Моя ужасная няня

      Реборн стоял на краю детской площадки, опираясь о дерево и задумчиво засунув руки в карманы, чувствуя, как медленно, но неотвратимо начинает замерзать. Зима в Италии в этом году была удивительно холодной — температура опустилась аж до восьми градусов тепла, и Палермо постоянно пребывал в мерзкой холодной мороси, словно жаркая Сицилия на миг вдруг решила стать туманной Англией. Если бы он мог, он бы уже давно спрятался в помещении, в какой-нибудь маленькой уютной кофейне, где миловидная официантка принесет ему чашечку горячего эспрессо и обязательно положат в подарок крохотное миндальное печенье.       К сожалению, он не мог — он был не один. Юни радостно и очень целеустремленно копошилась в песочнице на детской площадке, и холод ее ни чуточки не беспокоил. Ну, то есть, она была одета в теплую курточку и зимние ботиночки, а на голове у нее красовалась очень милая беленькая шапочка с помпоном. Реборн желал сохранить драгоценную Принцессу в целости и сохранности, он никак не мог позволил ей заболеть — но о себе в тот момент как-то не подумал, а потому и мерз сейчас, стоя в своем обычном пиджаке.       Ладно, возможно, пиджак был частью его плана. В этом пиджаке он выглядел особенно привлекательным и горячим, а потому вокруг него имели обыкновение скапливаться молодые мамочки, с которыми он вроде бы как обсуждал сложности воспитания детей, а на деле — откровенно флиртовал. Он делал это, наверное, даже не столько из желания найти себе интерес на одну ночь — в конце концов, у этих мамочек были дети, и ночь бы скорее была занята попыткой успокоить кричащих младенцев, — сколько из чувства прекрасного. Реборн любил наблюдать, как эти молодые синьоры, с кругами под глазами и серой одеждой, брошенные своими мужьями, когда те трусливо убегали на работу, и оставляли их одних в тщетных попытках справиться с ребенком, буквально начинают сверкать от его слов, они расцветали, словно цветы под солнечными лучами и внимали каждому его ласковому слову.       К сожалению, погода сегодня была настолько отвратительно поганой, что, видимо, молодые горячие мамочки дружно плюнули на все и решили остаться дома, вот он и был вынужден наблюдать за тем, как его девочка сосредоточенно строила какой-то огромный замок почти что с нее саму размером. Ну, Скалл ведь сказал, что Юни по нему скучает, — вот Реборн и проводил с ней больше времени, гуляя с ней все свои выходные.       Он вздохнул. И зачем он здесь нужен был? Он ожидал, что Юни будет виснуть на нем как обезьянка, или делать милые глазки, прося, чтоб ее погладили, или чмокать Реборна в щеку — но нет, про него просто забыли. Принцесса радостно играла в песочнице в гордом одиночестве, и кажется, ей никто и не нужен был — да вокруг никого и не было, все слишком не хотели выходить на улицу в такую сырую и промозглую погоду, только одна лишь Юни упорно, как танк, тащила его к детской площадке.       Хотя, — Реборн прищурился, пытаясь разглядеть окружение через туман, — он может и ошибся. Кажется, не только они были такими безумцами, что выперлись играть, когда туман смешивался с мерзкой моросью, создавая самый ужасный коктейль. Синьора лет тридцати степенно шла к ним, а вокруг нее ураганчиком скакал парнишка лет пяти, то дергая мать за руку, заставляя ее сурово прикрикнуть, то отбегая и практически растворялся в утреннем тумане.       — Веди себя прилично, Маттео, — в очередной раз отдернула она ребенка, но тот лишь показал ей язык и помчался к промокшим скрипучим качелям. Синьора тяжело вздохнула, и, цокая своими каблуками, подошла и стала рядом с Реборном.       — Ужасная погода, не правда ли, синьор? — проговорила она тихо, искоса взглянув на него из-под полуопущенного черного зонта. Реборн приподнял бровь.       — О, просто отвратительная, — вежливо проурчал он, оглядывая подошедшую к нему женщину с головы до пят из-под полы шляпы.       Синьора явно не входила в столь любимую им категорию «горячих молодых мамочек» — строгая одежда, застегнутая пуговка к пуговке, аккуратная дулька светлых волос, суровые морщинки возле губ, — только от одного ее вида Реборн почувствовал внутреннее давление.       — Сара, — представилась синьора, которая явно не желала так просто прекращать разговор, — честно сказать, я удивлена. Не часто сейчас встретишь молодых отцов, что гуляют с детьми.       