюаньци все же удалось пробиться в ученики Старейшины, и там его казнили вместе с Вэнями. Но он вернулся… И все же не совсем. Он был как будто бы другим человеком, — почти шептал глава Ху, — говорил со всеми свысока, не улыбался вовсе, вместо этого все время усмехаясь и язвя. Я не узнавал своего брата. А потом началось самое страшное.       Эксперименты. Эксперименты темного заклинателя! И если у Вэй Усяня были для того поля боев, переполненные темной энергией, свежие кладбища, где скорбь и боль были почти осязаемы, и собственные огромные таланты, то Ху Сюаньци был ограничен всем и во всем. И как личность ограниченная выбрал самый очевидный, а вместе с тем и самый порочный путь — пытки и убийства. — Когда мне стало известно о том, что творит мой брат, я… Не знаю, я был в ужасе. Не хотел верить в происходящее и потому отправился к нему. Я надеялся, что все это можно как-то объяснить, но… В общем, мой брат совершил все то, в чем его обвинили. И пытки, и убийства, и расчленения. Все! Только вот остановить его я не могу. Не думайте, я пытался и людей собирал, но не смог. Даже подойти к нему не смог, меня моей же болью придавило, моим гневом победило и размазало. И я не знаю, что мне делать с этим… — Не смогли разобраться с собственным братом и пришли ко мне? — спросил тогда Цзян Чэн. — Так и есть, глава Цзян, вы смогли остановить своего брата, уверен, сможете и моего.       Что ж, это Цзян Чэн и правда мог. Только вот главу Ху пришлось предупредить, что останавливать, а уж тем более возвращать домой его брата никто не собирается, с ним покончат раз и навсегда. Тот все понял. Видимо каждый, кто сталкивается с этим, начинает понимать, как бы ты ни любил, как бы ни защищал, а ступившего на темный путь не спасти.       Отряду адептов Юньмэн Цзян под командованием главы Ордена не понадобилось много времени, чтобы выследить и загнать в угол Ху Сюаньци. Хватило пары ударов Цзыдяня, чтобы обезоружить темного заклинателя, третьим Цзян Чэн бы убил его, но тот заговорил. — Мой брат не смог меня победить и прислал тебя, глава Цзян? Ты смог убить своего шисюна и, конечно же, убьешь его брата вместо него. Каков трус! — Я не убивал Вэй Усяня, — зачем-то Цзян Чэну нужно это было повторять всем и каждому. — Да, конечно, он убил себя сам, собрав в себе слишком много темной энергии! Это глупо, глава Цзян. Просто потому что противоречит всему тому, что он делал! — О чем ты? — Цзян Чэн почувствовал невероятное возбуждение, внутреннюю дрожь, — что ты можешь знать о том, что делал Вэй Усянь? — Я кое-что знаю о темном пути Старейшины Илина. Собрать темную энергию в собственном теле противоречит самой его сути. Если бы ей было можно управлять так же, как и духовными силами, то темных заклинателей по Поднебесной бы ходило не меньше, чем обычных. Но их почти нет, так отчего же это происходит? — Темная энергия вредит душе и телу… — Это соприкосновение с ней вредит, оставляет раны Холода и Зноя, поражает органы, ткани и жидкости в теле. Это если взять темную энергию извне и перенаправить, не впуская в собственное сердце, то можно обойтись горячкой. Но она сама, накопленная в теле, искажает все. Разве ты не видел тех несчастных, что пытались совладать с тьмой, бушующей в их душах? Что за болезнь это вызывало, глава Цзян? О, я вижу, ты все понимаешь… Искажение ци! Заклинатели, пытающиеся управлять темной энергией так же как светлой, пропуская ее через собственное сердце, просто получают искажение ци. И чем больше духовных сил у заклинателя, тем хуже, золотое ядро и вовсе делает смерть неминуемой и ужасной. А вставшего после нее мертвеца — могущественным, — Ху Сюаньци усмехнулся. — Потому что темная энергия противоположна светлой. Темный путь, в отличие от светлого, никогда и не предполагал накопления энергии внутри себя. Это просто самоубийство. То, что ты рассказываешь о смерти Вэй Усяня — ложь! Я знаю это.       