И волчий зуб, и лисий хвост

Тот, кто держит цепь, ничуть не свободнее собаки, что носит её. Цепь Рыжего одним концом утонула в бетоне, а сверху построили многоэтажный дом, и на эту цепь он посадил себя сам. Можно ли оказаться в ещё более убогом положении, когда ты своими руками берёшь отбойным молоток и выколачиваешь почву у себя из-под ног? Он не хочет этого знать, не доверяет себе, что сможет выбраться из этой пучины. Поэтому спаял себе цепь и посадил на поводок, в надежде как обычно всё не испортить. Однако сегодня натяжение цепи немного ослабло. Дышать стало чуть проще. Родители Широ проспали — день обещал быть чуть лучше остальных. Никто не провожал, не целовал на прощание, не желал удачи. Всё по-нормальному. На полпути к академии телефон стал разрываться. Мама 7:49: Доброе утро, сынок! Мама 7:49: Ты позавтракал? Папа 7:50: Утро доброе солдат Папа 7:50: Почему командиров не разбудил Мама 7:51: Вы с папой разве не договаривались, что он тебя отвезёт? Папа 7:52: Игнорирование старших по званию карается Папа 7:53: С тебя ведро клубничного мороженого Папа 7:53: Принесешь фисташковое ты мне больше не сын Папа 7:54: Шучу Папа 7:54: Но фисташковое правда не бери Братец 7:56: Это что? Братец 7:56: вложение Рыжий хмурится. Машинально хлопает по карманам, хоть и знает, что там ничего нет. Открывает вложение. Смятая пачка сигарет в рекламной позе развалилась на письменном столе. Вокруг комки смятых тетрадных листов, в кадр попали кончик обгрызенного карандаша и стопка исписанных набухших тетрадей, — всё лежало в том же беспорядке, в каком он оставил. Кроме главного участника снимка. Он явно помнил, как запрятал сигареты в ящик стола, в самый конец за высокой горой старых учебников и тетрадей с подготовительных курсов. Только ментовская ищейка в силах найти этот зарытый клад. Вы 7:57: ты рылся в моих вещах Братец 7:58: Случайно нашёл) Братец 7:59: вложение Рыжий с раздражением открывает фото, готовясь увидеть очередные вскрытые тайнички. Фото какого-то… пирожка? Рыбы? Вы 8:00: Че это Братец 8:00: Тайяки в обмен на молчание Вы 8:01: отец вкурсе Братец 8:04: серьёзно? Вы 8:04: серьезно Братец 8:06: жаль Рыжий ведёт ухом — какая это остановка? Отдалённо знакомые силуэты мелькают в окнах, замирают. Чёрт. Активно работая локтями, проталкивается сквозь толпу, вываливается из дверей. Его ведёт вперёд. Ловит землю под ногами, едва не пропахав носом брусчатку. Рюкзак переваливается на голову, и Рыжий падает. Ладони погладили брусчатку, хорошо хоть не морда. Приподнимается, — его швыряет назад, колени не успевают поймать опору, земля тянет вниз. Лямки рюкзака натягиваются вверх, возвращая в вертикальное положение. Под ухом раздаётся: — Ты в порядке? Зелёные глаза глядят обеспокоенно. Чужие руки стальной хваткой вцепились в шлейку рюкзака и предплечье, чуть подрагивая. Веснушчатое лицо перекосило от волнения, — ощущение, что Рыжий не споткнулся, а чуть под поезд не попал. — Я случайно тебя толкнул, прости. Ты не ушибся? После пятисекундной загрузки Рыжий вырывает руку, выпрямляется в полный рост. — Дурак что ли? Я ж не на рельсы упал. Кудрявый парнишка моргает, несколько секунд простреливает его лицо взглядом опытного хирурга, опускает взгляд ниже — на рубашку. Виновато улыбается. Говорит: — Раз всё хорошо, это отлично. Ты тоже в ЮЭЙ учишься? Он едва может сосредоточиться на одном слове, предложении, мысли. Его буквально корёжит от этого чувства, — ядрёной смеси беспомощности, тихой злости и тонкой плёнки любопытства. Когда в тебе вот-вот просверлят две дырки, хочется хлопнуть по столу, развернуться и разбить очкастую морду. Хочешь что-то сказать — говори, блядь. Хочешь пялиться — отвернись и не напрягай людей, чёртов сталкер. Больной ублюдок. Так бы и наклепал ему по самую селезёнку. Но Рыжий терпит. Сидит, как последний толераст, и терпит. В школе он не любил драться без причины — как-то не по-пацански. Но и не брезговал этим. Если человек тебя бесит, то разве это не