***
Когда бессильны Небеса, у Бога Справедливости есть и иной способ. Он спустился на землю, туда, где некогда был город И, а теперь стоит один из самых крупных его Храмов. Но его путь лежал не в собственный Храм. Ему предстоит подняться выше в горы. Там в темной и сырой пещере есть алтарь… Перед ним молятся не Богу — Бедствию с давно забытым именем. Сюда приходят испросить не о справедливости, а о несчастий на головы врагов. Ишэнь-цзюнь, войдя в пещеру, встал на колени возле алтаря и, отложив Шуанхуа в сторону, поджег благовония. Он знал, что из всех прочих голосов его услышат всенепременно, но ждал, собираясь с мыслями, прежде чем четко произнести имя. Имя того, кому он вынес приговор. Бог Справедливости вздохнул, хотя он уже так давно не нуждается в воздухе, хлопнув в ладоши, произнес имя — тем самым спуская с цепей одно из самых страшных бедствий… Он знал, что где-то на Севере ночной воздух прямо в это мгновение разрезал Цзянцзай. Небеса и их благословение не имеет больше значения, приговор Бога Справедливости будет свершен. На далекий город опустятся туманы, в окна заберется холод. Люди закроют ставни, но приговоренному это не поможет. Бедствие подступит к стенам города. Он промчится по улицам ураганом, не останавливаясь ни на чем конкретно, он войдет во дворец виновного подобно приливной волне, и если кто-то встанет на его пути — умрет. Бедствие не знает жалости, не ведает о сострадании, он таков, каков есть… Весь пронизан жаждой мести, горечью предательства, отчаяньем и болью, а еще полынью… Горькой-горькою полынью. В его улыбке безумие. В глазах горит мрак. Он чистая тьма! Он Цзянцзай. И никто не помнит его настоящего имени… Кроме Ишэнь-цзюня. Может быть, это, а, может, и нечто другое заставляет Бедствие исполнять решения Бога Справедливости, быть оружием в его руках, карой, насылаемой на головы виновных, последним воздаянием. Болезнь зародится в ванских покоях. Во влажном дыхании, ночном жаре, ухудшающемся самочувствии, наваливающейся слабости, крови на платках, подушках, покрывалах, в медленной мучительной агонии — в каждом проявлении ее будет наказание и свидетельство того, что существует справедливость. Простой люд будет возносить молитвы во славу Ишэнь-цзюня, а он сам, низко склонив голову, кровавыми слезами из пустых глазниц оплачет случайные жертвы этой расправы. Будь то заразившийся от вана служка или затоптанный в давке похоронной процессии бродяжка. Каждый, чья судьба была изменена его решением, получит очищение кармы этими слезами. Жертвы должны быть оплачены. Это справедливо. Сколько бы ни пришлось Ишэнь-цзюню стоять у алтаря на коленях, он будет стоять. Пока наконец не услышит за своей спиной шагов. Тихих, едва уловимых. Знакомых, близких, родных. И ужасных. А это значит, все закончено. Приговор свершен. — Даочжан! Я успел вновь застать тебя. Услышав это долгожданное и привычное приветствие, Ишэнь-цзюнь поднялся с пола, оставляя на алтаре подношение. Когда-то он оставлял эти конфеты на подушке того, кому верил, о ком заботился, кого ценил, к кому был привязан безмерно… Тому, кто позже его жестоко предал. Теперь он приносит эти конфеты Бедствию. Судьба непредсказуема, сказал бы Ишэнь-цзюнь, однако это было бы ложью. Не судьба свела Бога и Бедствие, это сделал он сам. Все это было его выбором.***
Вознесение стало удивительным событием для Сяо Синчэня. Кем он был, чтобы вознестись на Небеса? Что он такого сделал? Как оказалось, отдав свою жизнь, ему удалось сдержать страшную беду, которая могла бы обрушиться на Поднебесную. Его пролитая на землю кровь сделала его хранителем тех мест, где стоял город И. Тьма, сгустившаяся над ними, развеялась благодаря ему. И даже отвратительный фэн-шуй этих земель больше не играл никакой роли. Там, где ступали копыта Цилиня, всегда благодать. Но на последователей и почитание Сяо Синчэню рассчитывать не приходилось. Все жители города И были мертвы, а люди из рядом стоящих поселений о нем ничего не знали. Божественных сил его вряд ли было больше, чем когда-то было сил духовных. Так что в первые годы после своего вознесения он, вновь вооружившись Шуанхуа, бродил по землям недалеко от города И. Спасал попавших в беду, помогал нуждающимся, отвечал на те молитвы, что более никто не слышал. Если просили: «Помогите, ну хоть кто-нибудь». Кем-нибудь старался оказаться бродячий дух города И. Он многое делал, он многим помог. Но тоска из смертной жизни волочилась за ним длинным хвостом и снедала его. У него имелось незаконченное дело. На языке застыли непроизнесенные при смерти слова. И они рвались