И в это самое мгновение Цзян Чэн принял решение: — В сети его!       Вот чего он хотел. Вот чего искал! Он должен был понять, что именно произошло на горе Луаньцзан в тот день, когда Вэй Усянь умер. Конечно, Ху Сюаньци был так себе источник знаний, но раз он что-то знал, раз ему что-то удалось выяснить, то несомненно он нужен был Цзян Чэну.       Пристань Лотоса впервые принимала пленного темного заклинателя, и, конечно, ни специальной камеры, ни охраны, ни даже представления, что делать с этим специфическим гостем ни у кого не было. Талисманы Пылающего мрака, некогда придуманные Вэй Усянем, реагирующие на темную энергию и Цзыдянь — вот пожалуй и все, что пришло в голову Цзян Чэна. Уже позже он вспомнил и о сдерживающих знаках, и о печатях проявления, и еще о многом, но в тот, первый раз, ничего не лезло в голову, кроме вопросов. А понявший его намерения неверно Ху Сюаньци был готов говорить, лишь бы, как он считал, повысить значимость своей фигуры.       «Вэй Усянь», — на выдохе через сжатые зубы…       Еще тогда, когда сошлись не половины Тигриной печати, а костяшки кулаков Вэй Усяня, Цзян Чэну показалось будто все это нарочно, не случайно, будто так все и задумано. Будто Вэй Усянь вместе с собой уничтожил и проклятый артефакт. Будто в нем еще оставалось что-то от того доброго и справедливого человека, которого знал и любил Цзян Чэн. В это так хотелось верить. Несмотря ни на что. И так страшно было бы узнать, что все это просто очередная попытка его разума отыскать оправдание Старейшине Илина.       Что ж, после беседы с Ху Сюаньци он был уверен — все сходилось.       Вэй Усянь всегда был таким, всегда всем жертвовал ради своих идей и идеалов! Он так прожил свою жизнь, он так и умер. Он отдал все — репутацию, имя, клан, сестру… и Цзян Чэна тоже отдал ради того, что считал справедливым. А потом и собственную жизнь, ради…       Ради чего?       Чего ради?       «Что ты хотел защитить, Вэй Усянь?» — У Старейшины Илина был не метод, у него был ключ. Путь меча предполагает накопление ци внутри, ну а темный путь использует энергию извне. Но если ты не на кладбище и не в проклятых землях, не на т-образном перекрестке, рядом нету умершего в муках, где тогда взять ее? Откуда получить? Конечно, в каждом из нас есть зависть, гнев, отчаяние и безнадежность, все это порождает тьму, но этого мало, а если увеличить их силу, то эмоции захватят, это приведет к потере контроля, а после к искажению ци. Вот для того и нужен ключ! Артефакт, который соберет темную энергию, притянет, приумножит ее. И в случае Старейшины Илина — это Чэньцин. Безусловно, с помощью мелодий он воздействовал на течение энергии, управлял ею. Мелодия, как проводник и как орудие, наносящее удар. Но куда важнее всех мелодий, сама флейта. Она не духовное оружие, она нечто большее, сродни золотому ядру для заклинателя. Понимаешь, глава Цзян? Кто расстанется со своим золотым ядром, отдав его в руки пришедшего убивать врага? А ты утверждаешь, будто он добровольно отдал Чэньцин.       «Действительно, кто?»       Цзян Чэн был и рад, и не рад этим знаниям! С одной стороны это было облегчением осознавать, что Вэй Усянь не окончательно сошел сума, не стал темной тварью, не желал кровавых расправ. С другой… Этот идиот снова не нашел ничего лучше, как, ослепительно сияя героизмом, просто пожертвовать собой!       Конечно, Цзян Чэн осознавал, что эта жертвенность достойна уважения. Нет ничего более благочестивого, чем человек, отдавший все ради того, во что верил: свободы для других, справедливости для каждого. Прекрасно! Вэй Усянем можно гордиться! Им нужно гордиться.       Только вот отчего-то гордости Цзян Чэн тогда не ощутил. А только горечь!       Беспомощность! Бессилие! Безнадежность!       