(Не)чужие люди

      Джинни и Рон смеются, Гарри откидывается на спинку кресла, тоже смеется, давясь своей булочкой. Он держит на коленях целый поднос, который ему поручила оценить миссис Уизли. Гарри не смог оторваться от вкусных воздушных булочек с джемом, даже когда Рон стал изображать новых загонщиков пушек Педдл, которыми был очень недоволен.       — Ух-ух-ух, — Рон спародировал гориллу. — Ну кто у них отвечает за набор? — захныкал он. — Они опять провалятся в сезоне и будут вторыми с конца.       — Я говорю, Рон, тебе нужно прекращать за них болеть, — говорит Джинни и кладет руку ему на плечо. — А то весь их фанклуб — это ты и наш дядюшка Френсис, которому девяносто.       Рон цокает и слегка шуточно замахивается.       — А за кого? За твоих ненаглядных гарпий? — усмехается он и откидывает отросшую челку назад. — Тебе они нравятся только из-за Джейсона, я говорю тебе, Гарри, она помешана!       Джинни кидается на него, и Гарри снова смеётся.       — Конечно, — воскликнула Джинн замахиваясь, чтобы дать брату подзатыльник. — Мне же может нравиться команда только из-за горячих парней.       — Ты все-таки признала, что он горячий!       — Ты сам говорил, что он хорош!       — Нет, ну техника у него отличная, на воротах он смотрится превосходно, я бы хотел попробовать такой подход, — Рон почесывает затылок и косится на Гарри поверх Джинни.       — Попробуй, — кивает Гарри и снова откусывает булочку. Джинни ложится на диван и закидывает ноги на брата. — У нас как раз совсем небольшой отрыв со Слизерином, если мы удивим их новой техникой Гарпий… Джинни, можешь тоже копировать Каспера.       Джинни ухмыляется и тянется к нему за булочкой.       — Окей, — кивает она. Они съедают весь поднос с булочками, им, правда, помогают и близнецы, которые приехали на выходные. Они листают новые каталоги и спортивные журналы. Джинни постоянно тыкает Гарри плечом и указывает на что-то, а Гарри вдруг чувствует то, что чувствует, когда его касается Гермиона. То есть ничего. Гарри улыбается, как хорошо, что у него не осталось никакого трепета больше…       — Когда в Гарпии возьмут девчонку, я нажрусь, — смеялся Рон. — Смотри, какая форма, Гарри? Секси.       Он указывает пальцем на фотографию девушки в новой модели формы для девушек-игроков. Гарри слегка прищуривает глаза, мгновенно примеряя эту форму на Гроттер и тут же кивает.       — И вправду.       Он откидывается на спинку, пока Джинни относит стопку журналов наверх.       — Мальчики, рулетики пробуем, сегодня отбираем самое лучшее к столу, я столько наготовила! Гарри, как тебе булочки, мой дорогой? — миссис Уизли впорхнула к ним в гостинную и опустила на столик перед ними еще тарелку с рулетами.       — К столу? — удивился Гарри и поджал губы.       — Да, конечно, все съехались, будем встречать Новый год, мой хороший, мы так рады, что ты с нами! — почти пропела довольная миссис Уизли. Гарри задержал дыхание, чувствуя как к горлу подкатывает ком. — Рон! Я же попросила спустить с верхнего этажа сервиз.       — Да-а-а, мам, — протягивает Рон и растягивается на диване. Та кидает на него возмущенный взгляд и возвращается на кухню. Рон листает каталог с женской формой. — Может тебе девчонку найти?       Гарри поднимает к Рону удивленный взгляд.       — С чего это?       — Или у тебя уже кто-то есть? — Рон захлопывает журнал. Гарри отрицательно мотает головой будто на автомате, а мысли его слишком далеко, где-то около телефонной трубки. — Да ладно, ты же куда-то постоянно пропадаешь по ночам, колись, опять с Чанг…?       — Нет, — усмехается Гарри. — Она же с Седриком.       — Ну да, точно, — кивает Рон и оглядывается на вернувшуюся Джинни. — А с кем тогда? Я же узнаю, чувак, — смеется Рон. Гарри цокает и закатывает глаза. — Тем более рано или поздно тебе придется пригласить свою даму сердца на бал, боже упаси если это Патил, чувак…       — РОНАЛЬД! СЕРВИЗ! — слышится с кухни, Рон, наконец, соскальзывает с дивана с самым недовольным видом и хнычет. Гарри хлопает его по боку, когда тот проходит мимо.       — Я узнаю, — Рон щурит глаза и указывает сначала двумя пальцами на свои глаза, а потом на Гарри. — С кем ты там грешишь, дуржище…       Гарри пробивает озноб, хоть в комнате жарко и он сидит в одних пижамных штанах и футболке. Он криво улыбается, пытаясь сделать это чуть более естественно, и чувствует, как внутри скручивается узел беспокойства.       Рон скрывается в коридоре. Джинни отрывается от косяка и присаживается напротив Гарри.       — Это такая большая тайна? — спрашивает она. Гарри изгибает бровь. — С кем ты спишь?       Гарри глухо смеется, так будто бы кашляет.       — Нет никакой тайны, — говорит он. — Я ни с кем не сплю.       — А по ночам домовиков расчленяешь? — усмехается она, берет один рулетик и отправляет в рот. Гарри и на этот раз улыбчиво кивает. Ему нравится, что Джинни готова перевести все в шутку, а вот Рон… — Можешь сказать, что со мной спишь.       Гарри замирает.       — Что?       — Ну чтобы Рон, отстал, — проговаривает она слегка с набитым ртом. — Ничего серьезного, в смысле, я ни на что тебя не обременяю, просто типа было пару раз… И Рон, наконец, отстанет от меня и Дина, он думает, что мы с ним трахаемся, но Томас… не в моем вкусе. И если он позовет меня на бал, будет еще и приставать!       Гарри прищуривается. Сердце стучит медленно, он думает так тщательно, ощущает, как на язык просится очень приятное «Окей». Он сглатывает и кусает губы. Это отведет все подозрения, ему больше не нужно будет переживать насчет того, что друзья подозревают его.       А Таня…       Он представляет их на миг на балу, это получается так размыто, так нечетко, он не может даже мысленно увидеть, как зовет ее на танец, как они кружатся вместе. Она такая вылизанная аристократичная кукла в роскошном платье, а он рядом… Они кажутся совсем разными, чтобы доказывать окружающим обратное.       Таня ведь поймет, она же знает, как он к ней относится. И она сейчас так далеко, он сможет объяснить ей все чуть позже. Этот маленький обманный маневр только защитит их, позволит им, если уж угодно, и дальше расчленять домовиков. Никаких слухов и перешептываний.       Гарри наклоняется слегка вперед и кивает еле заметно.       — Тогда по рукам, коллега, — улыбается Джинни, и они пожимают друг другу руки.       — Попались, — Рон залетает в гостинную. — Что это вы тут без меня делаете?       — Ой, Рон, — Джинни заправляет волосы за уши и смотрит мельком на Гарри. — Нам нужно кое-что тебе рассказать…

***

      Таня отпрыгивает от духовки, из которой валит пар, отмахивается от него и заглядывает внутрь. Там стоит блестящая поджаренная утка в золотистой корочке. И Гроттер улыбается, довольно потирает руки и тянется к противню, а только, коснувшись и, конечно же, обжегшись, отскакивает.       — Ай, вот дура! — шипит она, открывает холодную воду и засовывает под нее обоженную руку. Все-таки правду говорила мама, что на кухне она тот еще импотент, лучше не лезть. Удивительно, что утка вообще не превратилась в угольки. И совсем не важно, что это уже вторая.       Потом она надевает перчатки и, наконец, вытаскивает золотистую утку, ставя на стол посреди кухни в кофейне. Та пустая с пяти часов, когда Энн с радостью свалила с работы. А Таня до этого предупредила миссис Шихман и принялась хозяйничать на кухне — ее ждали гости, точнее гость, а ей почему-то захотелось вдруг в дурацкой манере приготовить что-то вкусное, чтобы в комнате пахло Новым годом.       