Так и оставим

— Что значит — ты её потеряла?! — Ну, она была здесь, а теперь её нет, — шатенка вяло прижимала телефон к уху, другой рукой отмахиваясь от едкого запаха сигарет в туалете. — Лёва, кажется, с ней познакомился. Говорит, что видел фифу на баре, которая глушила чистый. Короче, неважно. Можешь проверить, дома она или нет? — девушка, пошатываясь, развернулась к зеркалу, запачканному мыльными брызгами. — Я пока занята, — брюнетка, слыша на том конце громкую музыку, внутренне закипала. — Я не могу к ней поехать. Маша не хочет меня видеть. Может ты отложишь свои важные дела и сама проверишь? — нервно ответила Лукина, меряя комнату шагами. — Мои дела очень важные... — она сделала акцент на последние слова. Женщина чувствовала, как шатенка напрягается, пьяно шипя каждой буквой в микрофон телефона. — Вообще-то, это и твоя подруга тоже. Она выбрала тебя, так что не будь сукой, — Лаура пыталась перекричать шум, который так её раздражал. — Вообще-то, я не собираюсь опять лезть в её болото и оставаться крайней. Не хочешь - не надо. Взрослая девочка - сама разберётся. Я просто поставила тебя в известность. Скажи спасибо, — шатенка сбросила звонок, поправила большим пальцем помаду и вышла на танцпол. — Какая же ты тупая, эгоистичная сука! — срываясь, прокричала в динамик женщина. — Сука, сука, сука, — надела первые попавшиеся вещи и вышла в подъезд. Слёзы опять норовили расплыться по тонкой, израненной холодными ветрами, коже. Обида за близкого человека стояла в горле жгучим комом. От бессилия хотелось крушить всё и вся на своём пути: сбить каждого грёбаного пешехода, поцарапать все встречные машины. А в конце сорваться с моста и захлебнуться своей ядовитой злостью. — Если бы ты была цветом, то я бы сказала, что ты — глубоко-синий. Тёмный, но тепловатый. И ещё, знаешь, такой... — она сильно сосредоточилась, пробуя каждое прилагательное на вкус, смакуя. — дымчато-синий, — женщина рядом мягко посмеивалась её красноречию. С нежностью вечерних посиделок пропорционально росло странное смущение. — Ну хорошо, — Маша игриво улыбнулась и подогнула ногу под себя, удобнее устраиваясь на диване. — Теперь ты, — блондинка оглядела подругу. Джинсы и белая футболка. Где-то в прихожей повисла кожаная куртка. Взгляд остановился на запястье с часами. Толстый ремешок компенсировался невесомым миланским плетением. Эта женщина, сама того не подозревая, пример гармонии. Она абсолютный баланс и единственная стабильность. Третьякова тяжело вздохнула, пытаясь прогнать ненужные мысли. — Ты - охристо-ореховый. — Коричневый, короче, — закатила глаза брюнетка, рассмешив подругу. — Нет, нет! — Маша смеялась, держась за её колено. — Нет, нет! Только ты могла перевести это в туалетный юмор. — Мне многого и не надо, Мария Владимировна, — Лукину забавляла эта женщина. — Коричневый - так коричневый. Но сейчас, задумавшись, она бы назвала себя кислотно-жёлтой, как какие-нибудь химические отходы. Или, быть может, болезненно-жёлтой, как у Достоевского. В любом случае, всё заканчивается смертью. Отрывистые фразы их некогда долгих разговоров взрывают голову, сея зерно липкого сомнения. Ведь Маша ясно дала понять, что обойдётся без неё. Сердце опять больно сжимается в груди. Перед глазами снова стоит она: пустая и холодная. Женщина сдерживает себя, чтобы не бить по рулю со всей своей силы. Стиснула зубы, заставляя идиотские слёзы закатиться назад. В дороге уже почти полчаса. Опять эти полчаса. Что они решают? Уже без разницы. Без стука, дернув ручку, брюнетка зашла в дом подруги. Третьякова почти не удивилась этому визиту. Сейчас её больше заботила совсем другая проблема. — Мне звонила твоя ненаглядная. Потеряла тебя, — пояснила Лаура, стоя непривычно далеко, неловко переминаясь с ноги на ногу. — Почему сама не приехала? — надломленный голос расползался по гостиной и резал уши. — Она не самая развитая девушка, — Третьякова вяло пожала плечами, будто соглашаясь с утверждением подруги. — Почему ты не называешь её по имени? — Потому что это имя только твоё. Мария, наконец, удостоила гостью невыразительным взглядом и подвинулась к краю дивана, приглашая её присесть. Лукина подошла ближе и устало опустилась на мягкую обивку. Напряжённая, недружелюбная атмосфера тишиной звенела в ушах