Пустоту…       Интересно было, а гордился ли Лань Ванцзи? Смог ли принять, что и им пожертвовали тоже, что он оказался вовсе не дороже, чем Цзян Чэн, а так же был откинут в сторону ради высших целей? Вставший в ряд с Цзян Чэном и Суйбянем, как чувствовал себя второй Нефрит?        Захотелось рассмеяться, безумно хохотать. Вот так ирония! Вот так шутка!       «Твоя лучшая шуточка, А-Сянь!»       Злился ли Цзян Чэн? О, да!       Он был зол так, что на Ху Сюаньци не осталось живого места, ни одной целой кости в его теле. Он оторвался на нем за все! Ведь тот смел думать, что Цзян Чэн ищет знаний о темном пути ради того, чтобы стать сильнее Вэй Усяня, что Цзян Чэн убил Вэй Усяня и придумал историю о взрыве тьмы из жажды власти, зависти, мести… Он переложил свои эмоции и чувства к собственному брату на Цзян Чэна, он думал, что понимает его. Ха!       Заносчивый глупец!       Напоследок, пока еще мог говорить, Ху Сюаньци поведал, что Последователям Старейшины Илина удалось выловить нескольких Вэней, покидающих гору еще до осады Луаньцзан, да и пускай катятся в Диюй. А еще встретить некого старого ганьшижэня и узнать от него секрет ключа и накопления темной энергии.       Теперь у Цзян Чэна было больше вопросов, и ему нужно было гораздо больше ответов. Ему захотелось знать не только что произошло на Луаньцзан в момент смерти Вэй Усяня, но и как он пришел к этому. Цзян Чэн хотел его понять! Он должен был выяснить, насколько Вэй Усянь находился в себе, насколько и когда он потерял контроль. Что с ним творилось.       И не оставил ли он Юньмэн Цзян, спасая от себя…       «Вэй Усянь!»       Красная лента Ху Сюаньци сгорела в черной ритуальной чаше, специально заказанной Цзян Чэном для таких вот подношений, вместе с талисманом, палочкой жогуи и чешуйками немолотого хуацзяо.       «Их будет больше, Вэй Усянь, я обещал тебе твои красные ленты, теперь я точно найду их все и узнаю все… Все то, что ты скрыл!»       С того момента, если где-то всплывал темный заклинатель, и не важно сколь мелок он был, Цзян Чэн брался за это лично. Деревенщина случайно поднимал цзянши, и глава Цзян отправлялся разбираться. Слухи, ошибки, несчастные случаи — ничего не могло ускользнуть от его внимания.       Саньду Шэншоу стали называть непримиримым борцом с тьмой в глаза, а за глаза помешавшимся на мести своему шисюну.       «И наплевать! Пускай тяфкают!»       Так прошел первый год после гибели Старейшины Илина. Снова наступила весна. Госпожа Цзинь изъявила желание погостить в Пристани Лотоса с внуком до того, как летний зной сделает пребывание в Юньмэне некомфортным. Этому Цзян Чэн был несомненно рад. А-Лин учился говорить, пытался повторять слова, и Цзян Чэн каждый день напоминал ему, что он его «дядя». Правда без уговоров от бабушки тот все равно не хотел напрягаться для «беседы» с Цзян Чэном, даже самой примитивной. Зато всегда был готов к вращениям и полетам на руках, а еще ему очень даже нравилось кататься на дядиной шее, да и вообще использовать его в качестве средства передвижения. О, и конечно, мальчик обожал Саньду! Восторг ребенка вызывало разрешение даже просто потрогать ножны. У госпожи Цзинь на это все были свои воспоминания, которые часто заканчивались блестящими в глазах слезами. Цзян Чэн понимал ее. Цзян Чэн сочувствовал ей.       Тем же летом до Юньмэна начали долетать послания от разных информаторов о шевелениях среди Последователей Старейшины Илина. То тут, то там замечали людей в черном с красными лентами, собирающихся группами по двое-трое, а кое-где и больше. Цзян Чэн был готов, и нужный человек в нужное время втерся в доверие к одному из таких собраний. Выяснилось, что Последователи в месяц Голодных Духов замыслили проводить ритуалы для Старейшины Илина, а в День Духов и вовсе хотели провести какой-то Темный обряд, для чего в Илин собирались заявиться все нынешние приверженцы темного пути.       