8
14 января 2022 г. в 11:20
Котелок и цилиндр не поддерживали всеобщие насмешки над пингвином. Поначалу они, конечно, ржали как кони, но на второй и третий раз, судя по всему, однообразные шутки уже казались несмешными, и даже козлобородый Кафц, от чьего парфюма Освальд продолжал отчаянно чихать, однажды с сочувствием похлопал пингвина по плечу.
– Не обращай внимания, они дегенераты, – по-отечески сказал он.
Освальд не сразу понял, что тот говорит серьезно и искренне. После этого он приглядывался к приближенным Графини еще внимательнее.
И самой Графине тоже.
Все трое, действительно, словно были не от мира сего. Строгие, стильные, и одновременно очаровательно непритворные. Графиня могла холодно смотреть сквозь любого в клубе мисс Муни, а затем, остроумно и настолько уместно, жестко и хлестко пошутить, по-свойски, порой похабно, что гангстеры визжали от восторга и смеха.
Освальд растекался по барному стулу, по обыкновению занимая свою позицию наблюдателя. Он был серым мышонком, которого дорогая гостья хозяйки не замечала.
До одного момента. Тем же вечером, что и инцидент с Раулем, после обычной серии компанейских бесед, в которые Освальда звали участником только для подколов, он сидел, облокотившись на прилавок, пытаясь унять клокочущую внутри обиду.
За него заступился Мет, длинноволосый виолончелист, в данное мгновение танцевавший с Графиней в центре танцпола, но так не может продолжаться вечно. Как же он устал от этого всего… Как же он желает спалить этот гадюшник дотла!
Из-за яростного шмыгания носом он не заметил приближающихся шагов. Ритм каблучков прервался, и на стул рядом, спиной к стойке, вполоборота к пингвину, присела Графиня.
– Освальд, правильно? – чуть наклонилась она к нему, закрывшему голову руками, погруженного в думы.
Лакей встрепенулся, неверяще уставившись на женщину напротив.
Он еще не видел ее так близко… Она красивая даже вблизи.
– Да, мэм, – выдохнул он, хлопая ресницами.
Она улыбнулась, он, невольно, тоже.
– Как давно ты работаешь у мисс Муни, Освальд?
– Два года, мэм, – отозвался он. – Год и восемь месяцев, если точнее…
– Тебе нравится здесь?
– Да, мэм… Нравится, – все так же растерянно отвечал пингвин, чуть отклоняясь назад по инерции. – Я люблю свою работу.
– И то, что эти придурки тебя постоянно травят, тебе тоже нравится?
Она прищурилась, и несмотря на улыбку на точеном фарфоровом лице, темные глаза с серьезностью смотрели в самую душу. Ей невозможно солгать.
Освальд замялся. Он отвел взгляд, делая вид, что что-то старательно изучает на полу.
– Посмотри на меня, Освальд!
Пингвин не смел перечить не потому что приказной тон не терпел возражений… Она произнесла эту фразу точь-в-точь как его мать, Гертруда Капельпут.
– Я не понимаю о чем вы, мэм, – проблеял пингвин, с трудом поднимая глаза.
– Стелла. Зови меня Стелла.
– Хорошо, мэм… хорошо, Стелла.
Он не понимал, что происходит. Он как завороженный уже не мог оторваться от лика женщины напротив, ощущая себя настоящим, существующим. Она смотрела на него, в него, она видела его, с потрохами, страхами, жалкого, злого, испуганного… И не отворачивалась.
Прямо как мать, каждый раз повторявшая: «Ох уж эти забияки! Они просто завидуют тебе, Освальд. Не обращай на них внимания!». Он все детство возвращался домой побитый, в грязи и крови, подвергнутый жестоким издевательствам – а она целовала его руки, отмывала мочалкой кровь, грязь и унижения, принимая его любым.
Это было действительно странным чувством. И это чувство пронзило то место, где должно было находиться сердце Освальда Кобблпота.
– Тебе нравится наблюдать за чужими страданиями, Освальд?
Вопрос отрезвил пингвина. Он был задан мягко, без осуждения, но с беспокойством, завернутым в теплую, бархатистую подарочную бумагу.
– Я не… мэм… Стелла… – начал задыхаться парень, открывая и закрывая рот как рыба.
Нравится. Как тяжелым набатом, как истошным воплем, как приговором прозвучал в голове ответ. Нравится.
– Нравится, – глухо, но четко произнес он.
Тонкие губы были сомкнуты в жесткую линию, взгляд зеленых глаз, острый, как бритва, был направлен на Графиню. «Нравится – и что с того?»
Она протянула руку к его лицу и душа ушла в пятки. Освальд по привычке дернулся, зажмурившись и отстраняясь, но когда прохладная ладонь коснулась щеки, тело расслабилось, сообразив быстрее мозга, что опасности нет.
Пингвин размежил веки, вновь ощущая себя во сне. В хорошем сне, не кошмаре.
– Ты лучше, чем все они вместе взятые. Помни об этом, – произнесли алые губы Графини, и Освальд непроизвольно потянулся вслед за рукой, уже убранной от его лица.
Может, ему показалось?..
Стелла встала со стула и оставила пингвина одного, чтобы присоединиться к мисс Муни и парочке – котелку и цилиндру, – а Освальд еще долго не мог прийти в себя.
Что она имела в виду?