Моя ужасная няня

      Темное небо было затянуто густыми, мрачными тучами — они закутали небосвод в собственные грузные тела, словно стараясь полностью поглотить его, и скоро, судя по холоду, собирались извергнуть из себя потоки воды. Но мрачность и чернота вполне устраивали Реборна — ветра не было, природа вся словно замерла в ожидании дождя, а потому ничего не отвлекало его от наблюдения за своей жертвой сквозь прицел снайперской винтовки.              Ничего, кроме телефона, лежащего рядом с его головой — Реборн то и дело косил туда, наблюдая как на крохотном экранчике маленький, пиксельный Скалл укладывает такую же пиксельную Юни спать.              Насколько Реборн понял, Принцесса проснулась среди ночи от кошмара — и Скалл, как правильный, порядочный нянь, поспешил ее успокоить. Они снова решили обустроится в его кабинете — Юни прижимала к себе столь любимого ей плюшевого черного кота, сверкая глазюками из-под одеяла, а сонный Скалл, которого разбудили в три ночи детской истерикой, сидел рядом, бубня себе под нос какую-то очередную историю. Слов Реборн разобрать не мог, но слышал, что даже когда Скалл отчаянно клевал носом, стараясь не заснуть на полуслове, голос его звучал все с той же нежной лаской, которую Реборн помнил разве что от Луче.              Реборн чувствовал, что против воли начинает улыбаться — было что-то милое и спокойное в той картинке, которую он мог видеть на маленьком экране, словно бы капельку дома и уюта он взял с собой на миссию. Было странно понимать, насколько сильно он привязался к своей новой квартире, к Принцессе, что заставляла его смеяться и иногда добавляла седых волос на голове, да даже к придурку Скаллу. который со временем даже почти перестал его бесить.              Ну, только почти.              Скалл начал напевать колыбельную — ласковым, тихим голосом, убаюкивающим, словно шелк. Реборн моргнул, — голос Скалла был настолько бархатистым и уютным, что даже он неосознанно начал задремывать — хотя у Реборна было оправдание, потому как он не спал уже вторую ночь, выбирая наиболее удобную позицию, отслеживая цель и просчитывая пути отхода. Но было что-то очаровательно успокаивающее в той ненавязчивой, простой мелодии, что мурлыкал подросток, что где-то в глубине Реборна что-то отозвалось, и он, не стесняясь, позволил себе еще пару минут послушать колыбельную. Реборн не любил врать себе — и сейчас, в одиночестве, будучи окруженным лишь ночной тьмой, да холодным, свистящим ветром, пронизывающим до костей, он вполне мог признать, что голос у Скалла действительно был весьма хорош.              Настолько хорош, что он даже не сразу заметил, что его цель наконец-то заняла удобную позицию — темный силуэт Антонио Капелли четко вырисовывался на фоне ярко-освещенной комнаты. Он с сожалением отключил звук, и, прищурившись, навел перекрестие на голову жертвы. Вообще, он предпочитал обычно целится в грудную клетку — шанс попасть был гораздо выше, а смертельность практически не уменьшалась, но сейчас, когда мужчина сидел богом, работая с чем-то на своем столе, голова была самой удобной и выразительной целью.              Он нажал на спусковой крючок — звук выстрела раздался практически одновременно со звоном стекла. Фигура в прицеле дернулась, замерла — и медленно начала заваливаться на пол.              Ария будет довольна — и Семья Джилио Неро, которой Реборн был обязан, будет процветать.              Люди зашевелились — в соседних квартирах начал включаться свет, и Реборн поспешил собрать позицию и поскорее уйти, пока не приехала полиция. А она приедет, несомненно — часть цели была именно в этом, Ария желала заявить о себе и показать, что бывает, когда кто-то пытается уничтожить Семью.              И, возможно, часть его души успокоиться, когда тот, кто убил прекрасную, милостивую Луче, наконец-то отправиться в ад.              Нужно будет купить Юни какую-то симпатичную игрушку в честь такого деяния.              Он, быстро перебирая ногами, спустился по лестнице — железные ступени шумели от его шагов, но Реборна это не волновало, — все равно он успеет удрать раньше, чем сюда успеют добраться люди. Ему всего то, что требовалось, так это нырнуть в темный проулок недалеко от заброшки, на крыше которой он и размещался, пройти пару поворотов, пролезть сквозь дыру в заборе, аккуратно, чтоб не оставить на торчащих проволоках железной сетки куски своего наряда, и он полностью скроется из виду.              Так и оказалось — правда, пришлось пропустить мимо себя пару полицейских машин, что, мигая сиренами, мчались по улицам ночного Неаполя, но спустя пару часов Реборн уже сидел в порту, ожидая прибытия ночного парома, чтоб наконец-то вновь вернутся на родину. Он устроился на кресле в вип-зоне, накрыл лицо шляпой, чтоб мягкий свет люминесцентных ламп не мешал ему, и задремал, ожидая прибытия в Палермо.              