причина сломать ему нос? Мама говорила, что это неправильно, а отец выражал своё мнение на практике, — пиздил его. Как-то раз был случай, что он спалил его за курением. Тогда отец смял все сигареты из упаковки, запихал ему в глотку и поджёг близко к губам — к его удаче, поджарился только подбородок. В том месте больше не росли волосы, поэтому пришлось бриться чаще обычного — проплешина на щетине чуть не блестела на свету. С возрастом Рыжий всё больше убеждался, что отец разозлился по одной лишь причине — что взяли его сигареты, а потом раздувал из мухи слона и долгое время использовал этот случай для очередного воспитательного момента. Учитель втемяшивает ученикам какие-то важные даты, связанные с ними события, — и почему-то никого не ебёт, что это урок литературы, а не истории. Во время голодомора какой-то там смелый мужик написал книгу, собственной рукой сделал хуеву гору экземпляров и раздал населению. Правительству не понравилось, что их косвенно унизили, через сказку о маленькой девочке и козлёночке, и публично повесили обидчика. А сделали-то как изощрённо: вывели на эшафот новорождённого козлёнка, которого за верёвочку вела девятилетняя дочь писателя, поклонилась публике и выбила табуретку из-под ног отца. Конечно, этот поступок оправдывают тем, что не поступи она так, с её матерью и пятью братьями и сёстрами поступили бы также. А так гляди — козлёночка подарят. Рыжий думает: ему бы и никакие козлята не были нужны. И той девочке, наверно, тоже. — Через пару недель мы проведём Итоговый Экзамен, — учитель вычерчивает на доске дату и время. — Прошу, без опозданий, приходите заранее. Я буду снимать баллы тем, кто заявится позже этого времени. — Вы хотите, чтобы мы пришли почти на час раньше начала экзамена?! — Это же несправедливо! Мы и так в такую рань встаём! — Фурукава и Хагиса — минус десять баллов. — ЧТО?! — Минус пятнадцать баллов. Возмущённым молчанием одноклассников можно было зарядить несколько телефонов — напряжение буквально поднимало волосы на голове. Причуда Хагисы электрическими искрами сверкала в воздухе, пока тот делал вид, что ничего не замечает, — обиженно дул губы и пялился в окно. Учитель ничего не сказал — молча стукнул свёрнутыми трубкой листами и продолжил урок. Господи, дай мне закончить учёбу живым и не остаться калекой. В столовой было не протолкнуться — это, наверно, обычное здесь дело. Рыжий крепко стискивает поднос и отращивает пару десяток глаз по всему телу. Лишаться обеда второй день подряд он не намерен. Если какой-то придурок с лохматой причей и перекошенной мордой снова покусится на его еду — просто дракой не обойдётся. Один хер этот сопляк по-хорошему не понимает. Или, видимо, Рыжий слишком тупой для этого мира. В его башке схемы строятся по-простому: делаешь добро — тебе добром платят. Делишься едой — её принимают и благодарят, а не поджигают и не швыряют тебе в морду с визгом «сдохни». Пусть муха тебе в суп насрёт, придурок. Мэй Дин, девчонка, что вчера зазывала его сесть рядом, снова держит обе руки на стуле и жалит взглядом всех желающих покуситься на это месте. Видит Рыжего, злобно виляет подбородком, вырисовывая траекторию его движения. Он не противится. К тому же девушка симпатичная. И неплохая. Вроде. — Сегодня без драк? — спрашивает Мэй, когда он садится, и шутливо толкает локтем. — Ну ты и дал вчера жару тому парню с геройского. Как его зовут? — обращается к однокласснице по соседству. — Это же его на спортивном фестивале в наморднике награждали? Рыжий чуть не давится. Спортивный фестиваль — ярый спортсмен, что ли. Ладно, не суть важно. Какая бешеная собака должна укусить, чтобы на тебя нацепили намордник? Однако более вероятно, что это от него можно бешенство подхватить. Чокнутый тип. — Вроде Бакуго, если не ошибаюсь. Мэй снова поворачивается к Рыжему и с преувеличенной гордостью восклицает: — Так и надо этому выскочке Бакуго! Ар-р, как меня бесит, как он смотрит свысока! Будь у меня причуда посильнее я бы