Такого случая Юньмэн Цзян упустить не могли. Приготовления начались заранее.       Были устроены места для засады в Илине и на Луаньцзан, были составлены и начертаны знаки и печати в камерах, куда Цзян Чэн собирался притащить пленников. Были оговорены условные сигналы, подготовлены талисманы, собраны сети.       К нужному дню все было готово к большой облаве на темных заклинателей.       Только вот накануне Дня Духов в Пристань Лотоса под предлогом срочного письма для главы Цзян заявился Цзинь Гуанъяо, сам Цзян Чэн уже был в Илине. И, конечно же, красноречивый Цзинь уговорил, не брезгуя ни лестью, ни давлением, ни даже угрозами, оставшихся в резиденции адептов поделиться информацией о том, где их глава. А прибыв в Илин, он, конечно же, никак не мог остаться в стороне и не помочь родственному Ордену с их правым делом.       Боги свидетели, Цзян Чэн пытался выставить этого проныру вон, но только спорить с ним себе дороже. Он запутывает своими словами в пару мгновений, а уж как принижает себя и льстит! И без того напряженный Цзян Чэн решил тогда, что легче разрешить ему остаться и приказать кому-то из своих приглядеть за ним, чем объяснять, почему Цзинь Гуанъяо нечего делать на облаве.       Ну и, конечно, все не могло пойти по плану.       Жертвенный обряд, что проводили Последователи Старейшины Илина, Цзян Чэну был не знаком. Печать чертил собственной кровью мальчишка, который, видимо, и должен был стать жертвой. Самопожертвование. Как это было необычно.       Цзян Чэн в любой момент был готов отдать приказ к началу, но ждал активации печати. Он хотел посмотреть на результат… Цзинь Гуанъяо рядом явно нервничал. — Приказ, глава Цзян, — шипел павлиний братец. — Ждать! — Чего? — Ждать!       Законченный знак полыхнул багровым… — Старейшина Илина Вэй Усянь! — прокричал пацан из центра печати, вскидывая руку с чем-то зажатым в кулак. — Старейшина Илина Вэй Усянь! Старейшина Илина Вэй Усянь!       Но ничего не произошло, печать погасла.       И в этот момент с диким ревом, сметая деревья и кусты на своем пути, привлечённый кровью и темной энергией к жертве бросился цзюйжэнь, около чжана ростом, с черной лоснящийся шерстью и очень необычными ногами, колени которых сгибались в другую сторону.       Одновременно с этим небо вспорола вспышкой фиолетовая молния, растерявшихся Последователей взяли в кольцо адепты Юньмэн Цзян, выступившие из тени. — Цзюйжэня я беру на себя, — крикнул Цзян Чэн, — остальное по плану!       Он сложил печать и направил Саньду в сторону монстра, в попытке убрать его с театра основных действий и дать своим людям расправиться с Последователями. Но все было не так просто! Это была ночь Духова Дня, это было подножье проклятой Луаньцзан, темной энергией тут было пропитано буквально все, а противостояли им пускай и слабые, но темные заклинатели, да и цзюйжэнь оказался отравленным темной энергией, он явно давным-давно впал в спячку, что должна была окончиться его обращением в камень, но тьма, окутавшая здешние места, пробралась и в его душу, изменила суть его существа.       Не прошло и пяти минут, как стройный, расписанный и повторенный тысячу раз план превратился в жуткую неразбериху, перетекая в стихийную заварушку, где сам Цзян Чэн все никак не мог остановить монстра, а испуганные Последователи начали творить невесть что и призывать на помощь всех подряд доступных порождений темной энергии.       Конечно же, адепты Юньмэн Цзян справились, и даже Цзян Чэн обезглавил наконец-то жуткого цзюйжэня. Но не сказать, чтоб они отделались малой кровью. Своих раненых было достаточно, нескольким адептам и вовсе крепко досталось, нужен был целитель и восстановление, да и кое-кому из Последователей удалось все же сбежать. В том числе исчез мальчишка, который должен был стать жертвой. А еще он не видел Цзинь Гуанъяо.       