наружу, порой слезами, порой криком. Только смысла в них не было, раз их так и не услышал тот, для кого они были. А у того, кому он их желал сказать, не было даже могилы, чтобы, стоя у нее, поговорить с ним. И потому, собрав достаточно духовных сил благодаря своим добрым делам, он спустился к Желтым источникам, сразу в девятое судилище, где поджигателей и тех, кто при жизни изготавливал яды, режут на куски, чтобы среди этих грешных душ найти одну единственную. «Сюэ Ян». Правда, души Сюэ Яна, сжегшего Куйчжоу, не было в девятом суде, не было его и в иных, ни в одном из залов наказаний десяти судов Диюйя. Никто не ведал, где «Сюэ Ян». И лишь земля полнилась слухами. Правда о них Ишэнь-цзюнь узнал гораздо позже. А в тот момент он, покинув Темные палаты, вернулся к своим странствиям, заодно пытаясь среди потерявшихся гуев отыскать следы своего друга, недруга, да он и сам не знал кого. Так прошли годы тишины и молчания, а потом все резко изменилось: он услышал множество просьб; дым от подношений ему заклубился по всей Поднебесной; верующие взывали к Ишэнь-цзюню. «Отведи бедствие». «Воздай по справедливости». «Восстанови правду». «Помоги поступить верно». Будто бы он имел право судить, что верно. Будто бы он знал, в чем правда. Как будто все еще мог быть справедливым. Но все эти люди верили в него. Верили ему и его решениям. Но, главное, они просили его о помощи. И он никак не мог им отказать, день за днем трудясь в поте лица. Дух города И из бродячего стал уважаемым Ишэнь-цзюнем… Причину такого интереса к себе он обнаружил быстро. Благо ее и не скрывали. По Поднебесной гулял новый сборник сяошо за авторством некого Цин Чжуна, в котором среди прочих была история праведного слепого даочжана, спасшего по незнанию своего врага. Имен указано не было, но сомневаться не приходилось — это была их история, рассказанная очень честно, но в тоже время весьма романтично. Писатель не скрыл дурного о нем, рассказал все, как было, не упустил ни одной детали. Его грехи, его ошибки и даже его любовь — все было выставлено напоказ. Но как ни странно, он сам в итоге был оправдан, ведь в итоге своей жертвой он наказал и себя самого и того, кого успел полюбить всем сердцем. Как отмечалось автором — нет лучшего доказательства о честности и непредвзятости суждений, чем наказание того, кто тебе дорог. Чтож, возможно это так и было. В конце истории упоминались случаи спасения в землях вблизи города И, потому автор делал вывод, что дух слепого даочжана все еще там и все еще хранит тех, кто в этом нуждается. Поразительно! Но люди прониклись этой историей. Прониклись верой в него и, не зная имени, стали называть его Ишэнь. Ишэнь-цзюнь. Невероятно! У Сяо Синчэня появился шанс воплотить свои мечты, пускай не при жизни, но после смерти. Так он мог сделать гораздо больше, чем тогда, когда был человеком. С мечом в руке Бог Справедливости путешествовал по миру, неся защиту невиновным, помогая обездоленным. Слава Ишэнь-цзюня росла с невероятной скоростью, подпитываемая делами рук его. Вскоре у него появился собственный дворец на Небесах, и даже помощников пришлось взять из младших небожителей, потому что поклоняющихся ему становилось только больше с каждым днем. Не прошло и двадцати лет с его вознесения, а ему возвели храм. Скромный поначалу, но со статуей с повязкой на глазах и мечом в руке, острие которого направлено было к земле. Даже этого ему было много! Что уж говорить о том, когда число храмов стало возрастать? Он старался посещать свои храмы как можно чаще, чтобы следить за своими прихожанами. Именно так Ишэнь-цзюнь сидел невидимый под собственной статуей в своем храме, когда впервые пришла она. Баошань-саньжэнь. Его наставница пришла в его храм. Она воскурила благовония для него и опустилась коленями на подушку. — Ишэнь-цзюнь, попрошу тебя о исполнении моего желания, пожалуйста, в заботах о других не забудь о себе. Будь в порядке. И это все, чего желает сердце твоей старой наставницы. Женщина склонилась в низком поклоне, касаясь лбом земли и, более ничего не говоря, поднялась. На самом выходе из храма Баошань-саньжэнь все же повернулась и одними губами прошептала: — Я так горжусь тобой, Синчэнь, и так скучаю по тебе. И разве ему нужно было большее одобрение? Теперь и с неудовольствием собой он мог встретиться, высоко держа голову. Да, он не во всем был прав, но все же, если им гордилась его наставница, значит он был не так уж и плох. А тем временем Ишэнь-цзюню возводили все больше и больше храмов, все больше и больше верующих возносили молитвы Богу Справедливости. В