Так и оставим

Ветер сносил подол чёрного, чересчур тонкого пальто, холодом подкрадываясь к напряжённому позвоночнику. Женщина по привычке кусала губы, стирая недавно нанесённую кроваво-красную помаду, и стоически игнорировала кусачий морозный воздух. Переключенный рупор в голове пересушил слёзы, оставляя после себя лишь отравляющую пустоту. Липкий, сероватый туман окутывал разум, мутной наркотической дымкой застилая эмоции. Чувствовать сожаление было катастрофически сложно, даже если учитывать грубость с близкой подругой. Чувствовать обиду на уже бывшего мужа было невозможно. Стоя на крыльце своего дома Третьякова вдруг осознала, что она действительно ничего не контролирует. Единственный плюс отсутствия чувств - отсутствие страха собственных мыслей. Да, могу прогнать подругу. Да, могу причинить боль. Да, могу убить. И что с того? Будто другие этим не пользуются. Глаза неподвижно глядели на голые кустарники под балконом. Острые ветки больно протыкали пространство, разрезая весь ранее известный мир напополам. Лаура уже, наверное, ехала по узкой дороге, ведущей к шоссе. Живот неприятно стягивает. Мышцы пережимают органы. Лаура уже, наверное, заметила её машину на встречной полосе. Брови сдвигаются к переносице, щуря глаза. Тошнит. Лаура уже, наверное, поняла, что ей нашли замену. Предательская слеза так и норовит скатиться вниз по коже, но Мария гневно разворачивается лицом к кариатиде, которая держала массивный козырёк над её головой, широко размахивается и ударяет в ногу мраморной статуи костяшками пальцев. Боль отупила сознание и слёзы отступили. За спиной раздался громкий сигнал гудка автомобиля. — Не знала, что ты занимаешься боксом, — пошутила девушка на водительском сидении, спокойно глядя на пассажирку. — Ненавижу эти колонны. Завтра же выставлю дом на продажу, — сухо бросила в ответ Третьякова, перекидывая через плечо ремень безопасности. Подруга незаметно для себя вздёрнула брови, оценивая решительную блондинку и, поворачиваясь лицом к дороге, сдаёт назад. Дороги постепенно заполнялись машинами в вечерний час. Февраль не был щедрым на розовые закаты. Солнца не было видно днями напролёт. Ни один золотой луч не мог пробиться сквозь густые, тяжёлые облака, висящие грузом над головами москвичей. Серость, сырость, грязь. Каждая секунда ощущалась бесконечностью: наскучившей и изматывающей. Ни один человек в здравом уме не захочет жить вечно. Ведь как не бывает жизни без смерти, так и любви без трагедии, дружбы без предательства. Ощущение временного обладания даёт смысл, цель. А что же делать если ты чувствуешь, что задержался здесь слишком надолго? Если все висит камнем на шее и тянет на дно? Если пора бы уже как-то решить эту проблему и делов-то? Зачем бесконечно долго испытывать боль, истязать себя и позволять это делать другим, если в конце дня ты стоишь посреди зала, наполненного людьми, мысленно обнимаешь себя за плечи и думаешь о ценности собственной жизни. — И как думаешь, что она сделала? — шатенка взбудораженно рассказывала свою увлекательную историю, изредка поглядывая на Третьякову. — Нарастила мне тройку! Ну вот куда мне с такими когтями? Еще и цвет какой-то мертвецкий... — Маша, мы можем просто доехать в тишине? — перебила Третьякова, облокачиваясь на окно, устало прижимаясь виском к холодному, запотевшему окну. Подруга удивлённо оглядела женщину, недовольно насупилась, сдерживая волну раздражения. Она будет терпелива сегодня, учитывая ситуацию. И, разумеется, не будет говорить с ней об измене. Если ничего не обсуждать — это же пройдёт? Девушка оставила машину на подземной парковке какого-то невысокого здания, негласно ведя Марию к лифту. Третьякова следовала за шатенкой, даже не пытаясь угнаться за её длинными ногами. Железная коробка с неприятным шумом поднималась наверх, подсвечивая лица женщин нездорово-жёлтыми лампами. — Давно мы не ходили куда-то повеселиться, — Маша довольно улыбнулась и втянула воздух носом, будто чувствуя запах музыки, танцев и алкоголя. — Да, — процедила Третьякова, разглядывая светящиеся кнопки этажей. Двери раскрылись, глаза невольно прищурились, пытаясь привыкнуть к темноте. Девушка двинулась вглубь клуба, но настойчивая рука обхватила её запястье, вынуждая остановиться. — Ты куда? — спросила блондинка, будто ей было не всё равно. — Сцена там, — она указала пальцем на большое скопление людей впереди. — Иди, я позже подойду. — Парни выйдут через полчаса, так что у тебя ещё есть время, — шатенка скривила губы в ухмылке и скрылась в толпе. Мария огляделась в пространстве и, приметив барную стойку, направилась к своему островку безопасности. Сил танцевать не было, как и настроения на веселье с какими-то сальными друзьями Маши. Пока она садилась на высокий барный стул, обтянутый дешёвым дермантином, в голове пробежала мысль о том, что это не её место. Показалось, что она со своими дорогими сумками и идеальными