Тот нашелся спустя некоторое время, притащил одного из сбежавших Последователей и, передав адептам Юньмэн Цзян, подключился к очищающим и изгоняющим обрядам, а на утро поспешно изъявил желание отправиться обратно в Ланьлин.       Все это показалось Цзян Чэну подозрительным, и он даже отправил одного из своих людей проследить за тем, как Гуанъяо доберется до Башни Кои. Как потом ему доложили, тот действительно отправился домой без остановок и промедлений.       К тому моменту правда Цзян Чэну уже вовсе было не до Цзинь Гуанъяо, в его мыслях вновь правил один лишь Вэй Усянь. Тот самый Вэй Усянь, что уничтожил Тигриную печать не только ценой собственной жизни, но и пожертвовав собственным посмертием!       «А-Сянь, — одними губами, — ну зачем ты так, А-Сянь!»       То, что открыли Цзян Чэну Последователи Старейшины Илина, было действительно ужасным. Ритуал, что они проводили, был древним и очень темным, записи о нем еще можно было найти в Поднебесной, но они были так редки. С помощью этого ритуала можно было призвать могущественного могуя, пожертвовав ему свое тело, тем самым обязав его исполнить твою месть. Обычно этот ритуал использовали отчаявшиеся люди. И не ответить на призыв ни один гуй не мог.       Но Вэй Усянь не ответил, и причина у этого была одна: — Его душа не прибывает ни в одном из залов Диюя, его нет ни под одним морем, ни в самых дальних чертогах… Жертвенный ритуал вырвал бы его из любого плена, из-под любого замка, но он не сработал.       Старик, что отвечал на вопросы Цзян Чэна, был единственным из взятых во время облавы, на ком не было красной ленты, и причиной тому был вовсе не возраст, а то, что он не был Последователем Старейшины Илина. Старик Линь был предельно честен и в обмен на обещание главы Цзян не применять к нему физических методов воздействия был готов говорить.       Цзян Чэн пообещал. И старик поведал ему многое, возможно, даже слишком многое.       Он ступил на Путь Тьмы еще до того, как Вэй Усянь и Цзян Чэн родились. Будучи обычным деревенским заклинателем еще в молодости Линь Юй взялся за сомнительную работу ганьши. Несомненно тот, кому приходиться водить мертвецов по ночам от места их гибели в родные края для погребения, даже если сам процесс никак не связан с темной энергией, так или иначе с ней сталкивается. Побуждая трупы к движению с помощью талисманов, охраняя их от живых, все же нельзя быть до конца уверенным, что эти самые мертвецы не встанут цзянши или того хуже сюнши. Особенно это касается очень дальних переходов, или если непогода застает в дороге, и приходиться ее пережидать. Ганьшижэнь всегда рискует, берясь за заказы, которые длятся дольше трех-четырех ночей, зато оплачиваются они особенно щедро. Линь Юй в погоне за деньгами и, что уж говорить, некоторой славой порою ввязывался в такие авантюры, что остальные диву давались. Ну и, естественно, не раз так выходило, что подопечный его покойничек в одну из ночей срывал с себя талисман, выпускал черные когти и бросался рвать все живое. Так что приходилось успокаивать на месте и тащить либо на собственном горбу, что не всегда было возможно, либо терять деньги, а заодно репутацию и хорошие заказы на несколько месяцев вперед. Такой рисковый парень как Линь Юй не мог не предпринять попыток как-то справляться с темной энергией, что мешала ему работать. После нескольких лет экспериментов он заметил, что темная энергия всегда тянется друг к другу, и если встал один цзинши, то вероятно и другие перевозимые трупы скоро преобразятся, он сократил количество переводимых за один раз в долгом переходе, немного видоизменил талисман, что заставлял двигаться мертвецов, но серьезных успехов на этом поприще ему все же добиться не удалось. Пока волею судьбы в руки Линь Юя не попал старый медный гонг, он некогда принадлежал другому