его вот так, — и показательно делает удушающий на невидимой голове. Рыжий внимательно посмотрел на этот спектакль и продолжил жевать. Если бы она действительно сделала удушающий таким образом — осталась бы с вывихнутым запястьем. Но девушке ни к чему это знать. Впрочем, было бы лучше, если бы никто этого не знал и не применял на практике. По шее пробегает жаркий озноб, — его рефлекторно штырит в сторону, хватается за горящее ухо. Горящее не от причуды. Мэй Дин виновато сводит домиком тонкие чёрные брови, отстраняется. Говорит: — Прости, я только спросить хотела. Рыжий отворачивается, всё ещё держась за ухо, усиленно режет вилкой рисовую херню с мясом, которая и без особых усилий разваливается от лёгкого нажатия. — Спрашивать надо, блин, нормально. Он надеется, что покраснело только ухо. Блядь, это по любому гормоны. Гормоны ебучего подросткового тела со всеми своими наитупейшими побочками, от которых его корёжит не по-детски. Засмущаться от шёпота в ухо в двадцать два года — ебать, позор, как чёртов девственник. Он уже после первого секса позабыл, что такое неловкость от близости с девушкой. Пиздец, кто бы знал — оборжался на месте. Но это, сука, не смешно. Вот нихуяшеньки. — А правда, что ты с Хино в одной школе учился? Рыжий не сразу понимает вопрос. Но когда понимает смущение умножается на раздражение — кислотное комбо. От его взгляда Мэй медленно скукожилась, как цветок на морозе, нервно поправила выбившуюся прядь длинных чёрных волос, виновато покосилась в сторону. Свет из окна съедал часть её профиля, но всё равно можно было разглядеть её ресницы — длинные и пушистые. Ровный носик. Лёгкий блеск на розовых губах. Он прикрывает глаза, медленно выдыхает. Она же ни в чём не виновата. Держи себя в руках, идиот. Возвращается к обеду, с наигранным пренебрежением бросает: — Может и да. Я его не помню. Девушка пьёт чай, никак не реагирует. Зато её подруга ехидничает: — А вот Хино всем болтает, какие вы были друзья. И кто из вас лукавит? Жалобный звон — это звенит натянутая цепь, на которую он себя посадил. И ещё брошенная вилка, отрикошетившая от тарелки. Рыжий сжимает кулаки, но это не помогает. Срывается. — Тебя ебёт? Девушка испуганно заморгала, медленно, почти незаметно придвинулась ближе к спинке стула. Он повторяет: — Скажи: тебя ебёт, кто врёт, а кто нет. Через несколько секунд она понимает, что от неё ждут ответа. Осторожно сглатывает, мычит невнятно: — Я просто сказала… Рыжий хочет перебить, но спотыкается на полуслове от очередного приступа — жарко. Жар от холодной тонкой руки, что легла на плечо и мягко давит вниз, — он оказывается привстал с места. Косится в бок — Мэй Дин сверлит его взглядом до тех пор, пока он не опускается на стул. Она говорит: — Лицо попроще сделай. Это же всего лишь вопрос. Всего лишь вопрос. А Рыжему потом слухи расхлёбывать о заднеприводном прошлом Широ, если этот очкарик проболтается. Побывали в этой шкуре. Вкусили, посмаковали и даже проглотили. Мерзость, больше не хочется. Нервно скидывает с себя руку, возвращается к обеду. Плечо горит в два раза сильнее уха, будто на него уголёк с печи положили. Ёбанное тело, как же это бесит. Рыжий был уверен, что практическое занятие он выгребет. Они хоть и факультет поддержки, но ещё первогодки, значит, максимум, что им доверят — это собирать сборочное оборудование по схемам, как из детских конструкторов. Легкотня да и только. Он этим на третьем курсе занимался. Он мог считать себя тупым по многим предметам — типа истории, литературы, философии и прочей херни, — но на практических уроках он шёл наравне с маниакальными зубрилами. Просто потому что. Ему это было интересно, да и препод был приятный, который говорил: мы, рыжие, должны держаться вместе. Правда с рыжими волосами он ходил только по лету — выгорали страшно и лицо веснушками обсыпало размером с крупный горох. А Рыжий зимой и летом одним цветом, хоть брейся налысо. Однако он предполагал, что технологии в этом мире ушли далеко