светлыми локонами никак не должна была выбирать на какой стул сесть: на тот, что от затхлости местного заведения весь потрескался и, очевидно, порвал бы её колготки или на тот, что рядом с незнакомцем. Однако мысли сегодня по какой-то причине не задерживались в её голове. Лишь их отголоски тихо пищали, заглушаясь громкой, паршивой музыкой. — Лонг-Айленд, — женщина махнула рукой бармену. — Только без лимона и колы, — уточнила она, ловя на себе заинтересованный взгляд соседа. — Останется только водка, джин и текила, — неоднозначно прищурился работник этой колхозной таверны. — Шотами, пожалуйста, — бармен хитро хмыкнул и приступил к работе. Парень рядом усмехнулся. — Планируешь оторваться сегодня? — Третьякова поморщилась от непривычного фамильярного обращения и развернулась лицом к человеку, которому так хотелось поболтать. — Я похожа на ту, кто мечтает оторваться? — веки тяжело нависали над глазами, уголки губ женщины опущены и она вовсе не настроена на душевные беседы. — Не сказал бы, честно говоря. — Сколько тебе лет? — этот ход срабатывает без осечек. — Двадцать один, — он гордо поправил края косухи, самодовольно глядя в её уставшие глаза. — Надо же. Моему сыну тоже, — после такого она всегда принимает извинения и прощается с нежелательными поклонниками. — Извини, парни меня не привлекают, — настаивает сосед. — Ваш... Лонг-Айленд, — бармен поставил перед ней три шота чистого алкоголя, наполненные до краёв. — А где ваш муж? — нагло спросил парень, прожигая взглядом кольцо на пальце. Секундное воспоминание, как в Мексике её учили пить текилу с сангритой. «Возьмите в левую руку текилу, а в правую - сангриту. Вы должны припасть губами к копите, будто целуете губы любимого мужчины. Наберите текилу в рот и держите за зубами, пробуйте на вкус. Запейте сангритой и любовь всегда будет на вашей стороне.» Она опустошила шот текилы, не дотрагиваясь губами до стекла. — Мой муж погиб в авиакатастрофе, разбился на эстакаде, утонул в реке. Может быть, подавился косточкой от черешни и задохнулся, — ухмыльнулась блондинка. — Я столько раз пожелала ему смерти сегодня... Не знаю, как точно он умер, но он не жилец. — Что же, тогда счастливого ему дня смерти, — молодой человек поднял бокал своего светлого пива, вынуждая женщину чокнуться. Она и правда скоро чокнется, если продолжит без перерыва будет опустошать высокоградусные шоты. Следующим оказался джин, на что указывал резкий запах можжевельника. — Я - Лев. — Скорпион, — сквозь зубы ответила Третьякова, пытаясь избавиться от жжения в груди после алкоголя. Парень рядом хрипло посмеялся над язвительной незнакомкой, которая, очевидно, не планировала называть свое имя. — Хорошо, скорпион. Что у тебя там? — взгляд упал на последний шот. — Водка, — кивнула женщина. — Будешь? Лев потянулся за рюмкой, слишком низко нависая над Марией. Пряжка с его куртки упала на её колени, резко пронизывая всё тело металлическим холодом. Сосед махом опустошил содержимое и, резко сократив расстояние, грубо упёрся носом в макушку женщины, вдыхая аромат шампуня. Третьякова с силой оттолкнула наглого парня за плечи, на что тот невинно улыбнулся и потёр нос. — Ладно, мне пора, — он вальяжно взмахнул руками. Что-то едва заметное выпало на грязный пол из широкого рукава кожаной куртки. — Скоро выступать. — блондинка поднялась со стула. — Стой, у тебя пуговица, кажется, оторвалась, — сказала она вслед уходящему незнакомцу, нагибаясь к полу. Третьякова подняла пропажу, ища глазами Льва, но парень уже скрылся в толпе танцующей молодёжи. Света не хватало, чтобы разглядеть вещицу, поэтому женщина развернулась к бару. В руках оказался крохотный прозрачный пакет с двумя розовыми таблетками. Законопослушная половина её мозга могла предположить, что это какой-нибудь маркетинговый редизайн таблеток от тяжести в животе. Жаль, вторая половина кричала о том, что это не лекарство. Единственное, в чём сходились внутренние голоса — нужно от этого избавиться и побыстрее. Выкинуть туда, где подняла и сделать вид, что не видела. Заказать себе ещё Лонг-Айленд и слушать музыку, которая ей безразлична. Но мягкий, гладкий пластик будто прилип к пальцам, которые свело судорогой от волнения. Мария осмотрелась, словно кто-то подскажет ей, что делать. Она искала хоть кого-нибудь, кто поможет выбросить эту гадость подальше, но люди вокруг были слишком заняты собой и своим свободным временем, которое они прожигали в этой грязной дыре. Голова кружилась от выпитого алкоголя, а мысли, путаясь, стекались в неясную жижу. Тусклые софиты, изредка светящие прямо в лицо с низкого потолка, больно резали сетчатку. Женщина поджала трясущуюся губу и сжала находку в руке. Края пакета кололись в ладонью и, казалось, содержимое вот-вот расплавится от жара её тела. Третьякова достала из бокового кармана сумки мятую купюру, прижала её своим пустым шотом и, оглядываясь, выбежала из клуба.