ганьшижэню, с которым была связана печальная история. Когда тот оставил своих мертвых подопечных в похоронном доме, туда, прячась от дождя, забежали юноши, они, будучи не местными, не сразу поняли, что это за место, и их буйной энергии ян хватило, чтобы пробудить нескольких мертвецов, что дневали на дворе этого похоронного дома. В развернувшейся бойне погибли не только те юноши, но ганьшижэнь, местным жителям кое-как удалось поджечь этот похоронный дом и тем самым уничтожить восставших тварей. И все, что нашлось после этого пожарища — это медный гонг. Предмет был полон тяжелой энергии инь, а удары по нему вызывали сотрясания и нарушали течения ци, тем самым создавалось колебания темной энергии. Так уж вышло, что с помощью этого гонга и темной энергии, Линь Юю удалось подчинять себе перерождающихся мертвецов и доводить их до дома без происшествий. Потом, правда, в тайне от родственников и родных, он проводил обряды очищения и упокоения, и даже повторял их над могилой после захоронения, это требовало потратить чуть больше времени на заказ, но обычно оно того стоило. Линь Юй даже стал очень известным в узких кругах, как ганьшижэнь, берущийся за самые сложные случаи, и это несомненно крайне положительно отражалось на его достатке. Он смог купить себе землю, отстроил дом, женился, обзавелся детьми. Старшему сыну, когда тот подрос, передал свои знания и семейное дело, а заодно и свой медный гонг. И в тоже время Линь Юй изучал и изучал все, что только мог найти о темной энергии. Он отправлялся в разные храмы, просил о знаниях разных мастеров, платил послушникам за незаконные копии, покупал случайные манускрипты, подкупал разных служащих при храмах и библиотеках. Так Линь Юй собрал достаточно обширные, но разрозненные данные. И все у него было почти что хорошо. Пока не пришла война. Старший сын погиб в боях, дочь с мужем пропали без вести, а невесту младшего до смерти замучили и не отступающие Вэни, а наступающие на Вэней войска. Неуемные ярость, гнев и ненависть теперь бушевали в душе его сына, который так и не смог добиться справедливости для своей покойной невесты, рождая в его сердце темную энергию, и это грозило скорым искажением ци. Старик пытался справиться как мог, но все его способы давали лишь отсрочку и не долгую. Он да и никто иной не знал способа, как помочь его сыну. И тогда, чтобы спасти своего сына, старику пришла в голову идея, обратиться за помощь к тому, кто знал о темной энергии больше всех живущих. И раз Старейшина Илина не отвечал на Призыв, и добраться до его знаний никак не выходило, Линь Юй пошел на сделку с Последователями. Он открыл им тайну жертвенного ритуала, упоминания о котором ему встретились в одной древней-древней книги, а взамен они должны были позволить ему пообщаться с воскресшим Вэй Усянем.       Но ритуал не сработал. И все надежды Линь Юя развеялись вместе с красным заревом ритуальной печати. — Значит ты, старик Линь, утверждаешь, что душа Вэй Усяня уничтожена? — Не уничтожена, глава Цзян. Души вечны! Но не даром говорят, что темная энергия вредит душе. А то, что случилось со Старейшиной Илина… В общем, я полагаю, что душа его разбита и разорвана на мелкие кусочки. И именно потому его дух не отвечает ни на какие призывы. Душа его пребывает не в том состоянии, чтобы уйти в Диюй и уж тем более ему не переродиться. «Вэй Усянь…» — разочаровано качая головой.       Цзян Чэн молчал, долго молчал, глядя на старика, а потом, тяжело вздохнув, спросил: — Есть ли способ восстановить разорванную душу? — Если есть, то мне об этом не известно. Может быть, известно вам? — Мне? — Кому, как не главе великого Ордена, знать об упокоении и успокоении?       