Причалили они на восходе, — Солнце, поднимавшееся из-за гор, окрашивает воду даже не в розовые, а светло-оранжевые оттенки, и последние полчаса пути Реборн простоял на палубе, желая насладиться просыпающимся миром вокруг. Он смешался с толпой пассажиров, и наконец-то ступил с трапа на начавшую прогреваться землю.              Добрался до дома он еще через пол часа — с зажатой под мышкой игрушкой жабы Реборн поднялся по лестнице, открыл дверь квартиры, и до него тут же донеслись звуки готовки, — видимо, Скалл жарил что-то на плите. Но его, судя по всему, услышали — когда Реборн снимал обувь, ставя свои черные ботинки на стойку в прихожей, подросток появился в проеме, сонно потирая лицо кулаком.              — О, мистер Реборн, вы…. — тут он прервался, начиная зевать, прикрывая широко открытый рот ладонью, — вы уже вернулись, да? Скалл вас позже ждал, не успел завтрак приготовить, вот.              — Да, я успел быстро закончить… — начал было Реборн, наконец поднимая взгляд на Скалла, и замер. Он, вообще-то собирался сказать, что Скаллу совершенно не обязательно было ему готовить, потому что он все-таки был нанят, чтоб следить за Юни, а не быть его личным поваром, но не смог. Потому что, когда он взглянул на Скалла, все слова почему-то вдруг вылетели из его головы.              Скалл был без косметики — в этом на самом деле, не было ничего удивительного, потому как Реборн знал, что фиолетовый цвет губ не был натуральным его цветом, — но он впервые увидел его с чистым лицом. Вот таким, растрепанным, с сонно сощуренными глазами, не накрашенным, Скалл выглядел совершенно по другому — черты лица его, не подчеркнутые макияжем, становились и вполовину не такими резкими, светло-розового цвета губы и нежные щеки добавляли ему какой-то совершенно неожиданной кротости, а волосы, еще не причесанные, оказывается, завивались в легкие кудряшки, отчего Скалл почему-то начал напоминать маленького барашка. Отсутствие макияжа не делало его младше, как Реборн предполагал — он всегда думал, что Скалл красится, чтоб компенсировать еще не до конца сформировавшиеся черты, — но оно делало исходящее от него ощущение совершенно другим, гораздо более мягким, и даже, как показалось Реборну, смиренным.              Почему-то ему подумалось, что прийти к нему Скалл на первую встречу вот так, он бы нанял его без всяких лишних сомнений.              Он опустил глаза, желая прийти в себя от столь неожиданного зрелища, и снова застыл.              — Скалл, извините меня, вы… почему вы ходите без…— он несколько неловко поднял руку, обрисовав силуэт Скалла, — без штанов?              Скалл замер — на лице его появилось удивление, которое Реборн очень хорошо разглядел. В основном потому, что он очень старательно не опускал глаза вниз, на стройные голые ноги, на мускулистые бедра, которые, как казалось, прикрывала только длинная светло-синяя рубашка, и больше ничего.              — О, нет, там у меня шорты! — поспешил развеять его сомнения Скалл, испуганно моргая, — Вот, видите?              Реборн увидел — потому что подросток, в попытке отстоять свою честь, задрал рубашку практически до груди. На нем и правда оказались шортики — короткие, облегающие, и, на взгляд Реборна, совершенно ничего не скрывающие. Но привлекло его внимание даже не это — плоский живот с виднеющимся прессом заставил Реборна завороженно уставиться на него, и, как он не старался, его глаза раз за разом возвращались к тонкой, нежной, белой коже, словно она была чистым полотном, на котором у Реборна чесались зубы оставить следы.              Он нервно сглотнул и отвел взгляд.              — Да, я… Я вижу, — сообщил он Скаллу совершенно очевидное, надеясь, что тот наконец-то опустит рубашку вниз. И, быть может, сделает что-то, чтоб развеять повисшее напряжение, потому как справиться с ним сам Реборн был совершенно не в силах. Но Скалл молчал.              Вывел Реборна из ступора шум в детской — судя по тому топоту, что раздался оттуда, Принцесса соизволила проснуться, и сейчас решительно делала зарядку. Ну, или то, что она называла зарядкой — обычно данное действо сводилось к диким прыжкам и кувыркам по комнате, громким и яростным, как будто Юни не игралась, а пыталась проломить собой полы.              Реборн тут же, встряхнув плечами, бросился в детскую, то ли для того, чтоб не дать Принцессе поранится, то ли для того, чтоб защитить дорогой паркет от детского энтузиазма.              — Я… Скалл тогда на стол накроет, хорошо? — подросток, про которого Реборн не забыл, но пока отметил, как неважную цель, неловко крикнул куда-то ему в спину. Реборн обернулся, бросая на него последний взгляд, коротко кивнул, и открыл дверь в детскую, широко расставляя руки.              И он сделал это очень вовремя, потому что ему в объятия тут же влетела принцесса, со всей дури врезавшись головой куда-то в грудную клетку. Реборн охнул, но послушно ее подхватил, начал осторожно кружить по комнате, переступая через раскиданные на полу игрушки.              — Ну как тут поживает моя драгоценная Юни? — заворковал он над девочкой, пока та радостно хихикала, позволяя себя кружить, — Соскучилась по мне, да?              Юни закивала — короткие синие хвостики болтались на ее голове, когда она счастливо дергала головой, позволяя Реборну крутить ее в воздухе. Он сделал еще пару оборотов, постепенно останавливаясь, опасаясь, как бы у Юни не закружилась голова, напоследок легонько подбросил ее, практически не выпустив из рук, и, посмеиваясь, сел в кресло. Он тоже ужасно соскучился — за те недолгие пару месяцев, что они прожили вместе, он умудрился незаметно сам для себя привязаться к этому крохотному ребенку, и для него было открытием, как неприятно ему было уходить из дома даже на трое суток.              — Я тоже очень соскучился, — признался он совершенно честно, позволяя Юни прижаться к нему, — все дни только о тебе и думал.              Юни уставилась на него — затем она демонстративно закатила глаза, явно не веря в слова Реборна, и ему тут же пришлось пытаться сдержать улыбку от такой показательной серьезности.              — Честно-честно, — постарался он уверить ее в своей искренности, — думал целыми днями! Даже когда мимо магазина с игрушками проходил, увидел, и прям задумался о том «А что же Юни в подарок купить?».              Девочка, услышав заветные слова, напряглась — она уставилась на него большими синими глазюками, и, дождавшись разрешающего кивка Реборна, тут же откинула полы его пиджака. Реборн расслабился, позволяя Юни обыскивать его, лишь осторожно, локтем, придерживая кобуру с пистолетом, и спустя пару минут поисков девочка извлекла на свет плюшевого фиолетового осьминога, которого тут же с радостным писком прижала к себе.              — Нравится? — спросил он девочку. Та кивнула, вцепившись в плюшевую игрушку, как в драгоценность. Реборн улыбнулся, поцеловал Юни в лоб, — А теперь давай тебя переоденем.              Юни насупилась, — но все же послушно слезла с колен Реборна, плюхнулась на пол, сверкая глазами, наблюдала за тем, как он достает ее крошечные детские вещички из шкафчика.              Чтоб вытряхнуть Принцессу из ее оранжевой пижамы и нацепить белый сарафан, Реборну потребовалось приложить некоторые усилия — главная трудность заключалась в том, что Юни никак не хотела расставаться с новоявленной игрушкой, а потому ему приходилось ждать, пока она, нахмурившись, сначала тщательно просунет в рукав одну руку, затем перехватит осьминога, сожмет его в крохотных пальчиках, и повторит то же самое со второй. Получилось у нее даже не с первой попытки, потому что один раз она игрушку уронила, и ей пришлось все начинать заново — а Реборн был вынужден стоять рядом с ней на коленях и терпеливо держать перед ней ее пиджачок, который Юни просто обожала.              — Завтрак готов! — донесся голос Скалла из кухни как раз к тому моменту, когда до Реборна дошло, что Юни еще не почистила зубы, и сейчас он сооружал ей фартук из наволочки, чтоб та не запачкала зубной пастой чистую одежду.              — Да, мы сейчас закончим и подойдем! — крикнул он, затем, задумавшись на пару секунд, решил воспользоваться помощью наемного труда, — Скалл, вы бы не могли помочь Юни с умыванием? Мне нужно позвонить!              Спустя пару секунд к ним в детскую прибежал Скалл — уже одетый, но все еще без косметики. Он несколько недоуменно уставился на открывшуюся перед ним картину — стоявшего на коленях Реборна, что обматывал девочку наволочкой, пока та, хихикая, старалась выкрутиться из его рук, все так же прижимая к себе осьминога. Подросток вдруг устало вздохнул, сделал два шага вперед, подхватывая Юни на руки.              — Нужно идти чистить зубы, — сказал он строгим, спокойным тоном, которого услышать от него Реборн совершенно не ожидал, — положи осьминожку, а то он испачкается в ванной и будет грустным.              Юни насупилась — она замотала головой, а затем, зажав осьминога подмышкой, прям как Реборн пистолет только что, неловкими, не очень четкими, но уверенными движениями показала.              «Это Скалл», — сообщила она им, — «И я его не отдам».              