основном это были вполне себе обычные и ожидаемые просьбы. Ему не нужно было тратить много времени и сил на то, чтобы разобраться в тех или иных ситуациях, которые сопровождали эти просьбы. Реже просьбы крутились вокруг сложных и запутанных дел, которые приходилось рассматривать и распутывать. А были и такие, где его проситель явно был не на стороне справедливости, и воздаяние, о котором он просил, приходилось насылать на него самого. И это, конечно же, не приходилось им по вкусу. Сюэ Ян научил Сяо Синчэня предельной осторожности в суждениях. Жестоко, очень больно и совершенно несправедливо, но научил. Такого урока никто бы не смог забыть, никто бы не мог не понять его смысла. Сяо Синчэнь понял, Ишэнь-цзюнь не забывал. Вот и Тан Дасяню, что сжег храм бога Справедливости в горах Тяньмэнь, не понравилось вынесенное Ишэнь-цзюнем решение. Господин Тан когда-то разбогател, а потом некий весьма хитрый Лин Юй втерся к нему в доверие и после разорил, отобрав все, что тот имел. Конечно, молил Тан Дасянь о воздаянии этому хитрецу. Только вот Ишэнь-цзюнь узнал, что разбогател сам господин Тан, выкупая землю за бесценок у крестьянских семей после пожаров, которые сам же и устраивал. А Лин Юй оказался одним из сыновей разоренных им крестьян. Так что вмешательства Ишэнь-цзюня ситуация не требовала, все и так было справедливо. Что посеял, то и пожал. А воздаяние за свои грехи оба все равно получат после смерти, поджигатель — одно, предатель — другое. Но Тан Дасянь не успокоился и на пепелище храма он поклялся наслать на своего обидчика бедствие. Цзянцзай прозвучало в его словах так отчетливо, что Ишэнь-цзюнь не мог его проигнорировать. Он последовал за этим мужчиной, желая узнать, что именно тот задумал. А Тан Дасянь направился в горы провинции Шу. Сначала Ишэнь-цзюню даже показалось, что он собирается сжечь самый главный храм Справедливости, как бы глупо это не было. Но на подходе к городу И мужчина свернул на тропу, что уводила выше в горы. Ишэнь-цзюнь не помнил этой дороги. Если она и была раньше, то он по ней никогда не ходил. А тропа уводила к вершине. Там в неприметной расщелине породы оказалась спрятана пещера. Что ж, теперь Ишэнь-цзюнь знал, где Сюэ Ян творил свои эксперименты. Все в этой пещере было пропитано тьмой. Прямо посередине пещеры лежал плоский камень, сейчас он служил алтарем, но, как его использовал Сюэ Ян, догадаться было не сложно. Скорее всего, именно здесь лежало тело Сун Ланя, пока Сяо Синчэнь находился в неведении. Скорее всего, именно тут окончили свои жизни их пропавшие соседи. Скорее всего, именно тут… Ишэнь-цзюнь настолько погрузился в свои мысли, что не сразу понял происходящего, не сразу осознал то, чему свидетелем становился. А ведь Тан Дасянь тем временем встал на колени и, воскурив благовония, положил свою левую руку на алтарь, достал из-за пояса охотничий нож, рубанув себя по мизинцу. На алтарь брызнула кровь. А крик Тан Дасяня вернул Ишэнь-цзюня к происходящему. Только теперь Бог Справедливости начал понимать, кому в этой пещере приносили дары и жертвы, кому молились и кого просили о помощи. Если бы Ишэнь-цзюнь все еще был бы смертен, то он бы сказал, что в тот момент кровь похолодела в его венах. Но к нему такие описания более были неприменимы, так что он оторопел, онемел, растерялся. И испугался. Он был готов встретить Сюэ Яна в Диюйе душой, что отбывала свое наказание — и простить, отпуская на перерождение. Он желал его найти в миру душой, что потерялась — и сначала проводить к Желтым источникам, а потом простить. Но он никак не готов был встретиться с Сюэ Яном лицом к лицу, если тот все еще оставался собой, просто потому что тогда его было никак нельзя прощать. Никак было нельзя щадить. И невозможно было отпустить. В тот самый момент, когда осознание застигло врасплох Ишэнь-цзюня, под низким сводом пещеры раздался смех. Звонкий и ребячливый, такой, каким его помнил Ишэнь-цзюнь. — Кто так отрезает пальцы? — спросил стонущего от боли Тан Дасяня Сюэ Ян, который буквально материализовался из воздуха сидящим в позе лотоса на своем же алтаре. — Я не из тех, у кого есть подобный опыт, — прохрипел ему в ответ Тан Дасянь, прижимая свою кровоточащую руку к себе. — Это заметно! Только кости поломал, да кровь пустил. — Если этого мало, я могу попробовать еще раз… — Пф, — фыркнул Сюэ Ян, голос его звучал непривычно для Ишэнь-цзюня, но интонации были абсолютно узнаваемы, — я бы, конечно, с удовольствием посмотрел на твои ничтожные кривляния, но к чему мне твой обрубок? Я вообще не понимаю, с чего каждый явившийся сюда считает