И волчий зуб, и лисий хвост

Лучше бы я, блядь, сегодня не приходил. Как и все хулиганы, Рыжий не любил, когда его ловили на горяченьком. Выговор — часть беды, вызов родителей — уже пострашнее, но ему было проще получить несколько смачных затрещин от отца, чем выслушивать долгие, нудные, вечно повторяющиеся лекции о его аморальном поведении. Сидя в кабинете директора, он уяснил одну из самых привлекательных и одновременно отвратительных вещей — везде люди одинаковые. Как бы не казался этот мир красочней, ярче и интересней, своего дерьма по горло хватает. Особенно в школах. Что в его мире, что здесь — мрази на каждом шагу, положение дел даже не спасает гордый лозунг Шикецу: мол, вторая по престижу школа, откуда выпустились одни из самых известных про-героев. Как по сценарию, после краткого выговора последовал тягомотный монолог о «вопиющем проступке ученика одной из самых престижных школ» и о «моральном самоуничтожении героя внутри себя и взращиванию семени зла через мелкие кражи». Затем чуть более интересная часть — вызов родителей. А директор, — Рыжий сразу заметил, что это тот ещё скользкий тип, — чуть не потирая злорадно ручками, затребовал данные Широ и словно кот, объевшийся сметаны, набрал номер старшего Мацудо. После нескольких протяжных гудков послышался уставший, заглушённый динамиком глухой голос: — Слушаю. Директор деловито прокашлялся и продекламировал: — Здравствуйте, уважаемый Мацудо, вас беспокоит директор школы «Шикецу». Секундное молчание и чуть взволнованное: — Что-то случилось с Широ? — Да, — мужчина откинулся на спинку кресла, кидая на Рыжего плохо скрываемое ехидство. — Вашего сына поймали на краже одной о-очень дорогой вещи. Понимаете, подобное поведение неприемлемо для нашего заведения с престижной… Рыжий отвёл взгляд в сторону, вперившись в чересчур интересный узор на обоях. Слово «престиж» у него уже поперёк горло стоит, уж слишком часто оно здесь звучало. Тот парень, кому эта ебучая коробка принадлежала, свалил, наверно, минут двадцать назад. Горо Санада — белобрысый пидор, зажимавший его в местной курилке, и подкинувший ему хуеву тучу проблем, будто без этого жизнь малиной казалась. Руки по-настоящему чесались от непреодолимого желания начистить его нахальную рожу. Аж челюсть свело от той силы, с которой он стискивал зубы, сдерживаясь из последних сил. Рыжий ненавидит много вещей: бессонницу, пидоров, похмелье в рабочую субботу… но больше всего он ненавидит крысятничество, ебучие подставы. Школа для героев, называется. Герои канализаций, высокосортные крысы, профессиональные шакалы. Вспоминая реакцию своего покойного отца, Рыжий примерно понимал, что может ответить отец Широ — мол, не скупитесь на наказание, отчихвостите его по самые помидоры, ему не привыкать. То, что он не примчится с другого конца страны, чтобы отвесить сынишке парочку тумаков — ясно, как день. Но после слов старшего Мацудо Рыжий замер, — буквально каждый сантиметр кожи превратился в холодный камень, сковывающий всё тело. Только сердце глухо билось в висках. — Мой сын не вор, — оборвал строгий голос с чётко уловимыми стальными нотками. — Да, я понимаю, — не меняя тона, продолжил директор, — любой родитель так скажет, но все доказательства… — Мы живём более чем в достатке, — уже более раздражённо заговорили на том конце провода, — поэтому у него нет причин воровать. За моим сыном никогда не наблюдалось ни то что воровства, а даже мелкого хулиганства, и я сейчас говорю не как родитель, а как человек, знающий его. Возможно, это какая-то ошибка, или же чьё-то желание обвинить его. Не исключено, что другой ученик испугался и подкинул эту вещь первому попавшемуся. Казалось, свои же уши его обманывали. Быть не может, чтобы ему поверили, даже без каких-либо оправданий. Нечто странное и до жути непривычное расползлось по телу, обволакивая мягким теплом и одновременно стойким, почти ощутимым. Опора. Родительская поддержка. В секунду внезапный порыв окрылённости пропал, как и не бывало. Земля под ногами всё такая же