Так и оставим

— Дверь придётся снимать... — почти грустно подытожила Третьякова, осматривая выбитый косяк и замок. — Вот, перемотай, — она протянула бинт подруге напротив, странно поджимая губы. — Ты ненормальная?! — Лаура вырвала бинт из её рук и злостно швырнула его в ванну. Блондинка и бровью не повела, статуей покоясь в пространстве. — Ты же звонила мне! Ты же сама меня звала. Я слышала, в каком ты была состоянии. Я думала, что ты с собой что-то сделала, Маша! — она импульсивно прижалась к женщине, зарываясь ладонью в волосы на затылке, будто пыталась успокоить себя. Ответной любезности не последовало. — Всё хорошо. — холодно отрезала Третьякова. — Я не нуждаюсь в няньке. — брюнетка отстранилась, все ещё держа её за плечи и подняла на неё озадаченный взгляд. Губы раскрылись в невысказанном вопросе. Она лишь криво кивнула и убрала руки. — Что происходит? — растерялась подруга, замечая с каким усилием Маше дались эти объятия. Она отрешённо смотрела в сторону, будто рядом с ней стоял самый мерзкий человек в её жизни. Всё внутри кричало: «что-то не так». Лёгкие сдавливал спёртый воздух ванной комнаты и дышать становилось невыносимо больно. — Мне стало лучше, — низким, уверенным голосом ответила Третьякова, поправляя на себе помятую брюнеткой блузку. — Тебе не стало лучше. То, как Баев поступил... — она не закончила, потому что блондинка отвернула голову, показывая свое нежелание продолжать разговор. — Я не уйду, Маша. Ты моя самая близкая подруга. Я не буду сидеть и, сложа руки, наблюдать за тем, как изощрённо ты себя уничтожаешь. — Лаур, спасибо, но у меня, правда, всё нормально, — мягче начала убеждать женщина, расплываясь в выстраданной улыбке. В очень жуткой улыбке, от которой бросает не то в холодный пот, не то в жар. — Ну как нормально-то? — не выдерживает Лукина, почти скуля. — Я ехала всего тридцать минут. Должна была приехать ещё раньше? Почему ты такая жестокая? Я бросила все дела и примчалась на твои слёзы. Я думала, что ты можешь навредить себе с дуру. Мне было очень страшно заходить сюда, — она развела в воздухе руками, роняя очередную слезу. — в эту ванную. Когда человек узнает об измене он не приходит в норму за тридцать грёбаных минут, Маша! — Хватит! — повысила голос блондинка, выставляя вперёд ладонь. — Нет, это тебе хватит! Что с тобой случилось? — Я обещаю, что такое больше не повторится, — тускло оборвала Третьякова. — Да пусть повторяется! Пусть, Бога ради, повторяется! Не надо закрываться. Хотя бы от меня. Я тебе не делала ничего плохого. Я всегда на твоей стороне. Всегда за тебя и с тобой. Мы вдвоём против всего мира, помнишь? — женщина взяла блондинку за руки, призывая посмотреть на неё, но Мария только показательно закатила глаза. Сердце женщины разбивалось на кусочки и ей уже казалось: мёртвой она бы не смогла причинить столько боли как сейчас. — Господи, зачем ты так со мной? — она отпустила её запястья, потирая лоб. — Не делай из мухи слона. Я ничего не сделала, Лаура. — Не делай из слона муху! Ты закрылась. — Я не закрылась. Я просто пережила это, — она невинно пожала плечами, грубо намекая на своё превосходство в этом разговоре. Брюнетка выпустила отчаянный смешок. — Ты просто психопатка, — Лукина крутилась из стороны в сторону и, держа руки на голове, пыталась отыскать хоть какой-то намёк на разгадку такого поведения. — Никогда не говори психопату, что он психопат, — всё так же пусто ответила Мария, всем своим видом показывая нежелание продолжать спор. Лукина развернулась к ней и тыкнула пальцем ей в грудь. — Ты делаешь мне больно, Маша. Я понимаю, почему и зачем. Тебе больно самой. Не хочешь открывать мне свою душу, в которой темно и сыро. Я всё понимаю и принимаю. Тебя предали, ты не можешь больше доверять никому. Но это же я, Маш, — женщина встряхнула её за плечи. — Я с тобой до последнего вздоха. — Мне. Не нужна. Нянька, — сурово резала без ножа Третьякова. — Ты говоришь мне уйти? — в недоумении уточняет брюнетка. — Именно так. Лукина стирает слёзы с щёк тыльной стороной ладони и вылетает из ванной комнаты. Обернувшись, она бы увидела лицо, не выражающее ни боли, ни сожаления, ни печали, ни скорби - ничего. Веки устало нависали над глазами, в которых блестели непрошенные слёзы. Обернувшись, она бы точно заметила их и этот кричащий взгляд, который не могла контролировать блондинка. Эти чуть сведённые брови и поджатые губы ни с чем не перепутаешь. Она бы заметила, как тоска утаскивает женщину в свою тёмную берлогу. Обернувшись, она бы поняла, что слушать её бесполезно и всё, что она говорит - ложь. Обернувшись, она бы уже не смогла уйти. Но смотреть назад было чрезвычайно больно. Последний животный инстинкт приказал ей бежать.