своим долгом что-нибудь себе отрезать? Знаешь, тут был один идиот, который выколол себе глаз. Нет, не пойми меня неправильно, вы все, конечно, забавные, но мне гораздо больше по вкусу делать это самому, чем смотреть на ваши жалкие попытки причинить себе вред. — Если тебе это нравится, то можешь отрезать мне хоть все пальцы! — Опять же, когда ты предлагаешь сам, это теряет всякий смысл. Говори лучше, зачем пришел, ну, а точнее, кому собрался мстить… За другим сюда не приходят. — Я хочу, чтобы Лин Юй, обманувший и разоривший меня, заплатил за это собственной жизнью. Чтобы он не просто умер, а буквально сгнил заживо! Чтобы каждый день своей агонии он понимал, что смерть его близка и неизбежна. — Как интересно, — хмыкнул Сюэ Ян. — Вот только меня мучает вопрос, что ты готов предложить в обмен на исполнение твоего желания. — Что угодно! — Уверен? — Да! Назови свою цену! — Что ж… А если я взамен смерти твоего врага заберу твою жизнь? Ты умрешь ровно той же смертью, что и твой Лин Юй, будешь так же гнить заживо, переживая все то, что пережил он. Заодно и оценишь все мои старания! Причем в качестве дара, я сначала позволю тебе насладиться его гибелью, а потом приду за тобой. Ну как? По рукам? — Но… Это же… Не… Сюэ Ян вновь усмехнулся. — Несправедливо? Что ж… За справедливостью ты можешь обратиться к Ишэнь-цзюню, уверен, он поможет, если ты того заслужил. Ко мне же приходят не за этим. Меня ищут ради мести. Справедливой или нет — мне все равно. А за месть принято платить. Будь ты в состоянии убить его сам, ты бы убил, потом бы тебя искали, возможно бы, нашли, казнили бы и так далее. А даже если бы и нет, тебе бы пришлось бежать, прятаться, скрываться. Снова и снова начинать все сначала. Но расплата все равно бы нашла тебя. Так отчего ты считаешь, что я избавлю тебя от нее? Я же не благодетель какой-то, в самом деле. — Я… — Не готов платить, тогда выматывайся отсюда и больше не смей меня тревожить, а то вместо пальца я отрублю тебе голову. В руке Сюэ Яна мгновенно появился меч, темная сталь мрачно сверкнула в неярком освещении пещеры. Цзянцзай рассек воздух. Меч был узнаваем, только вот его природа явно претерпела изменения, как будто слившись с Сюэ Яном — темный меч и темная душа стали являть единое целое. Не могуй, не могуай, что-то абсолютно иное. Абсолютно темное. Абсолютно опасное. Безусловно, такому существу было не место под небесами. Ему не следовало существовать. Увидев мрачно сверкнувшие лезвие Тан Дасянь, собрав последние силы, бросился прочь из пещеры. А Сюэ Ян вновь залился смехом. — Отчего же не убил? Или после смерти в тебе обнаружилась толика милосердия? — Ишэнь-цзюнь явил себя, став осязаемым. Его голос звучал строго и холодно, совершенно не отражая той бури, что творилась в душе. — Даочжан, — Сюэ Ян почти шептал, казалось, он не верит ни своим глазам, ни своим ушам. — Меня так больше никто не зовет, — зачем-то уточнил Ишэнь-цзюнь. — Я наслышан, — Сюэ Ян взял себя в руки, подпустив в свои интонации легкой насмешливости, — Ишэнь-цзюнь, о ваших свершениях. Исполнил свою мечту, даочжан? — Тебе до этого что за дело? — Пытаюсь поддержать беседу, разве не видно? Ах, ну да… Благородный даочжан Сяо и после смерти не пожелал вернуть себе свои глаза. — Я прекрасно вижу и без них. Только снова не возьму в толк, что тебе за дело до того? Сюэ Ян хмыкнул, затем еще раз и еще, а потом и вовсе рассмеялся. — Ты же знаешь, прекрасно все знаешь. Так зачем спрашивать? — Ты прав, незачем. — О, неужели, даочжан, ты признал мою правоту хоть в чем-то? С чего такая щедрость? Или решил проявить милосердие, прежде чем меня упокоить? — А ты заслужил покоя, Сюэ Ян? — Значит, пришел меня уничтожить? Шуанхуа скользнул в руку Ишэнь-цзюня, заливая все пространство пещеры серебряным светом. — А ты желаешь гибели? — Нет, мне и так хорошо. Но если выбор между моей и твоей гибелью, то, знаешь, — Сюэ Ян вновь усмехнулся, и Цзянцзай исчез из его руки, растворившись так же, как и появился, — я готов. Он раскинул руки в стороны, полностью открываясь для удара. Несомненно, Ишэнь-цзюню следовало бы сделать то, чего не смог сделать Сяо Синчэнь — нанести один очень сильный удар в самое сердце, выжечь мощным ян всю тьму души Сюэ Яна, тем самым навсегда уничтожив то, во что он превратился. Только вот уже занесенный для удара Шуанхуа остановился в цунеот груди Сюэ Яна. Если Сяо Синчэню хватило сил хотя бы для того, чтобы проткнуть Сюэ Яна насквозь, то у Ишэнь-цзюня не было решимости даже для этого. Все же прошло столько времени, было передумано столько разных мыслей, и та