неустойчивая, блуждающий пожар в душе такой же угнетающий, — всё снова на своих местах. Поверили не ему, поверили Широ. И всего-то. Директор махнул рукой, указывая на выход. Пернатый мент тут же подхватил Рыжего под локоть, завуч засеменила вслед за ними. Ещё не хватало, чтобы ему скрутили руки и ласточкой провели по коридорам — как настоящего преступника. Что-то не в ту степь их геройство скачет. Через пару минут послышался неразборчивый голос директора — громкий, возмущённый, — и резко оборвался, будто его перебили. Молчание. Снова что-то возмущённо неразборчивое и снова резкая тишина. Рыжий откинулся горячим затылком на холодную стену, прикрыл глаза. Его до того измучили ночные кошмары, что он скоро научится спать стоя, с открытыми глазами и при этом что-то делать. Мерзкое ощущение чужого тела накрывало с головой — стоило только расслабиться. Это ощущение кусками пульсировало под кожей и расползалось по венам, как сотни ползучих насекомых. Две недели в больнице, когда он только попал сюда, казались сущим адом. И речи быть не могло ни о каком сне, еде, да даже поссать было какой-то заоблачной задачей. Вдобавок уколы, горсти таблеток, капельницы и вечно снующие врачи. За месяц учёбы в Шикецу эта боль то ли чуть заглохла, то ли просто ушла на второй план, потому что мозг не справлялся переваривать столько дерьма. В сравнении с тем, что было неделю-две назад, сейчас он больше контролирует это тело, постепенно возвращаются прежние рефлексы, даже ходить стало проще. Есть надежда, что скоро и эти глюки пройдут. — Мацудо. Поднял усталый взгляд на женщину, глядит раздражённо, ожидая очередной словесный понос. Завуч кивнула пернатому куда-то в сторону. — Я могу поговорить со своим учеником? Наедине. Участковый на удивление легко согласился и ушёл вдоль по коридору. Только когда тот остановился около стенда, чересчур увлечённо рассматривая местные записульки, женщина заговорила: — Ты же понимаешь, что тебя могут исключить за это? Рыжий снова закрыл глаза. До чего же все учителя нудные, хоть что-то новенькое бы сказали. — Будет очень жаль, если единственного беспричудного ученика выгонят с позором. Ради приличия глухо промычал, кивнул. Выгоняйте хоть с позором, хоть с фейерверком, главное — отвалите уже. — Директор на тебя зуб точил ещё со вступительных экзаменов, боялся, что ты можешь подпортить рейтинг школы. Хоть ты и показал на удивление достойный результат как на практическом, так и на теоретическом экзамене, он не изменил своего мнения. Но, — её голос дрогнул, она на мгновение замолчала и громким шёпотом продолжила: — я не верю, что ты мог пойти на такой поступок. Рыжий открыл глаза, вперил пристальный взгляд в стену. Раздражает. Зачем она это говорит сейчас? Нет бы хоть раз подала голос в кабинете этого увальня, а тут прям прорвало на откровения. Очередная трусливая крыса. — Мацудо, скажи мне: ты знаешь, кто мог тебя подставить? Знает. Но не скажу. Возможно, виновато затупленное чувство справедливости, что гнило в нём долгие годы от бессилия, а возможно остатки гордости взыграли. Победить крысу её же оружием — как-то убого. Никакого удовольствия. Вот размазать эту холёную рожу по асфальту — это удовольствие. Рыжий медленно пожал плечами. — Без понятия. — Жаль… — Ага. Пернатый вернулся через пару минут, ещё через какое-то время открылась дверь и вышел директор, довольный и растерянный одновременно. — Фудзикама, — обратился к завучу. — Соберите документы Мацудо, с завтрашнего дня он здесь не учится. Она хлопнула ресницами и понуро спросила: — Вы всё-таки его исключили? — Ну… не совсем. Старший Мацудо принял решение забрать сына из школы… Да, это повлияет на наш рейтинг, но он был непреклонен и пришлось согласиться… Один плюс съёмной хаты — съезжать легко. У Широ было немного вещей, поэтому сумки были собраны за час, а то и меньше. Вечером позвонил отец Широ: высветилась блевотно-милая надпись «Папа» с красным сердечком. Так не отцов подписывают, а скорее папиков. Даже не верилось, что тот строгий и жёсткий