Цзян Чэн нахмурился. — Не смотрите так, глава Цзян, темная энергия противоестественна, и воздействие ее противно всей природе сущего. Так как же противодействовать неправильному? — Совершая естественное? — Совершая, совершая и совершая естественное. Отмыть можно даже самую грязную посуду, отстирать самую грязную одежду, навести порядок в самом жутком беспорядке, осушить топи, если хотите, или засыпать глубочайшую яму тоже можно, даже вычерпать озеро — все возможно. Вопрос лишь в том, сколько сил придется приложить для этого. Найдется ли тот, кто захочет это сделать, и хватит ли сил ему. Вряд ли у Старейшины Илина есть настолько преданные последователи, чтобы совершить такое, так что главе Цзян не о чем переживать.       Старик Линь Юй был единственным, кто остался в живых из всех пойманных тогда у Луаньцзан. Однако Пристань Лотоса он так и не покинул, и даже больше, он так и не покинул «Омытый ароматом лотоса» павильон, прожив последние свои годы перед смертью под замком. Его семье, жене и младшему сыну после его смерти вернули тело для захоронения. Сын, надо сказать, не слишком сильно пережил отца, умерев через несколько лет после него.       А в Храме предков Цзян появилась тайна, та самая, которой Цзян Чэн не желал ни с кем делиться. В одном из шкафов, где обычно должно хранить реликвии предков, вещи особой ценности, принадлежащие бывшим главам рода или выдающимся заклинателям клана, была спрятана поминальная табличка с начертанным на ней Хунсыдай-цзунь, ритуальная чаша для сожжения подношений и курильница для благовоний. Ничто из этого никогда не видели посетители Храма Предков. Табличка никогда не доставалась в праздники и не выставлялась на алтарь. Ее лишь раз в году вынимали, чтобы раз за разом проводить ритуалы, заманивающие дух умершего в эту табличку. В чаше после каждого пойманного темного заклинателя сжигались красные ленты. А в курильнице, когда тоска снедала так, что не стерпеть, тлели благовония, пахнущие жогуи и хуацзяо.       Для Цзян Чэна не стояло вопроса в том, сколько сил он готов был приложить — все, что были, и даже немного больше.       Как бы ни был он зол на Вэй Усяня, как бы порой ни ненавидел, как бы ни злился, ни ругался и в чем бы ни обвинял, а смириться с разорванной душой его не мог.       Так было всегда, Вэй Усянь геройствовал и наживал себе проблем, ну а Цзян Чэн делал все возможное, чтобы разобраться с последствиями. Вот и теперь, ему жизненно было необходимо восстановить душу Вэй Усяня, тем более, что это была не попытка невозможного, а просто очень сложная задача. Если это можно сделать, Цзян Чэн сделает, и пусть потом Вэй Усянь сам как хочет существует дальше, суд над ним совершат Боги, накажут его за все грехи и наградят за все геройства. И если им удастся встретиться на том свете… Ох, Цзян Чэн ему все выскажет! Однозначно все выскажет! И может, даже изобьет. Гуи ведь могут избить гуев, правда?       В Пристань Лотоса отныне собирали все доступное о душевных повреждениях, их природе, способах лечения. Ну а еще, каждый темный заклинатель, оказавшийся в застенках Ордена Цзян, слышал один и тот же вопрос:       «Известен ли тебе способ собрать разбитую душу? Знаешь способ, умрешь быстро, а не знаешь… что ж, лучше тебе знать!» ...       «Для следующих Темному пути и тех, кто близок к ним, не случается хорошего конца». Так начинается его письмо Цзинь Лину. Когда-нибудь племянник узнает о нем всю правду и, возможно, не простит его. Когда-нибудь и он сам узнает о себе всю правду и, возможно, простит себя. А пока…        Пока… Цзян Шоушан вывел его на хозяйскую пристань, на том они и распрощались. Уж к беседке Госпожи он дорогу нашел бы и с закрытыми глазами, а там была привязана лодка. Туман над озером был самым плотным, молочно-белым и спокойным. Цзян Чэн отправил лодку по течению, вытащив весло, еще до темноты он прибудет в Юньпин.       В этот раз он не будет стоять в стороне! В этот раз его в стороне не оставят.       «А-Сянь», — откровенно улыбаясь.