обида, тот гнев, что в прошлый раз направили его меч, теперь уже отгорели. От той бури, что тогда разбила в дребезги его душу, сейчас не было и следа. А вот то, что удерживало руку от смертельного удара в прошлый раз, удерживало ее и теперь. Он не смог убить его тогда. Очевидно, не сможет и теперь. Глупо, не так ли? Когда-то Сяо Синчэнь спас Сюэ Яна и расплатился за это сполна. Но, видимо, это не пошло ему в урок. Ишэнь-цзюнь желал спасти Сюэ Яна, пускай расплата будет такой же полной. Он готов был рискнуть. Снова. — Что? Не можешь? — выждав некоторое время, поинтересовался Сюэ Ян. — Не могу, — честно признался Ишэнь-цзюнь. — Отчего же? — Зачем спрашивать, если сам прекрасно знаешь ответ? — И что ты собираешься делать с этим? — Я подумаю. Ишэнь-цзюнь только сейчас опустил меч и, сомневаясь ровно один вздох, повернулся к Сюэ Яну спиной, чтобы покинуть пещеру. Он был готов к удару в спину или, может, к попыткам его задержать, но ничего такого не случилось, а только во след ему прозвучало. — И ты просто уйдешь? — Не просто, — ответил он и наконец вышел, сразу же переносясь на небеса. Как и обещал, Сяо Синчэнь думал, что теперь делать с Сюэ Яном и что делать с собой. Как быть дальше со всем этим? Стоит ли им попробовать вновь поговорить? Или не мучиться и доложить о Сюэ Яне Небесному Владыке и очистить тем самым свою совесть. Ведь тогда решение уже не будет зависеть от него. Он думал об этом, выслушивая молитвы, помогая страждущим, принимая решения, обращаясь к совету небожителей, отдыхая, думал на праздниках, думал рутинными буднями, думал, казалось, каждое мгновение. Но решить ничего не мог. Сначала Ишэнь-цзюнь боялся, что Сюэ Ян, не получив желаемого, начнет вновь убивать всех подряд, лишь бы спровоцировать его. И при теперешней его силе он мог не ограничиваться мелкими поселениями, а уничтожал бы огромные города целиком. Но этого не происходило. Чем бы ни был занят Сюэ Ян, последствий, которые могли бы потревожить небеса, это не вызывало. Можно было бы подумать, что Сюэ Ян не делал ничего, или решить, что он опять, как и при жизни, творит свои дела, скрывая последствия. Задачу Ишэнь-цзюню все это не упрощало. Он и правда надеялся, что после смерти Сюэ Ян просто успокоится, безумие вместе с тьмой отпустят его, и он сможет пройдя очищение в залах судов Диюя, уйти на перерождение. Ишэнь-цзюнь верил, что несмотря на все то, что сотворил Сюэ Ян, несмотря на те изменения, что произошли с его душой, он все еще может вернуться и после перерождения стать тем, кем ему было суждено стать до встречи с Чан Цыанем. Тогда Ишэнь-цзюнь смог бы просто наблюдать за ним, а, возможно, и оберегать его в новой жизни. Теперь же было очевидно, что ничему из этого уже не случиться. Сюэ Ян уже не был человеком, а перерождение для темной твари невозможно. Уничтожение было бы самым верным решением, но… Если бы Сюэ Ян сорвался, если бы повел себя так, как вел при жизни, тогда Ишэнь-цзюню ничего иного бы не оставалось, а сейчас… Он не мог. И что делать просто не знал. В этих размышлениях он провел не год, и даже не два. Для Небожителя время течет иначе. Оно не считается днями, месяцами, годами, оно считается количеством молитв и вынесенных решений, оно соотносится людскими жизнями. И потому Ишэнь-цзюнь не мог бы ответить сколько лет провел в своих раздумьях. Но немало, точно не мало. Только вот так ничего и не решил. Пока не случилось очень серьезное происшествие. Все началось с молитв. Сначала прозвучала одна, за ней еще и еще, скоро их было не менее десяти, а потом и больше дюжины. Молились женщины и мужчины, отцы и матери — все они просили о воздаянии за гибель их детей. Младшие служащие Дворца Бога Справедливости пытались разобраться с прошениями сами, не отвлекая Ишэнь-цзюня от дел, которыми он был занят, но из того, что им удалось выяснить, картина складывалась весьма серьезной. В городе Тунчжоу пропадали дети.