голос и этот тёплый и заботливый принадлежал одному и тому же человеку. Как себя вести, что говорить, как говорить… Он же не их сын. Первый и последний раз, когда они виделись — в больнице, и то большую часть времени общение было через врача. Тогда можно было свалить всё на травмы и действие таблеток, а сейчас… — Когда будешь уходить, ключи оставишь в квартире и просто захлопнешь дверь, хорошо? Дядя Оши уже сам разберётся. Рыжий согласно мычит, как под гипнозом размешивая крепкий кофе. — Завтра до обеда забери документы в учительской, и к четырём часам я тебя заберу. Что? — голос стал тише, будто он убрал телефон в сторону. Затем громче: — Широ, мама хочет поговорить с тобой. Ложка звонко ударилась о стенки кружки, чуть прокатившись по краю. Устало потёр переносицу, крепко зажмурился. Сколько можно его мучить? Их сын мёртв, а они даже не догадываются, ведут себя как ни в чём не бывало. Лучше бы его забросило в тело какого-нибудь бомжа или несчастного сиротку, чем в везунчика-Широ, у которого и деньги куры не клюют, и родители прям свет в окошке. Ебучий счастливчик, только пидором оказался. Женский голос заставил вздрогнуть: — Широ… Мальчик мой… Мы так по тебе соскучились. Ты, наверно, ещё больше похудел. Знаешь, давай я испеку твой любимый торт? С белым шоколадом. Или лучше что-нибудь мясное? Ох, соседка наша рецептом поделилась, такой кацудон ты ещё не пробовал! Она болтала без разбору, чуть нервно, взволнованно, будто времени было мало, а рассказать стоило много. Словно два месяца разлуки казались для неё вечностью. Женщина замолчала и затем сипло засмеялась: — Твой отец у меня телефон вырывает, сейчас драться будем… Кто-кто, мы с тобой, дорогой. С сыном не даёшь мне поговорить… Я знаю, что он скоро приедет, но я же соскучилась… Ладно. Широ, солнышко, как приедешь, тогда наговоримся, а то один старик ворчит тут. Я решила, что приготовлю и торт, и кацудон. Ох, этот кацудон ты обязан попробовать!.. Да всё-всё, держи. Мужчина забрал телефон и чуть веселее рассказал, что надо принести в школу, что подписать и прочую волокиту. — Есть вопросы? — вопрос звучит наигранно-сурово. Рыжий нервно прикусил пересохшие губы и сухо ответил: — Вопросов нет. — Тогда до завтра. — До завтра. Возможно, он слишком быстро сбросил звонок, возможно, ответил слишком грубо, но через несколько секунд приходит сообщение от «Мамы» с плюшевым медведем и таким же красным сердечком. Мама 19:05: Не обижайся на нас, пожалуйста За что? За то, что встали на его сторону? Рыжий нервно дёргает ногой, пялится в экран. Что на это ответить? Какой ответ ждёт эта женщина? Признаться, он не привык получать подобные смс. Обычно, это была погода или короткое от кентов: «пошли курить». Да и не было это так популярно в его мире, как здесь — маленькие кнопочные телефоны с двумя играми и без доступа к этому, ну, интернету. Когда отец залез в долги, Рыжий — наглость, конечно, второе счастье — потребовал новый телефон. На удивление, старик сделал такой подарок, причём всей семье. Сперва показалось, что эта прямоугольная фигня — какая-то супер-штуковина с большой солнечной батареей, но нет, это телефон с большим дебильным экраном, который чересчур чувствителен и отправляет в жуткое путешествие по миру технологий, игр и переписок. Мир будущего прям, только вместо летающих машин тут летающие люди. Листает сообщения вверх, пробегает взглядом по сообщениям Широ, примерно прикидывая ответ. Набирает текст — медленно, с раздражением стирая ненужную букву, на которую случайно нажал, перечитывая по несколько раз. Хмурится — прочитать с той же сладкой интонацией, с которой задумывалось, не выходит. Стирает, снова набирает. Опять не то. Психует: нервно набирает одно слово, одно из самых терпеливых и добрых в своём лексиконе, отправляет. Вы 19:12: Хорошо Незамедлительный ответ: чуть смазанный след от помады — поцелуй. Немножко мерзко. Если у них в семье такое общение, то путь бродяжки ему заказан. Будет спать на лавочках в парке, питаться голубями, драться с бомжами