вперёд — будет трудновато. Но вникнувшись, был шанс разобраться в этом дерьме. Но кто ж, блядь, знал, что уже на первом курсе им доверят… — …разбираем мины. Время пошло! Мины, блядь. Самые настоящие противопехотные нахуй мины. В его шараге такие экземпляры стояли за бронебойным стеклом и вытаскивали их, только чтобы покрутить перед рожами первогодок, заставить их охуеть, и возвращали обратно за семь печатей. А здесь их дают в руки пятнадцатилеткам, которые ничего опаснее столовых приборов в руках не держали. Только учитель включил таймер, за соседней партой раздался взрыв. Визг, ор, паника. Даже Рыжий присел, обхватив голову руками. В нос ударяет странный, несвойственный для взрывчатого вещества запах. Солёный, чуть отдающий болотом, плесенью и пылью. Осторожно убирает руки, приподнимает голову. Серое облако дыма по туловище скрыло Мэй Дин. Окно просвечивало её силуэт: она прикрывала нижнюю часть лица и судорожно отмахивалась от вонючей смеси, разрываясь от кашля. Очередной взрыв — и снова машинально закрывает голову. После секундного затишья медленно раскрывает руки, упирается ими в пол, коротко оборачивается через плечо. Успокаивает одно — что ни он один, как эдакий трус, забаррикадивался под партой. Большая часть класса вцепилась в ножки столов, робко выглядывая из своих убежищ. Очкарик Хино вообще заныкался в самый угол, перевернул стул и держал его как щит. Бахбахбах. Три взрыва подряд. По мере срабатывания мин учитель называл имена учеников и выгонял из класса, не забывая дополнять едкими комментариями. — Вы даже крышку не можете снять! — А если бы она не была учебной? Вас бы разорвало на части! — Там всего четыре провода, неужели в один и тот же тычете! — Бездари! — О, господи, бедные герои. Как им не повезёт, если вы им попадётесь. Всё ещё дрожа от нахлынувшей паники, Рыжий делает попытку подняться, — опирается непослушной рукой о стул, второй цепляется за край парты. Ноги отказали напрочь, колени подгибались, опоры будто не существовало, и его тянуло вниз. Старается не вслушиваться в грохот и визг, жмурится, сжимает зубы. Ну, давай. Она же ненастоящая, чего ссышь, трухан несчастный. Следующий визг раздался куда истеричней прежних. Рыжий был рад, что успел к этому времени сесть, иначе бы он врос в пол и сидел там до конца своих несчастных дней. Парень впереди был, как и все, окутан дымом, но разглядеть силуэт было трудно, свет на него не падал. Единственное, что Рыжий смог уловить взглядом — тонкая струйка тёмной жижы быстро скапливалась в лужу и стекала с края парты. — Она мне в нос попала! Не поведя ухом, учитель парирует: — А кто тебя просил пробку срывать? Вот она и выстрелила от волны. Бегом к медсестре. Господи, помоги мне выжить. Сломать нос не страшно, правда, если неправильно зарастёт, дышать трудно. Но это полбеды. Страшнее, если осколок попадёт в глаз — тогда пиши пропало, без зрения — он никто. Но Рыжий боится моргать, пропустить что-то важное. Картина наверно до усрачки весёлая: как он с выпученными глазами непослушными руками пытается обхватить корпус мины, — и всё это на расстоянии вытянутой руки, вжавшись в спинку стула. Соображай, дурень. Как разобрать мину, чтоб она не взорвалась? Вытащить взрыватель. Хорошо, как его вытащить? Гениальный вопрос! Почему же никто на него не нашёл ответа? Потому что, блядь, взрыватель внутри, а вытащить его можно только ценой жизни. Гений, сука. Бах. Снова кто-то облажался. Рыжий закрывает глаза, вдыхает, считает до пяти, выдыхает. Ладно, хер с ним, попробуем. Он спокоен. Он в нирване. Он — пушистое облачко. Пушистое чёрное облачко, которое вот-вот разразится громом. Рыжий спиной чувствует этот пронизывающий до печёнок взгляд. Блядь, да сколько можно пялиться, он из-за этого сосредоточиться не может. Нервозный знакомый голос говорит: — Ты долго ещё? После урока со знакомством с минами его корёжит как контуженного, — все действия резкие, подрагивающие и неровные. Максимально сдержанно он указывает