Нарезанное оливье стоит в холодильнике и тоже ждет Гарри. И две бутылки шампанского рядом с ним. Таня накалывает на вилку запеченную с уткой картофелину и оглядывает придирчивым взглядом, принюхиваясь.       — Нормально, — шепчет она и взмахивает палочкой, перенося утку с противня на огромное блюдо. На отдельную тарелку она укладывает запеченную картошку и отправляет заклинанием наверх в свою комнату. Потом лезет в холодильник за тазом с оливье и отправляет следом. И в обнимку с шампанским отправляется наверх и сама.       Она чувствует себя ёбаной феей, потому что сделала за этот вечер буквально невозможное, и довольная плюхается на кровать, кидая взгляд на часы. До полуночи оставалось полтора часа. Гарри обещал аппарировать к ней в одиннадцать.       Таня вспоминает, как они с семьей отмечали Новый год в стране, где все больше любят Рождество. Это был самый, почти до утрирования русский праздник в их семье, со всей традиционной фигней и вечно играющим телевизором с советскими комедиями. Таня до сих пор цитирует их. Они всегда наряжались, усаживались за стол и наедались майонезными салатами до отвала.       Таня прикрывает глаза. В комнате пахнет едой и еловой веткой, которую она притащила. Новый год всегда связывал ее с детством: звоном колокольчиков, подарками под ёлкой, которые получала только первого января. Таня включает телевизор, из которого тут же льется веселая мелодия с музыкального канала.       Она вскакивает с лежанки, берет со спинки стула блузку и переодевается. Кидает быстрый взгляд в зеркало и ухмыляется, детская привычка наряжаться никуда не делась. Таня поправляет воротничок — зеленый атлас оттеняет ее глаза.       Таня отворачивается от зеркала и замечает, что за окном идет снег, он кружится и падает на козырек над входной дверью. Гроттер улыбается, в этой маленькой комнате кажется, что она в сказке про девочку и спички, она обнимает себя руками, завороженно глядя в окно. Кажется, зря она успела выпить шампанского, потому что уже начала выпадать из реальности.       Вдруг раздается телефонный звонок. Таня поворачивается и хватает трубку.       — Да? — произносит она.       — Алло? Тань? — голос Гарри слегка приглушен, кажется, он опять забрался туда, где ужасная аккустика.       — Да-а-а, — протягивает она и опирается бедрами на подоконник, проводит пальцем по нему, вырисовывая узоры.       — Прости.       Сердце ёкает. «Не к добру это», — думает Таня буквально за мгновение до того, как он произносит:       — Я не смогу прийти.       Она сглатывает и косится на утку, потом на свое отражение в зеркале и цокает. До нее доходит смысл его слов и она глухо усмехается.       — Хорошо, — произносит она. Взгляд падает на надпись на стене: «Мое сердце осталось здесь», и горькая усмешка искажает губы. «Да, конечно, как же, оно там, в Норе и было всегда», — мрачно думает она, но произносит короткое: — Ничего.       Ничего, просто она провозилась на кухне все ебаное утро и даже удивилась своей выдержке, что смогла так просто и спокойно сказать «ничего».       — Совсем не смогу вырваться, — проговаривает он шепотом. — Они так милы со мной, мне так неудобно сбегать…       — Не парься, — говорит она, и прижимает трубку к уху плечом. У нее начинают потеть ладони, она их потирает, пытаясь выровнять голос, который вот-вот наровит сорваться на истерику. — Я понимаю.       — Правда? — спрашивает он с надеждой. Тане правда совсем не хочется говорить, что правда. Она сжимает кулаки и прикусывает губу до боли.       — Да, — отвечает она. — Хорошо тебе время провести.       Она отводит трубку от уха, слыша, что он что-то еще говорит, но внутри закипает детская обида. Она кладет трубку, оставляя телефон на подоконнике, и садится рядом, чувствуя, как к горлу подкатывает ком.       Она сглотнула и затопала ногами, стукаясь о стену босыми ступнями.       — Придурок, — шепчет она. «Променял меня на кучку рыжих придурков», — думает она. В голове крутится навязчивая мысль — ему там веселее, чем с ней, очевидно, что это так. Там комфортно, просто сказка на яву, куча людей в одном тесном доме, Джини прямо под боком, как безотказная…       Таня спрыгивает с подоконника. А она приготовила долбанную утку. Она берет вилку и втыкает ее в птицу, прокалывает золотистую корочку и отламывает кусок. Из утки вытекает сок, и у Тани рот наполняется слюной. Она отправляет утку в рот и медленно жует.       Потом наклоняется к тумбочке и открывает скрипучую дверцу, достает оттуда три огромных плаката и взмахивает палочкой, те кое-как прилепляются к стенке, так что закрывают леденящую душу фразу.       Летом все было совсем по-другому, она бы все отдала, чтобы вернуться туда, назад в прошлое, пережить эти чувства заново, а не испытывать глупую необоснованную ревность, от которой подкашиваются коленки. Поэтому Таня надеется отвлечься, сделать так, чтобы мир снова вернулся в свою привычную колею, откатился на пару месяцев назад. А потом направляется снова к трубке, набирает номер, быстро крутя колесико. Долгие гудки.       — Алло! — голос тоже приглушенный, но еще и испуганный. Пэнси кажется тоже прячется.       — Свободна? — спрашивает Таня. Пэнси тихо выругивается в трубку.       — С ума сошла, — шипит она. — Полный дом народу, если мать узнает, что я прячу телефон…       — Прости, я не буду мешать, — извиняется Таня, снова прикусывая губу.       — Дура? — проговаривает подруга. — Я же сказала, полный дом народа, я с радостью приму любое твое предложение…       — Я знала, что с тобой можно иметь дело, — улыбается Таня. — Приедешь ко мне в Косой? Я еды приготовила.       — Знаешь, чем меня заманить, сучка!       Таня даже представляет, как Паркинсон кокетливо ухмыляется и закидывает ногу на ногу.       — Скоро буду, камин там открытый?       — Да, — отвечает Таня и оглядывается. Камин открыт на нижнем этаже в зале. — А мать? — быстро в трубку говорит Таня, чтобы Пэнси не сбросила, спрятав телефон обратно.       — Плевать, у нее опять истерика, я в любом случае получу, — отвечает та и, наконец, кладет трубку. Таня прижимает телефон к подбородку и задумчиво смотрит в окно. Слышится шорох, и Таня оглядывается. Потом следует стук каблучков по лестнице. Таня тушит свечи. Пахнет дешевым воском.       Пэнси толкает дверь и входит.       — Мамочки, — восклицает она и оглядывает медленным взглядом обстановку. — Нас ждет с тобой романтик, Гроттер? А потом лесбийский секс?       — Конечно, смотри какая кровать узкая, — усмехается Таня. Пэнси тоже ухмыляется. На ней длинное винное платье с разрезом, скрытое под теплой мантией, и темная помада. Волосы уложены на манер двадцатых с небольшим перышком.       — Жалко, конечно, что ты тоже уезжаешь, теперь только мать мне мозги будет трахать, — шепчет Пэнс и закатывает глаза. — Надолго, кстати?       — До конца каникул, — говорит Таня, облокачиваясь на подоконник. — Поброжу по улочкам, сфоткаюсь с Эйфелевой башней, куплю парочку пластинок с французами…       — Беретик тебе свой отдам, берет, багет, «Parlez-vous français?» и все французы твои, Тань, — усмехается она, скидывая с ног лодочки. Таня смеется. — Чего замерла? Накладывай, хозяйка, до полуночи надо нажраться! — она достает из-под мантии бутылку огневиски. Таня ухмыляется.       Они напьются, разольют огневиски по полу, потом будут убирать его уже в стельку пьяные, а потом всю ночь смотреть дурацкие комедии по телеку. Таня не хочет вспоминать о том, как хотела провести этот Новый год. В полночь она наберет родителей и пьяным тягучим голосом прошепчет:       — С Новым годом, я люблю вас больше жизни.       А после загадает желание, чтобы все стало как прежде.