Реборн поперхнулся, — нет, сейчас, после того как Юни сказала, он заметил, что цвет игрушки действительно был близок к цвету торчащих во все стороны фиолетовых волос, но он совершенно не специально выбрал именно его! Фиолетовый, он… он просто почему-то привлек его внимание, когда осьминог грустно лежал в куче на рыночных развалах, заваленный тонной плюшевых щенков и фетровых котят.              — Хорошо, — совершенно спокойно согласился Скалл, совершенно не реагируя на то, что только что обзавелся тезкой, — тогда пойдем и возьмем на кухне фартук, в котором есть карманы. Ты положишь Скалла в карман, и он совершенно не запачкается, когда ты будешь чистить зубы. Подойдет?              Юни некоторое время смотрела на Скалла, подозрительно сощурившись, затем кивнула, обнимая подростка за шею, — и Скалл развернулся к Реборну, что все еще стоял на коленях и сжимал в руках наволочку, чувствуя себя полным идиотом.              — Скалл-сама позаботиться о Юни, не волнуйтесь! — сообщил он ему счастливым тоном, в котором чувствовался тщательно вымеренный энтузиазм, — Так что приходите, как освободитесь, стол уже накрыт!              Реборн кивнул, все еще чувствуя себя немного неловко. Скалл одарил его еще одной радостной улыбкой, и вместе с Юни на руках направился в ванную, наконец-то оставляя его одного. Он вздохнул, вставая с пола, отряхнул собственные колени и прошел в кабинет, не желая, чтоб его прервали — или чтоб Скалл видел, как он складывает пистолет и винтовку в тайник.              — Все сделано, Донна, — произнес он после приветствия, прикладывая трубку к уху, — крыса устранена, предупреждение оставлено.              Ария ответила ему не сразу — некоторое время оттуда доносилось только легкое женское дыхание.              — Меня, значит, Боссом не зовешь? — спросила она вдруг. Реборн хмыкнул. Ария, при всем его уважении к ней, не была Луче. Она, видимо, почувствовала его скептицизм, переменила тему, — Как там поживает моя сестра?              Он потратил еще некоторое время, рассказывая Арии все последние новости — про то, как Юни кушает, и во что играет, про то, как она постояла за себя на детской площадке и что почему-то до сих пор ест пиццу с ананасами, — и потому, когда вышел к столу, тарелка Юни уже была наполовину опустошена.              — О, вы вернулись? — радостно спросил Скалл, уже каким-то образом накрашенный, что сейчас ставил на стол нарезанную палочками морковь, за которую Юни тут же и ухватилась, — Тогда приятно вам аппетита!              Реборн недоуменно моргнул.              — А вы? — спросил он, осознавая, что на столе стоят только две тарелки, — Вы разве не останетесь на завтрак? Вы куда-то спешите?              Скалл махнул рукой.              — Нет, но не хотелось бы нарушать семейный завтрак, понимаете? — произнес он быстро, пытаясь пройти мимо стоявшего в двери Реборна, — так что не волнуйтесь, я уже ухожу!              Реборн нахмурился, подцепляя подростка под локоток, — Скалл замер, испуганно уставился на него своими огромными глазами.              — Не говорите глупостей, — велел Реборн сурово, — вы целую ночь провели, следя за моим ребенком, и я не могу просто вышвырнуть вас из квартиры голодным. Останьтесь хотя бы на чай!              Скалл неловко заерзал. Он открыл рот, попытался было оправдаться, что «Великий Скалл-сама вообще не голоден, так что не стоит переживать», но на середине монолога его живот заурчал, и потому, не слушая возражений, Реборн потащил его к столу, заставляя сесть на свободный стул.              — Давайте я хоть еды себе сам налью, неловко ведь… — тоскливо протянул Скалл, виноватым взглядом наблюдая за Реборном, что накладывал ему тарелку каши.              — Не говорите глупостей, — снова повторил Реборн, величаво, как король от крестьян, отмахиваясь от всяких возражений, — вы сейчас мой гость, и я должен проявить гостеприимство. Верно, Принцесса?              Юни, что сейчас, надув губы, кормила кусочком морковки своего осьминожка, подняла глаза — некоторое время она смотрела на двух взрослых тщательным, оценивающим взглядом, а затем величественно кивнула и продолжила запихивать в плюшевый рот морковную палочку.              Видимо, с мнением Принцессы Скалл спорить не мог — а потому замолчал, и весь завтрак провел, смущенно утыкаясь себе в тарелку. Реборн, наблюдающий за ним краем глаза, скептически поджал губы, — он до сих пор не мог понять, чего же подросток так стеснялся, потому как, вроде бы, в приглашении выпить чаю не было ничего предосудительного.              А еще он совершенно не понимал, зачем он снова накрасился, — на взгляд Реборна, без косметики Скалл выглядел гораздо, гораздо милее.