на соседний писсуар. Зато голос выходит хриплым и замученным, будто он на спор скурил несколько пачек сигарет за раз. — Вон, свободный. — Я не собираюсь ссать рядом с отбросами. Да ещё и вонючими. Признаться, Рыжий бы тоже уже задохнулся от своего запаха — учитель поиздевался над ними на славу с миной-вонючкой. Повезло, что своё не воняет. — Тогда либо закрой рот, либо пруди в штаны. — Чё ты сказал?! Рыжий показывает один жесть, призывая того заткнуться. Молчание. Журчание. Облегчение. Однако блаженная тишина и тут длится недолго. — Может, ты больной? Провериться бы не мешало. — А тебе б к психиатру сходить, — застёгивает ширинку, оборачивается. — Так пристально смотреть, как парень ссыт — это прям какие-то проблемы с башкой. Бакуго щерится, но молчит. Проходит мимо, не забывая толкнуть плечом, подходит ко второму писсуару. Моет руки, умывает лицо от сажи, с зажмуренными глазами пытается нащупать салфетки. Так, вот коробка, подвешенная на стене, вот дырка, откуда достают салфетки. А самих салфеток-то нет. Смотрит, убеждается, что правда нет. Рыжий не привередливый, но стало обидно. Такая прославленная академия, а салфетки зажали. Туалетной бумагой вытираться что ли. Видимо, придётся. Надо же как-то сажу хотя бы с рук стереть, — когда мина взорвалась, он успел закрыться руками, поэтому основная часть осталась на них. Отходит от раковины, делает два уверенных шага влево, вытирает руки с обеих сторон об рубашку лохмача. Журчание прекратилось. Рыжий почему-то говорит обыденным тоном: — С облегчением. И выбегает одновременно с истерическим визгом «сдохни, ублюдок». Рождённый бегать, пизды не получит. Но спина Широ сказала обратное, поэтому Рыжий на одной силе духа летит через лестничные пролёты и влетает в свой кабинет. Пизды не получил, зато обезболивающее вместо ужина себе обеспечил. В висках оглушающе долбит, сердце скачет в грудной клетке, — то ли от внезапной пробежки, то ли скачка эмоций. Это не похоже на цепкий страх от взрывов мин, это похоже на другой страх, приятный. Схоже с чувством, когда ты ночью убегаешь от ментов или выдернул из-под нервного друга стул и убегаешь от него по всему классу. Что-то он постарел, раз забыл чувство, которым были сотканы все его школьные будни. — Обещай, что не подставишь меня. Мужик свирепым взглядом простреливает лицо Рыжего, выжидает малейшую дрожь в мышцах лица, чтобы обличить его. Но он лишь закатывает глаза, психует, вырывает деньги с его когтистых лап. — Бля, не хочешь — не надо. Другого найду. — Да ладно-ладно. — Вот и стоило выёбываться. Мужик раскрывает ладонь, берёт деньги и агрессивно топает в магазин, — наверно, не привык, что малолетки такие наглые. Рыжий следом заходит в ларёк, идёт к стенду с блевотно-цветными сладостями. Какая жесть. Кто это покупает? Обходит полки, ищет что-то для вида, хоть и знает, что возьмёт лишь жвачку на кассе. Взгляд притягивается к холодильнику. Мороженое. Фисташковое, клубничное, шоколадное, геройское, рыбное. Это, конечно, за пределами его понимания. Распотрошили рыбу, перемололи и заморозили — вот тебе рыбное мороженое. Про геройское даже думать жутко. Если какой-то герой облажался, то на полке появляется новое мороженое. Шутка — выгоднее мясо продать. Смотрит на клубничное мороженое и пытается выстроить в голове какую-то цепочку. Получается жалко, потому что он знает, что не возьмёт его. Как и знает то, что, придя домой к Широ, будет чувствовать себя отвратительно. Он знает, что это тупая логика, но не может найти на неё весомую оппозицию. Он знает, что не заменит им сына. Он знает, что сделает этим только больнее. Просто потому что он другой. Он не милый и не заботливый. Он чёрствый и остылый. Единственное, о чём ему вяло талдычит совесть, — не давать надежды. И он думает, что это правильно. Мужик покупает две пачки сигарет, выходит из магазина и идёт к остановке, как и обговаривалось. Рыжий следом подходит к кассе, и кассирша пробивает две пачки жвачек и бутылку воды.