за место под теплотрассой… Уж лучше, чем терпеть ежеминутные приступы нежности от какой-то тётки… Допивает остывший кофе, вытягивает с пачки сигарету и уходит на балкон. Покурить, в душ, включить телек и, если повезёт, уснуть под тихий шум какой-нибудь геройской передачи. Открыв глаза утром, он знал, как пройдёт его вечер. Непривычно это осознавать после шести лет сурового выживания, когда перед тобой стоит выбор — пожрать или затянуть пояса потуже, чтобы купить кеды на замену тех, полуразваленных, при этом не забыть про ежемесячную выплату кредита. Копейкой меньше — тебе пиздец. Нутро подсказывает, что после переезда будет ещё хуже: полный людей дом, вынужденные разговоры за семейным ужином, удушающая забота, родительский контроль. Всё, как он терпеть не может. Папа 15:48: Я подъехал. Рыжий пялится на сообщение секунд десять. За долю секунды тушит бычок, летит в ванную, выжимает в рот скудные остатки пасты, елозит пальцем по зубам. Выплёвывает белую струю, будто хочет пробить дыру в раковине. Шумно полощет рот. Сработала старая реакция, что где-то на периферии его обрадовало. Однако лучше бы сработала реакция двадцатидвухлетнего мужика, чем шуганного мальчишки. Обнюхивает кончики пальцев, глухо ругается. Рыщет в карманах, находит монетку, трёт до жжения. Снова обнюхивает. Пойдёт. Помыться не успеет, духи где-то вообще на дне чемодана… Остаётся надеяться, что у отца Широ жёсткий насморк или причуда анти-нюхача. Как щегол, ё-моё. Чересчур пунктуальные люди зачастую как пришитый пизде рукав — вообще не к месту. Рыжий думает: лишь бы не полез с отцовскими объятиями. Сглазил. Выйдя из подъезда, видит чёрную машину с низким дорожным просветом и, к великому удивлению, с целым бампером для такой модели. Летел на ней что ли. С водительского места выходит мужчина — в закатанной по локоть голубой рубашке и официальных брюках со стрелками. Ни дать, ни взять, большая шишка. Рыжий не успевает поставить перед собой чемодан, возведя своеобразный барьер между ними, как тот распахивает медвежьи объятия. Обнимает осторожно, но крепко. Отстраняется, держа крупные ладони на плечах. Тонкая полоска губ расползается в слабой улыбке, кожа на лице мнётся в мелких морщинах, появляются гусиные лапки у уголков глаз, синяки от недосыпа пролегают глубже. Надеюсь, он не заметил запашок. — Ты так вырос за два месяца, ещё чуть-чуть и папку обгонишь. Рыжий жмёт плечом, будто невзначай желая скинуть с себя его руку. Пока думает, что ответить, мужчина меняет положение — закидывает руку на плечо, подхватывает полупустой чемодан с закинутой на него спортивной сумкой и ведёт к багажнику. — Дядя Оши одолжил машину. Этому старпёру легче весь автопарк скупить, чем такси заказывать. Помнишь же её, ты, когда маленький был, вылезать с неё не хотел, просил Оши научить водить, чтобы рассекать по городу. Сколько тебе было? Лет пять? Ох, как вспомню эту картину — ножки болтаются, только вихорки из-за руля торчат, даже крутить баранку не мог, силёнок не хватало… Рыжий снимает с плеч рюкзак, кидает в багажник к остальным вещам. Если этот мужичок будет болтать сам с собой всю дорогу, то будет просто зашибись. Надежды разрушились, когда они тронулись с места. — Мы с мамой понимали, что ты учишься и всё такое, поэтому не стали сильно наседать, но… о, господи, как это было трудно, — у него вырвался нервозный смешок: — Наверно, зря мы так… Как у тебя дела, расскажи-ка. Завёл новых друзей? В голове одна мысль: сколько костей он переломает, если выпрыгнет на ходу. Мужчина дёргает коробку передач, останавливается на светофоре. Рыжий буквально кожей чувствует этот пристальный взгляд — словно на правую часть лица капля за каплей падает раскалённый воск, застывает, стягивает, новая капля катится вниз, твердеет… Отворачивается к окну. Слишком резко говорит: — Нет. И мягче: — Не завёл. — Вот как… Молчаливая отдушина не растянулась надолго, и на следующем повороте отец заговорил — медленно, тщательно подбирая слова, как циркач ступает по канату над пропастью. — Знаешь, в