Сначала они каким-то неведомым образом исчезали прямо из собственных кроватей, а затем несколько дней, а то и недель спустя их находили мертвыми. Без глаз, языков и сердец. Младшие служащие пытались выяснить, что за тварь может сотворить такое, но, перерыв все окрестности Тунчжоу, им не удалось найти ничего. Никаких следов действительно опасной твари. А если это сделал человек или люди, то тут им ничего не оставалось, как донести все до Ишэнь-цзюня. Тем более, что в городе пропал очередной ребенок. Ишэнь-цзюнь спустился с небес сразу же, как только узнал о ситуации. Он, как и всегда, предпочитал действовать один, вызывая своих младших служащих лишь по необходимости. В Тунчжоу он заходил с севера и для маскировки принял вид бродячего заклинателя. Раньше он мог себе позволить и вовсе не менять личину, а так и ходить, как было — в белом и с перевязанными бинтом глазами. Теперь же к безглазым даочжанам везде было приковано слишком много внимания, и потому глаза он себе изображал, да и вместо белого носил цвета попроще. Первым делом он заглянул к женщине, у которой пропал ребенок. Как ему было известно, у нее пропал уже второй сын, и хотя семья явно не была малочисленной, Ишэнь-цзюню женщина показалась излишне спокойной. А ведь она должна была бы переживать гораздо сильнее, раз уж уже все это проходила и знала, каким будет результат. К тому же вставал вопрос, почему снова выбор пал на ребенка из этой семьи? Возможно, у этих детей было что-то общее, например, в крови? Напрямую поговорить с несчастной Ишэнь-цзюнь не решился, а вот ее соседи охотно чесали языками. И кое-что интересное, но разбивающее все изначальные теории Ишэнь-цзюня они поведали. Второй похищенный ребенок в этой семье был приемышем, да и прожил он с ними не долго, ну, может, пару лун. После смерти первого ребенка его мать не могла найти ни утешения, ни покоя. Даже несмотря на то, что у нее были еще дети, но она все никак не бросала попыток добиться от властей и заклинательского клана хоть каких-то действий и новостей. Так было до того момента, пока она не подобрала и не привела в дом нового мальчишку — Ян-ян, так она его называла… А теперь и он пропал. Что ж теперь будет? Да и когда же это прекратится? — А что местные заклинатели? Искали тварь, которая могла такое сотворить? — Искали… Только толку то от них? Одно название — заклинатели. У нас то на погосте гуи начнут проходящих мимо, запугивать до седины, то мертвецы в похоронном доме встанут, то еще чего — а этим все равно. Пару талисманов поставят и все. Мы то и дело на смотровые башни пишем запросы, или, вот, бродячих заклинателей к себе зазываем, как вас. Что ж, похоронные дома и кладбища Ишэнь-цзюня заинтересовали. Ведь все это было следствием проблем с темной энергией. И такие проблемы, если не имели явных природных корней, то, конечно же, имели рукотворное происхождение. Его бы совершенно не удивило, окажись все происходящее тут делом рук темного заклинателя. Убитые дети, восставшие кладбища… Оторванные языки, вырванные глаза. Не хватало разве что отрезанных пальцев. Но думать об этом совершенно не хотелось. В первом же похоронном доме его встретили весьма радушно и даже попросили обновить талисманы. А на вопрос, почему не попросят местных заклинателей, ответ был примерно такой же, что он и слышал раньше — толку от них нет. И именно поэтому следующим местом, которое он намеревался посетить, Ишэнь-цзюнь выбрал резиденцию клана Тунчжоу Лин. Находилось поместье в нескольких ли за городом. Путь до него Ишэнь-цзюнь решил проделать пешком, заодно посмотреть на здешние места и возможные скопления темной энергии. Пускай его младшие служащие и не нашли ничего, но ведь это было до похищения ребенка. А теперь если имели дело ритуалы, то все могло измениться. Однако по пути ничего необычного он не заметил, а вот само поместье показалось Ишэнь-цзюню слишком тихим. Солнце только клонилось к закату, а ворота резиденции были закрыты. Из-за стен не раздавалось ни голосов, ни вообще каких-либо звуков. Медлить Ишэнь-цзюнь не стал, став невидимым для человеческих глаз, он взлетел на стену, попадая моментально будто бы в другой мир. В поместье все заволокло туманом, таким густым, что не видно было дальше вытянутой руки. А еще пахло тут совершенно определенным образом. Запах разложения нельзя было перепутать ни с чем. Ишэнь-цзюнь ступил во двор уже совершенно точно уверенный, что живых тут не будет. Чтобы разогнать туман, ему пришлось воспользоваться Шуанхуа, перенаправляя потоки энергии и заставляя их вновь течь верным образом. Туман отступал неохотно, темной энергией тут было пропитано все, и потому особенно удивляло, что трупы до сих пор не поднялись хотя бы цзоуши. Это доказывало, чтобы ни произошло тут, а случайностью это не было. Расступающийся туман открывал поистине неприглядную картину, так, наверное, могло бы выглядеть поместье клана Чан, когда туда рискнули войти люди. Во дворе валялись тела людей, умерших явно мучительной смертью. Все по разному, но, несомненно, испытывая страх и страдания. Совпадений стало слишком много для того, чтобы их игнорировать. Языки, глаза, туман и целый клан, чья гибель так напоминает смерть Чанов. Сюэ Ян. Несомненно, тут был замешан Сюэ Ян. Только вот