обеих. — Что это? — безразлично спросила брюнетка кивая в сторону пакетика на столе. — Не знаю, — сухо промычала Мария, ловя на себе поражённый взгляд подруги. Лукина прикусила губу, запрещая себе проявлять какие-то эмоции. Потянулась и забрала таблетки со стола. Блондинка проследила за ними, будто у неё забирают ребёнка. — Самое страшное — я сомневалась, — она качала головой, беспорядочно раскидывая свои светлые волосы по спине. — Тебя правда так плевать на свою жизнь? На себя? — с полным отсутствием какого либо понимания начала Лукина. — Если бы ты не пришла — я бы их съела, — женщина сидела с приоткрытым ртом и прожигала взглядом пакетик в руках подруги. — Ты правда его так любила, что готова была жрать эту дрянь? — Лаура начинала злиться. — В лучшем случае, я бы умерла быстро. — Третьякова, ты думаешь только о себе. Тебе до лампочки, что ты делаешь больно своим близким. Пьёшь всякую гадость, глотаешь всякий яд. Лишь бы ничего не чувствовать! Ты сделала из себя чёрт пойми что. Где ты? — женщина размахивала руками в воздухе. Её выводило это безответственное и наплевательское отношение. — Знамения и чудеса... — Что? — Лукина свела брови, пытаясь понять пьяные бредни блондинки. — Ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных. — Чтобы цитировать Евангелия, не надо ли верить в Бога? — женщина усмехнулась этой абсурдной строчке — 24.24, и устало опустила голову в ладони на коленях. — Чтобы цитировать Оруэлла обязательно жить в кошмаре? — спросила Третьякова, разворачиваясь к подруге. — Я не хочу делать тебе больно. — Буквально всё, что ты делаешь, Третьякова, меня ранит. Ты делаешь мне больно каждым своим поганым, лживым словом. Ты делаешь мне больно даже молчанием. Ты просто меня убиваешь, — прошипела Лукина, поднимая взгляд на потерянную женщину. Слеза поскользила по щеке, за что брюнетка сразу себя отругала, смахивая её тыльной стороной ладони. — Зачем тогда ты со мной? — Мария едва заметно приподняла брови, невыразительно интересуясь чем-то неважным. — У меня не получается по-другому, — глядя в пол, бросила Лаура. Так не хотелось открываться человеку, который может уничтожить тебя одним неправильным взглядом. — Не думаю, что ты так же сильно прикипишь ко мне новой, — блондинка пожала плечами, складывая руки в замок. — К новой тебе? Ты компьютер, чтобы обновляться за полчаса? — негодуя, вздохнула Лукина. — Может тебе курсы в Инстаграмм продавать? «Как сойти с ума за тридцать минут». — Нравится тебе это или нет — но всё так. Я — другой человек, с которым тебе, поверь, не по пути. — «Я вижу» — сказал слепец. Стоило ей произнести эти слова, на лице блондинки впервые отразились эмоции. Недоумение и, казалось, обида. На глазах заблестела пелена слёз, которая отражала хрустальные капли на люстре. Третьякова недоверчиво наблюдала за подругой, отыскивая подвох. Что-то бесконечно тяжёлое упало на грудь, не позволяя глубоко вздохнуть. — Откуда это? — дрожащий голос с садистским наслаждением переламывал рёбра брюнетки, одно за другим. Думалось ей, что одержать хоть какую-то победу будет гораздо приятнее. — Ну, чтобы цитировать Оруэлла... помнишь, короче. — Откуда эта строчка? — не сдавалась Третьякова, давясь собственными слезами, безустанно их вытирая. Она удивлённо смотрела на мокрые, трясущиеся ладони. — Ты же сама знаешь, — Лаура не понимала почему ей так важно это услышать. Женщина наблюдала, как подруга пугается своим слезам и гневно смотрит на неё. Будто она лично облила все её театральные декорации бензином и бросила спичку. — Скажи. Откуда это? — тихо повторила Мария. Брюнетке казалось, что у неё заканчиваются силы и она вот-вот упадёт. — От Матфея, — бросила Лукина, как что-то и без того очевидное. — Зачем ты это читала? Ты же даже Библию не читала... — вздохнула блондинка, закрывая лицо руками. — Не тебе же одной цитировать его писанину, — она нервно усмехнулась, указательным пальцем заправляя за ухо невидимую прядь волос. — И вообще, кем ты там меня обзывала? Лжепророком и лжехристом? Ты же в курсе, что они предвестники конца света? — на лице Марии появилось что-то на подобии улыбки. — Я не могу тут оставаться, — призналась Третьякова, разглядывая паркет под ногами. — Поехали со мной, — Лукина пожала тяжёлыми плечами. — Поехали сейчас.