твоём возрасте я тоже не был святым… В старшей школе я был ого-го, ну, как Акихико. Этим он пошёл в меня. Главное, чтобы это не переросло в привычку и, ну, не сказалось на здоровье, знаешь. Рыжий готов был поклясться, что слышал свист, как тот резко набрал в лёгкие воздух. — Я не спорю, для подростков курить — это круто, так сказать, повышает популярность, но эта популярность, она растёт среди не самого лучшего контингента… Перебивает, старается говорить предельно мягко: — Избавь меня от своих нравоучений. Корень языка онемел, будто на нём растирали горькую редиску, но всё же сквозь зубы выдавил из себя: — Пожалуйста. Голос отца стал чуть строже: — Широ, я не собираюсь тебя ругать. Если это твой выбор — хорошо, попробовать всегда надо, особенно в таком возрасте, но если ты делаешь это для кого-то… — Я ни для кого это не делаю. — Ну раз так… Рыжий перебирает в голове разные сценарии, когда он всё-таки получит по шее за свой базар, и каждый из них печальней предыдущего. Мысли о теплотрассе уже не кажутся шуточными. Рождённый ползать, летать не может. Но люди на то и люди, чтобы начхать на это. Если бы Рыжий знал хоть одну молитву, то зачитал бы её миллионы и миллионы раз. Как только самолёт покатился по взлётной полосе, он с интересом глядел через круглое небольшое окошко на работников аэропорта, густую зелень вдалеке, крошечные красноватые лучи солнца, скрывающимися за горизонтом, но стоило колёсикам оторваться от земли… Пожили и хватит. Рыжий думал, что не боится высоты. Лазанье по деревьям, прогулки по крышам гаражей, прыжки в воду со скалы — всё это такая мизерная херня в сравнении с этим. Натянутые нервы грозились порваться, как накалённый провод, при каждом потряхивании самолёта. Глядя на мирно спящих пассажиров, его одолевала чёрная зависть. Сдохнуть в сладком сне не так уж и плохо. После приземления целовать землю он, конечно, не стал, но пообещал себе, что, если в следующий раз переродится птицей, разобьётся о скалы к чертям собачьим или из дупла клюва не покажет. Мама Широ была красивой. Длинные чёрные волосы струились по тонким плечам, пряди у висков собраны на затылке в маленький хвостик. Такое домашнее платье Рыжий видел только на рекламных плакатах на остановке — чуть выше колена, с тонким ремешком и широкими свободными рукавами по локти. Она обнимала его не как отец — нежно, как тонкий хрусталь. Расхваленный кацудон выглядел как самое величайшее искусство, а на вкус — сырая куриная котлета с пересоленным рисом. Он не привередлив в еде, да и кто их знает — может так и задумано, поэтому молча глотал кусок за куском. Женщина сияла, как сотни камней Сваровски, слушая комплименты мужа своим кулинарным способностям. Стоило ей пробовать своё произведение искусства, лицо померкло. — Ну и гадость… Расхохотались все, даже Рыжий смял в губах расплывающуюся улыбку. Торт вышел куда лучше. Неуютно, непривычно, слишком спокойно. Его мозг не способен здраво переваривать подобные моменты, потому что вместе с чем-то приятным всегда под ручку шагает очередная напасть. Резкое молчание как ожидание выстрела перед забегом. Отец, мать, старший брат перекидываются короткими сигналами: женщина поднимает брови, кивает на Широ; отец часто моргает, взглядом указывает на Акихико; старший брат хмуро мотает головой и кивает на мать. Пора валить. Рыжий опаздывает на долю секунды, чтобы уйти. Отец громко кашляет, поворачивается к сыну. — Широ, завтра надо будет пройти рентген позвоночника… Женщина шлёпнула себя по лбу, раздражённо покачала головой. — Ты сейчас вообще ни о том говоришь, дорогой. — А что я должен сказать? — Спасибо за ужин, — Акихико собрал пустые тарелки и стремительно ретировался с кухни. — Ну насчёт, — выразительно вытаращила чёрные глаза, слегка кивая в сторону сына. — А, ты об этом… Из отца плохой актёр. Рыжий прижимает кулак ко рту, протяжно выдыхает в него. В голове всё замигало красным, орала сирена, нервные клетки суетливо носились по всему телу, сталкивались друг с другом, взрывались от