как? Неужели заклинатели Тунчжоу Лин, занимаясь делом пропавших детей, вышли на Сюэ Яна и тем самым подписали себе смертный приговор? Они его поймали? Призвали? Заманили? И он убил их? Это все вполне вероятно. Только вот зачем Сюэ Яну убивать детей? Сюэ Ян обычно убивал, если у него была причина, будь то его эксперименты или месть, или еще что-то. Но просто так он все-таки не убивал. Неужели родители этих детей умудрились как-то его задеть, и теперь он им мстит таким вот способом? Хотя это тоже вряд ли. Сюэ Ян не стал бы оставлять в живых виновных. Погруженный в свои мысли, Ишэнь-цзюнь прошелся по двору и направился в главное здание. Если и пытаться разобраться в том, что тут произошло, то начинать следовало оттуда. В тан-у он прошел через открытые двери, и то, что он там увидел, ну никак не соответствовало его ожиданиям. В самом центре зала была начертана печать, насколько мог судить Ишэнь-цзюнь, это была печать призыва, а в центре ее, оплетенный сетью божественного плетения, лежал ребенок. Первым порывом было, конечно же, освободить его, да только вот, подойдя ближе, Ишэнь-цзюнь почувствовал такую мощную ауру темной энергии, что стало ясно, ребенок уже не человек, а темная тварь. Очень сильная темная тварь. — Даочжан! Ну и чего ты остановился? Собирался же помочь! — проговорил слишком задорным и веселым голосом ребенок. Ян-ян, говорите… Наверное, именно так и звали его в детстве. — Что здесь произошло? — как можно безразличнее спросил Ишэнь-цзюнь. — Быть может, ты все-таки сначала освободишь меня, а потом станешь допрашивать, а? — А сам освободиться не смог, значит? — Не смог, все эти дурацкие сети. И как я не подумал об этом? Разрезать сеть божественного плетения под силу лишь духовному мечу, а у Цзянцзайя уже совершенно иная природа, и сети ему не поддаются. Да и облик мне никак не удается сменить… — Но это ведь ты убил всех этих людей? — Я, конечно. Или ты хочешь сказать, что их тоже не стоило убивать? Они детей воровали и запретные ритуалы проводили, даочжан. Зачем их было оставлять в живых? Тем более я исполнял кое-чье желание… — Кое-чье желание… Объясни, и тогда я решу, освобождать ли тебя. — А что тут объяснять. Вот этот занюханный клан решил стать великим и ничего иного, как пойти по темному пути, они не придумали. Ты же, наверное, слышал про кладбища и похоронные дома. Ну вот, так эти люди осваивали темные техники. А для сбора информации они призывали демонов и духов с помощью одного очень древнего ритуала. Доказательство у тебя прямо под ногами, кстати. Печать весьма специфична, уверен, в вашем небесном храме знаний, или как оно там у вас называется, будет информация про эту вот печать. Этот ритуал оставляет на теле жертвы следы. Обычно по ним он и опознается. У жертв чернеют белки глаз и языки, потому что демоны смотрят этими глазами и используют эти языки. И иссыхает сердце. Заклинатели из клана Лин решили эту проблему, избавляясь от улик. Поэтому у тел не было языков и глаз. — И как же ты тут оказался? — Я же сказал, меня попросили, и я не смог отказать. Женщина, чей сын пропал самым первым, устала ждать справедливости от людей и богов и пришла ко мне. Мы с ней договорились о том, что я изображу ребенка и сделаю все, чтобы следующим похищенным оказался я сам. Ну а потом разберусь с тем, кто это все творит. Самым жестоким образом. Как видишь, я все так и сделал. Несмотря на то, что сети сдерживают меня, а Цзянцзай не способен рассечь их, мне все же удалось применить кое-какие техники. Для них этого хватило. — Тебе повезло. — Возможно и так, но они бы умерли все равно. И, быть может, ты уже отпустишь меня, даочжан? — Быть может, отпущу… Если ты простишь долг несчастной женщине. — Нет! Это так не работает! Если я начну прощать долги, ко мне сбежится целая орава всяких людищек и будет просить, просить, просить! А я не ты, чтобы помогать за просто так. — Тогда я не стану тебя освобожать. — Ну, значит полежу еще, подожду тех, кто придет проверять этот гадюшник, когда заклинателей будет слишком долго не видно и не слышно. — Хм… Тогда… Я отпущу тебя, а ты взыщешь долг той женщины с меня. Так пойдет? Сюэ Ян рассмеялся абсолютно счастливым детским смехом. — Пойдет. Ишэнь-цзюнь сделал знак пальцами, и Шуанхуа перерезал сети. Освобожденный Сюэ Ян потянулся, как будто его тело действительно могло затечь, а потом начал меняться, и вместо ребенка на полу вновь сидел взрослый. — Так что теперь ты намерен делать, даочжан? — Вернусь в город, расскажу, что именно клан Лин были виновны в смерти детей. Придется немного изменить часть с