Реборн приподнял бровь, но ничего не сказал — ладно, после Скалла он уже смирился, что все считают его отцом маленькой Принцессы, и, наверное, так будет даже лучше для них обоих.       — Да, я полагаю, я должен заботиться о Принцессе, — он вежливо, краешками губ, улыбнулся, — в конце концов, это моя ответственность.       Сара сухо улыбнулась, окидывая его каким-то очень оценивающим взглядом, от которого Реборн почувствовал себя мясом на прилавке. Ощущение было такое, словно женщина прикидывала, разрубить ли его на мелкие кусочки или же можно было позволить себе его и целиком.       — Хм, я всегда полагала, что все же мамы должны заботиться о детях, выполняя исконно женское предназначение — проговорила она чуть ли не нараспев, с таким удовлетворением, что ему стало просто тошно, — хотя сейчас молодые матери такие безответственные, бросают своих детей одних в попытках найти себе развлечение, знаете? То есть я, разумеется, никогда не доверю своего сына никому, даже его отцу, — и перевела взгляд с него на Юни, словно бы невзначай покачав головой.       Реборн нахмурился, поджал губы.       — Ее мать мертва, — сухо произнес он, теряя любое желание в принципе видеть женщину ближе, чем в километре от себя.       — О? Соболезную, — так же сухо и холодно вернула она ему, и взгляд ее оставался абсолютно спокойным, в нем даже появились какие-то любопытствующие веселые нотки, — наверное, трудно одинокому отцу со всем справляться.       Реборн нахмурился. О нет, она не соболезновала — он знал таких людей. На самом деле ей было абсолютно плевать на всех, такие люди никогда не признавали, что они не правы, бесцеремонно вторгаясь в диалог и начиная рассуждать о том, как они делают, словно считая свое мнение абсолютной непреложной истиной. Все остальные были идиотами, делающими все неправильно, — а если эти самые остальные прогоняли таких людей или не желали с ними общаться, такие, как эта женщина, искренне обижались, считая, что их ненавидят.       Ну, они были правы — как минимум Реборн таких ненавидел. Он не считал себя эталоном эмпатии или всегда способным признать собственные недостатки, — но даже ему, черт возьми, хватало такта не использовать смерть матери ребенка, чтоб попытаться облить помоями его отца. А эта женщина пыталась — судя по тому, каким маслянистым жирным блеском болезненной заинтересованности сверкали ее глаза.       — Я прекрасно справляюсь, спасибо, — отрезал он, скрещивая руки на груди, не желая более не минуты разговаривать с этой наглой дамой. Та вновь оглядела его с ног до головы, перевела цепкий взгляд на Юни, словно пытаясь выцепить любые недостатки. И разумеется, она их нашла — у таких людей всегда все были полны недостатков, кроме их самих.       — Она у вас такая тихая, да? — о, небеса, почему эта женщина просто не могла заткнуться, почему она должна говорить таким насмешливо-горделивым тоном, — То есть мой Маттео такой активный и шустрый мальчик, всем интересуется, как и положено здоровому ребенку, — ну да, а если Юни будет активная и шумная, его обвинят в том, что она ведет себя «неженственно».       Он открыл рот, желая высказать этой синьоре все, что о ней думает, но сделать ему это не дал крик того самого Маттео. Что ж, как минимум Реборн мог подтвердить, что этот ребенок совершенно не тихий.       Он оглянулся на звук, и обнаружил, что Маттео несется к ним в слезах, тряся руках, а Юни шла чуть дальше, — малютка сейчас выглядела чрезвычайно сердитой, уперев руки в бока, а глаза ее метали молнии.       — Мама, мама, мама! — выл Маттео, — Она меня укусила! — его палец указывал точно на Юни, и Реборн мог разглядеть на детской коже отпечатки крошечных зубов.       Мамаша его, услышав это, завыла чуть ли не громче Маттео. Реборн совсем чуточку посочувствовал пацану, — если синьора продолжит прижимать его к себе с такой силой, она его или задушит, или сломает позвоночник, — но гораздо сильнее ему просто хотелось заткнуть эту дуру.       Женщина вопила что-то, настолько агрессивно, что Реборн толком и не мог разобрать ее слов — только под конец речи он все же смог понять что-то про «невоспитанных уродов», про «бешеных», про то, что «какой отец, такая и дочь» и еще кучу всякого разного мусора. Показательная культурность и чопорность моментально ушла, и ему казалось, что он смотрит на мелкую невоспитанную собачку, пытающуюся облаять всех вокруг, истекая пеной из крошечной пасти.       — Сделайте что-нибудь с вашим ребенком! — возмущенно закончила женщина, — Она укусила моего мальчика!       Реборн вздохнул. Он перевел взгляд на Юни, что сейчас стояла и смотрела на него испуганно-виноватым взглядом, сжав руки в крохотные кулачки. Он понимал, что она боится не его — Принцесса переживала за него, боясь, видимо, что эта бешенная тетя что-то с ним сделает, — и ему требовалось ее успокоить.       — Юни, милая, — он присел перед ней на корточки, чтоб их глаза были вровень, взял ее маленькие ладошки в свои, — тебе правда не стоит кусать людей. А вдруг они заразные? Ты же не хочешь заболеть, верно?       Он слышал, как синьора Сара поперхнулась воздухом, но сейчас все, что ему нужно было увидеть — это улыбку на губах Принцессы, и он ее получил. Реборн подхватил Юни на руки, позволяя ей уткнуться в свой пиджак, поднял глаза на пышущую от ярости женщину, и показательно вежливо ей улыбнулся.       — Да я на вас в суд подам! — заорала Сара, вцепляясь в своего сына мертвой хваткой, — Как на человека, что не может воспитывать детей! Посмотрим, что скажет опека, когда я расскажу, что ваша дочь травмировала моего сына, когда он просто хотел с ней поиграть! Правда ведь, милый, она сделала тебе больно?       — Да! — в тон ей выл Маттео. Ну, какая мать, такой и сын, — Я просто хотел с ней поиграть, а она мне не отвечала и не отвечала, а потом укусила!       Юни сердито фыркнула в ворот Реборновского пиджака, дернула ткань, привлекая его внимание, и, когда Реборн опустил на нее взгляд, указала своим тонким пальцем на песочницу — и Реборн мог видеть, что ее замок полностью разрушен. И, как он мог заметить, ботинки Маттео были испачканы песком.       — О, — голос его был сладким, как мед, — и чтоб привлечь внимание, ты разрушил ее замок, верно? — он поднял взгляд на Сару, смотря прямо в ее лицо, — о, давайте вызовем опеку и расскажем, как ваш сын издевался над немой девочкой, не способный понять, как привлечь ее внимание. И с одной стороны у нас отец-одиночка, что воспитывает немого ребенка, а с другой истеричка, которая кричит про боль и травмы, когда на ее сыне не осталось уже никаких следов. Хм, интересно, на чью сторону станет суд? — он уже прекрасно видел, что легкое покраснение на коже и вмятинки от Юниных зубов прекрасно сошли, так что переживать ему было не о чем.       Синьора сжала зубы, — он видел, как в ее глазах плескалась злость и ярость, как играли желваки на лице, — но ему честно говоря, было плевать, что она думает, так что он просто развернулся, и направился домой, чувствуя, как его спину сверлят два тяжелых взгляда. Юни зашевелилась, приподнялась повыше, выглядывая из-за его плеча, — и Реборн с удивлением мог видеть, как она показала женщине язык, от чего ощущение сердитого взгляда только усилилось.       Он гордо хмыкнул. Приятно знать, что Принцесса даже в таком возрасте может постоять за себя.       Остаток дня они провели в гостиной — Юни решила, что раз ей не дали достроить замок в песочнице, она вполне может соорудить его дома из диванных подушек, а потом и единолично там править. Реборн, сначала работавший строителем, получил повышение, и был торжественно посвящен в Личного Рыцаря Её Королевского Величества, поклявшись с честью нести знамя Королевства Принцессы. Он проверил принесенную доставкой еду на то, не отравлена ли она, защитил Юни от воображаемого, но очень страшного монстра, добыл ей из ящика с игрушками Королевскую Корону из пластика, а вечером, как правильный рыцарь, он охранял ее сон, рассказывая засыпающей Юни сказку. Как Скалл, правда, Реборн сочинять не умел, а потому был вынужден просто читать ее из сборника книг — с небольшими переделками, разумеется, он вовсе не хотел, чтоб Юни получила неправильные уроки.       Девочка заснула где-то на моменте, когда Золушка отказывала глупому принцу, не способному запомнить даже ее лицо, и требовала себе возвращение власти над баронством — Реборн закрыл книгу, поцеловал ее в лоб, с ласковой улыбкой поправил одеяло и направился к себе, тоже собираясь лечь спать, как вдруг его телефон зазвонил.       Проблема была в том, что это был не его личный мобильный — это был его телефон для работы.       — Слушаю, — произнес Реборн спокойным, компетентным тоном, пытаясь понять, что они хотели, чтоб он сделал.       — Реборн, — раздался в трубке такой же спокойный и компетентный голос Арии, — Нужна помощь. Нам нужно убрать одного человека.