напряжения. Ноги вросли в пол от невозможности сбежать. Мужчина мнётся, вроде вытягивает из себя слова, но предложения складываются паршиво, тогда женщина берёт быка за яйца и резко говорит: — Мы с отцом против того, чтобы ты продолжал обучение. — В мире много других полезных профессий, — подхватывает её настрой мужчина. — Необязательно рисковать жизнью, чтобы спасти кого-то. Например, врач. Зарплата хорошая, везде пригодится и жизни спасаешь. Чем не геройская профессия? — Да, это в какой-то степени наш эгоизм, но, Широ, господи, когда мы увидели тебя на больничной койке… Врачи сказали, что ты в рубашке родился, ты мог либо остаться в инвалидной коляске, либо… — последнее слово застряло в горле, она громко сглотнула и глухо закончила: — умереть. Каждое их слово тяжёлым булыжником билось о грудь, ломало рёбра, сдавливало сердце. Все силы уходили на то, чтобы сохранить лицо — спокойное, без единой дрогнувшей под напором мышцы. Он помнил, но подзабыл слова Широ. Этот мальчишка хотел стать героем, который улыбался, несмотря ни на что. Как тот огромный мужик в геройском трико. Рыжий не был героем, у него не было ни малейшей крупицы качества для этого, да и сама суть улыбаться, когда тебя трясёт от страха и хочется спрятаться под одеялом, его не прельщает. — ЮЭЙ очень сильная академия, сильнее Шикецу, но сейчас это небезопасное место… Они не могут защитить своих студентов. Даже детишки с сильными причудами не могут за себя постоять в полной мере, а ты… Мужчина раздражённо трёт переносицу и с трудом продолжает: — Хорошо, дело даже не в этом. После первой же серьёзной тренировки в Шикецу ты слёг в больницу с такими травмами… Тебе придётся всю жизнь бороться с ними, они могут дать о себе знать в любой момент, и уже ни один врач, даже с самой сильной исцеляющей причудой, не поставит тебя на ноги. А в ЮЭЙ подобные тренировки — регулярны. Господи, там дети себе кости ломают, надеются на волшебное исцеление, но разница в том, что им оно поможет, а тебе — нет. Холодная рука касается его сжатого до бела кулака. Рыжий вздрагивает, поднимает взгляд на мать. — Сынок… Она всхлипывает, быстро смахивает слёзы и сипло, очень тихо говорит: — Пойми… мы тебе не враги… Мы перешагнули через себя и отпустили тебя в другой конец страны, потому что ты хотел там учиться… Ты хотел быть рядом с тем мальчиком. По органам прошёлся ледяной озноб, осевший где-то внизу. В голове всплывала одна единственная рожа, которая мелькала в течение всего месяца в Шикецу. Белобрысый пидор. Ну ты и придурок, Широ… Нарастающая волна раздражения стремительно поднималась от копчика по позвоночнику, ударила в голову, как стрелка силомера бьётся о самую высокую отметку от удара кувалдой. За всю жизнь он столько не разговаривал с родителями, как за один вечер с этими двумя, — и не собирается вводить это в привычку. Вырывает руку, старается не замечать заплаканное лицо женщины, чтобы не передумать, резко встаёт. Рыжий хотел многое высказать, но слова застревали где-то на середине, — злость пеленой окутала все частички разума, отвечающие за адекватную речь. Несчастные крохи здравости вопили во всю глотку: с ними надо помягче, нельзя угрожать, нельзя кричать, будь мудрее. Слова вырываются сами, что Рыжий едва успевает оценить их правильность в данной ситуации. — А вы не понимаете, что я, может, не хочу жить и думать «а если», «а как бы»? «Я бы не загробил свою жизнь, если бы родители не побоялись меня отпускать»! Меня может переехать машина, и я просто вот так и сдохну, а мог бы сдохнуть там, где сам выбрал. Он с трудом держал ориентир, чтобы не пуститься изливать душу левым людям, но то и дело проскальзывали истинные мысли, которые могли не быть свойственны Широ. Наверно, наболело. Наверно, слишком долго он держал марку железного человека, который ни о чём не жалеет и которому вообще на всё плевать с высотного здания. Но цель маячила перед глазами, не позволяя сорваться. Если помочь Широ стать героем, то он вернёт его домой, надо только чуть-чуть поднажать.