тобой, например, на то, что они неудачно призвали слишком сильного демона, а тот их всех убил. — Тогда, полагаю, не лишним будет одна деталь. Сюэ Ян встал на ноги и слегка покачался с носка на пятки, а потом, схватив одно из валяющихся на полу тел за запястье, потащил его на то место, где лежал сам. Цзянцзай он выдернул откуда-то из воздуха, и тут же вокруг тела заклубился туман, создавая плотный кокон, чтобы через пару мгновений рассеяться, явив на месте тела взрослого мужчины тело ребенка. — Иллюзия, и, конечно, если кому-то придет в голову его перенести, то он на вес будет слишком велик. Но, мне кажется, поместье просто сожгут после того как осмотрят, никто не станет возиться с этим местом. Ишэнь-цзюнь кивнул. — Пойдем отсюда, даочжан. Нам обоим теперь надо в город. Тебе к властям, а мне о проделанной работе доложить. Ишэнь-цзюнь развернулся и направился прочь из поместья, а Сюэ Ян поспешил за ним, умудряясь насвистывать что-то по дороге. — Так что я тебе должен? — Мешок конфет. — Что? — Даочжан, ты должен мне мешок конфет, что непонятного? — Ты согласился устроить расправу клану Лин за конфеты? — А за что еще? Конечно, конфеты — лучшее подношение для меня! Тебе ли не знать? Ишэнь-цзюнь даже остановился: — Но я думал… — Я представляю, что ты думал… Но иногда удовольствие от поднесенных сладостей гораздо больше, чем любые смерти и прочая ерунда. Так что закончишь свои дела тут, и я жду мои конфеты на моем алтаре! Но если ты посмеешь обмануть меня… — В отличии от тебя, я не обманываю тех, кто мне доверяет. — Да-да… Поэтому я еще тут, а не развеян по ветру небесными генералами ради их собственной славы, даочжан. И именно поэтому обо мне и дальше никто не узнает. Потому что ты никогда не обманываешь. Ишэнь-цзюнь остановился, а потом взял и перенесся в город, выслушивать подобное от Сюэ Яна он не собирался. И отчего сразу так не сделал? Зачем пошел пешком? Как будто хотел провести время со своим другом, который и другом то никогда не был. Как будто можно было вернуться хотя бы на несколько мгновений в то время, когда все было просто… Хотя ничего между ними никогда не было просто, но… Но он все равно скучал. И мешок конфет, конечно же, принес. Не говоря ни слова. А зачем-то, когда было совсем туго, приходил в пещеру к алтарю. Ничего не говорил, ничего не делал, просто стоял. Но почему-то становилось легче. И когда впервые столкнулся с продажностью небесных чиновников, тоже пришел именно в эту пещеру, сначала сам не зная зачем. Но отчего-то ему вспомнилась первая встреча с Сюэ Яном тут и Тан Дасянь, воскуривающий благовония. И тогда Ишэнь-цзюнь решил сделать тоже самое. Если небеса не хотят карать грешника, то он сделает это в обход небес. Сюэ Ян появился мгновенно, стоило ему только произнести его имя. — Они зовут меня Цзянцзаем, даочжан. Мое имя теперь помнишь разве что ты, — он слегка усмехнулся, — так, чего ты хотел? — Я хочу, чтобы умер один единственный человек. — Назови имя, и он будет мертв. — А цена? — Ты ее знаешь. — Мешок конфет? — От тебя достаточно будет одной. Так все и началось.***
— Даочжан! Я успел вновь застать тебя. Услышав это долгожданное и привычное приветствие, Ишэнь-цзюнь поднялся с пола, оставляя на алтаре подношение. Когда-то он оставлял эти конфеты на подушке того, кому верил, о ком заботился, кого ценил, к кому был привязан безмерно… Тому, кто позже его жестоко предал. Теперь он приносит эти конфеты Бедствию. — Даочжан… — Ты быстро управился, да и случайных жертв в этот раз всего двое. — Я стараюсь быть осторожнее, мне, знаешь ли, не нравится, когда ты плачешь. Сюэ Ян, подойдя близко близко, аккуратно протянул руку, чтобы стереть пальцем оставшиеся от кровавых слез дорожки. — Эта кровь на моих руках, не тебе об этом плакать. — Сопереживаешь мне? — Ишэнь-цзюнь даже улыбнулся, столько в его голосе было заботы, такой несвойственной Бедствию. — Возможно… Возможно, я меняюсь. — Я на это очень надеюсь. Он и правда надеялся и верил, что изуродованная тьмой душа Сюэ Яна все еще способна вернуться к своему естественному состоянию. И тогда они оба, если пожелают, конечно, смогут переродиться. А пока… Пока он просто будет рядом. Пока он просто будет направлять, помогать, учить. И нести ответственность. Ведь это его собственное бедствие, его собственное оружие, последний его довод. Его самая страшная рана. И самая большая любовь.***
Говорят, у Бога Справедливости два лица, и только он решает, которое из них явить миру. С одним он милует, с другим карает. И для одних он оборачивается благословением, тогда как других посещает бедствие.